Текст книги "Кремлевский волк"

Автор книги: Стюарт Каган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Стюарт Каган
Кремлёвский волк

Предисловие переводчика

Сюарт Каганович. (Stuart Kagan) – племянник Лазаря Кагановича. Его семья перед революцией уехала в Америку, и на этом, их дороги с семьёй Лазаря Кагановича разошлись. В начале 80-х годов Стюарт Каганович, заинтересованный личностью своего знаменитого дядюшки, посетил Советский Союз и беседовал с Лазарем Кагановичем в его квартире на Фрунзенской набережной. Результатом этой беседы и является эта книга. Автор книги не владеет русским языком. Беседы автора с Лазарем Кагановичем проходили на еврейском языке. Лазарь Каганович умер в 1991 году. Родившись в 1888 году, он прожил 103 года. Его смерть совпала со смертью советского государства, в строительстве которого он так или иначе принимал непосредственное участие.

ПРЕДИСЛОВИЕ

И вот я в Москве, 1981 год, смотрю из окна гостиницы на толпы москвичей, устремившихся к метро. Это час пик. Мне тоже пора. После пяти лет приготовлений наступил самый решительный момент. В последний раз уточняю адрес, хотя в этом нет необходимости: я выучил его наизусть. Направляюсь к метро, одному из московских достопримечательностей, сверкающей чистотой, этого подземного музея со стальными колоннами, гранитными стенами, витражами, мозаичными потолками и великолепными скульптурами – и вместе с тем всё это быстро, дёшево и очень удобно.

Я делаю шаг на убегающий эскалатор, который не более чем за 60 секунд доставляет меня на глубину около 200 метров, и тем временем вспоминаю, как пять лет назад я случайно наткнулся на одну газетную статью. В ней сообщалось, что Он ещё жив. Я внутренне рассмеялся. Этот старый сукин сын переживёт любого. Сейчас Ему должно быть под девяносто, и я о Нём слышал на протяжении всех моих сорока семи лет. Я также помню, как о Нём говорили. Это всегда происходило вокруг обеденного стола, только в присутствии самых близких родственников и исключительно шёпотом. Казалось, мы пытались уменьшить Его значение и относились к Нему как чему-то нереальному, предназначенному для застольного разговора, о чём можно забыть сразу после того, как вышли из-за стола.

Но всё же я не мог просто так закрыть глаза и избавиться от Него. Мой интерес к семейной истории, словно навязчивая идея, рос всё больше и больше. Сколько людей имеют дядю, который более сорока лет управлял самой большой страной в мире?! У скольких человек тётка (Роза Каганович) являлась подругой абсолютного диктатора государства, а другой дядя занимал пост комиссара авиации?!

Хотя Роза и Михаил играли важные роли, но режиссёром всегда оставался именно Лазарь.

Лазарь Моисеевич Каганович, второе лицо в государстве после Сталина. Председатель Президиума Верховного Совета. Человек, объединивший органы государственной безопасности в то, что позднее стало знаменитым КГБ. Человек, лично руководивший чистками, охватившими страну в тридцатые-сороковые годы. Человек, репрессировавший людей так, как никто до него. Человек, который лично повинен в смерти не менее 20 миллионов человек. Человек, под чьим руководством строилась это фантастическое московское метро, более двадцати лет носившее его имя. Всё это был Он – человек, к которому я сейчас направлялся.

«Дядя Лазарь», как, чаще всего со страхом, звали его в нашей семье, находился от меня всего в 30-минутах езды с того момента, как я зашёл в вагон метро на станции «Калужская».

Думаю, что большинство людей, изучающих свою родословную, стремятся отыскать принцев и принцесс, королей и королев, величайших сторонников мира и процветания. А я собирался встретиться с самым «безжалостным человеком», как заклеймил его Хрущёв, который когда-либо сидел в Кремле, и о котором, хотя уже с тех событий прошло много лет, ещё написано ничего.

Мне нужно было узнать больше, чем простые «что» и «когда». Я должен понять несколько «почему». Почему этот человек не щадил даже своего еврейского народа и своей иудейской религии? Почему он повернулся спиной ко всему, чему его учили?

Фактически всю свою жизнь я занимался исследованием его жизни, жизни его сестры и братьев. Я много читал и посещал лекции ведущих политиков во многих колледжах и университетах. Я брал какую-то полезную информацию из одного источника, что-то – из другого. Один известный автор утверждал, что Лазарь был этим, другой доказывал, что он был тем. Но никто, кажется, так и не разобрался и не написал, что же в действительности произошло в те бурные годы после смерти Ленина.

Я еду до станции «Фрунзенская». Выходя из метро, я сворачиваю и захожу в маленький парк напротив Москвы-реки. Здесь тихо, и за раскидистыми деревьями вырастают большие жилые дома кремового цвета, напоминающие мне район Риверсайд в Нью-Йорке. Десять минут я сижу на скамейке, собираясь с мыслями, а потом поднимаюсь и направляюсь к дому с номером «50». Я поднимаюсь по лестнице на пятый этаж и оказываюсь перед нужной дверью. Я чувствую, как замирает моё сердце. Дверь квартиры номер 384 смотрит на меня, и кажется, что этот номер занимает всю дверную поверхность. Я решаюсь нажать кнопку. Раздаётся короткий, пронзительный звонок. В десять утра, в среду, кто может быть дома? Взрослые на работе, дети – в школе. Дома могут быть одни старики. Тишина. Я жду и считаю до десяти. Затем опять звоню. Я слышу тяжёлые шаги, как будто они принадлежать человеку лет двадцати. Возможно ли такое? Может быть, мне дали неверный адрес?

Кто-то подходит к двери. Я перевожу дыхание и слышу уверенный сердитый голос:

– Что надо?

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять услышанное. И я быстро произношу заготовленную фразу:

– Я ваш племянник. Американец.

Голос снова:

– У меня нет родственников.

Я отвечаю:

– Нет, нет, нет. Я племянник.

Опять тишина. Я перевожу дух:

– Пожалуйста, откройте дверь.

Голос:

– Воз зогт ир?

Другой язык! Он…, он говорит на идише! Это он! Кто же ещё может?

Без промедления я ответил:

– Их бет дих. Офн… офн… оф. (Пожалуйста, откройте).

Снова глубокий вдох. Я слышу щёлканье замков. Я считаю: один, два, три, четыре. Этот старый и хитрый сукин сын знает, как уберечь себя. Дверь медленно приоткрывается. Её удерживает массивная дверная цепочка. В просвете – темнота. Он может меня видеть, а я его – нет. Не удивительно, что он так долго меня разглядывает.

Слышу голос:

– Воз зогт ир? (Что вы сказали?).

Я стараюсь из всех сил говорить по-русски, иногда вставляю слова на идише.

– Я из Америки. Из семьи Моррисов. Пожалуйста, позвольте мне войти.

Я смотрю в темноту. Дверь закрывается. Он не даёт мне договорить. Слова слетают у меня с языка:

– Остановитесь! Остановитесь! Я единственный ваш родственник, который может поговорить с вами. Зачем же отталкивать меня, как все эти годы вы отталкивали свою семью? Даже Морриса и дядю Лёвика. Чёрт побери, почему даже меня! Я чувствую, что слёзы вот-вот хлынут из моих глаз.

Затем слышу позвякивание металла. Он снимает дверную цепочку. Я почти ощущаю, как поворачивается дверная ручка. Истории, слышанные мной на протяжении всей жизни, годы поисков, и все ответы находятся по другую сторону этой двери!

Дверь открывается. Я чувствую это. Мелькает полоска света, и слегка веет сквозняком. Кажется, я даже перестал дышать. Перед собой я вижу массивное лицо человека одного со мной высокого роста, вижу седину на висках и в усах, широко расставленные карие глаза. Он выглядит как брат Ларри, которому сейчас шестьдесят. Мужчина в дверях рассматривает меня.

– Дядя Лазарь? – бормочу я.

Он кивает. Я стою лицом к лицу с самим Волком.

Дверь широко открывается, и массивная фигура отступает в сторону. Он ничего не говорит. Приглашение затягивается. Я переступаю порог. В нескольких шагах гостиная. Слева от себя я уголком глаз замечаю небольшую кухню.

В комнате темно. В самом дальнем её конце есть окно, выходящее в парк. Макушки деревьев располагаются прямо на уровне подоконника. Я быстро осматриваюсь кругом, зная, что он всё ещё стоит в коридоре и следит за мной.

Комната обставлена старой мебелью из тёмного дерева. Мебель выглядит весьма тяжёлой. Диван покрыт зелёным покрывалом, рядом стоят два кресла. На подлокотниках и на спинке кресел лежат салфетки, несомненно, видно прикосновение женских рук. Я показываю на них рукой.

– Это Майя, – говорит он. – Она приходит ко мне один раз в неделю. Она делает уборку и приносит продукты. Она хорошая, и я искренне её люблю.

Майя – его дочь. На стене весит небольшая полка. Она заполнена множеством фотографий в позолоченных рамках, показывающих разные стадии жизни дяди Лазаря, включая фотографии его соратников. Больше всего изображений Сталина. Если бы я не знал, где я нахожусь, то мог бы подумать, что это квартира Сталина. Одна фотография привлекает моё внимание: дядя Лёвик и Моррис стоят у входа в ателье Морриса в Филадельфии. Этот снимок, вероятнее всего, был сделан лет пятьдесят тому назад. Я протягиваю руку и касаюсь фотографии, но вдруг слышу «Не трогай!» и отхожу от полки. Лезу в карман пальто и достаю оттуда конверт. Не произнося ни слова, протягиваю ему. Он уже прошёл в комнату и стоит недалеко от меня. Его присутствие подавляет. Хотя комната невелика, и он больше не является тем значительным и всемогущим человеком, кажется, что он заполняет собой всё пространство в комнате и целиком доминирует в ней.

Он берёт из моих рук конверт и идёт к окну, где освещение лучше. Он не пользуется очками. Он пристально изучает его содержание. Я тщательно отобрал семейные фотографии перед поездкой в Россию. На многих из них изображён я, это служит целям удостоверения моей личности. А одна фотография дяди Лёвика и Морриса вообще является идентичной той, что стоит на полке. Немного погодя, он кивает и опускается в кресло. Он по-прежнему не предлагает мне сесть.

Из другого кармана я вынимаю небольшую коробку, содержащую пирог с изюмом, который я купил в магазине «Берёзка». Его брови поднимаются, и он кивает мне на кресло. Теперь он пристально рассматривает меня с головы до ног. Он смотрит на фотографии, а потом переводит взгляд на меня. Так продолжается какое-то время. Наконец, на его лице читается удовлетворение.

Минуты идут одна за другой, и я отчётливо слышу тиканье настольных часов. Я никогда не слышал, чтобы часы так громко тикали. Это становится невыносимым. Вдруг к своему удивлению я замечаю, что этот человек проявляет признаки беспокойства и нетерпения. Чувствую, как стены надвигаются на меня, меня кидает в жар, и во рту становится сухо.

Я хочу что-то сказать, но не могу подобрать подходящих слов. Резкий голос звучит опять, но то, что я слышу, не помогает.

– Зачем ты приехал? – произнёс он.

Только одно слово. Он ждёт.

В Америке бы я ответил: «А почему бы нет?». Но я знаю, что сейчас это прозвучало бы глупо. Я должен иметь убедительную причину, я подчёркиваю: убедительную. Если бы я сказал ему, что я здесь потому, что собираюсь написать книгу, то через секунду я очутился бы на улице и, скорее всего, в окружении КГБ. Нет, надо быть осторожным. Я думал об этом весь прошедший год и до сих пор не решил, что же я скажу.

– Из-за этого, – произнёс я, указывая на фотографии, лежавшие на его коленях. – Я так много о вас слышал. Мне хотелось встретиться с вами и узнать побольше о своём деде и своём прадеде. Я горжусь своей семьёй. Я читал о вас в газетах. Мне необходимо было вас увидеть.

Мой язык совершенно пересох.

– Это не всё, – произносит он.

Фраза звучит не как вопрос, а как утверждение.

– Да, это не всё, – отвечаю я. – Я хочу съездить в Кабаны и увидеть семейное гнездо. Я хочу узнать…

Я останавливаюсь и улыбаюсь.

– Дядя Лазарь, мне даже хочется узнать, как Буба готовил этот замечательный чанг, – говорю я, имея в виду блюдо, которое я помню с детства.

Дядя Лазарь откидывает свою голову на спинку кресла и улыбается. Кажется, перед ним открылись ворота его прошлого. Старого сукиного сына тронуло упоминание такой простой вещи как терпкое тушёное мясо. Мне показалось, что в нём таки появилось желание поговорить. Будет ли у меня другая возможность? Если Майя приходит сюда только раз в неделю, с кем ему ещё говорить? Может быть, я как раз оказался в нужном месте в нужное время? Может быть, мне просто везёт? Если бы он только заговорил, я бы не упустил своего шанса. Если бы он только заговорил…

– Действительно, надо знать секрет, чтобы приготовить чанг. Но я его не знаю. Что касается меня, я по-прежнему люблю выпить чашку крепкого душистого чая. Не откажешься от чая с этим аппетитным пирогом?

Я быстро поднимаюсь. Он машет на меня руками. Он позаботится о чае. Он поднимается с кресла и направляется в сторону кухни, не сводя с меня глаз.

– Сначала попьём чаю с пирогом. А потом ты мне расскажешь про каждого на этих фотографиях. Идёт?

Он останавливается и смотрит на меня.

– Договорились, – отвечаю я.

– Первым делом – это.

Он поворачивается ко мне спиной. Я закрываю глаза и откидываюсь на спинку кресла. Я не решаюсь посмотреть на часы. Начало положено. От фотографий мы перейдём к его жизни.

Мне уже не жарко. Меня начинает бить мелкая дрожь. Очень хочется горячего чая. Я уже знаю, что нам предстоит выпить много чая перед тем, как я уйду. Я рассматриваю фотографии. Как далеко они могут нас завести? Мысленно раскладываю их по порядку. Я жду чая и пирога. Я готов.

ПРОЛОГ
5 Марта 1953 года

Самая оживлённая улица Москвы – Арбат. Эта улица тянется от Арбатской площади и идёт к Смоленской площади. Арбат считается «сувенирным» местом столицы, вдоль которого выстроились магазины, рестораны, и где всегда много народа. Через каждые несколько кварталов возвышается огромная красная буква «М», обозначающая станцию метро. Везде можно видеть плакаты. Лозунги: «Слава Коммунистической партии Советского Союза» постоянно попадаются на глаза.

Вдоль улицы льются бесконечные потоки людей. Вежливость – явление неизвестное, и пешеходы часто толкаются. Тем не менее, всё спокойно. Не шумно. Мужчины одеты в тёмные пиджаки, а женщины – в мрачные платья. У каждого в руках плетёная сетка, «авоська», в которую складываются покупки, если что-то удаётся купить.

Обычные толкотня и суета длятся изо дня в день, за исключением того момента, когда появляется сигнал с другой стороны Арбатской площади. Необычный сигнал. Это почти неслышимый писклявый звук, к которому привыкли русские люди, а иностранцам он совершенно неизвестен. Он напоминает звуковые колебания высокой частоты, которые могут быть услышаны только собаками. И с этим звуком Арбат немедленно преображается.

Все светофоры переключают свет. Один за другим загорается красный, предоставляя свободный проезд в сторону Можайского шоссе. Одновременно закрываются магазины, захлопываются двери. Окна жилых домов затворяются, словно жильцы не хотят быть свидетелями того, что сейчас произойдёт. Люди быстро скрываются в тех магазинах, которые ещё не успели закрыться, в подъезды домов, в скверы, в любое место, где они могут скрыться от посторонних глаз.

Словно из-под земли вырастают милиционеры. Они быстро занимают позиции, перекрывая въезд и выезд с Арбата. Некоторые из них выстраиваются вдоль тротуаров, при этом часть милиционеров становится спиной к проезжей части, устремляя взоры на близстоящие здания. Всё подчинено приказу, и каждый знает своё место. Внезапно Арбат замирает. Нависает гнетущая тишина. Сначала их можно только слышать. Гудят моторы. Внезапно они появляются со стороны Кремля. Пять огромных чёрных автомобилей. Они набирают скорость, и мчатся в сторону Арбата. Их фары ослепляют любого, осмелившегося взглянуть на них. Но это не обычный белый свет, установленный на советских автомобилях. Это мощные желтые лучи света, далеко освещающие дорогу впереди. Когда шофёр жмёт на газ, раздается пронзительный гудок. Все эти машины снабжены пуленепробиваемыми стёклами и стальным покрытием, как у танков. Они совершенно одинаковы, вплоть до номерных знаков. Невозможно отличить одну от другой. По мере продвижения по улицам, они начинают запланированную игру, меняя позиции, и обгоняя друг друга. Пять машин играют на перегонки там, где ещё минуту назад была оживлённая городская улица. Им предстоит двадцатикилометровый путь от Кремля до дачи в Кунцево. Четыре тысячи специальных агентов Министерства Госбезопасности охраняют этого человека. Люди пытаются хоть одним глазком увидеть его, того кто управляет их страной почти тридцать лет, человека, известного под именем Сталин. Но увидеть ничего нельзя. На всех задних окнах машин висят занавески. Только в одной из пяти машин сидит пассажир.

Однако это не Сталин. Это полный мужчина с редеющими волосами и появившейся сединой на усах, его пальцы перебирают чётки. Он смотрит прямо перед собой. Он точно знает, что происходит. Он уже знал это, когда в 8 часов вечера зазвонил телефон в его кабинете на третьем этаже. Такой же телефонный звонок уже раздался в домах Маленкова, Берии, Булганина и Хрущёва. Звонки этим людям в вечернее время было делом обычным. Сталин имел привычку звонить своим ближайшим соратникам в любое время дня и ночи. Но на этот раз звонил Александр Поскрёбышев, личный секретарь Сталина. Что-то произошло. Всех пятерых попросили прибыть немедленно. Им пришлось срочно покинуть свои дома и на головокружительной скорости мчаться по шоссе, известному в народе под названием «правительственное». Желтый свет фар чёрного автомобиля падает на белый снег, создавая на его поверхности странный оранжевый оттенок, кажущийся зловещим. Вдоль дороги стоят сосны, ели и берёзы, ещё нёсущие на своих ветвях следы долгой зимы. Человек на заднем сиденье не замечает проносящихся за окном деревьев. Он знает, что он должен быть готов ко всему, когда приедет на дачу. У него нет времени осматриваться вокруг. Он знает, что по приезде его ожидает неразбериха. Телохранители несколько часов послушно провели в ожидании каких-либо распоряжений, не осмеливаясь войти в кабинет хозяина. С этого момента будет много догадок, что произошло и почему. Историки не перестанут спорить о событиях этого времени, и о деталях этого конкретного дня. Он улыбался. Пусть спорят и мутят воду. Он протянул руку к занавеске и слегка её отодвинул. Он посмотрел в окно в то время, когда машина подъезжала к деревянным воротам, за которыми начиналась подъездная дорога к даче. Из пяти «Чаек», машина, в которой сидел он, проехала через ворота первой. Прожив шестьдесят лет, он всегда знал, что неизбежно придёт момент, когда он станет первым.

Улыбка исчезла с его лица, он нахмурил брови. Неизвестность? Споры? Для других, возможно, но не для меня. Для меня – никогда. Ни разу за шестьдесят лет.

ГЛАВА 1

Кабаны – с 1935 года этот посёлок стал называться Каганович, в честь своего знаменитого земляка. Этот населённый пункт располагается к востоку от Припяти, в нескольких километрах к северу от Мартыновичей, в ста двадцати километрах от Киева.

Сегодня это город Новокаширск. В 1893 году, когда там родился Лазарь, единственным стремлением властей было предотвратить отток людей из этой местности. В то время в посёлке проживало 2600 человек. Он был неравномерно поделён между еврейским большинством и православным меньшинством. Большинство православных занимались сельским хозяйством. Они были крестьянами, но составляли лишь небольшую долю от жителей посёлка. Более 70 процентов населения Кабанов составляли евреи. Они не работали в поле. Основная их деятельность происходила в закрытых помещениях, где производились товары на продажу. Важнейшим сельскохозяйственным продуктом была конопля, и её широко применяли при производстве одежды и кожаных изделий, и, в частности, обуви. Однако всё это было только прикрытием. Гораздо больше доходов приносила незаконная продажа конопли в качестве вещества с сильным наркотическим действием. Другим основным источником доходов евреев было содержание трактиров и производство алкоголя. Средства к существованию были довольно простыми, в их основе лежал натуральный обмен. Крестьяне отдавали продукты своего урожая людям, продававшим им одежду, водку и другие товары, которые не производились в этой местности. Денег в обиходе почти не было. Деньги считались роскошью, а продукты и одежда являлись необходимостью, которые многие жители Кабанов не могли себе позволить купить.

В Кабанах, расположенных на стыке Украины и Белоруссии, не было большого выбора работы. Проблемой было всё: еда, одежда и крыша над головой. На строительстве было занято не более 5 процентов населения. За несколько картофелин или пару сапог они нанимались на строительство подсобных построек или небольшой хаты, представлявшей собой крохотное сооружение из трёх комнат общим периметром восемь на восемь метров. В качестве строительного материала использовались камни, прутья, мох и глина. Вокруг хаты можно было разбить небольшой садик. Жители отчаянно боролись с зимней непогодой и затянувшимся сезоном дождей, который, казалось, растягивался на долгие месяцы и так развозил грязь, что ноги в сапогах тонули в ней по колено. Приходилось затрачивать много труда, чтобы бороться с грязью.

Лазарь был третьим сыном Саши и Моисея Кагановичей. Как и большинство детей того времени, он появился на свет в тесном домике своих отца и матери. В радиусе ста пятидесяти километров от Кабанов больниц не было, и единственную медицинскую помощь оказывала Гита Лихтенталь, жившая в близлежащем посёлке Мартыновичи. Гита, была крупной женщиной, чьи предки прибыли в Россию из Пруссии. Она занималась выпечкой хлеба и могла оказывать услуги акушерки. Именно эта женщина буквально села на живот Саши Каганович, чтобы вытолкнуть крупного младенца из чрева матери. Ребёнка назвали в честь деда, Лазарем. У мальчика было два старших брата, не проявлявших интереса к новорожденному. Старший Михаил, которому в то время было четыре года, проводил время, наблюдая за работой отца. Двухлетний Юрий не отходил от матери. В утренние часы мама Саша занималась маленьким садиком, окружавшим их небольшой домик со всех сторон, стараясь что-нибудь вырастить. В основном это были свёкла и картофель. Суровые зимы очень затрудняли разведение фруктовых деревьев. После обеда она переключалась на уборку, готовку еды и торги с крестьянами, чтобы достать продуктов и накормить семью. Чаще всего она варила борщ из свёклы, щавелевый суп или щи из капусты. К этому добавлялась вареная картошка, немного хлеба и рыба или кусочек мяса.

Домик был маленьким. В нём имелось только три комнаты: кухня, где готовилась пища, и семья садилась за стол, и две небольшие спаленки. Туалет размещался в маленькой боковой пристройке, и представлял собой отверстие над глубокой ямой, вырытой в земле. В одной спальне на соломенных матрасах, лежавших прямо на полу, спали дети. Самый младший ребёнок спал в другой комнатке вместе с родителями. Мебели почти не было. На кухне стоял массивный деревянный обеденный стол. Громоздкий деревянный диван был покрыт тонкими подушками, чтобы на нём было удобно сидеть. Ещё имелось несколько тяжёлых деревянных стульев с подушками на сиденьях и пара тумбочек, на которых стояли ваза и деревянная коробка со спичками. На одной стене висел коврик. На нём изображался лев и две девушки, одна из них держала в руках золотое блюдо. Эта сцена была выполнена красными, синими, зелёными и жёлтыми нитками, и оставалось единственным ярким пятном в доме. На противоположной стене было прибито маленькое зеркало. Оно висело невысоко от пола, и дети могли видеть в нём своё отражение. Лазарь особенно любил любоваться собой.

Занятая заботой о трёх детях, и ожидая четвёртого, мама Саша не интересовалась ничем, что не было связано с её обязанностями по дому. Мама Саша имела маленький рост. Её голова всё время было туго повязана белым платком. Большинство женщин посёлка по традиции носили чёрные платки, но Саша, чьи родители перебрались в эти края из солнечной Молдавии, не любила этот цвет. «Слишком мрачный», – говорила она.

Задолго до появления мамы Саши на свет, отец придумал имя Саша, надеясь, что родится мальчик, и никак не хотел признавать своей пятой дочери. Но девочку это мало заботило. Заимев свою семью, мама Саша отдавала все свои силы и заботы детям. Они стали смыслом её жизни. Мужу она не уделяла много внимания, но он и не обижался. Он довольствовался немногим. Поэтому в доме мама Саша была полноправной хозяйкой и умело вела хозяйство железной рукой. В посёлке не было секретом, что Сашин муж за глаза говорил о ней: «Ей следовало бы выйти замуж за самого царя. Она – прирождённая царица». Моисей вполне мог такое сказать. Он не боялся рассердить маму Сашу, наоборот, он знал, что она любила комплименты. Такие слова только бы польстили ей. Да, может быть, она могла бы стать царицей, в своём белом платочке. Но Моисея устраивало доминирующее положение жены в их семье, и он искренне любил её. На самом деле, он ко всем относился хорошо, и в посёлке у него была репутация самого добродушного человека. Он был высок, имел густую бороду и светящиеся, настороженные глаза, которые, казалось, могли часами смотреть в одну точку не мигая.

Моисей работал «шнейдером», портным. Он отказывался носить очки, хотя его глаза давно ослабли из-за бесконечных часов, проведённых в работе с напёрстком и иголкой. Он обладал необыкновенной работоспособностью, берясь за шитьё, когда день только начинался, и, заканчивая только с последними лучами заходящего солнца. Ему нравилось то, чем он занимался. Он был очень трудолюбив. Моисей никогда не повышал голоса, всегда сосредотачиваясь на работе. Его длинные тонкие пальцы ловко двигались по ткани, в то время как он негромко напевал песни своей юности и еврейские мотивы, слов которых он уже не помнил, а только мелодию. Его отец пел в синагоге, и музыка всегда оставалась неотъемлемой частью его существования. Моисея ничего не могло раздражать, и он спокойно занимался своим ремеслом, в то время как вокруг суетилась жена, и озорничали дети. Родителям не приходилось постоянно напоминать детям о дисциплине. Каждый ребёнок знал, что от него требуется, не смотря на возраст. Даже самый младший, Лазарь, имел свои обязанности. В два года ему поручили кормить трёх цыплят, которых держали в маленьком курятнике на заднем дворе.

Такова была атмосфера небольшого домика с маленьким клочком земли, в котором рос Лазарь.

Посёлок тоже был маленьким. В нём имелись пекарня, сапожная мастерская, продуктовая лавка, железнодорожная станция, полицейский участок и книжная лавка, которая на самом деле представляла собой передвижную тележку, стоявшую на обочине дороги. Те же люди, которые занимались книготорговлей, ещё являлись и владельцами продуктовой лавки. А сапожник одновременно исполнял обязанности железнодорожного диспетчера. Это была необременительная должность, потому что в Кабанах останавливалось только несколько поездов.

Ранние годы жизни Лазаря протекали однообразно. У Кагановичей имелось множество родственников: двоюродные сёстры, тётки, дядья, братья и сёстры. Семейные и родственные связи переплетались так густо, что казалось, будто всё двухтысячное население посёлка состояло между собой в родстве. На еврейскую пасху во дворе в ряд выставляли несколько столов, и получался огромный стол длиной около пятнадцати метров. Соседи могли запросто зайти и присесть к общему столу или принести свой столик, чтобы послушать разговоры и самим поговорить за долгой трапезой еврейского пасхального ужина, длившегося по традиции пять с половиной часов. Каждый пришедший приносил с собой что-нибудь съестное, чаще всего – блюдо из картошки.

Самый близкий друг Лазаря, Моррис Каганович, жил по соседству в маленьком домике. У него тоже было два старших брата. Отец Морриса, тоже портной, целыми днями напролёт работал иглой и ниткой, и мать тоже мнила себя царицей. Отца Морриса, Лазарь уважительно называл дядя Лёвик. Дядя Лёвик говорил так: «Эта моя жена! Она тратит денег больше, чем я ей даю. А ведь я – вообще их ей не даю». Моррис приходился Лазарю двоюродным братом и был старше его на семь лет. Моррис выделял Лазаря среди всей своей многочисленной родни. Они часто проводили время вместе, бродя по полям и ведя бесконечные разговоры о себе, о своих родителях, сельских работягах и тех, для кого Кабаны были временным пристанищем в поисках лучшей жизни. Моррис и Лазарь могли часами камнем вырисовывать очертания чьей-нибудь головы на коре дерева, стараясь сделать нос самой крупной частью лица. А потом они швыряли камнями по нарисованному носу до тех пор, пока изображение полностью не стиралось. Иногда они играли в царя или «ужасного» Распутина, или даже в своих отцов.

Каждый день, смотря на себя в зеркало, Лазарь заметил, что евреи имеют большие носы. Он мог долго разглядывать своё отображение, а потом пытался скопировать его на коре дерева. Но это ему никогда не удавалось. «Ты не художник, – говорил Моррис. – Займись чем-нибудь другим». И Лазарь не обижался на него. Моррис считал своего младшего двоюродного брата почти равным себе. С ним можно было болтать обо всём с пониманием. И хотя они говорили о всякой чепухе, многое оставило след в мальчишеской памяти. Уже в пятилетнем возрасте Лазарь считал, что учёба в школе – зря потраченное время. Ему больше нравилось чертить рожицы на коре деревьев и гримасничать перед зеркалом.

В посёлке имелась ешива – еврейская школа. В отличие от других школ того времени, в ней девочки и мальчики учились совместно. Таким образом, евреи Кабанов давали образование своим детям, не считаясь с мнением раввина-сефарда из Мартыновичей.

– Только мальчики должны учиться. Так написано.

– Фе, – был ответ Саши, когда она привела свою младшую дочку Розу в класс. – «Ты – Зарта!»

Она использовала своё поверхностное знание арабского языка, особенно чтобы оскорбить других людей и указать им их место. «Зарта» в переводе с арабского означает «пердун».

Дети неевреев вообще не ходили в школу. Для них просто не было школ. Они просто были неграмотными. Только дети евреев имели возможность учиться. Дети не евреев начинали работать в поле с раннего детства и тянули эту лямку всю оставшуюся жизнь. Но крестьяне по-хорошему и без злобы относились к еврейским семьям.

Из поучений раввина Лазарь понял, что в жизни является самым важным: идеи, с помощью которых можно подчинять других людей, и распределять богатства и доходы. Для Морриса школа имела важное значение и по другой причине. Он сильно увлёкся изучением Пятикнижия Моисея, то есть Ветхого Завета, и знал его почти наизусть. Для Морриса еврейский закон был причиной существования.

У Лазаря, однако, не было времени на учёбу. У него не оставалось времени ни на людей, живущих по соседству, ни на родного отца, которого он считал слабовольной и никчемной личностью. На свою мать Лазарь смотрел как на жертву, не понимавшую самого главного в жизни. Именно жизни, а не простого выживания. Невероятно, что люди могли прожить здесь всю свою жизнь и умереть здесь же. Это казалось сумасшествием. Лазарь решил приложить все свои силы, чтобы избежать подобной участи. Подрастая и набираясь сил для будущего, он будет сосредотачивать своё внимание на окружавших его людях. Он будет терпеливо наблюдать.