Текст книги "За бортом жизни"

Автор книги: Стюарт Хоум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Мы целый год продолжали встречаться раз в неделю. Однако он так никогда и не начал меня содержать, чего мне очень хотелось. В конце концов, его затянуло в какой-то христианский культ, и он стал приходить реже. Иногда он возмущался моим порочным образом жизни и исчезал на целый месяц. Потом похоть брала над ним верх, и он приходил снова. Это продолжалось до тех пор, пока он не обручился с женщиной, разделявшей его веру. Больше я его не видела.

Сколду понравилась эта история, но мы зашли в тупик. Отсюда Адам мог идти только назад. Дальше идти было некуда. У меня не было желания говорить о Ричардсоне, поскольку, что мне сказать о Миссис Синклер и ей подобных, кроме того, что они мало меня интересуют? От Ричардсона мы могли бы добраться до Джойса, если бы Сколд захотел признаться, что моё описание Мэлдона показалось ему чересчур подробным и напомнило описание ящиков стола Блума в «Улиссе». А я ведь в своём коротком рассказе даже не дошла до Мэлдонской солевой компании!

Было бы неверно с иронией относиться к неспособности Адама постичь историческое значение выбранного им вида искусства. Ричардсон просто поставил перед представителями среднего класса зеркало, в котором они почти узнали себя. Читатели «Памелы» или «Клариссы» были похожи на детей, которые, вглядываясь в отражение, ещё не совсем узнают в нём собственные черты. Это был нарциссизм, поскольку настоящее самолюбие требует от человека такого самопонимания, которым буржуазия не обладает. Если роман требует тонкого чувства времени, то самое время посмотреть на роман со стороны.

Именно это Адаму – типичному представителю словоохотливого класса – было недоступно. Он хотел уцепиться за ускользающий момент и воспроизвести его в художественном произведении. Его интерес к национальному вопросу заставлял его рассматривать явления проституции – не как один из примеров в парадигме классовой эксплуатации – а как способ подтвердить ту фундаментальную женственность чувствительного художника, с образом которого он идентифицировал себя самого. Сколд пытался отмечать время, не обращая внимания на эффекты пуританского круговорота. Сколд не любил признавать, что историческая аргументация неизбежно влечёт за собой конфронтацию с силой.

Слепо доверяя стереотипам культуры, Сколд был неспособен понять, что его литературные идолы – Филдинг и Диккенс, ставившие фабулу выше описания характера героев – заводили в тупик даже с точки зрения буржуазной эстетики. Джейн Остин снабдила более полезным чтивом людей серьёзных, привыкших пофилософствовать, наблюдая вылетающий из чайника пар и разбираясь в тонкостях брачных контрактов. Пар из чайника действительно представлял собой яркий пример взаимодействия количества и качества, но, как и Фрэнк Ливис, Адам ничего не смыслил в эффекте конденсации.

Покуда я предавалась мысленному созерцанию того, как количественно увеличивая температуру воды, можно, в конце концов, получить её качественное изменение, у Сколда задымилось. Он сунул мне в руки свой член, и как только я отсчитала необходимую сумму, он наказал мне ласкать этот переполненный желанием аспект его натуры. Мои пальцы прикоснулись к члену и сомкнулись на нём. От моей нескромной хватки он затвердел. Адам обнажил живот и жалобно застонал. Его прибор запульсировал и удлинился в моих руках чудесным образом. Думая, что меня возбуждает французский, он называл меня mademoiselle и ma petite belle  [3]3
  Моя маленькая красавица (фр.)


[Закрыть]. Его акцент был шокирующе плох.

Я смотрела на его конец, чтобы определить необходимую силу трения. Сморщенный мешочек под членом болтался из стороны в сторону, пока я дрочила. Я схватила расслабленную кожу, которая больше не могла прикрывать его лакомый кусочек. Я сжимала и разжимала руку. Je vais jouir! Мои движения стали сильнее. Я двигала правой рукой вверх-вниз, как будто доила корову. Внезапно поток горячей спермы залил мою руку, почти достав до шеи. Я продолжала дёргающие движения, пока вспененный придаток не выскользнул из моих липких рук.

Я подлила себе бурбона, и Сколд забормотал что-то про «Эстер Уотерс» Джорджа Мура. Эта книга когда-то пользовалась скандальной популярностью, поскольку содержала отрывки, описывающие рождение ребёнка, но во мне эта книга интереса бы не пробудила, если бы не двадцать первая глава, в которой героиня, именем которой назван роман, отвергает идею стать проституткой. Несмотря на то, что в ранних работах Мура чувствовалось скандальное влияние французского реализма, роман «Эстер Уотерс» был даже более скромным, чем «Нана» Золя. Джеймс Джойс рассудительно забраковал Эстер Уотерс, назвав книгу лучшим современным романом о жизни в Англии. Классический пример того, как слабая похвала может оказаться проклятием.

Адам не хотел лишиться иллюзии того, что проститутки выбирают свою профессию скорее из собственной наклонности, нежели из экономической необходимости. Мне казалась абсурдной его уверенность в том, что один тип рабского добывания зарплаты был более предпочтителен, чем другой, или вообще, был предметом выбора. Вся поглощённая им литература, предупреждавшая, что общение с проститутками навредит его здоровью, как раз и распалила желания этого рассуждающего об этике лицемера. Женщина вроде меня, чей колчан был открыт для любой стрелы, которая любила всех толстосумов и презирала всех нищих, такая женщина становилась опасной, когда её трахали, при этом объясняя ей, что она порочный элемент.

Я не была ни за проституцию, ни против неё. Моим художественным ориентиром в бесстыдном проектировании этих древних образов проститутки на породившее их общество, был Борани, легендарный антихудожник восемнадцатого века, которому платили за то, чтобы он заштукатурил средневековые фрески в соборах Сен-Дени, Тура, Анжера и Шартра. Малевич мог бы перевернуться в гробу; замазывание белой краской художественных триумфов прошедшего века делало смешным и белое на белом, и чёрное на чёрном. Я ни на йоту не дорожила традиционной историей авангарда. Обрывание традиций неизбежно означало непримиримость к прошлому.

Адам был истощён. Чтобы его оживить, я заявила, что закон о вымогательстве был публичной профессией бесстыдного обмана, связанного с кровосмешением. Это преступное искусство состояло в том, что проститутка отдавалась мужчине, причём всё было обставлено так, что через некоторое время появлялась третья сторона, обнаруживавшая их в одной постели, и просила денег, в противном случае, угрожая неприятной сценой с мужем неверной женщины. Более поздние юристы, такие как Чикаго Мэй, Дач Гас и Кид Макманус называли закон о вымогательстве травлей, но я предпочитаю термин шестнадцатого века.

Множество мужчин, подогрев свою похоть лёгким пивом, останавливают свой взгляд на разрисованных лицах Коммерческой улицы. Чикаго Мэй использовал термин «марки», но в Лондоне времён Елизаветы жертв закона о вымогательстве называли «простаки». Кроме опасности быть побитым, мужчине нечего бояться от притворного мужа проститутки-обманщицы, так что обычно он готов расстаться лишь с несколькими сотнями фунтов. Лучшие простаки – это политики, знаменитости и священники, особенно, если они женаты или обязаны читать проповеди о морали. У таких мужчин я вымогала фантастические суммы.

К этому времени бутылка бурбона опустела, и я была сильно пьяна. Я потребовала, чтобы Адам рассказал о своём исследовании проституции, но даже после того, как он преодолел свою молчаливость, результаты меня не впечатлили. Сколд рассказал мне о дочери английского викария, которую он встретил в одном из борделей Токио, когда раскрывал для себя тему сексуального туризма. Софи выросла в пригороде Линкольншира, и, когда ей исполнилось восемнадцать, за ней ухаживали два кавалера. Один из них был устранён после того, как предупредил девушку о неискренности своего соперника.

Бросив Джона Смита за ханжество и подлость, Софи очень быстро позволила себя соблазнить Дэвиду Джонсу, чьё легендарное уродство пробудило в сердце Софи жалость. Попытка Дэвида похитить девушку потерпела неудачу, хотя вполне могла бы и осуществиться, если бы Смит не подкупил двух леди – как их называл Джонс – которые на самом деле были падшими женщинами из Скегнесса, напрочь лишёнными хороших манер и чувства жалости. Им полагалось хитростью увезти Софи в Лондон. Своим финальным триумфом Джонс был обязан тому, что Софи питала надежду вернуть этого несчастного заблудшего человека на путь Христианской Праведности.

Софи знала, что церемония её бракосочетания, тайно выполненная лишённым духовного сана педофилом, ни к чему не обязывала, и что она могла положиться только на честь Дэвида. Однако вскоре она узнала, что Джонса тот же священник уже женил на восьми других девушках, причём шестеро из них ещё не достигли брачного возраста. Всех их, как и Софи, он обманул, и потом заставил заниматься проституцией. На следующий день после свадьбы Софи отправили в бордель, где она встретила ещё двух несчастных девушек, которые, как и она, были обмануты и предложены другим мужчинам в угоду Дэвиду.

Софи отчаялась обратить помыслы Джонса к Иисусу, и тогда, не в силах соперничать с его истинными увлечениями, пыталась забыть свой позор в суматохе удовольствий. Так она стала непристойно танцевать и говорить, но всё равно была несчастна. Джентльмены, заходившие в бордель, часто восхищались красотой Софи, но это только усиливало её меланхолию. Так с каждым днём она становилась всё более задумчивой и более распутной, пока, в конце концов, чудовище Джонс не имел наглость предложить её одному молодому бизнесмену. Она бешено сопротивлялась, и тогда её как наложницу отправили в Японию.

Повествование Адама повергло меня в депрессию, поэтому я рассказала ему, что недавно ездила в Грейвсенд. Я шла пешком и увидела мужчину, который снял меня в Спиталфилдс за день до этого. Он грузил в багажник Ниссана клюшки для гольфа и сказал мне, что участвует в местном турнире, но если я приду сюда, когда стемнеет, и займусь с ним сексом в его гараже, он мне хорошо заплатит. Я на это согласилась и, как только клиент отъехал, постучала в дверь его дома, замышляя его ограбить, если там никого не окажется.

На мой звонок откликнулась женщина среднего возраста. Я справилась у неё о состоянии её брака, и она была рада мне заплатить, чтобы заполучить основания для развода. Я взяла у жены пять сотен фунтов и ушла. Оскорблённая супруга позвонила частному детективу, который, вооружившись инфракрасной камерой, спрятался в гараже. Любитель гольфа ждал в саду, когда я в сумерках вернулась к его семейному гнезду. Мы проделали это в Ниссане, за старания я получила двадцать пять фунтов. В суд меня не вызывали.

Адам не был впечатлён моим рассказом, поэтому, чтобы подогреть его интерес, я задала риторический вопрос. Каким образом проститутки влияют на прибыль? Не дожидаясь ответа Сколда, я торжественно провозгласила, что тем, кто снимает женщин на дорогах, нужны машины, а эти средства передвижения, в свою очередь, не могут обходиться без бензина и техобслуживания, поэтому автомобильная индустрия сильно бы пострадала, если бы не дополнительные продажи, спровоцированные проституцией. Так же и медицина нуждается в пациентах. Без заболеваний, передающихся половым путём (а шлюхи – главные распространители сифилиса), эта профессия не была бы полноценной. А индустрия красоты развалилась бы без многочисленных уродливых проституток, разукрашивающих свои лица косметикой.

Не будучи достаточно начитанным, чтобы понять, что, как и Маркс, я занималась плагиатом «Диспута» Роберта Грина, когда дело касалось бородатых анекдотов о политической экономике, Адам был впечатлён. Он возбудился, возможно, даже слишком, и начал бессвязно разглагольствовать о своём восхищении Генри Джеймсом. В его записках путешественника Нью-Йорк представлялся борделем. В книгах Джеймса была наэлектризованная атмосфера, почти неприкрытая сексуальная энергия и метафоры, которыми фонтанировали все его тексты. Джеймс был одержим старыми туфлями и тем, что можно подсмотреть в замочную скважину.

Я пыталась избежать Викторианской эпохи – но из-за её исторического резонанса, Лондон всегда подводил к ней психоисториков, или, лучше сказать, заставлял с ней бороться. Как и многие другие писатели, Сколд не мог пойти либо назад, либо вперёд. Я знала, что не смогу повести его дальше, но сделать отступление с ним было так же трудно. Я упомянула, что наряду с Нэшем и Грином Томас Деккер был автором памфлетов, проливающих свет на жизнь низших слоев Елизаветинской эпохи – особенно показательна книга «Факел и Свеча: Бытие. Часть 2. Лондонский Глашатай» (1608).

Адам возразил, что Деккер ему известен только как драматург. Отождествляя себя с буржуазией, Сколд настаивал на том, что его собственная ограниченность является единственно верным мерилом «человеческих состояний». Тщетно цитировала я различные отрывки главы девятой Факела – «Заражение окраин». Вельзевул ведёт книгу учёта всех проституток, сутенёров и куртизанок – и он знает, что этих пригородных грешников кормят только лишь собственные ноги. Каждый мальчишка, проходя мимо, скажет – здесь сидит проститутка. Поэтому, как хорошо жилось бы в городах, если бы не окраины.

Деккер мог бы вывести нас из тупика. Было очень любопытно, что такой недалёкий писатель, как Джей Джи Баллард, окажется одним из немногих романистов, так же объективно рассматривавших отношение между городом и его окраинами, как Деккер – даже, несмотря на то, что его моральные взгляды были подобием чрезмерной набожности? Поскольку Адам настаивал на том, что проза шестнадцатого и семнадцатого веков была недостойна его внимания, я перевела разговор на пьесы, написанные в стихах – «Вольной», «Непорочная дева в Чипсайде», «Как жаль, что она шлюха». Но Сколд возразил, что единственным интересовавшим его писателем той эпохи был Шекспир.

Долл Тиаршит совсем недолго был темой нашего обсуждения; Адам сказал, что скорее будет говорить о похожем на неё Фальстафе. Так что Джеймса он выбрал в качестве темы разговора, и Джеймс ею останется. Вскоре, к своему ужасу, я узнала, что Сколд был одержим и Джеймсом и его темой. Он не мог говорить ни о чём другом, и интересовала его отнюдь не проза. Скорее зацикленность на сексе в его произведениях была той отправной точкой, с которой Адам начал рассматривать Джеймса как историческую фигуру. В своём воображении Сколд превратил добряка во всемирно известного серийного убийцу.

Адам хотел преподнести эту тему, как специалист, но в его подходе не хватало тонкости и уверенности. Он использовал риторический вопрос. Что делал Джеймс 31 августа 1888 года? Потом другой. Что делал Джеймс 8 сентября 1888 года? И, наконец. Что делал Джеймс 30 сентября 1888 года? Я ответила, что всего было пять убийств, двойное свершилось 30 сентября, таким образом, нельзя не упомянуть о событиях 9 ноября. Сколд назвал меня дурой. Первые четыре убийства были совершены на улице, а последнее – в помещении; так что орудовали двое убийц.

Пока Адам разглагольствовал, я порылась в буфете и нашла бутылку «Вина Мара Риоджа» (калифорнийское вино), которую я и откупорила. Сколд тараторил о письме, которое Генри Джеймс написал брату Уильяму из Женевы 29 октября 1888 года. В своём послании Джеймс написал, что он вдруг осознал необходимость покинуть Лондон, а если быть точным, Уайтчепел. Зверства Джека Потрошителя называли убийствами в Уайтчепеле, и Сколд спрашивал, почему писателю, жившему в Челси, надо было ехать за границу, чтобы не видеть района, находившегося за десять миль от его дома.

Адам был доволен тем, что уже знал ответ на все свои вопросы. Джеймс был Джеком Потрошителем. Как можно ожидать этого от человека, настолько неисправимо буржуазного, как Сколд, его исследование никак нельзя было назвать глубоким. Вскоре стало ясно, что он полностью полагался на трёхтомник «Письма Генри Джеймса», изданный Леоном Эделем. Он не попытался найти письма, не вошедшие в сборник Эделя. Правда, он подкрепил своё знание «Писем» книгой Эделя «Генри Джеймс: его жизнь» и несколькими краткими биографиями таких авторов, как Гарри Ти Мур, Эйч Монтгомери Хайд и Линделл Гордон.

Именно потому, что Адам использовал письма Джеймса в качестве доказательства, и все его аргументы основывались на чересчур буквальной интерпретации упоминания Уайтчепела, он собирался назвать этого писателя Потрошителем, совершившим четыре из традиционно приписываемых известному злодею убийств. Если мы примем за правду написанное Джеймсом, он не мог убить Мэри Келли в её квартире на Дорсет-Стрит 9 ноября 1888 года, поскольку его не было в Англии. Сколд напирал на то, что одиннадцать проституток были убиты в Ист-Энде между третьим апреля 1888 года и тринадцатым февраля 1891 года, и не все убийства совершил Потрошитель.

Я попыталась убедить Сколда в том, что его объяснение убийств было неудовлетворительным, но он прервал меня, отвергнув мои протесты прежде, чем я их высказала. Стефен Найт в книге Джек Потрошитель: Окончательная разгадка во всех пяти уайтчепельских убийствах обвинил художника Уолтера Сикета. Читать книгу Найта было интересно, но у него не получилось доказать свою гипотезу. А вот у Сколда даже отсутствовал мотив, помимо разве что сексуального безумия. Так что хотя признание известного писателя Потрошителем и могло бы вылиться в бестселлер, читающая публика потребовала бы такой гипотезы, которая бы объясняла все пять убийств.

Будь я Сколдом, я бы заявила, что Джеймс, зная, что полиция подозревает его в совершении преступлений Потрошителя, повёл бы их по ложному следу в своих письмах и других сообщениях о собственных передвижениях. Так он обманом заставил свою сестру Элис думать, что он отправился в Швейцарию на тайное свидание с этим «синим чулком» Констанцией Фенимор Вулсон. На самом деле, я бы даже предположила, что Джеймс действительно мог встретиться с Вулсон, но тайно вернулся в Лондон к 9 ноября 1888 года, и убил Мэри Джейн Келли. Таким образом, Джеймс совершил бы все пять убийств, что вполне удовлетворяло потребностям бестселлера.

Письмо Фрэнсису Буту от 18 января 1889 года, в котором Джеймс описывает свои последние путешествия, легче всего объявить туманным и противоречивым. Любопытно то, что, рассказывая в письме о своей поездке в Монте-Карло (а там он был всего за два месяца до этого), он заявляет, что пробыл на курорте две или три недели. Это достаточно большое расхождение, чтобы вызвать подозрения. Так же, Джеймс утверждает, что вернулся на родину в Рождество, но через три предложения он сам себе противоречит, говоря, что провёл декабрь в Париже, и это после того, как он заявил, что был в Англии всю последнюю неделю декабря.

Версия Стефена Найта была особенно привлекательна, потому что она подразумевала участие известного художника, и при этом имелся мотив – сокрытие скандала, связанного с королевской семьёй. Это лучше, чем просто предположение, что убийца был сумасшедшим маньяком. Объяснение Найта соблазняло читателей, а не убеждало их. И это хорошая стратегия в том случае, когда огромное количество версий и ложных улик означало, что личность убийцы никогда не будет установлена к удовлетворению всех тех, кто вложил в это дело свою душу. Было бы легко перенять некоторые детали из труда Найта и применить их к Джеймсу. Предположение о том, что Джеймс был посвящен в тайну какого-то аристократического скандала, вполне правдоподобно. Так же возможно, что Джеймс трахал проституток и имел неосторожность что-то разболтать одной из шлюх, а та впоследствии распространила это среди коллег. Чтобы сплетни не превратились в серьёзный скандал, Джеймс мог решиться на серийные убийства. Это могло пролить свет не только на уайтчепельские преступления, но и на зрелый Джеймсовский стиль – и то, и другое было спровоцировано необходимостью скрыть ужасные события 1888 года.

Несколько минут я была так погружена в собственные мысли, что не прислушивалась к Адаму, и вдруг его слова прозвучали как гром среди ясного неба. Сколд разглагольствовал о том, что описанное Де Квинси «Общество Ценителей Смерти» было художественным отображением реального литературного клуба, который был основан во время правления Георга III, и существовал по сей день. Члены общества не только обсуждали убийства, они их совершали. Джеймс Босвелл основал братство убийц проституток после того, как подцепил триппер от куртизанки по имени Луиза, как это описано в его «Лондонском Дневнике» от 1762—1763 годов.

Адам обратил моё внимание на встречи с проститутками, которые Босвелл описывал в статьях дневника от 26 ноября и 4 декабря 1762 года, а также от 12 января, 25 и 31 марта, 13 апреля, 10, 17, 19 и 31 мая, 4, 10 и 18 июня и 4 августа 1763 года. Лично меня доказательства Сколда не убедили в том, что биограф Сэмюэля Джонсона ловил кайф от убийства проституток. Адам настаивал на том, что записи об убийстве и расчленении проституток были иносказательны, равно как и откровения о дружбе с радикальным политиком Джоном Уилкисом – поскольку Босвелл знал, что за его дневником охотится британская разведка.

Похоже, Сколд имел доступ к какой-то секретной информации, поскольку он вдруг прокудахтал, что за убийства Йоркширского Потрошителя осудили невиновного человека, а настоящий убийца был известным литератором. Я начала опасаться, что Адам возглавлял литературный клуб, созданный для совершения дерзких сексуальных преступлений. Тот факт, что Сколд признавал истинной формой искусства только сексуальные преступления, совершённые на улице, не очень меня успокаивал. Голова моя склонилась на грудь, я погрузилась в пьяную дремоту, но что-то заставило меня вскочить. Тихий жалобный собачий вой где-то неподалёку от моей квартиры.

Вой становился всё громче, и я выглянула в окно. Там летели облака пыли, которые под издаваемые собаками звуки принимали новые очертания и танцевали в лунном свете. Я почувствовала, как яростно пытаюсь проснуться и ответить на зов моих инстинктов. Больше того, эта попытка шла из самой глубины души, и мои полузабытые чувства прилагали все усилия, чтобы ответить на зов. Я поддавалась самогипнозу! Всё быстрее танцевали облака пыли. Лучи лунного света изгибались, уходя мимо меня в сумрак. Всё больше и больше их собиралось, пока, наконец, они не стали принимать смутные очертания призраков.

И тогда я встала, полностью проснувшись и полностью контролируя свои подвергнутые самогипнозу чувства. Я задушила крик у себя в горле. Я была не одна и должна была проявить сдержанность. Комната была такой же. Она ничуть не изменилась с тех пор, как я в неё зашла. На полу, в бриллиантовом свете луны, я видела собственные следы, оставленные на толстом слое пыли. Глубоко посаженные горящие глаза Сколда как будто запали в раздутую кожу, настолько обрюзгшими были веки и мешки под глазами. Казалось, что это мерзкое создание упилось кровью невинных женщин.

Он лежал разомлевший от обжорства. В стельку пьяный. Я содрогнулась, когда наклонилась, чтобы прикоснуться к нему, и всеми фибрами души ощутила отвращение, но мне надо было его обыскать, другого выхода не было. Этой ночью моё собственное тело могло стать обедом, как тела бедных жертв Джеймса Босвелла и Джека Потрошителя. Я прощупала всю тушу Адама, но так и не нашла бумажник. Потом я остановилась и посмотрела на Сколда. На раздувшемся лице застыла насмешка, и это меня взбесило.

Меня поразила мысль, что Адам – это маньяк, считающий Лондон декорацией, на фоне которой он может удовлетворять свою похоть, при этом вовлекая всё ширящийся круг литературных мясников в дело уничтожения беззащитных проституток. Одна эта мысль привела меня в бешенство. Я столкнула пьяного Сколда со стула и нашла кошелёк в его заднем кармане. Когда я его вытащила, глаза Сколда открылись. Я бросила последний взгляд на его злобно ухмыляющееся раздутое лицо. Да ему прямая дорога в адское пекло. Мой мозг был воспалён, и я с криком бросилась из комнаты.

Я проскочила лишь один этаж, когда меня схватили. Нет, это был не Сколд, он не смог за мной побежать, это была Эми Смит, шлюха, которая жила этажом ниже. У неё был клиент, который заказал секс втроём, так что она затащила меня в свою квартиру, чтобы я помогла осуществить его фантазии. Эми втолкнула меня в комнату, где в кровати лежал клиент, которым оказался поп-певец Джим Моррисон. Эми посадила меня, сняла туфли, чулки и всю остальную одежду, а потом повела к Моррисону.

После испуга, пережитого мною со Сколдом, я была не в силах сопротивляться Эми, когда она бесстыдно бросила меня на свою двуспальную кровать. Хотя мой эстетический вкус требует от меня изощрённости в постели, в тот момент я была неспособна ублажить клиента. Я бы встала с матраса, если бы Моррисон не прижал меня к нему и не угрожал, что приведёт всех своих музыкантов, чтобы устроить мне групповое изнасилование, если я буду ему сопротивляться. Он держал меня крепко, а потому я лежала неподвижно и он мог делать со мной всё, что хотел. Джиму не понравилась моя внезапная пассивность, и его член упал.

Эми легла с нами в постель и попыталась возбудить Моррисона. Последовало сценическое волнение, а член так и не встал. Сразу после этого он попытался уйти, не заплатив, и Эми пришлось воспользоваться пружинным ножом, чтобы отобрать у него кошелёк. Когда я упомянула, что у меня в квартире был клиент, она зашипела на меня, почему я не сказала об этом сразу. Эми заявила, что одурачит его, и ускакала прежде, чем я могла её остановить. Que sera sera  [4]4
  Что будет (фр.)


[Закрыть]. Я оделась и побежала на улицу, где оживлённая ночным воздухом, я отправилась на поиски приключений.

Выйдя с Оулд-Никол-Стрит, я пересекла Шордич-Хай-Стрит и побрела вниз по Нью Инн Ярд, а потом вверх по Грейт-Истен-Стрит. На перекрёстке, где справа от меня простиралась Шарлотт Роуд, а слева Ленард-стрит, стояли нелегально припаркованные такси, зазывающие клиентов и суетящиеся, как мухи на говне. Нет, мне не нужно было такси, я жила неподалёку. Это был новый Шордич. Теперь в «Рестораны» на Грейт-Истен и в Канталупу ходили молодые бизнесмены. Артистическая и клубная тусовка предпочитали «Бриклейерз Армз», чуточку дальше по Шарлот Роуд.

Знатоки моды шли в бар «Дракона» или «Домашний бар», оба на Ленард-Стрит. Мне всегда казалось, что «Домашний» было глупым названием для питейного заведения; в конце концов, в бары ходят как раз для того, чтобы быть подальше от дома. На улице было полно народа, но эта толпа сильно отличалась от той, что собиралась возле «Театра Фортуны Эдварда Аллейна», который стоял здесь неподалёку в Елизаветинские времена. Мне надо было только пройти к Барбакану, и я не только уйду от толпы, я подойду к настоящей Граб-Стрит. В те времена, когда Хокстон называли «городом свиней», этот район пользовался дурной репутацией.

Я шла по Шарлотт Роуд, проталкиваясь через толпу, с которой не могли справиться даже таксисты, отчаянно пытавшиеся ограбить любого глупца, который согласился бы с ними поехать. Я не пошла в «333». Этот клуб считался модным, но мне больше нравился «Лондонский Подмастерье» – гей-бар, который раньше был на его месте. В «333» любили ходить подростки, а потому в моих глазах это популярное ночное заведение выглядело скорее как молодёжный клуб. Позади него на Хокстонской площади на ночь закрылся кинотеатр «Люкс», и у меня было мало желания идти в бар «Хокстон» или в «Лондонские Электрисити Шоу Румс». Я пошла в «Чарли Райте».

Я дошла до Питфилд-Стрит. Поскольку я была одна, мне не составило труда попасть в «Международный бар Чарли Райте». Я очаровала вышибал. Внутри напудренные пустышки строили гетеросексуальные глазки бледным юнцам. Выпив кружку пива, я поняла, что с меня хватит. Я прошла Оулд-Стрит, потом срезала путь по Грейт-Истен-Стрит и вышла на Бетнал Грин Роуд. Я встала на углу Клаб Роу в ожидании клиента. Я не хотела идти домой одна. Я хотела парня, который бы мне заплатил. Я хотела провернуть дельце. Хочешь, дорогой?

Парень лет двадцати застенчиво на меня посмотрел. Ну, давай. Я поманила его пальцем. Подбодрила его словами. Ну, давай. Он был смущён. Робок. Он запинался. Он хотел чего-то необычного. Я уверила его, что делаю всё. Оральный. Анальный. Секс втроём. Меня было трудно шокировать. Он спросил цену обычного секса. Я ответила ему. Он хотел, чтобы я почитала для него вслух за те же деньги. Он обещал, что это не займёт больше пяти минут. Я согласилась. Устроилась под фонарём. Он порылся в кармане и вынул листок бумаги.

Я медленно читала текст. Рассказ от первого лица о проститутке и её клиенте, которые спускаются к каналу возле Кинг-Кросс. Покуда клиент наслаждается минетом, он замечает в воде то, что сначала принимает за тело. Бросив оральный секс, они вытаскивают из воды то, что на самом деле оказалось пластмассовой куклой в коротком платье и длинном светлом парике. Между ног у неё была просверлена дырка. Она была наполнена мясным фаршем. За этим следует дискуссия, и они заключают, что какой-то извращенец трахал этот манекен.

Прочитав этот отрывок, я отдала его клиенту. Он спросил, не шокирована ли я. Когда я ответила, что нет, он выразил удивление по поводу того, что мне не интересно, чем всё закончилось. Я назвала его имя и призналась, что этот рассказ мне знаком. Клиент прогнал проститутку и занялся сексом с куклой. Имя Альфреда Кейна, возможно, и не было очень известно, но в артистических кругах его уважали. Эта незавершённая работа, которая состояла в том, чтобы записывать на плёнку, как проститутки читают непристойные рассказы, уже анонсировалась в «Цифровых новостях» культуры.

Кейн был впечатлён и удостоил меня высокой похвалы, как шлюху, держащую руку на пульсе современной культуры. Я решила сыграть на его фантазиях. Такая стратегия позволяла мне убедить Альфи в том, что пока он не купит у меня секс, его аудиопроект останется всего лишь художественной мастурбацией. Мы купили булочки с начинкой на Брик Лейн и пошли в квартиру Кейна на Чешир-Стрит. Первым, что я заметила у него дома, была полка, уставленная книгами о Потрошителе. Я решила сначала сделать дело, а потом выспросить клиента о его настоящей преступной одержимости.

Чтобы возбудить Кейна, который не отличался привлекательностью, я сказала ему, что до модернизма существовало правило, согласно которому в искусстве должны были соблюдаться правильные пропорции, и произведение должно было быть приятным и восприниматься, как единое целое. А вот в похоти всё было наоборот. Чувственность питается порочностью, несовместимостью и извращённостью. Высокие мужчины особенно любили совокупляться с женщинами-карликами. Старческую похоть дряхлого распутника подогревали несовершеннолетние девочки. Пожилые матроны завлекали в свои объятья шестнадцатилетних мальчиков. Теперь всё это изменилось. Великое искусство уродливо, а возраст упразднён прогрессом в сфере товаров и услуг, который всех сделал инфантильными.