Текст книги "Взмах ножа"

Автор книги: Стивен Соломита

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава 12

Нью-йоркские дорожные пробки… Если вы бывали в Нью-Йорке, вы знаете, что это такое. Известно, что по крайней мере раз в неделю мэр города появляется на телевизионном экране и советует, скорее, умоляет автовладельцев пользоваться городским транспортом, оставлять машины дома и добираться до работы на автобусах или подземке. Граждане, естественно, игнорируют эти советы, несмотря на штрафы за нарушение правил при парковке и плату за пользование подземными автостоянками, – а эти услуги дорожают чуть ли не каждый месяц, – и по Манхэттену снуют маленькие патрульные автофургончики в поисках неправильно припаркованных машин. Полицейские увозят их на особую стоянку, Откуда их можно забрать, но для этого надо лично туда приехать и заплатить семьдесят пять долларов за хранение машины плюс тридцать пять долларов штрафа. Но это давно уже никого не пугает: площадка, куда дорожная полиция свозит машины, всегда забита, а десятки миллионов штрафов, которые выписывают ежегодно, считаются неотъемлемой частью бизнеса.

Надо заметить, что нигде в Манхэттене, даже в Беттери с его узкими темными улицами, нет такой скверной ситуации с пробками, как в районе между Двадцать третьей и Сорок второй улицами. Шестая, Седьмая, Восьмая, Девятая, Бродвей… и не важно, какое время суток – восемь утра или восемь вечера, – водители грузовиков заранее готовы к серьезным сбоям в графике, а случайно оказавшийся там автомобилист нервно цепляется за руль, с проклятьями пытаясь объехать другие машины и удивляясь, откуда они только берутся. Здесь на проезжей части вы можете увидеть столько же пешеходов, сколько на тротуаре, а вещи со складов в магазины перевозят на ручных тележках, и давно уже нет ничего необычного в том, что рабочие с тележками сталкиваются с проезжающими рядом машинами, товар оказывается на дороге и всем приходится ждать, пока его соберут, пока утихнет перебранка и появятся полицейские, чтобы восстановить движение.

На Шестой авеню возникают свои особые проблемы. Те, кто не знает о них, удивлены тем, что машины, свободно разъезжающие между Четырнадцатой и Двадцать третьей улицами, на Двадцать четвертой останавливаются как вкопанные. И это повторяется каждый день, потому что там, где Шестая пересекается с Бродвеем, светофор останавливает сразу все движение, и люди переходят улицу, когда зеленый свет погас и давно горит красный. К тому же в этом районе множество цветочных магазинов, и все тротуары заставлены тропическими растениями в кадках, а иногда и грузовиками, которые их доставляют. Здесь же находятся магазины, торгующие электроникой, каждый из которых обещает «самые низкие цены». И все это упирается в площадь Геральд – небольшую бетонную дорожку с огромным бронзовым ангелом, парящим над колоколом, – где расположены два крупнейших в городе торговых центра, занимающих целый квартал.

Выстроенный недавно Геральд-центр – по слухам, принадлежащий Фердинанду Маркосу, – семиэтажное бетонное здание, по сравнению с этими монстрами кажется просто игрушкой.

Даже в обычные дни эта часть города в самом сердце Нью-Йорка похожа на улей; люди вынуждены чуть ли не расталкивать друг друга, пытаясь пройти по тротуару или между машинами, которые скорее ползут, чем движутся. Однако в Благую пятницу, за два дня до Пасхи, когда температура поднялась до двадцати градусов и ярко засияло солнце, все движение, как пешеходное, так и автомобильное, замерло окончательно.

И все же, несмотря на это и множество других трудностей, преследовавших Мудроу в Благую пятницу, Рита Меленжик решила в этот день выполнить свое обещание и купить ему новый костюм на деньги, которые преподнесло ей казино. Если бы Рите надо было обновить свой личный весенний гардероб, проблем, как она объясняла Стенли, не было бы. Однако Мудроу уперся.

– Я не собираюсь ходить с тобой весь день по магазинам. И не думай. Ты же знаешь, как я терпеть не могу магазины. – Ни объятия, ни уговоры – ничто не могло его переубедить.

– Но тебе уже необходим новый костюм. Ты же в обносках ходишь.

– Ну, Рита, только не завтра. Ради Бога, там будут толпы людей. Давай в другой раз.

– Ни за что. Рядом с площадью Геральд открыли новый магазин компании «А & S». Там невероятные скидки, другого такого случая не будет.

– Завтра я работаю.

– Стенли, пожалуйста, не порть мне праздник.

В конце концов он понял, что больше не может видеть ее расстроенное лицо, и капитулировал.

– Ну ладно. Днем я поеду по делам, так что встретимся у универмага «А & S» в два.

– Отлично.

– Но учти, что я могу задержаться, подожди меня.

Рита отблагодарила его за согласие: дождавшись, пока он уснет, она приковала его наручниками к кровати и совершила пять развратных действий, три из которых в штатах Джорджия, Миссисипи, Алабама и Аляска запрещены законом.

На следующий день Мудроу отправился в Нижний Ист-Сайд, в похоронное бюро Пуласки, существовавшее там, наверное, лет пять. Двухэтажное здание – три широких входа – давно привлекало внимание нового поколения бизнесменов, мечтавших открыть там шикарные магазины, галереи и экзотические рестораны. Так случилось, что Ист-Виллидж, район, где традиционно обитал рабочий люд и безработные, в безумном мире манхэттенской недвижимости превратился в очень выгодное место для вложения капитала. Если по утверждению газет в «хороших» районах жилье стоило тысячу двести долларов за комнату, то наверняка должны найтись идиоты, мечтающие уплатить восемьсот долларов за То, чтобы жить в семейном доме. На крупные и мелкие предприятия, вроде похоронного бюро Пуласки, смотрели точно так же. По истечении десяти лет из пятнадцатилетнего срока аренды зданий ежемесячная плата за них выросла в этом районе с восьмисот-девятисот долларов в месяц до восьми-девяти тысяч. Ни одно мелкое предприятие не могло платить таких денег. Жаждущие доходов домовладельцы вопреки законам часто требовали плату за три месяца вперед, а безразличный ко всему мэр в это время колесил по стране, рекламируя книгу своих воспоминаний.

Конечно, Стенли Мудроу мог решить любую проблему – такой репутацией он пользовался давно, – и миссис Пуласки, владелица похоронного бюро, позвонила ему в участок, настаивая на том, чтобы он приехал, и не принимая никаких отговорок. В полдень Благой пятницы Мудроу сидел в пустой комнате похоронного бюро с чашкой кофе в руках и слушал пожилую даму, которая изливала ему свои беды.

– Я приехала сюда в сорок пятом году. Мне пришлось бежать от войны в Европе. Хотя муж у меня поляк, сама я еврейка, и спасалась от нацистов. Ярослав привез меня сюда, и мы сразу купили это похоронное бюро. За тридцать семь лет на Одиннадцатой улице мы похоронили тысячи людей. За аренду мы платим аккуратно, каждый месяц. Граждане мы добропорядочные, в выборах участвуем. Наш сын – юрист, зять – бизнесмен. Все хорошо. Но сейчас аренда заканчивается, и домовладелец – он араб – требует восемь тысяч каждый месяц. Что нам делать, Стенли? Мы здесь тридцать семь лет. Что нам делать?

Мудроу сидел тихо, скучая и пытаясь поддакивать в нужный момент. О подобных историях он слышал все чаще, и ему ужасно хотелось уйти, но Сара Пуласки как-никак местная знаменитость. Ее выносливость и упорство в чем-то были символом стойкости этого многонационального гетто. Евреи, поляки, украинцы, черные, пуэрториканцы, итальянцы – целыми поколениями поднялись они здесь, в Нижнем Ист-Сайде. А теперь под напором агентов по продаже недвижимости гетто начинало распадаться.

– Кто владелец? Ахмед?

– Да. Скотина. – Она сделала неприличный жест, которому научилась у соседки-итальянки много лет назад.

– Я его знаю. Скажите, сколько вы можете платить?

– Ни цента больше, чем плачу сейчас. Восемьсот долларов.

– В таком случае, – спокойно ответил Мудроу, – можете спокойно собирать вещи.

Они торговались час, Сара ежеминутно вскакивала, чтобы свериться с огромным гроссбухом. Мудроу ушел, договорившись о сумме, которая араба могла устроить. Хотя сам он и не был капиталистом, Мудроу, конечно, понимал, что араб хотел получить по максимуму. Однако вполне вероятно, что Ахмед, пусть и очень гордый человек, согласится на меньшую сумму, если Мудроу будет с ним так же вежлив, как и раньше, в сходных ситуациях. Ясно, что, если похоронное бюро выедет, два этажа придется полностью перестраивать. Это значит, что дом будет пустовать несколько месяцев, и все вместе составит солидную сумму. Семья Пуласки согласилась выплачивать четыре с половиной тысячи долларов с залогом в восемь тысяч долларов. Они всегда платили в срок, и Мудроу знал, что шансы уладить эту проблему не плохие. Настроение у него определенно поднялось, как бывает обычно, когда что-то хорошее сделано уже или ты ожидаешь, что оно вот-вот случится.

В час дня Мудроу вышел из здания похоронного бюро. Он хотел сразу отправиться на свидание с Ритой, но ему нужно было забежать еще в одно место. Стенли надеялся, что это не займет у него много времени. Правда, дело было чертовки неприятным. Он шел повидаться с Мики Вогелем, старым информатором, наркоманом, который докололся до того, что не мог вспомнить ни одного имени, кроме кличек торговцев наркотиками. Мудроу не сомневался, что тому так нужны деньги на героин, что он не откажется заложить местного наркобарона. Но сержант не испытывал в этом никакой необходимости и, подъезжая к Питт-стрит, твердо для себя решил, что сегодня распрощается со своим осведомителем.

Однако все оказалось гораздо хуже, чем предполагал Мудроу. Мики переживал ломку, у него текли слюни, комната провоняла запахом рвоты и пота – испачканы были даже постель и обои.

– У меня есть кое-что для тебя, сержант, – начал Вогель, пытаясь встать на ноги. По состоянию, в котором он находился, Вогель очень напоминал Хулио Рамиреса в лапах ФБР.

– Брось, Мики. Не сейчас.

– Да ты что? Мне надо совсем немного. – Наркоман хотел сказать что-то еще, но сильно закашлялся.

– Слушай, Мики, – сказал, наконец, Мудроу, – хватит. Сегодня ты ничего от меня не получишь.

У Вогеля слезы лились, как у Хулио в кабинете Бредли и Леоноры.

– Я же умираю, разве ты не видишь? Мне тридцать три года, а я умираю.

– Метадон, больница, – спокойно сказал Мудроу.

– Тридцать дней лечения. А если кто-то обо мне узнает?

Мудроу встал.

– Слушай, я спешу. Я видел тысячи наркоманов в таком состоянии. Все в твоих руках. Тебе пора завязывать. Если хочешь, я отвезу тебя завтра утром в больницу. Тебя будут выводить из шока постепенно. Накормят, дадут одежду. Через тридцать дней ты выйдешь оттуда с тюбиком метадона и похожим на человека. Это все, что я могу для тебя сделать. У Рокфеллера не хватит денег, чтобы обеспечить твою потребность в наркоте. Подумай и позвони мне вечером.

– Ты должен мне помочь… – Мики протянул руку, словно хотел удержать Мудроу, но сержант, как бы ничего не замечая, вышел из комнаты.

Максимально выжать все из информатора и бросить потом на произвол судьбы для полицейских было обычным делом. И предложение Мудроу устроить Вогеля в клинику для наркоманов следовало оценить по достоинству – как благородство, по меньшей мере. Так или иначе, после спертого воздуха, которым пропиталась, кажется, комната наркомана, Мудроу с особенным удовольствием вдохнул в себя свежесть весеннего дня. В два часа он был на Питт-стрит, в двух кварталах от участка. Сначала он решил сразу ехать к месту свидания с Ритой, но потом подумал, что там будет трудновато с парковкой – гараж, конечно, забит, везде пробки, – и он поехал в участок сдать ключи от машины дежурному. Потом схватил первого встречного патрульного и уговорил подвезти его до центра.

– Конечно, сержант, о чем речь, – согласился Шон О’Коннел, – залезай.

О’Коннелу было лет двадцать пять, но выглядел он на все тридцать, и приятельствовали они уже давно. Он был из тех полицейских, что давным-давно отказались от личных своих амбиций. Шон вполне довольствовался тем, что патрулирует свой район и не ввязывается в опасные переделки. Жена его много лет назад бросила, и он понятия не имел, где его сын, где сейчас его бывшая спутница и с кем.

– Эй, – пошутил он, когда Мудроу сел в машину, – я слыхал, ты женишься. В твоем-то возрасте. Как собираешься исполнять супружеский долг? Порнушкой вдохновляться?

– Отстань, Шон. Мы просто живем вместе. Ни на ком я не женюсь, и не нужна мне никакая порнуха.

– А что же тогда? Завел дрессированную собаку? – Шон изо всех сил старался выглядеть циничным.

– Нет, не завел я собаку, твоя сестра одолжит нам своего поклонника.

– Не говори так.

– Почему?

– Потому, – угрюмо отвечал О’Коннел. – А что, если моя сестра умрет?

– Но у тебя же нет сестры.

– А если бы была? Никогда не знаешь, что случится. Кстати, у меня есть для тебя парнишка по имени Ричард Хачли. Местная свора достала его, и он мечтает о покое. Я-то слишком стар для всего этого, но если он тебя заинтересует, Стенли, я его направлю к тебе.

– У него есть что-нибудь на них?

– Может быть, и есть. Он же еще совсем мальчишка – лет шестнадцати. Но через пару лет, кто знает? Подумай.

Они проехали по Первой авеню к Двадцать третьей улице и свернули на Шестую. Мудроу мог бы попросить включить сигнальную сирену, чтобы ехать быстрее, но за последние два месяца поступило множество жалоб на неоправданное использование сирен полицией, и они тащились в потоке машин до самой Шестой авеню, когда по рации объявили о перестрелке на пересечении Одиннадцатой и Восемнадцатой улиц.

– Конец связи, сержант, – объявил О’Коннел, включив, наконец, сирену и сигнальные огни.

– До скорого, Шон, – ответил Мудроу, торопливо вылезая из машины. Он минуту постоял, глядя, как полицейский фургон маневрирует в потоке автомобилей, а затем, приготовившись к неизбежному, вздохнул и пошел в сторону Шестой авеню, где его уже давно ожидала Рита Меленжик.

Шел он неторопливо, постоянно переходя с одной стороны улицы на другую, пытаясь избежать адского водоворота у витрин и тех грузовиков, фургонов и фургончиков, что без конца привозили и увозили какие-то заказы. На каждом шагу он натыкался то на «Кон Эдисон», то на «Нью-йоркскую телефонную сеть», то на «Водопроводную сеть», и если бы к тому же не мешали грузчики, все равно путь то и дело преграждали автомобили и грузовики, не обращавшие никакого внимания на сигналы светофора.

Остановившись и вытирая пот со лба, Мудроу подумал, что у этого города есть тысяча способов испортить настроение, даже в такой потрясающий день. Тут он услышал ругань двух не на шутку разъяренных женщин на другой стороне улицы, и это отвлекло его от почти лирических размышлений.

– Старая шлюха, держись подальше от моего мужика!

Девушка, которая нападала, выглядела хотя и худенькой, но крепкой и, казалось, не испытывала страха перед своей довольно мощной соперницей.

– Ну, и что ты мне сделаешь, стерва?

Эффи Блум расхохоталась ей в лицо, и этот смех привлек внимание и пешеходов, и водителей. Ни одна ссора между мужчинами такого интереса не вызывает. Когда ссорятся женщины, обычно никому не страшно, и острой необходимости уладить конфликт не возникает.

Но тут Тереза Авилес ударила Эффи по лицу, и гораздо сильнее, чем это предполагалось.

– А это как? Нравится? – Усмехнувшись, она обратилась к зрителям, как вдруг Эффи рефлекторно, резким ударом кулака в челюсть нокаутировала ее.

Через секунду они сцепились. Все шло, как договорились, но не совсем, хотя выглядело зрелище вполне натурально, и никто из посторонних, даже Мудроу, не мог заподозрить, что все было тщательно отрепетировано. Мудроу подумывал перейти улицу и утихомирить женщин, настолько серьезной выглядела драка. Но Рита ждала его у входа в универмаг, а он уже опаздывал. Мудроу разрывался на части, и даже уже стал ногой на мостовую, когда все уладилось само по себе.

– А теперь я убью тебя, – заорала Тереза, опомнившись и подумав об ожидающих соратниках. Она протянула руку к блузке Эффи и рванула на себя.

Это было последней каплей. Когда огромная грудь с темными сосками предстала перед публикой, даже самый нелюбопытный прохожий не мог бы пройти мимо несчастной. Неудивительно, что Джонни Катанос, переходивший в этот момент улицу, мог незаметно подложить самодельную пластиковую бомбу между кабиной водителя и баками с жидким кислородом и ацетиленом в кузове грузовика компании «А & S» под номером четыре.

– Вот это да! – сказал, обратившись к Мудроу, молодой чернокожий водитель, когда Эффи исчезла в толпе на Тридцать первой улице, а Тереза гордо удалилась по Шестой авеню.

Через считанные минуты они уже были в подземке, и все забыли о происшествии.

– Я бы от такой не отказался. – Водителя определенно возбудило это зрелище.

– От которой? – спросил Мудроу с каменным лицом.

– От обеих. Чтобы как бутерброд, а я посередине.

Мудроу пошел дальше, и Бенджамин Уайлд, водитель Грузовика компании «А & S» под номером четыре, видимо живо представляя свое небритое лицо на мягкой груди Эффи, тоже тронулся с места. Он двигался ничуть не быстрее Мудроу, и на Тридцать второй улице они оказались почти одновременно. Здесь Бен Уайлд высунулся из окна, посмотрел по сторонам и повернул к Тридцать третьей улице, чтобы срезать угол. Музафер и Джейн Метьюс, заметив это, весело переглянулись. Грузовик оказался совсем рядом с пешеходами. Рита Меленжик была среди них. Заметив Мудроу, она нетерпеливо махала рукой, стараясь привлечь его внимание. Когда Бен Уайлд подъехал прямо к ней, Музафер повернул рычажок дистанционного управления.

Но мощного взрыва, которого ожидал Музафер, не последовало. Цилиндры для кислорода и ацетилена уже давно делали из очень толстой и прочной стали, так как производители, конечно, отдавали себе отчет в потенциальной опасности, связанной с перевозками газа. Взрыв вышел глухим, но имел два непредсказуемых последствия. Он снес крышки всех шести баков, и газ, выходивший из них, воспламенился, из-за чего баки тут же расплавились. И тогда огромный огненный шар, раскаленный добела, поглотил западную сторону площади Геральд, как раз там, рядом, находится универмаг «А & S», Геральд-центр, два десятка машин и около пятидесяти пешеходов, среди которых была Рита Меленжик.

В первое мгновение после взрыва Мудроу остолбенел. А голова пошла кругом, как карусель, – от этой минуты и обратно – к стоящей на той стороне улицы Рите. К Рите, которая машет ему рукой. К зеленым маркизеткам над витринами универмага. К тому месту у витрины, где стояла Рита только что. Он шел к ней, спускался с тротуара на проезжую часть. Тут ехал этот грузовик. Рита была на той стороне и звала его, Стенли. Рита махала ему рукой.

Вокруг раздавались крики раненых. Он полицейский. И значит, должен сейчас броситься на помощь. Но он только что пропустил что-то. Ну да. Он шагнул с тротуара. Там стояла Рита. Он пошел ей навстречу. Рита махала ему рукой. Что? Что? Он шагнул с тротуара. Там, напротив, стояла Рита.

И тогда сержант полиции Стенли Мудроу, детектив, видавший виды ветеран, сделал то, на что не имеет права ни один полицейский. Он повернулся и побежал с места происшествия.

Глава 13

«АМЕРИКАНСКАЯ КРАСНАЯ АРМИЯ» объявляет о величайшей победе в войне против НАСИЛИЯ. «АМЕРИКАНСКАЯ КРАСНАЯ АРМИЯ» требует вывода СИОНИСТСКИХ ПСОВ ИЗ ПАЛЕСТИНЫ. МЫ требуем ВСЕХ ГРАЖДАНСКИХ ПРАВ для угнетенных темнокожих в Соединенных Штагах. СВОБОДУ – ЮЖНОЙ АФРИКЕ. «АМЕРИКАНСКАЯ КРАСНАЯ АРМИЯ» требует от правительства Соединенных Штатов прекратить геноцид в отношении народа НИКАРАГУА. «АМЕРИКАНСКАЯ КРАСНАЯ АРМИЯ» не прекратит СВЯЩЕННОЙ ВОЙНЫ, пока ее ТРЕБОВАНИЯ не будут выполнены. Мы призываем УГНЕТЕННЫЙ НАРОД Соединенных Штатов ВОССТАТЬ и СОКРУШИТЬ подлый режим. «АМЕРИКАНСКАЯ КРАСНАЯ АРМИЯ» требует НЕМЕДЛЕННОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ ГЕРОЕВ из тюрем во всем мире. ВСЯ ВЛАСТЬ НАРОДУ.

Впервые за сто лет Пасхальный парад на Пятой авеню отменили. Вместо привычных торжеств яркое небо Пасхального Воскресения озарилось трауром. Со всего Нью-Йорка приезжали люди, стояли вокруг изуродованных до неузнаваемости тел. Они ощущали не ярость, не гнев – это придет позже, а шок и беспомощность. Словно этот кошмар был некой неизбежностью. Жители Нью-Йорка – вечно бегущие, всегда в спешке – ходили, как заторможенные, будто заблудившись в тумане. У них был вид людей, позабывших о самом главном, о чем-то, что находится за пределами человеческого понимания.

Его честь Дейв Джекоби, мэр города, уже восемь лет мэр, очень точно уловил это настроение. Он понимал, что прежде всего обязан вывести людей из этого состояния, но не мог заставить себя провести пресс-конференцию, назначенную на воскресный вечер. Он решил отсидеться, поручив журналистов полицейскому комиссару. Будучи много лет членом демократической партии, Джекоби знал, что если он скажет вслух о том, что сейчас думает, то совершит политическое самоубийство. Он был взбешен и боялся, что не сможет контролировать себя во время выступления.

– В моем городе! В моем городе!

Эта фраза не выходила у него из головы и забирала всю энергию, несмотря на то что первым делом надо было организовать работу, запустить политическую машину, чтобы помочь людям преодолеть страх. Будь на то его воля, он бы закрыл город и обыскал каждый дом, проверил каждого, пока не нашел бы извергов, устроивших все это. И тогда…

Он совершил обязательные визиты на площадь Геральд и в больницы, где находились раненые, как только полиция объявила этот район безопасным для движения. На каждом шагу его преследовали репортеры: узнавая его лимузин, они слетались как стервятники со своими неизбежными и страшными вопросами. Ничто не могло заставить репортеров остановиться. А его распирало желание разогнать их всех.

Когда мэр прибыл в госпиталь Бельвю, путь ему преградила армия людей с микрофонами. Первой его реакцией было приказать дюжине полицейских, дежуривших у входа, очистить дорогу, но люди были слишком взволнованны, чтобы адекватно отреагировать на такой жест, и в конце концов он согласился дать импровизированную пресс-конференцию по окончании визита. Только тогда репортеры отхлынули, как воды Красного моря, тем не менее продолжая выкрикивать вопросы и размахивать микрофонами на случай, если он обронит несколько слов. В госпитале, среди снующих полицейских и врачей, он перевел дыхание и обернулся, совершенно неподготовленный к тому, что увидит на носилках в дверях операционной. Сначала мэру показалось, что перед ним куча расплавленного воска, но воск не кричит от боли, и, только заметив медсестру со шприцем в руке, он понял, что это человек, что белые камешки наверху – это зубы, а черное пятно – глаз.

Час от часу не легче. Накануне утренней пресс-конференции на борту вертолета по пути в аэропорт Ла Гардиа для встречи с вашингтонскими властями он впервые по-настоящему осознал, как бесконечен этот город. Огромное пространство, покрытое стеклом и бетоном, выходило далеко за пределы официальной границы Нью-Йорк-Сити и вмещало в себя десять миллионов человек. Внутри этого пространства «Американская красная армия» могла быть где угодно и планировать что угодно. Кто защитит город, если Дейв Джекоби подаст в отставку?

В конце концов, он и его помощники одобрили предложения главного полицейского комиссара Джорджа Моргана. Сначала Морган высказал нечто неопределенное, зыбкое, размытое по краям, но затем тезисами занялись помощники комиссара, которые в письменном виде изложили принципы работы высших структур полицейского управления в сложившейся ситуации. С этого момента не было нужды оформлять по всем правилам ордера на аресты. Можно было устанавливать «жучки» там, где полицейские сочтут необходимым, а также прослушивать любые телефонные разговоры. Кроме того, им предписывалось воссоздать «Красный отряд», действовавший в пятидесятые годы, и внедриться во все радикальные группировки, образовавшиеся в нью-йоркских университетах, и особенно в университетском городке, где находился с десяток черных и пуэрториканских «освободительных» обществ.

Джордж Морган вышел к камерам, вспышки ослепили его со всех сторон. Лицо его казалось невозмутимым, губы крепко сжаты. Этот чернокожий полнеющий мужчина выглядел серьезным на всех торжественных мероприятиях. Карьера давалась ему нелегко. Он начинал в одном из самых криминогенных районов Бруклина, в системе гражданской службы продвинулся до чина капитана, а уже потом получил назначение на должность инспектора и вслед за тем – комиссара. Мэр просил его быть кратким, держаться ближе к делу и подробно отвечать на вопросы. Жители Нью-Йорка, как заявил его честь, должны чувствовать, что городские власти – его власти – принимают решительные меры.

– Дамы и господа, – начал комиссар. – Я начну с краткого заявления, а затем отвечу на все ваши вопросы. На текущий момент пятьдесят человек постоянно занимаются расследованием преступления и поисками преступников. Количество наших сотрудников, занятых этим делом, будет увеличиваться по мере расширения поисков. Вознаграждение за информацию, способную оказать помощь следствию, составляет пятьсот тысяч долларов. Номер телефона мы назовем по окончании пресс-конференции. Подняты все дела, касающиеся подпольной политической деятельности. Мы проверяем все подозрительные факты и лица за последние десять лет. Каждый, кого мы сумеем уличить хотя бы в косвенных связях с политическими радикалами, будет вызван и тщательно допрошен. Каждый, кто вызывает подозрение, будет задержан. Сейчас изучается территория, прилегающая к площади Геральд. По сантиметрам. Мы допрашиваем всех, кто был в непосредственной близости от места происшествия до или сразу после взрыва. И мы обращаемся с просьбой ко всем, кто там был, прийти и рассказать нам, что они видели. И предоставить нам право судить, что важно, а что нет. А теперь ваши вопросы.

Репортеры, по сложившейся традиции, стали выкрикивать свои вопросы, комиссар, по той же традиции, выбирал те, что были для него удобнее других, повторяя вопросы вслух, прежде чем ответить, чтобы всем было понятно, о чем идет речь.

– Производятся ли аресты или таковые планируются? В данный момент мы только начали собирать показания очевидцев, и у нас нет оснований для того, чтобы приступить к арестам.

– Да, бомба была заложена в грузовик, перевозивший кислород. Водитель погиб на месте. Мы допрашиваем всех работников компании «А & S», которой принадлежал грузовик, а также всех, кто посещал компанию в день взрыва.

– Вы имеете в виду деятельность Федерального бюро? Как вам известно, этим делом занимается агент Джордж Бредли, и все вопросы лучше адресовать ему. Однако позвольте уверить вас, что мы действуем в тесном сотрудничестве с ФБР и будем продолжать совместную работу и впредь.

– ЦРУ? Насколько мне известно, ЦРУ не занимается внутренней политикой. С другой стороны, федеральные агенты всегда сотрудничали с разведкой, поэтому снова рекомендую вам обратиться с этим вопросом к агенту Бредли.

– Законные основания для задержания подозрительных личностей? Ситуация критическая, мы обязаны принимать чрезвычайные меры. Мне только остается надеяться, что адвокаты радикалов не начнут борьбу за своих клиентов и не вынудят нас через суд освобождать подозреваемых.

Когда комиссар Морган закончил выступление, «Американская красная армия» разразилась аплодисментами. По случаю такого праздника Музафер приостановил действие «сухого закона», и в комнате Эффи валялись упаковки пиццы и блюд китайской кухни, пустые пивные банки и бутылки из-под шампанского.

– Все, как я ожидал, – гордо заявил Музафер. – Демократия – это кость для их несчастных, отданных в рабство собачек. Я… Ай! – Он отпрыгнул, пытаясь увернуться от ледяной струи пива, которую направила на него Тереза.

– «Все, как я ожидал», – передразнила его Тереза. Эффи расхохоталась. – Все. Все.

Порядком набравшись, как и остальные члены «Красной армии», за исключением Джонни Катаноса, Эффи не обращала внимания на залитый пивом ковер. Она сидела на диване рядом с Джейн и в одной руке держала кофейную кружку, из которой обе пили шампанское, а другой показывала на телевизор.

– Этот козел как будто на нас работает. А что, если они сообразят, что весь этот трам-тарарам устроил вовсе не обкурившийся хиппи?

– Тогда они начнут массовые аресты, – ответил Музафер, отбирая у Терезы банку пива, – а когда…

– Хватит болтать, – крикнула Джейн. – Поставь кассету.

Все повернулись к ней. Пару часов назад она требовала, чтобы ей разрешили приготовить ужин.

– Я немного перебрала, – она обращалась к Эффи, – прости.

– Давай кассету, правильно. – Музафер достал кассету и вставил ее в видеомагнитофон. На коробе было написано: «День 1. 18.00/21.30». Музафер нажал кнопку, и почувствовал, что все внимание в комнате приковано к видеозаписи.

После взрыва все три крупнейших телеканала прекратили вещание. Они объявили, что это акция, призванная почтить память погибших. Но никто в Нью-Йорке не выключил телевизор. Сразу две команды телеоператоров – одна из ABC, другая из NBC – оказались в час трагедии в универмаге «А & S», где должны были снимать пасхальные сюжеты, и полицейским понадобилось добрых полчаса, чтобы оцепить место происшествия, потому что операторы не уходили и снимали эту бойню, не прекращая съемки, даже когда их за руки оттаскивали в сторону. И то, что они сняли, оказалось невероятным. Весь Нью-Йорк не отрывался от телевизоров, став свидетелем ужасающей вакханалии огня, способного расплавить сталь.

Музафер тоже не смог сразу покинуть место происшествия. Он смотрел, как съезжаются полицейские, пожарники, как прибывают машины «Скорой помощи». Смотрел до тех пор, пока площадь только отдаленно уже напоминала объект жуткого теракта. Джонни с трудом удалось затащить его в метро, чтобы скорее скрыться. По дороге домой они зашли в магазин, где Музафер купил дюжину чистых видеокассет, Затем, дома, он включил телевизоры в каждой квартире и записал передачи по всем трем каналам, передававшим новости об их победе. Даже если «Красной армии» больше ничего не удастся, это будет самый крупный акт терроризма в Соединенных Штатах, считал Музафер. Но, конечно, это было только начало.

На экране медэксперт доктор Дейвид Чанг, маленький лысеющий мужчина, снял очки и стал объяснять причины трудностей с опознанием погибших.

– Обычно, – видимо, от волнения он говорил неестественно бодрым голосом, – в случае убийства тело подвергается вскрытию, но вследствие масштабов трагедии тела будут передаваться родственникам сразу после опознания. Само опознание будет производиться, если это возможно, родственниками или в соответствии с найденными документами. Если же тела… – Он замолчал на миг, словно сейчас только осознав смысл того, что он, собственно, объясняет. И когда заговорил снова, то заметно приглушил голос. – Есть люди, обгоревшие до неузнаваемости. Все документы, если таковые были, сгорели вместе с ними. В этих случаях опознание будет производиться по зубам, татуировкам, может быть, по каким-то драгоценностям, если они сохранились. Словом, любая, самая малая деталь, найденная на месте происшествия, будет исследована. Но на это потребуется много времени.