Текст книги "Римская кровь"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава одиннадцатая

Жестокий полуденный зной мы переждали в небольшой таверне. Я собирался поспешить на поиски шлюхи Елены – Лебединый Дом находился совсем неподалеку от места убийства, – но совершенно выдохся. Вместо этого мы повернули назад и потащились по узкой улице, пока не вышли на открытую площадь.

Площадь была почти пустынна. Лавочники позакрывали свои палатки. Жара была настолько сильной, что исчезли даже продавцы со своими тележками. Осталась только горстка уличных детей да собака: детвора носилась по лужам вокруг общественной цистерны. Они стянули с нее железную крышку, и один из мальчишек стоял в опасной близости от ее края. Даже не оглянувшись, он задрал тунику и помочился в отверстие.

Мозаичная гроздь красного винограда, выложенная над угловым камнем небольшого дома, свидетельствовала о наличии поблизости таверны. Вкрапления пурпурной и белой плитки вели за угол и по нескольким ступеням вниз. Таверна располагалась в маленьком, затхлом помещении – темном, сыром и безлюдном.

Жара вымотала меня несказанно. После стольких блужданий следовало перекусить, но аппетита у меня не было. Вместо еды я заказал воды и вина и уговорил Тирона присоединиться ко мне. Я заказал еще, и с этих пор Тирона больше не приходилось упрашивать. Когда язык его развязался, а бдительность ослабла, я почувствовал потребность откровенно расспросить его о свидании с дочерью Секста Росция. Но увы! На этот раз я подавил свое любопытство.

Тирон не привык к вину. На какое-то время он воодушевился, болтая об утренних и вчерашних событиях, постоянно себя перебивая, чтобы еще и еще раз похвалить своего мудрого хозяина, тогда как я устало расселся на стуле и слушал его только краем уха. Затем он внезапно приумолк, меланхолически глядя на свою чашу. Он сделал последний глоток, поставил чашу на стол, откинулся в кресле и крепко заснул.

Немного погодя я закрыл глаза; заснуть мне так и не удалось, но меня то и дело одолевали приступы дремоты, и кажется, это продолжалось довольно долго. Изредка я открывал глаза, чтобы посмотреть на Тирона, с открытым ртом спящего напротив меня. Он спал беспробудным сном юности и невинности.

Я то погружался в сон, то сознавал, что сплю, и мои полусны были тягостны и неприятны, и далеко, далеко не невинны. Я сидел в доме Цецилии Метеллы, допрашивая Секста Росция; он бормотал что-то невнятное, и хотя казалось, что он говорил по-латыни, в его речах я не мог разобрать ни слова. Когда он встал со своего стула, я заметил, что на нем надет тяжелый плащ, и тогда он пошел на меня, страшно хромая и волоча свою левую ногу. В ужасе я отвернулся и выбежал из комнаты. Коридоры разветвлялись и сливались друг с другом, словно проходы в лабиринте. Я потерялся. Я отогнул полог и увидел его со спины. Под ним извивалась пригвожденная к стене, плачущая, нагая вдова, которую он жестоко насиловал.

Но как бывает в снах, первоначальная картина превратилась во что-то другое, и я невольно вздрогнул, осознав, что эта женщина – вовсе не вдова; то была дочь Росция, и когда она заметила, что за ними подглядывают, ничуть не смутилась. Вместо этого она поцеловала воздух и показала мне язык.

Я открыл глаза и увидел, что Тирон спит напротив меня. Мне хотелось проснуться, но сил не хватало. Глаза мои отяжелели, и мне не хватало воли держать их открытыми. А может, то было только продолжение сна.

В доме Цецилии, в кладовой, мужчина и женщина продолжали совокупляться. Я наблюдал за ними с порога, робея, как мальчик. Мужчина в плаще посмотрел через плечо. Я улыбнулся про себя, потому что теперь я ожидал увидеть лицо Тирона – зарумянившееся от возбуждения, невинное, ошеломленное. Вместо него я увидел Секста Росция.

Я закрыл рот рукой и в ужасе отскочил назад. Кто-то дернул меня за рукав. Это был немой мальчик, с красными от слез глазами, закусивший губу, чтобы не расплыться в глупой улыбке. Он попытался всучить мне нож, но я отказался его взять. Он гневно оттолкнул меня в сторону и бросился на совокупляющуюся пару.

Мальчик без разбора наносил жестокие удары по движущимся телам. Они не собирались останавливаться, как будто уколы кинжала были незначительным беспокойством, как будто наслаждение было слишком велико, чтобы оторваться друг от друга и отшвырнуть от себя мальчишку. Я почему-то знал, что они не могут оторваться друг от друга, что их плоть каким-то образом сплавилась в одно неразличимое целое. Они поднимались и опускались, корчась в сладкой муке, а из их слившихся тел хлестали потоки крови. Кровавая лужа растеклась по полу роскошным красным ковром, достигнув моих ног. Я попытался шагнуть вперед, но застыл на месте, не в силах ни шевельнуться, ни даже заговорить. Я был неподвижен, как мертвец.

Когда я открыл глаза, ничего не изменилось. Я стоял посреди красного потока. Тогда я понял, что не открывал глаза вообще и по-прежнему сплю против своей воли. Я попытался дотянуться до глаз и открыть их пальцами, но веки плотно прилипли друг к другу. Тяжело дыша, почти задыхаясь, я боролся со сном, который никак не хотел меня отпускать.

Затем я мгновенно проснулся. Глаза открылись. Мои руки, подрагивая, лежали на столе. Тирон сидел напротив меня и мирно дремал.

Во рту у меня пересохло. Голова была словно набита шерстью. Лицо и руки онемели. Я попытался позвать трактирщика и обнаружил, что с трудом могу говорить. Впрочем, какая разница: трактирщик тоже спал, сидя на высоком табурете за стойкой со скрещенными руками и опущенным на грудь подбородком.

Я встал. Мои члены напоминали иссохшую древесину. Я поплелся к выходу, выбрался по ступенькам на улицу, завернул за угол и очутился на площади. Открытое пространство было залито ослепительным светом и совершенно безлюдно: его покинула даже уличная детвора. Я кое-как дошел до цистерны, встал перед ней на колени и вгляделся в черноту. Вода стояла слишком глубоко, чтобы я мог в ней отразиться, зато я почувствовал, как лицо обдает поднимающаяся снизу прохлада. Вытянув ведро, я обрызгал лицо, окатил водой голову.

Понемногу мне становилось легче, но слабость не проходила. Я хотел только одного – сидеть, ничего не делая, дома, под портиком, вглядываться в залитый солнечными лучами сад, пока Баст устраивается у моих ног, а Бетесда то и дело приносит холодную ткань, чтобы остудить мой лоб.

Вместо этого я почувствовал чью-то нерешительную руку на своем плече. Это был Тирон.

– Господин, с тобой все в порядке?

Я сделал глубокий вдох:

– Да.

– Это все жара. Нестерпимая, нечеловеческая жара. Просто наказание какое-то. Цицерон говорит, она притупляет ум и иссушает дух.

– Сюда, Тирон, помоги мне встать.

– Тебе нужно лежать. Спать.

– Нет! Сон – худший враг человека в такую жару. Жуткие сны.

– Тогда возвратимся в таверну?

– Нет. Вернее, да: полагаю, мы кое-что задолжали трактирщику.

– Нет, перед тем как выйти, я расплатился из твоего кошелька. Он спал, но я оставил деньги на стойке.

Я покачал головой:

– А ты разбудил его, прежде чем уйти, чтобы его не застали врасплох воры?

– Конечно.

– Тирон, ты просто образец добродетели. Ты роза среди шипов. Ты сладкая ягода в зарослях куманики.

– Я всего лишь зеркало моего хозяина, – сказал он, и в голосе его звучало не смирение, а гордость.

Глава двенадцатая

На какое-то время все еще высокое солнце скрылось под покровом белых, неизвестно откуда взявшихся облаков. Самый страшный зной был уже позади, но теперь город выдыхал весь жар, впитанный им за день. Камни мостовой и кирпичи напоминали пышущие жаром печные стенки. Если не разыграется новая гроза, чтобы их остудить, всю ночь они будут источать тепло, поджаривая город и всех его обитателей.

Тирон убеждал меня повернуть назад, нанять носилки, которые доставят меня домой, или по крайней мере вернуться в дом к Цицерону на Капитолийском холме. Да и стоило ли так близко подбираться к Лебединому Дому и не нанести визит?

Мы снова шли вниз по узкой улочке мимо короткого тупика, в котором прятались убийцы и который был теперь загорожен вновь открывшейся дверью продовольственной лавки. Из нее доносился приторный запах гнилых фруктов; я не стал заглядывать внутрь. Мы обошли кровавое пятно и прошли мимо двери, ведшей в жилище молодой вдовы. Высокий сторож дремал на ступеньках. Когда мы проходили мимо, он открыл глаза и смерил меня озадаченным, раздраженным взглядом, словно мы беседовали с ним так давно, что он позабыл наши лица.

Лебединый Дом был даже ближе, чем я думал. Улица сузилась и свернула влево, так что мы больше не видели пройденный нами путь. Неожиданно справа выросла цель нашего путешествия. Об этом можно было безошибочно судить по безвкусной пышности, отличающей заведения этого рода.

Сколь очаровательным должно было оно казаться мужчинам со скромным достатком, которые приходили сюда по чужой подсказке, приходили ночью, ориентируясь по факелам и грубым изображениям лебедя, вывешенным вдоль улицы. Какая изысканная пошлость должна была бросаться в глаза мужчине с таким изрядным вкусом, как у Секста Росция, как должно было манить это здание человека, одержимого своими перезрелыми плотскими аппетитами.

Фасад дома резко контрастировал со всем, что его окружало. Примыкающие строения были оштукатурены и покрыты шафрановыми, ржавыми и крапчато-кремовыми пятнами. Оштукатуренная передняя стена Лебединого Дома была покрыта кричащей, ярко-розовой краской и кое-где вокруг окон была украшена красной плиткой. Полукруглый портик выдавался на улицу. На вершине полукупола громоздилась статуя Венеры; сработана она была настолько грубо, почти святотатственно, что на нее было больно смотреть. При виде ее заржал даже Тирон. Внутри портика из полукупола свисала большая лампа; из милосердия можно было бы сказать, что она имеет форму лодки, хотя я подозреваю, что легкая ее кривизна и затупленный конец призваны были напоминать непристойно преувеличенный детородный орган. Сколько ночей она служила маяком Сексту Росцию, взбиравшемуся по трем мраморным ступеням к черной решетке, перед которой стояли теперь мы с Тироном, бесстыдно стучась в публичный дом посреди бела дня?

Нам открыл раб – высокий, мускулистый юноша, похожий скорее на телохранителя или гладиатора, чем на привратника. Вел он себя до отвращения угодливо. Ссутулившись, он без конца хихикал, кланялся и кивал, пока мы следовали за ним в безвкусно обставленную прихожую. Ждать нам пришлось совсем недолго, и вскоре появился сам хозяин.

Содержатель Лебединого Дома являл собой воплощение округлости: он был округл со всех сторон, от брюха до лысой макушки. Остатки волос были тщательно умащены и причесаны, а щеки – гротескно припудрены и нарумянены. Что до его драгоценностей, то и здесь вкуса он проявлял не больше, чем в случае с мебелью. В общем он был похож на опустившегося эпикурейца, а его попытки воссоздать атмосферу левантийского публичного дома граничили с пародией. Когда римляне пытаются подражать Востоку, они редко добиваются успеха. Подражать изяществу и подлинной роскоши совсем не просто, тем более что их не купишь оптом.

– Гражданин, – сказал он, – ты пришел в необычный час. Большинство наших посетителей прибывают ближе к заходу солнца. Но тем лучше для тебя: у тебя будет богатый выбор девочек и тебе не придется ждать. Большинство девочек спит, но я легко подниму их с постелей. В это время они привлекательнее всего: только вставшие, все еще свежие и благоухающие сном, подобные утренним розам, увлажненным росой.

– По правде говоря, я имею в виду определенную девушку.

– Да?

– Мне говорили о ней. Ее зовут Елена.

Хозяин посмотрел на меня пустыми глазами и задумался. Когда он заговорил, я почувствовал, что он не лжет, но искренне забыл, о ком идет речь, как и подобает человеку, покупающему и продающему из года в год столько женских тел, что смешно требовать от него упомнить их все.

– Елена, – повторил он, словно то было иностранное слово, значение которого он никак не мог припомнить. – А давно ли тебе ее порекомендовали, господин?

– Недавно. Но прошло довольно много времени с тех пор, как мой приятель навещал ее в последний раз. Его нет сейчас в Риме, он занят в своих загородных имениях. Дела не позволяют ему посетить город, но он пишет мне, что с теплотой вспоминает Елену и мечтает найти в деревне женщину, чьи ласки утоляли его страсть хотя бы наполовину так, как это умела делать она.

– Понятно. – Толстяк сложил кончики пальцев, поджал губы и, казалось, пересчитывал кольца на каждой руке. Я вдруг понял, что разглядываю картину на противоположной стене; на ней был изображен Приап, ухаживающий за стайкой обнаженных гетер, которые с трепетом взирали на гигантский ствола, вздымавшийся у бога между ног.

– Может, ты мог бы описать эту Елену?

Я немного подумал, затем покачал головой:

– Увы, странно, но мой приятель ничего не пишет о ее внешности. Он только называет ее имя и ручается, что разочарован я не буду.

Мой собеседник повеселел:

– Что ж, прекрасно, даю слово, что могу точно так же поручиться за любую из моих девочек.

– Значит, ты уверен, что Елены у тебя нет?

– Это имя, конечно, мне знакомо. Да, кажется, я смутно припоминаю эту девочку. Но я уверен, что Елены здесь давно уже нет.

– Но что с ней могло случиться? Ведь твои девочки наверняка здоровы.

– Ну, разумеется; от болезни у меня еще не умирала ни одна девочка. Она была продана, насколько я помню, но не в другое заведение, а частному лицу, – быстро добавил он, чтобы у меня не возникло желания поискать ее где-нибудь еще.

– Частному лицу? Мой приятель будет весьма огорчен этим известием. Интересно, может, я знаю покупателя: вдруг меня просто разыграли? Ты не мог бы сказать мне, кто это был?

– Боюсь не вспомнить подробностей, не посоветовавшись со своим счетоводом. И я должен сказать, что в мои принципы не входит обсуждать продажу рабов ни с кем, кроме возможного покупателя.

– Я понимаю.

– Ну вот, сейчас тебе будет из кого выбрать: Стабий приведет четырех прелестных девочек. Единственное, что от тебя потребуется, – это решить, какую из них ты больше хочешь. Может, ты захочешь сразу двоих. А может, ты отведаешь всех четверых, одну за одной. Мои девочки делают сатирами даже заурядных мужчин, а ты, господин, кажешься мне мужчиной совсем не заурядным.

По сравнению с публичными домами Антиохии или Александрии первое предложение хозяина было обескураживающе неинтересным. Все четыре были брюнетки. Две из них показались мне совсем заурядными, почти некрасивыми, хотя для мужчин, чей взгляд скользит исключительно ниже шеи, они обладали весьма пышными прелестями. Две другие были довольно привлекательны, хотя и не так хороши, как вдова Полия, по крайней мере в ту пору, когда на ее лицо еще не лег отпечаток страдания. Все они были одеты в пестрые платья без рукавов, сшитые из столь облегающего и прозрачного материала, что тайной оставались только самые укромные уголки их тела. Хозяин тронул за плечо самую юную и миловидную из четверых и подтолкнул ее вперед.

– Вот, господин, я предлагаю тебе самый нежный бутон в моем саду, мой самый новый, самый свежий цветок: Талия. Прелестна и игрива, как дитя. Но уже женщина, не сомневайся – стоя позади нее, он нежно приподнял платье на ее плечах. Оно распахнулось посередине, и на мгновенье она предстала передо мной полностью обнаженной, склонив голову и отведя в сторону глаза. Я слышал тяжелое дыхание Тирона.

Содержатель публичного дома нежно погладил ее груди и скользнул пальцами ниже. Я видел, как покрывается гусиной кожей пушистый треугольник ниже пупка.

– Она краснеет – ты видишь, как хороши ее щечки. Талия краснеет и в других местах, слишком укромных, чтобы говорить о них вслух. – Он запахнул ее платье. – Но несмотря на ее девическую скромность, уверяю тебя, в постели она не ведает стыда.

– И давно она у тебя?

– О нет, совсем недавно, господин. Всего месяц. Почти еще девственница, но поразительно искушенная во всех своих дырочках. Особенно хорош се рот.

– Не интересуюсь.

– Нет?

– Мое сердце отдано Елене.

Толстяк стиснул зубы.

– Однако если ее здесь нет, приведи ко мне самую умелую из твоих шлюх. Мне нет дела до внешности. Эти девочки слишком молоды, чтобы знать, что они делают; я не интересуюсь детьми. Приведи ко мне самую опытную. Покажи мне женщину в полном соку, женщину с горячей кровью, сведущую во всех любовных забавах. И она должна говорить на сносной латыни: беседа доставляет мне огромное удовольствие. В Лебедином Доме найдется такая женщина?

Он хлопнул в ладоши. Раб по имени Стабий вывел девушек из комнаты. Талия, юный цветок, обнаженная для нас своим хозяином, красневшая и отводившая глаза с такой стыдливостью, прикрыла рот ладонью и ушла, зевая.

Раб обернулся.

– Стабий, приведи к нам Электру.

Женщина по имени Электра появилась не сразу. Когда наконец хозяин объявил о ее приходе, я тотчас понял, что это именно то, что мне нужно.

Самой выразительной ее приметой были волосы – пышная копна черных локонов, тронутая у висков искусственной сединой. Она была накрашена с искусством, достижимым только с помощью многолетней практики; хозяину не мешало бы у нее поучиться. Пусть черты ее лица были слишком резкими, чтобы назвать их утонченными, пусть ее кожа не была по-девичьи свежей, все равно в мягком свете атрия ее можно было с чистой совестью назвать красавицей. С возрастом она заслужила право носить менее открытое платье, чем у более молодых девушек: на ней было свободное белое одеяние с длинными рукавами, стянутое кушаком под грудью. Изгибы ее бедер и груди притягивали взор, хотя и не просматривались сквозь тонкую ткань платья.

В любом публичном доме найдется по меньшей мере одна такая женщина, а в городах, где наслаждение – главный источник дохода, требующий разделения труда, из них состоят целые дома. Электра была Великой Матерью. Не матерью взрослого человека, но матерью, какую видят перед собой дети; не старая, но умудренная, с телом не хрупкой девочки и не старухи, с телом крепким, цветущим, питающим.

Я взглянул на Тирона и увидел, что на него она произвела неизгладимое впечатление. Вряд ли он часто встречал женщин этого типа на службе у такого хозяина, как Цицерон.

Я отошел с владельцем заведения в сторонку и повел переговоры. Он, естественно, хотел слишком много. Я снова посетовал на отсутствие Елены. Он скорчил гримасу и сбавил цену. Я колебался. Он сбавил еще. Я согласился и поручил Тирону расплатиться. Передавая монеты, он выглядел потрясенным, но потому ли, что цена показалась ему непомерной (еще бы, ведь платит Цицерон), или потому, что он понял, какую сделку я заключил, не знаю.

Электра повернулась, чтобы проводить меня к себе в комнату. Я последовал за ней и жестом показал Тирону идти за мной.

Тирон казался сильно удивленным. Впрочем, как и хозяин.

– Гражданин, гражданин, я и не знал, что ты собираешься взять с собой мальчика. Разумеется, это стоит дороже.

– Глупости. Мой раб идет туда же, куда и я.

– Господин…

– Этот мальчик – раб, мое имущество и ничего больше. На том же основании ты мог бы взять с меня деньги за то, что я беру с собой пару сандалий. Мне говорили, что это приличное заведение. Кроме того, мне говорили, что я найду здесь одну девушку…

Толстяк потряс зажатыми в кулак монетами. Их звон смешался с позвякиванием колец у него на пальцах. Он поднял бровь, чмокнул губами и отвернулся.

Комната Электры разительно отличалась от прихожей и коридоров. Обстановку явно подбирала она сама; здесь чувствовалась безукоризненная простота греческого вкуса, уют давно обжитого места. Электра прилегла на длинный, широкий диван. Кроме него в комнате было два стула. Я посадил Тирона на один из них, а сам сел на другой.

Она улыбнулась и тихо рассмеялась, возможно, думая, что мы робеем или прикидываемся робкими.

– Удобнее всего здесь, – сказала она, поглаживая ладонью потрепанную обшивку дивана. В ее голосе слышался едва различимый акцент.

– Не сомневаюсь, так и есть. Но сначала я хотел бы поговорить.

Она понимающе пожала плечами.

– Разумеется. Мне лучше раздеться?

Я посмотрел на Тирона, который начинал краснеть.

– Да, – сказал я. – Пока мы беседуем, сними платье. Делай это не спеша.

Электра встала. Она зачесала волосы назад и завела руку за шею, чтобы расстегнуть пряжку. Позади нее на маленьком столике рядом с диваном я заметил крохотные песочные часы. Их верхнее отделение было полно песка, свободно стекающего вниз. Должно быть, она перевернула часы, когда мы вошли, да так ловко, что я и не обратил внимания. Электра была настоящим мастером своего дела.

– Расскажи мне о Елене.

Она пребывала в нерешительности совсем недолго:

– Ты ее друг? Ты бывал у нее?

– Нет.

– Откуда ты ее знаешь?

– Я ее не знаю.

Казалось, это ее позабавило.

– Тогда почему ты меня о ней спрашиваешь? Платье легко соскользнуло с ее плеч и собралось в складки на груди, задержанное кушаком. Ее кожа оказалась на удивление гладкой и упругой. На бледном обнаженном теле я рассмотрел ее драгоценности: серебряные браслеты на запястьях и изящное ожерелье, подчеркивавшее пышную округлость ее груди. Хотя драгоценности ей скорее всего не принадлежали, очевидно, выбор делала она сама. И здесь ее вкус выгодно отличался от вкуса хозяина.

Казалось, она намеренно не замечает Тирона, позволяя ему тем самым внимательно ее рассмотреть. Он следил за ней с какой-то беспомощной напряженностью, с поджатыми губами и сведенными, точно от боли, бровями.

– Возможно, тебе следует просто ответить на мой вопрос. В конце концов, я уже за тебя заплатил. Только попробуй меня огорчить, и я пожалуюсь твоему хозяину и потребую деньги назад. Может, он тебя выпорет.

Электра громко рассмеялась.

– Не думаю, – сказала она. – Да и ты так не думаешь. – Она взяла со стола гребенъ и зеркальце и села на диван, глядя на свое отражение и расчесывая волосы. Она действительно была очень хороша. На месте хозяина я запросил бы за нее вдвое больше.

– Ты права. Я только хотел подразнить мальчика.

Она оторвалась от зеркальца только затем, чтобы изумленно поднять брови:

– У тебя извращенный ум. Думаю, мы попусту теряем время, разговаривая подобным образом.

Я покачал головой:

– Расскажи мне о Елене. Когда она вас покинула?

– Прошлой осенью. До зимы.

– Может быть, в сентябре?

– Да, пожалуй, в сентябре. Да, это произошло сразу после Римского праздника, я это хорошо помню, потому что в выходные дни у нас всегда много работы. Стало быть, в конце сентября.

– Сколько лет Елене?

– Совсем ребенок.

– Не старше Талии?

– Я сказала ребенок, а не младенец.

– И как она выглядит?

– Очень хорошенькая. Одна из самых прелестных девочек в нашем заведении, я всегда это говорила. Белокурая. Кожа похожа на светлый мед. Думаю, ее родители могли быть и скифами. У нее прекрасное тело, очень пышное для ее возраста, полная грудь, широкие бедра и тонкая талия. Как она гордилась своей тонкой талией!

– У нее был постоянный посетитель. Мужчина, который, судя по всему, заботился о ней особенным образом?

Электра озабоченно посмотрела на меня.

– Так ты пришел ради этого?

– Да.

– Ты его друг? Как там его зовут? Кажется, Секстом?

– Да, так его звали. Нет, я не был его другом.

– Ты говоришь так, будто он умер.

– Он умер.

Она положила гребень и зеркальце себе на колени:

– А Елена? Она была с ним, когда он умер? Ты знаешь, где она сейчас?

– Мне не известно о ней ничего, кроме того, что можешь сообщить мне ты.

– Она была прелестной девушкой. Такой нежной. – Электра внезапно погрустнела и показалась мне еще более прекрасной. Мгновение спустя она снова взяла гребень и зеркальце. – Поэтому она тут и не задержалась. Она была здесь, наверное, год, не больше. Хозяин купил ее на аукционе в храме Кастора вместе с полудюжиной других девушек – все одного возраста. Но она была особенной, пусть он этого и не видел.

– Зато видел Секст.

– Старик? О да. После первого раза он приходил сюда не реже чем раз в пять-шесть дней. Ближе к концу он иногда заходил сюда ежедневно.

– К концу?

– После того как она забеременела. Перед тем, как она покинула заведение.

– Забеременела? Кто же был отцом?

Электра рассмеялась:

– Если ты забыл, здесь публичный дом. Не всякому посетителю достаточно сидеть и просто смотреть, как женщина расчесывает волосы. – Она пожала плечами. – В подобных местах девушка никогда не знает точно, кто это был, хотя некоторые не прочь пофантазировать. С Еленой это случилось в первый раз. Я рассказала ей, как избавиться от ребенка, но она не послушалась. По правилам, я должна была поставить в известность хозяина.

– Но не сделала этого. Почему?

– Я же тебе сказала: Елена была такая милая, такая нежная. Она очень хотела ребенка. Про себя я думала, что если она сможет скрывать беременность от хозяина достаточно долго, то ему придется с этим смириться, пусть он и не позволит ей оставить ребенка.

– Но Елена рассказала об этом не только тебе. Некоторые девушки не прочь пофантазировать, говорила ты. Что придумала она?

Ее глаза вспыхнули гневом.

– Ты знаешь ответ. Это очевидно по тому, как ты спрашиваешь.

– Мне известно только то, что рассказала мне ты.

– Хорошо. Она сказала старику Сексту, что она беременна и что ребенок от него. И этот глупец ей поверил. Иногда мужчины ужасно хотят сделать ребенка. Ты знаешь, он потерял сына; он постоянно твердил ей об этом. Может, именно поэтому она знала, что он ей поверит. Кто знает, может, это действительно был его ребенок.

– И как это могло помочь Елене?

– А ты как думаешь? Любая девушка в подобном заведении мечтает об этом, по крайней мере, пока не поумнеет. Мечтает, чтобы в нее влюбился богач, выкупил ее у хозяина, взял ее к себе. Или даже чтобы он выпустил ее на волю, приобрел ей дом, где она могла бы воспитать своего ребенка как гражданина. В самых диких ее фантазиях он может даже признать незаконнорожденного, сделать его наследником. Иногда такие чудеса случаются. Елена была достаточно молода, чтобы грезить об этом.

– И чем все это кончилось?

– Секст пообещал выкупить ее и дать ей свободу. Он даже говорил, что женится на ней. Так сказала мне она. Не думаю, что она это выдумала.

– А потом?

– Он просто перестал приходить. Какое-то время Елена делала вид, что все в порядке, но ее беременность становилась все заметней, а дни шли и шли. Я утешала ее, когда она рыдала по ночам. Мужская жестокость…

– Где она сейчас?

– Хозяин продал ее.

– Кому?

– Не знаю. Я думала, что ее, наверно, в конце концов купил Секст. Но ты говоришь, он мертв, и ничего не знаешь о Елене.

Я покачал головой.

– За ней пришли в конце сентября. Без предупреждения, без подготовки. Прибежал Стабий и велел ей собирать вещи. Хозяин продал ее, и она должна немедленно уйти. Задрожав, как котенок, она закричала от счастья, и я закричала вместе с ней. Она не стала брать с собой ничего из вещей, сказав, что Секст купит ей вещи куда лучше. Я проводила ее по коридору. Ее ждали в прихожей. Увидев этих людей, я поняла, что что-то не так. Думаю, она тоже это поняла, но попыталась это скрыть. Она поцеловала меня и улыбнулась, выходя с ними за двери.

– Это не Секст, – сказал я. – Секста Росция к тому времени уже не было в живых.

– Нет, это был не старик. Двое мужчин. Мне не понравился их вид. Не понравился ни светловолосый великан, ни тот, что хромал.

Должно быть, сам того не заметив, я издал какой-то звук. Электра перестала расчесываться и пристально посмотрела на меня.

– Что случилось? Ты знаешь хромоногого?

– Еще нет.

Она отложила щетку и внимательно смотрела на меня. В глазах ее тлел огонь.

– Что это за загадки? Ты знаешь, где сейчас Елена, или нет? Ты знаешь, кто ее купил?

– Я уже сказал тебе. Мне известно о Елене только то, что рассказала мне ты.

– Это ложь, – заметила она.

Тирон заерзал в своем кресле. Думаю, он никогда не слышал, чтобы рабыня разговаривала с гражданином в таком тоне.

– Да, – кивнул я. – Это ложь. Кое-что о Елене мне все же известно. Потому-то я здесь. Я скажу тебе. В ту ночь, когда Секст Росций был убит – недалеко отсюда, Электра, всего в нескольких шагах вверх по улице – в ту ночь он присутствовал на застолье в доме одной важной аристократки. Цецилия Метелла, слышала ли ты это имя прежде? Упоминала ли его Елена?

– Нет.

– После наступления темноты явился гонец. Он принес записку для Секста. Записка была от Елены, которая настаивала, чтобы он немедленно пришел в Лебединый Дом.

– Невозможно.

– Почему?

– Елена не умела писать.

– Но может, кто-нибудь другой в заведении мог написать за нее?

– Стабий немного умеет писать. И писцы, но мы никогда их не видим. Неважно. Послать записку богатому мужчине, вызвать его как собаку из дома знатной матроны… Елена была мечтательница, но она не была сумасшедшей. Она никогда не сделала бы этого, не посоветовавшись со мной.

– Ты уверена?

– Совершенно уверена.

Я кивнул и посмотрел на песочные часы. Песка оставалось еще порядочно.

– Думаю, мы поговорили достаточно, – сказал я.

Настала очередь Электры свериться с песочными часами. На мгновение она закрыла глаза. Волнение и тревога понемногу стерлись с ее лица. Она встала и развязала кушак на груди.

– Еще одно, – тихо сказала она. – Ты дашь мне знать, если услышишь что-нибудь новое о Елене и ребенке? Даже если новости будут плохими. Тебе не придется, если ты не хочешь, снова видеться со мной. Просто пошли раба передать известия Стабию. Он позаботится, чтобы я получила послание.

– Если я что-нибудь разыщу, я непременно поставлю тебя в известность.

Она благодарно кивнула и позволила платью упасть с ее бедер. Я долго не мог отвести от нее глаз. Она стояла не шевелясь, склонив голову, заведя ногу за ногу и опустив руки вдоль бедер – позволяя мне изучать контуры ее тела, вдыхать головокружительный аромат ее кожи.

– Ты очень красива, Электра.

– Некоторые мужчины думают так же.

– Но я пришел сюда не потому, что мне нужна женщина. Я искал Елену.

– Я понимаю.

– И хотя я заплатил твоему хозяину, я хотел не твоего тела.

– Я знаю. – Она посмотрела на меня. – Но осталось еще много времени.

– Нет. Не для меня. Не сегодня. Но есть кое-что, что ты могла бы мне подарить. Оказать милость.

– Да.

– Мальчик, – я показал на Тирона, смотревшего на меня взглядом, в котором смешались вожделение и изумление. Его лицо густо покраснело.

– Конечно, – сказала Электра. – Ты хочешь наблюдать за нами?

– Нет.

– Ты хочешь взять нас обоих? – Она наклонила голову и насмешливо улыбнулась. – Я не прочь.

– Ты не поняла. Я подожду в прихожей. Это исключительно ради удовольствия мальчика, не моего. Не исключено, что и ради твоего удовольствия тоже.

Она скептически выгнула бровь. Что же это за человек, в конце концов, который платит хорошие деньги, чтобы его раб поразвлекся со шлюхой?