Текст книги "Язык как инстинкт"

Автор книги: Стивен Пинкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Физические сущности, которые должны, вероятно, являться составными частями мысли – это определенные знаки и более или менее чистые образы, которые могут «по желанию» воспроизводиться и комбинироваться. … Такая комбинаторная игра, похоже, является существенной чертой процесса мышления еще до того, как возникает любая связь с логической конструкцией из букв или иных знаков, которые могут быть переданы другим. Вышеупомянутые элементы бывают, в моем случае, образного и частично моторного типа. Общепринятые слова или другие знаки следует усердно искать только на втором этапе, когда упомянутая ассоциативная игра уже в значительной мере сыграна и может быть по желанию воспроизведена.

У другой творческой личности, психолога-когнитивиста Роджера Шепарда, был свой собственный миг внезапного озарения зрительными образами, что привело к классической лабораторной демонстрации ментальной образности у простых смертных. Однажды рано утром, когда Шепард пребывал в полудреме в состоянии просветленного сознания, ему внезапно явился «подвижный образ трехмерных структур, царственно вращающихся в пространстве». В течение нескольких мгновений и еще полностью не проснувшись, Шепард явственно понял, что́ должен представлять собой эксперимент. Упрощенный вариант его проекта был впоследствии осуществлен его тогдашней студенткой Линн Купер. Купер и Шепард показывали своим многострадальным студентам-добровольцам тысячи слайдов, на каждом из которых была одна-единственная буква алфавита. Эта буква иногда была в нормальном положении, но порой демонстрировалась в наклонном или зеркальном изображении, а зачастую и так, и эдак. В качестве примера приведем шестнадцать вариантов изображения буквы F:

Испытуемым было предложено нажимать одну кнопку, если буква была стандартного вида (как одна из букв в верхнем ряду), и другую – если буква была в зеркальном изображении (как одна из букв в нижнем ряду). Чтобы выполнить это задание, испытуемые должны были сравнить букву на слайде с имеющимся в памяти образом того, как эта буква выглядит в нормальном вертикальном положении. Совершенно понятно, что узнавание буквы в правостороннем изображении без поворота должно происходить быстрее всего, потому что в точности совпадает с образом буквы в памяти; для узнавания же буквы в других положениях предварительно требуется определенная мысленная операция по возвращению буквы в стандартный вид. Многие из испытуемых отмечали, что они, подобно знаменитым скульпторам и ученым, «мысленно вращали» образ буквы до приведения в нормальное положение. Обработав данные по быстроте реакции, Шепард и Купер установили, что данное самонаблюдение было совершенно точным. Узнавание букв в нормальном положении происходило быстрее всего, на втором месте по скорости узнавания стояли буквы, повернутые на 45 градусов, за ними следовали буквы с поворотом на 90 и 135 градусов, медленнее же всего узнавались буквы, повернутые вверх дном (180 градусов). Другими словами, чем больше испытуемый должен был мысленно повернуть изображение буквы, тем медленнее она узнавалась. Исходя из результатов опыта, Купер и Шепард оценили скорость мысленного вращения букв в 56 оборотов в минуту.

Следует обратить внимание на то, что если бы испытуемые пользовались неким подобием словесного описания букв, например, «вертикальная черта с одним горизонтальным отрезком, направленным вправо и отходящим от вершины, и другим отрезком, тоже направленным вправо, но отходящим от середины вертикальной черты», то результаты эксперимента отличались бы от полученных коренным образом. Из всех перевернутых букв повернутые на 180 градусов варианты узнавались бы быстрее всего: испытуемый просто-напросто заменил бы «верх» на «низ» и наоборот, а «лево» на «право» и наоборот, и получил бы новое описание стандартной формы буквы, вполне пригодное для сравнения с хранящимся у него в памяти. Лежащие на боку (90 градусов) буквы узнавались бы медленнее, поскольку «верх» пришлось бы заменять на «право» либо «лево», в зависимости от того, по часовой стрелке (+90 градусов) или же против нее (−90 градусов) была повернута буква. Диагонально расположенные буквы (45 и 135 градусов) узнавались бы медленнее всего, поскольку потребовалось бы заменять каждое слово в их описании: «верх» менять либо на «вправо вверх» или на «влево вверх», и так далее. Таким образом, трудность узнавания букв была бы 0, 180, 90, 45, 135, а не величавой чередой поворотов 0, 45, 90, 135, 180, которую Купер и Шепард получили в результате этого эксперимента. Многие другие эксперименты подтвердили идею о том, что образное мышление использует не язык, но ментальную графическую систему, в которой происходят операции по вращению, тщательному просмотру, увеличению, присоединению, смещению и заполнению рисунка, представленного контурами.

* * *

Какой же вывод можно сделать из гипотезы о том, что образы, числа, родственные связи или логические рассуждения могут быть представлены в человеческом сознании не будучи выражены словами? В первой половине нашего века у философов готов был ответ: никакого. Выделять мысль как нечто вещественное в сознании, по их словам, было логической ошибкой. Чтобы увидеть в голове у человека генеалогическое древо или какое-либо число, должен был существовать маленький человечек, гомункулус. А что же должно было бы быть внутри его головы? Еще меньшие картины и еще меньший человечек, чтобы их разглядеть? Доводы были необоснованными. Они побудили Алана Тьюринга, выдающегося британского математика и философа, сделать научно признанной гипотезу ментальной образности. Тьюринг описал гипотетическую машину, которая, так сказать, проделывала элементарные шаги мышления. По сути этот простой объект, названный «машиной Тьюринга» в честь своего создателя, обладал достаточной мощностью, чтобы решить любую задачу, которая под силу любому компьютеру, в прошлом, настоящем или будущем[24]24
   О машине Тьюринга см.: Тьюринг А. Может ли машина мыслить. М.: Государственное издательство физико-математической литературы, 1960. – Прим. ред.


[Закрыть]. Машина в явном виде использует внутреннюю систему символов – своего рода «мыслекод» – и не нуждается ни в каком маленьком человечке и ни в каких магических действиях. Рассмотрев, как работает машина Тьюринга, мы получим представление о том, каким образом человеческий мозг думает на мыслекоде в отличие от английского языка.

Рассуждать, по своей сути, значит создавать новое знание, перерабатывая старое. Простой пример, уже набивший оскомину в вводном курсе логики: если известно, что Сократ человек, и что все люди смертны, то можно прийти к выводу, что Сократ смертен. Но как же некая масса серого вещества, какую представляет собой мозг, может совершить этот подвиг? Первая ключевая идея состоит в образе; им станет материальный объект, чьи части и структура последовательно соответствуют некоему набору мыслей или фактов. Например, чернильные знаки на этой странице

[25]25
  В этом предложении слиты глагол-связка is и неопределенный артикль a, которые должны писаться раздельно. – Прим. перев.


[Закрыть]

являются образным представлением той мысли, что Сократ – человек. Очертания чернильных знаков – Socrates – это символ, который замещает понятие «Сократ». Очертание другой группы чернильных знаков – isa – замещает понятие «быть частным случаем чего-то», а очертания третьей группы чернильных знаков – man – замещает понятие «человек». Теперь очень важно не забывать одну вещь. Я придал этим чернильным знакам вид английских слов из уважения к вам, читатель, чтобы сразу стал понятен смысл, пока мы рассматриваем данный пример. Но что действительно значимо – это то, что знаки могут быть любыми. Я мог бы использовать изображения звезды Давида, улыбающейся рожицы или логотипа «Мерседеса-Бенца», надо лишь делать это последовательно.

Аналогично, расположение чернильных знаков Socrates слева от чернильных знаков isa, а чернильных знаков man – справа, замещает мысль о том, что Сократ – человек. Если я изменю любую часть в этом образе, например isa на isasonofa, или поменяю местами Socrates и man, то мы получим образ совсем другой мысли. И вновь английский порядок слов слева направо является просто определенным мнемоническим инструментом для удобства читателя. Я мог бы писать слова справа налево или сверху вниз – надо лишь условиться делать это постоянно.

Помня обо всех этих условностях, представим теперь себе, что на странице есть второй комплект чернильных знаков, образно воплощающий мысль о том, что каждый человек смертен:

[26]26
  В этом предложении слиты глагол-связка is и существительное mortal, которые должны писаться раздельно. – Прим. перев.


[Закрыть]

Чтобы произошел факт рассуждения, нам необходим процессор. Процессор представляет собой отнюдь не маленького человечка (нам не придется беспокоиться о бесконечно уменьшающихся гомункулусах внутри гомункулусов), а кое-что попроще: устройство с ограниченным набором рефлексов. Процессор может реагировать на различные составляющие образа и в ответ выполнять определенные операции, в том числе изменять этот образ или создавать новые. Представьте себе, например, механизм, который может двигаться по листу бумаги. В механизме есть шаблон с отверстиями в виде последовательности букв isa и световой датчик, который подает сигнал, когда шаблон с отверстиями точно совпадет с изображением данной последовательности знаков на листе бумаги. Датчик присоединен к миниатюрному копировальному устройству, которое может воспроизвести любой набор чернильных знаков, либо печатая аналогичные чернильные знаки в каком-либо другом месте на листе бумаги, либо изготавливая по ним новый шаблон.

Теперь вообразим, что этот снабженный датчиком и копировальным устройством механизм наделен четырьмя рефлексами. Его первый рефлекс: двигаться по листу бумаги и, обнаружив чернильные знаки isa, сворачивать налево и копировать находящиеся там знаки в нижний левый угол листа. Если выпустить такой механизм на наш лист бумаги, он проделает следующее:

Второй рефлекс, тоже в ответ на нахождение isa, – двигаться вправо и копировать любые чернильные знаки, которые там обнаружатся, в виде отверстий в новом шаблоне. В нашем случае, это заставит процессор создать шаблон в виде слова man. Третьим рефлексом будет сканирование листа бумаги для обнаружения чернильных знаков в форме Every, и при нахождении таковых, смотреть, совпадают ли знаки справа от найденных с новым шаблоном. В нашем случае он обнаружит такое совпадение: man в середине второй строки. Четвертый рефлекс: после обнаружения такого совпадения двигаться вправо и копировать чернильные знаки, которые там обнаружатся, в центре нижней части листа. В нашем примере это чернильные знаки: ismortal. Если вы внимательно следили за моими рассуждениями, вы увидите, что наш новый лист бумаги примет теперь такой вид:

Имел место примитивный вид логического действия. Самое важное заключается в том, что, хотя устройство и лист бумаги, на котором оно находится, вместе кажутся разумными, по отдельности ни то, ни другое разумными не являются. Устройство и лист бумаги всего-навсего лишь совокупность чернильных знаков, шаблонов, фотоэлементов, лазеров и проводов. То, что делает всю эту комбинацию разумной – есть точное соответствие между логическим правилом «Если X есть Y, и все Y суть Z, тогда X есть Z» и способом, которым устройство двигается, сканирует и печатает. Рассуждая логически, «X есть Y» означает, что то, что справедливо для Y, справедливо также и для X, а говоря механически, X isa Y (X есть Y) имеет своим следствием следующее: то, что напечатано следом за Y, должно быть также напечатано следом за X. Механизм, слепо повинуясь законам физики, всего лишь реагирует на очертания чернильных знаков isa (совершенно не понимая, что они для нас означают) и наносит другие чернильные знаки таким образом, что в итоге он имитирует операцию выведения логического правила. «Разумным» этот процесс делает последовательность движения, считывания и нанесения новых знаков, которая в результате завершается печатанием образа некоего заключения, которое верно тогда и только тогда, когда лист бумаги содержит истинные образы исходных положений. Если предоставить этому механизму столько бумаги, сколько потребуется, то, как показал Тьюринг, механизм способен выполнять работу любого компьютера; а возможно, предположил он же, и любую операцию, на которую способен разум в телесной оболочке.

В нашем примере используются чернильные знаки на бумаге в качестве its-образа и подвижная считывающе-воспроизводящая машина в качестве its-процессора. Но этот образ может содержаться в любом физическом носителе, если форма носителя используется постоянно. В мозгу могут находиться три группы нейронов, одна из которых соответствует той особи, о которой идет речь (Сократ, Аристотель, Род Стюарт и т.д.), другая представляет логическое соотношение в предположении (если…то…, если не…, то… и т.д.), последняя же представляет класс или тип, к которому относится данная особь (люди, собаки, цыплята и т.д.). Каждое понятие будет соответствовать возбуждению определенного нейрона; например, в первой группе нейронов пятый нейрон мог бы представлять Сократа, а семнадцатый нейрон – Аристотеля; в третьей группе восьмой нейрон мог бы представлять человека, при возбуждении же двенадцатого нейрона этой группы возникает образ собаки. Процессор может быть сетью других нейронов, проникающих во все эти группы, и соединенных между собой таким образом, что они могут вызывать возбуждение определенной комбинации в одной группе нейронов при возбуждении другой комбинации в другой группе (например, при возбуждении восьмого нейрона в группе 3, сеть процессора воздействует на восьмой нейрон в некой четвертой группе в любом другом участке мозга). Или все то же самое может быть реализовано в кремниевых микросхемах. Но во всех трех случаях принципы одни и те же. Способ, которым элементы в процессоре соединены между собой, будет определять то, как весь процессор будет воспринимать и копировать части образа и вырабатывать новые, подражая работе мозга при рассуждении. Имея набор из многих тысяч образов и комплект более сложных процессоров (возможно, различные типы образов и процессоров для различных способов мышления), можно получить воистину блестящий мозг или компьютер. Добавьте глаз, который может распознавать определенные очертания в окружающем мире, подключите образы, которые их символизируют, и мышцы, которые могут реагировать на окружающее всякий раз, когда подключаются определенные образы, символизирующие цели, на которые направлено действие, и вы получите организм в действии (или добавьте телевизионную камеру и набор рычагов и шестеренок, и вы получите робота).

Такова, в двух словах, теория мышления, именуемая «гипотезой системы физических символов» либо «вычислительной» или «образной» теорией мышления. Для теории познания она столь же фундаментальна, как и клеточная теория в биологии или теория тектонических плит в геологии. Психологи-когнитивисты и нейрофизиологи стараются постичь, какого рода образы и процессоры имеются в мозге. Но существуют базовые условия, которые должны соблюдаться все время: никаких «маленьких человечков» внутри и никаких заглядываний. Образы, которыми человек оперирует в своем мозгу, должны представлять собой определенное взаиморасположение символов, а процессор должен быть устройством с ограниченным набором рефлексов. Эта комбинация, действуя автономно, должна выдавать разумные заключения. Теоретику запрещено заглядывать внутрь системы и «читать» символы, «выискивать» в них смысл либо пытаться «подталкивать» машину в нужном направлении подобно некоему deus ex machina[27]27
  Бог из машины (лат.) – изначально так назывался драматургический прием в античной трагедии, когда трудно разрешимая интрига внезапно разрешается божеством, появляющимся среди персонажей трагедии при помощи особого механического приспособления. В современном значении – неожиданное разрешение трудной задачи, вызванное вмешательством извне. – Прим. ред.


[Закрыть].

* * *

Теперь мы в состоянии корректно сформулировать вопрос Уорфа. Мы помним, что образ вовсе не обязан выглядеть как фраза на английском или на любом другом языке; он всего лишь должен использовать символы для обозначения понятий, а взаиморасположение символов – для указания логических отношений между ними, в соответствии с некой последовательной схемой. Но хотя мысленные образы у носителя английского и не обязаны выглядеть как фраза на английском, они могут, в принципе, выглядеть именно так, или как фраза на любом другом языке, которым владеет говорящий. Отсюда вопрос: На самом ли деле они так выглядят? Например, если мы знаем, что Сократ – человек, от того ли у нас это знание, что мы имеем цепи нейронов, которые один к одному совпадают с английскими словами Socrates, is, a и man, (‘Сократ, есть, неопределенный артикль, человек’) и группами нейронов в мозге, которые соответствуют подлежащему английского предложения, сказуемому и дополнению, расположенным в таком порядке? Или же мы используем некий другой код для воплощения понятий и их взаимодействия в нашей голове, язык мысли или мыслекод, который отличается от всех существующих в мире языков? Мы можем ответить на этот вопрос, если рассмотрим проблему – действительно ли предложения на английском языке несут информацию, на основании которой процессор обязательно построит убедительные последовательности рассуждений, не требуя никакого абсолютно разумного гомункулуса внутри, осуществляющего «понимание».

Совершенно понятно, что ответ будет отрицательным. Английский язык (как и любой другой, на котором разговаривают люди) безнадежно не пригоден для того, чтобы служить нам средством для мысленных логических построений. Рассмотрим некоторые проблемы, при этом возникающие.

Первая проблема – это неоднозначность. Приведенные ниже заголовки действительно взяты из газет:

Child’s Stool Great for Use in Garden ‘Детский стул – отличная штука для сада’ или ‘Детский стульчик – отличный помощник в саду’.

Stud Tires Out ‘Жеребец выбился из сил’ или ‘Шины жеребца оказались снаружи’.

Stiff Opposition Expected to Casketless Funeral ‘Непреклонная оппозиция ожидается на похороны без гроба’ или ‘Дохлую оппозицию закопают без гроба’.

Drunk Gets Nine Months in Violin Case ‘Пьянице дали девять месяцев по делу о скрипке’ или ‘Пьяница сел на девять месяцев в скрипичный футляр’.

Iraqi Head Seeks Arms ‘Глава Ирака в поисках оружия’ или ‘Иракская голова ищет руки’.

Queen Mary Having Bottom Scraped ‘Судну «Королева Мария» отдраили днище’ или ‘Королева Мария ободрала задницу’.

Columnist Gets Urologist in Trouble with His Peers ‘Своим пристальным вниманием журналист вверг уролога в неприятности’ или ‘Из-за журналиста у уролога проблемы с пациентами’.

В каждом из этих заголовков есть двусмысленное слово. Но, наверняка, понятие, стоящее за этим словом, не двусмысленно; авторы заголовков, разумеется, знали, какое из двух значений слов stool, stud или stiff они сами имеют ввиду. Но если могут быть два понятия, которые соответствуют одному слову, понятие не может быть тем же, что и слово.

Вторая проблема, имеющая место в английском языке – это отсутствие в нем логической ясности. Подумайте над таким примером, придуманным ученым-компьютерщиком Дрю МакДермотом:

Ральф – это слон.

Слоны живут в Африке.

У слонов есть бивни.

Наше делающее логические выводы устройство, слегка видоизмененное для работы с английскими предложениями, сделает следующий вывод: «Ральф живет в Африке» и «У Ральфа есть бивни». Звучит логично, хотя на самом деле это и не так. Разумный читатель знает, что Африка, в которой живет Ральф, – это та же самая Африка, в которой живут и все другие слоны, но у Ральфа есть собственные бивни. Однако наше считывающе-копировальное подвижное устройство, которое, как предполагается, является моделью человека, не знает этого, поскольку это различие не вытекает ни из одного из вышеприведенных утверждений. Если возразить, что это все лишь здравый смысл, вы будете правы – но это тот здравый смысл, на который мы пытаемся рассчитывать, а английские предложения не несут информации необходимой процессору, чтобы прийти к здравому смыслу.

Третьей проблемой является «кореферентность». Скажем, вы, начиная рассказывать о некоем человеке, называете его высоким блондином в черном ботинке. Когда вы упоминаете об этом человеке во второй раз, вы скорее всего назовете его блондином, в третий же раз просто скажете он. Но все эти три выражения не относятся к трем различным людям, они даже не выражают трех различных представлений об одном и том же человеке; второе и третье выражение являются просто способом не тратить попусту силы. Что-то в нашем мозгу должно трактовать эти выражения как тождественные; английский язык этого не делает.

Четвертую связанную с этим проблему порождают те аспекты языка, которые могут быть истолкованы только в контексте разговора или текста – то, что лингвисты называют «дейксис». Возьмем, к примеру, такие артикли как a и the (определенный и неопределенный артикли). В чем разница между killed a policeman и killed the policeman (‘убил полицейского’ и ‘убил этого полицейского’)? Только в том, что во втором предложении имеется в виду некий определенный полицейский, который упоминался ранее или как-то был выделен в контексте. Взятые изолированно, вне контекста, эти две фразы являются синонимами, однако в нижеприведенных контекстах (первая взята из реальной газетной статьи) их значения коренным образом различаются:

A policeman’s 14-year-old son, apparently enraged after being disciplined for a bad grade, opened fire from his house, killing a policeman and wounding three people before he was shot dead ‘14-летний сын полицейского, очевидно, взбешенный взбучкой за плохую оценку, открыл огонь из окна своего дома, убив полицейского и ранив трех человек, прежде чем его самого застрелили’.

A policeman’s 14-year-old son, apparently enraged after being disciplined for a bad grade, opened fire from his house,killing the policemanand wounding three people before he was shot dead ‘14-летний сын полицейского, очевидно, взбешенный взбучкой за плохую оценку, открыл огонь из окна своего дома, убив этого полицейского и ранив трех человек, прежде чем его самого застрелили’.

В таком случае, вне определенной ситуации общения или текста слова a и the полностью лишены смысла. Они не содержатся в «базе данных» человеческого мышления. Другие подобные слова, приобретающие значение только в контексте, вроде здесь, там, этот, тот, сейчас, тогда, я, мне, мое, ее, мы, ты и вы вызывают аналогичные проблемы, стоит только вспомнить один старый анекдот:

First guy: I didn’t sleep with my wife before we were married, did you?

Second guy: I don’t know. What was her maiden name?

Первый парень: Я не спал с моей женой до свадьбы, а ты?

Второй парень: Не знаю. А как ее девичья фамилия?

Пятой проблемой является синонимичность. Предложения:

Sam sprayed paint onto the wall ‘Сэм выкрасил стену’.

Sam sprayed the wall with paint ‘Сэм покрыл стену краской’.

Paint was sprayed onto the wall by Sam ‘Краска была нанесена Сэмом на стену’.

The wall was sprayed with paint by Sam ‘Стена была покрыта краской благодаря Сэму’.

обозначают одно и то же событие и тем самым дают возможность сходных толкований. Например, во всех четырех случаях можно сделать заключение, что на стене имеется краска. Но варианты расположения слов в этих четырех случаях различны. Вы знаете, что они обозначают одну и ту же вещь, но ни один примитивный процессор, воспринимающий их как знаки, не может этого знать. Нечто другое, а не просто одна из последовательностей слов, должно представлять то единственное событие, которое, как вы знаете, является общим для всех четырех предложений. Например, это событие может быть представлено в следующем виде:

(Sam sprayed paint_i) cause (paint_i go to (on wall)) ‘(Сэм наносит краску_i) результат (краска_i попадать (на стену))’

– что, учитывая наше несерьезное отношение к словам английского языка, не слишком сильно отличается от одной из ведущих концепций о сущности мыслекода.

Приведенные примеры (а их может быть гораздо больше) иллюстрируют одно-единственное важное положение. Образы, лежащие в основе мышления, с одной стороны, и предложения в языке, с другой стороны, действуют во многом друг другу наперекор. Любая определенная мысль в нашей голове заключает в себе огромный объем информации. Но когда дело доходит до передачи мысли кому-то другому, объем внимания незначителен, а язык медлителен. Чтобы донести до слушателя информацию за разумный отрезок времени, говорящий может облекать в слова только часть своего сообщения, рассчитывая на то, что слушатель восполнит пробелы сам. Но в самом мозге требования другие. Время «нахождения в эфире» не ограничено: различные участки мозга непосредственно соединены между собой толстыми проводниками, которые могут быстро передавать колоссальный объем информации. На долю воображения не остается ничего хотя бы потому, что образы в сознании и есть воображение.

В итоге нам представляется следующая картина. Люди думают не на английском, китайском или языке апачей; они думают на мыслекоде. Этот мыслекод, вероятно, немного похож на все вышеупомянутые языки; предположительно он располагает символами для выражения понятий, и комбинациями символов, которые соответствуют носителю и объекту действия, как показал вышеупомянутый пример с окрашенной стеной. Но в сравнении с любым конкретным языком, мыслекод должен быть богаче в одних отношениях и проще – в других. Например, он должен быть богаче потому, что несколько понятийных символов вынуждены соответствовать одному английскому слову вроде stool или stud. В нем должны быть дополнительные атрибуты, позволяющие логически различать определенные виды понятий, типа «бивней Ральфа» в отличие от бивней вообще, и связывающие различные символы, которые относятся к одному и тому же, например, высокий блондин в черном ботинке и блондин. С другой стороны, мыслекод должен быть проще разговорного языка; поскольку в нем отсутствуют специфически-разговорные слова и конструкции (вроде a и the), a информация о произношении слов или даже об их порядке не обязательна. Суммируя все это, получается, что носители английского языка думают на неком упрощенном и снабженном примечаниями квазианглийском, строй которого я вам только что описал, а носители языка апачи думают на упрощенном и снабженном примечаниями квази-апачи. Но чтобы заставить эти языки мысли – мыслекоды должным образом обслуживать рассуждения, они должны быть в гораздо большей степени похожими друг на друга, чем похожи один на другой их разговорные двойники. Похоже на то, что они даже совпадают: универсальный мыслекод.

Знание языка, таким образом, означает знание того, как можно перевести мыслекод в словесные цепочки и наоборот. Люди, лишенные языка, тем не менее обладают мыслекодом, а младенцы и многие животные предположительно обладают его более простыми диалектами. В самом деле, если бы младенцы не владели мыслекодом, чтобы переводить с английского и наоборот, то не понятно, как могло бы происходить усвоение английского или даже – что могло бы значить усвоение английского?

Так на что же обречен новояз? Вот мои прогнозы на год 2050. Во-первых, поскольку умственная жизнь идет независимо от языковой конкретики, понятия свободы и равенства будут присутствовать в пространстве мысли, даже оставаясь безымянными. Во-вторых, поскольку понятий куда больше, чем слов, а слушатели всегда должны услужливо домысливать то, что говорящий оставил непроизнесенным, существующие слова быстро обретут новые смыслы, возможно, даже восстановят свой первоначальный смысл. В-третьих, поскольку дети не удовлетворяются воспроизведением любой старой информации, полученной ими от взрослых, но создают сложную грамматику, стремящуюся дальше, они преобразуют новояз в естественный язык, возможно, даже на протяжении жизни одного поколения. Встающий на ноги карапуз XXI века может взять реванш за Уинстона Смита.