Текст книги "Глаза дракона"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 14

Питер проходил мимо конюшни и увидел во дворе лошадь, привязанную к изгороди. Одну заднюю ногу лошадь держала над землей. Иосиф, стоявший рядом, поплевал на ладони и взялся за тяжелую кувалду. Сообразив, что он собирается делать, Питер подбежал к нему.

«Кто велел тебе убить эту лошадь?» – спросил он.

Иосиф, крепкий мужчина под шестьдесят, служил при дворе всю жизнь и вовсе не собирался терпеть вмешательство какого-то сопляка, принц он или нет. Он наградил Питера грозным взглядом, но девятилетний Питер, хоть и покраснел, не потерял присутствия духа. Печальные карие глаза лошади, казалось, говорили ему: «Ты – моя последняя надежда, поэтому сделай, что можешь, прошу тебя».

«Мой отец, и дед, и прадед, – сказал Иосиф, поняв, что взгляда здесь будет недостаточно. – Вот кто велел мне ее убить. Лошадь со сломанной ногой никому не принесет пользы, в том числе и себе, – он приподнял кувалду. – Ты видишь в этой штуке только орудие убийства, но, когда ты подрастешь, ты поймешь, что иногда она может быть и милосердием. А теперь отойди, а то я тебя забрызгаю».

Он поднял кувалду выше.

«Положи», – сказал Питер.

Иосиф остолбенел. Никто до сих пор так нахально не вмешивался в его работу.

«Что-о? Что ты сказал?»

«Ты слышал. Я сказал: положи эту штуку», – Питер проговорил это совсем другим тоном, и Иосиф вдруг понял, что это говорит будущий король. Если бы Питер так и сказал – если бы он стал ныть: «Положи, слышишь, я ведь будущий король, слышишь, положи эту штуку!» – Иосиф бы только презрительно улыбнулся, сплюнул и оборвал бы жизнь несчастной лошади одним движением мускулистых рук. Но Питер ничего такого не говорил; все читалось в его голосе и глазах.

«Твой отец узнает об этом, принц», – сказал Иосиф.

«Если ты ему скажешь, он услышит это второй раз, – ответил Питер. – Я позволю тебе закончить твое дело, господин главный конюший, если ты ответишь „да“ всего на один мой вопрос».

«Спрашивай», – Иосифу начинал нравиться этот парень. Он понял, что хотел сказать Питер – что он сам расскажет отцу об этом случае. Это было смело. Кроме того, никто еще не называл Иосифа «господин главный конюший».

«Видел ли доктор эту лошадь?»

Иосиф был поражен.

«Это твой вопрос?»

«Да».

«О Господи, нет! – видя, что Питер нахмурился, он склонился к мальчику и попытался объяснить. – Лошадь со сломанной ногой – не жилец на этом свете, ваше высочество. Нога не срастется как следует, и у нее будет заражение крови. Это ужасная боль для лошади. Ужасная. В конце концов у нее разорвется сердце или она спятит. Разве я не говорил, что эта штука – орудие милосердия, а не убийства?»

Питер долго думал, опустив голову. Иосиф терпеливо ждал, склонившись над ним в полубессознательной позе послушания.

«Это часто бывает?» – спросил наконец Питер.

«Всегда, ваше высочество! Мой отец…»

«Тогда посмотрим, что скажет доктор».

«О-о-о!» – простонал конюший и изо всех сил отшвырнул кувалду. Та угодила прямо в свиное корыто, и свиньи бросились врассыпную, ругаясь на своем свинском языке. Иосиф, как и Флегг, не терпел вмешательства в свои дела, и свиньи в тот момент занимали его меньше, всего.

Он пошел прочь, потом внезапно обернулся с улыбкой на лице, похожей на единственный солнечный луч на хмуром небе.

«Зови своего доктора, – сказал он. – Ты найдешь его в конце Третьей восточной улицы. Даю тебе двадцать минут. Если ты не успеешь, я вышибу этой лошади мозги, будь ты хоть трижды принц».

«Да, господин главный конюший! Спасибо!» – Питер бросился бежать.

Когда он, запыхавшись, вернулся вместе с молодым ветеринаром, он боялся, что лошадь уже мертва; судя по солнцу, прошло уже не меньше часа. Но опасливый Иосиф решил подождать.

Ветеринарное дело было в Делейне в новинку, и молодой врач взялся за него третьим или четвертым, так что недоверие Иосифа имело основания. Конечно, ветеринару не очень хотелось бежать куда-то вслед за потным, взъерошенным принцем, но ему польстило такое внимание. Наклонившись над лошадью, он ощупал ее ногу, что-то напевая себе под нос и приговаривая: «Потерпи, потерпи, скотинка». Лошадь только один раз дернулась от боли, потом затихла. Иосиф ждал, положив руки на рукоять кувалды. Он немного смягчился в отношении ветеринара: парень явно знал свое дело.

Наконец доктор встал, стряхивая пыль с ладоней.

«Ну что?» – спросил Питер с опаской.

«Убейте», – коротко бросил ветеринар Иосифу, не обращая на Питера внимания.

Иосиф схватился за кувалду, будто ничего другого и не ждал, но взгляд Питера опять остановил его.

«Подожди!» – голос мальчика опять прозвучал по-взрослому… по-королевски.

Доктор уставился на него.

«Она что, умрет от заражения крови?»

«Что?» – изумление доктора увеличилось.

«Она может умереть от заражения крови, или сойти с ума?»

«Ты о чем? Никакого заражения. Перелом чистый. Я слышал уже такие истории, – он бросил взгляд на Иосифа, – но в них нет ни слова правды».

«Если ты так думаешь, то тебе еще многому предстоит научиться, парень», – буркнул Иосиф.

Питер не обратил на эти реплики внимания.

«Так зачем тогда ее убивать?» – спросил он ветеринара.

«Видите ли, ваше высочество, – объяснил тот, – ей целый месяц нужно ставить припарки, чтобы в рану не попала инфекция. И все равно она до конца жизни будет хромать и не сможет как следует работать. И ездить на ней будет трудно. Поэтому ее следует убить». Он улыбнулся, довольный своей речью. Когда Иосиф опять – в который уже раз – взялся за кувалду Питер сказал:

«Я буду ставить ей припарки. А если не смогу, это будет делать Бен Стаад. И я возьму ее себе и буду ездить на ней, даже если она останется хромой».

Иосиф рассмеялся и хлопнул принца по спине:

«Ты столь же добр, как и смел, мой мальчик, но мальчишки легко обещают и легко забывают обещания. Подумай об этом».

«Я знаю, что я говорю».

Смех Иосифа оборвался. Он по глазам Питера увидел, что это действительно так.

«Ладно, я не могу тут торчать весь день, – ветеринар продолжал изображать занятость, хотя и знал, сколько ему придется ждать следующего пациента. – Счет я представлю в казначейство по тарифу, если ваше высочество не прибавит что-нибудь за срочность. В любом случае, до свидания».

Питер и конюший смотрели, как он уходит, волоча за собой длинную полдневную тень.

«Спесивый пузырь, – заметил Иосиф, когда доктор скрылся и не мог уже опровергнуть этого мнения. – Уж поверь мне, ни одна лошадь, сломавшая ногу, не обошлась без заражения крови. Так уж Бог рассудил».

«Я спрошу отца», – сказал Питер. Когда принц отошел, Иосиф хитро улыбнулся. Он знал, что Питеру попадет за вмешательство в дела конюшего, но знал и то, что король очень любит сыновей – особенно старшего, – и уж, конечно, позволит им заводить не только лошадей, а целый табун. А уж здоровые это лошади или больные – не его, Иосифа, дело. Он специалист по лошадям, а не по принцам.

Питеру и правда влетело – три дня он не мог спать на спине и неделю не мог есть сидя, – но Роланд отдал ему лошадь.

«Все равно это ненадолго, – сказал король. – Если Иосиф сказал, что она умрет, значит, она умрет», – лицо Роланда было бледным, руки дрожали сильнее обычного. Наказание причинило ему не меньшую боль, чем Питеру – он действительно очень любил старшего сына, хоть и думал наивно, что никто, кроме него, об этом не знает.

«Не знаю, – упрямо сказал Питер. – По-моему, доктор знал, что он говорит».

И правда: никакого заражения у лошади не случилось, и хромать она почти перестала, заставив признать это даже Иосифа. Питер ставил ей припарки три раза в день и четвертый раз на ночь, а когда он был занят, это делал Бен Стаад. Питер назвал лошадь Пеони, и они очень сдружились.

Когда Флегг советовал Роланду запретить принцу играть с кукольным домом, он был прав в одном: слуги видели все и не молчали о том, что видели. Некоторые видели сцену на конюшне и рассказали остальным, а те, делая вид, что сами были свидетелями этого, разнесли этот случай по всему городу. Говорили об этом и Иосиф, и молодой ветеринар. Особенно веским было слово Иосифа, которого многие уважали. Он первым стал звать Питера «молодой король», а за ним и другие.

«Я думаю, Бог вылечил эту лошадь потому, что молодой король так стоял за нее, – заканчивал он обычно свой рассказ. – И он трудился над ней, как раб. Я вам скажу: у этого мальчишки сердце дракона. Слышали бы вы его голос, когда он велел мне отложить кувалду!»

Да, история была замечательная, и Иосиф рассказывал ее целых семь лет – до того дня, когда Питера признали виновным в ужасном преступлении и приговорили к заключению в камеру на самой вершине Иглы до конца его дней.

Глава 15

Может, вам интересно, что из себя представлял Томас, а некоторые из вас уже решили, что он был злодеем, раз уж Флегг хотел передать ему корону, отняв ее у законного владельца.

Это было не совсем так, хотя некоторые и правда так думали. Конечно, Томас был не таким хорошим, как Питер – рядом с Питером никто не показался бы достаточно хорошим, и Томас понял это, уже когда ему было четыре – именно в тот год случились и знаменитый бег в мешках, и происшествие на конюшне. Питер всегда говорил правду; Питер был высоким и красивым и походил на мать, которую так любили и король, и весь народ Делейна.

Как же можно было сравнить с ним Томаса? Ответ прост – никак.

В отличие от Питера, Томас разительно напоминал отца. Это немного умиляло Роланда, но не доставляло ему радости. Он знал, что светлые кудри Томаса рано поседеют, а потом и выпадут, оставив его лысым в сорок лет. Знал, что Томас не будет высоким, а если ему передастся отцовская любовь к пиву и меду, то уже к тридцати он будет носить перед собой брюхо. Томас уже начинал косолапить, и Роланд понимал, что скоро его младший сын будет таким же кривоногим, как он.

Томас был не слишком хорошим, но он не был и плохим. Он часто грустил, часто злился и плохо соображал (когда ему приходилось думать, ему, как и отцу, казалось, что в голове у него перекатываются шарики), но он не был плохим.

И еще – он завидовал брату. Мало того, что тому предстояло стать королем, что отец его больше любил, что и слуги больше любили Питера, и учителя, потому что он всегда готовил уроки. Мало, что все любили Питера больше, чем его. Было еще кое-что.

Когда кто-нибудь, и особенно король, смотрел на Томаса, ему казалось, что они думают: «Мы любили твою мать, а ты убил ее своим появлением. И что мы получили взамен? Маленького урода с глупым лицом почти без подбородка, который до восьми лет не смог выучить больше пятнадцати Великих Букв. Твой брат Питер в шесть лет знал их все. Что мы получили? Зачем ты нам, Томас? Страховка престола – вот кто ты такой, на случай если Питер упадет со своей хромой лошади и сломает шею. Нет уж, мы не хотим этого. И ты нам не нужен. Слышишь, не нужен!»

Томас сыграл недобрую роль в заточении своего брата, но даже после этого его нельзя было назвать по-настоящему плохим. Я верю в это и думаю, что и вы поверите.

Глава 16

В семь лет Томас просидел целый день у себя в комнате, вырезая в подарок отцу парусную лодку. Он делал это, не зная, что в тот же день Питер покрыл себя славой на состязаниях по стрельбе из лука. По правде говоря, Питер не так уж хорошо стрелял, и Томас вполне мог бы обставить его в этом, но так уж вышло, что именно Питер оказался тогда на состязании рядом с отцом. Томас часто грустил, часто злился, и ему часто не везло.

Томас подумал о лодке потому, что иногда, по воскресеньям, его отец любил запускать кораблики во рву, окружавшем дворец. Такие простые забавы всегда нравились Роланду, и Томас навсегда запомнил день, когда отец взял его – и только его – с собой. В то время у короля был специальный советник, который показывал ему, как делать бумажные кораблики. В тот день громадный старый карп поднялся из илистой воды и проглотил кораблик. «Морское чудище!» – повторял король, смеясь до слез и крепко обняв сына. Томас запомнил все до мельчайшей детали – яркое солнце, гниловатый запах воды во рву, тепло отцовских рук и его колючую бороду.

Поэтому однажды, когда он чувствовал себя особенно одиноким, он решил смастерить отцу лодку. Томас знал, что лодка получится не особенно красивой – руками он работал немногим лучше, чем головой. Но он знал и то, что, хотя король мог приказать любому мастеру, даже великому Эллендеру, сделать ему самую лучшую лодку, разница в том, что это он, его сын, целый день трудился над подарком отцу.

Томас терпеливо, сидя у окна, вырезал лодку из куска дерева. Он много раз занозил руки и один раз сильно порезался. Но это его не останавливало – он мечтал о том, как они с отцом пойдут в воскресенье запускать его лодку – вдвоем, потому что Питер ускачет куда-нибудь на Пеони или будет играть с Беном. И пусть даже тот же карп проглотит его лодку, если при этом отец так же обнимет его, и рассмеется, и воскликнет, что это лучше историй о морских чудовищах, глотающих целиком андуанские клипперы.

Но когда он пришел в комнату к отцу, там был Питер, и Томасу пришлось полчаса ждать, пряча лодку за спиной, пока Роланд восхвалял меткость Питера в стрельбе. Томас видел, что брат чувствует себя неловко и хочет уйти и дать ему поговорить с отцом, но он все равно ненавидел Питера.

Наконец Питер изловчился уйти. Томас подошел к отцу. «Я тебе сделал кое-что, папа», – он достал из-за спины лодку внезапно вспотевшими руками.

«Правда, Томми? Ну и что же это?»

«Да, что же это?» – подхватил откуда-то взявшийся Флегг. Голос его звучал небрежно, но он смотрел на Томаса с глубоким вниманием.

«Что это? Покажи».

«Я знаю, папа, как ты любишь запускать кораблики по воскресеньям, и вот я… – ему отчаянно хотелось продолжить: и вот я захотел, чтобы ты опять взял меня с собой, и сделал эту вещь, но он не мог этого сказать, просто не мог. – Вот я… сделал лодку… Я целый день работал… порезался… и…» Сидя у себя, Томас заготовил целую речь, которую готовился произнести, держа лодку за спиной, но теперь он не мог вспомнить ни слова, а то, что он мог вспомнить, не имело, казалось, никакого смысла.

Поэтому он просто протянул лодку с ее неуклюже хлопающим парусом Роланду. Король повертел ее в своих грубых пальцах. Томас смотрел на него, затаив дыхание. Наконец Роланд посмотрел на него.

«Хорошо, Томми. Очень хорошо. Это каноэ?»

«Лодка с парусом, – разве ты не видишь парус? – хотелось ему закричать. – Я целый час привязывал его и не виноват, что один узел развязался, и он теперь хлопает!»

Король подергал парус, который Томас вырезал из наволочки.

«А-а… ну да. А я сперва подумал, что это корыто с бельем», – он подмигнул Флеггу, который улыбнулся и промолчал. Томаса вдруг затошнило.

Роланд взглянул на сына посерьезневшими глазами и поманил его к себе. Все еще надеясь на лучшее, Томас подошел.

«Это хорошая лодка, Томми. Неуклюжая немного, как ты сам, но и хорошая, тоже как ты. И если ты хочешь действительно сделать мне подарок, учись стрелять из лука, чтобы выиграть когда-нибудь соревнование, как Питер сегодня».

Томас уже давно учился стрелять, но отец, по-видимому, забыл об этом. Томас ему не напомнил; он просто стоял, глядя на свою лодку в больших руках отца. Его щеки и лоб залила краска.

«В конце остались двое – Питер и сын лорда Таусона, – и инструктор велел им стрелять с сорока ярдов. Сын Таусона долго целился, а Питер сразу подошел к рубежу и выстрелил. И еще до того я увидел его взгляд и понял, что он выиграет. Еще до того, как он пустил стрелу! Представляешь, Томми? Жаль, тебя там не было…»

Король продолжал рассказ, небрежно отложив лодку, над которой Томас трудился целый день. Томас стоял и слушал, с той же дурацкой, автоматической улыбкой. Что толку? Отец никогда не возьмет его с собой запускать лодку. Ведь Питер, должно быть, вырезал бы такую даже с завязанными глазами и вдвое быстрее. Во всяком случае, отцу бы она точно показалась лучше.

Через какую-то адскую вечность Томас смог, наконец, уйти.

«Я думаю, мальчик много трудился над этой лодкой», – заметил Флегг.

«Похоже, – ответил Роланд. – Ну и штука! Похоже на собачье дерьмо с торчащим из него платком». («И на то, что я делал в его возрасте», – добавил он в уме).

Томас не мог услышать этих его слов, но каким-то чудом он их услышал, когда выходил из Большого зала. Внезапно тошнота сделалась невыносимой. Он вбежал в свою комнату, и его вырвало в тазик.

На следующий день, прогуливаясь возле кухни, Томас подстерег старого бродячего пса, пробравшегося туда в поисках отбросов. Он подобрал с земли камень и швырнул в пса. Удар попал в цель – дворняга, визжа, свалилась на землю. Томас знал, что его брат, хоть и старше его на пять лет, никогда не попал бы камнем в цель с такого расстояния. Утешение было сомнительным – Питер просто никогда не стал бы бросать камнями в собаку, особенно в такую старую и жалкую.

В какой-то момент Томаса охватило сострадание, и глаза его наполнились слезами. Потом он вспомнил, непонятно почему, слова отца: «Похоже на собачье дерьмо с торчащим из него платком». Он набрал камней и стал бросать в бьющегося на земле пса. Часть его хотела оставить пса в покое или даже вылечить его, как Питер вылечил Пеони, и любить его. Но другая часть хотела сделать псу больно, словно это изгоняло боль из его собственного сердца. Потом в голову ему пришла дикая мысль:

А что, если бы на месте этого пса был Питер?

Это решило дело. Томас кидал камни в пса, пока тот не издох. Никто не видел его, а если бы кто-нибудь увидел, то сказал бы: «Это плохой мальчик, плохой и злой». Но они не увидели бы того, что случилось накануне – как Томаса рвало в тазик и как он потом плакал. Нет, Томас был завистливым, был невезучим, но повторяю – он не был по-настоящему плохим.

Я сказал, что никто не видел, как он швырял камни в дворнягу, но это не совсем так. Флегг видел это той ночью в своем магическом кристалле. Он видел это… и радовался.

Глава 17

Роланд… Саша… Питер… Томас. Теперь мы не поговорили только об одном человеке, так ведь? Пришло время поговорить и о Флегге, хоть мне и не очень хочется о нем говорить.

Иногда люди в Делейне звали Флегга Человеком в капюшоне, иногда просто Черным – и он на самом деле был черен, несмотря на свое бледное, как у покойника, лицо. О нем говорили, что он хорошо сохранился, но это не звучало комплиментом. Он пришел в Делейн из Гарлана во времена деда Роланда. Тогда он выглядел худым, остролицым мужчиной лет сорока. А в конце царствования Роланда он выглядел худым, остролицым мужчиной лет пятидесяти. Но ведь прошло не десять, не двадцать, а целых семьдесят шесть лет. Младенцы, лежавшие без зубов в колыбельках, когда Флегг появился в Делейне, выросли, народили детей, состарились и умерли беззубыми в своих кроватях, а Флегг постарел всего на какой-то десяток лет! Конечно, это было волшебство, и хорошо иметь в королевстве настоящего волшебника, а не какого-нибудь фокусника, который вытаскивает из рукава голубей. Так говорили люди Делейна, боясь признаться даже себе самим, что не видят во Флегге ничего хорошего. Но, встречаясь с ним, они поспешно переходили на другую сторону улицы.

Действительно ли он пришел из Гарлана, где странные пурпурные горы дремлют в туманной дымке? Не знаю. Гарлан – волшебная страна, где ковры порой летают, а святые люди игрой на флейте поднимают ввысь веревки из плетеных корзин, карабкаются по ним и исчезают в небе. Многие искатели приключений из более цивилизованных стран, таких, как Делейн и Андуа, приходили в Гарлан. Большинство исчезли так же бесследно, как святые в небе, а те, кто вернулся, сильно изменились – и не всегда к лучшему. Да, Флегг мог прийти из Гарлана, но, если и так, это было не во времена деда Роланда, а намного раньше.

На деле он появлялся в Делейне не один раз – каждый раз под другим именем, но неся с собой тот же груз горя и смерти. Когда-то он был известен, как Билл Хинч, главный палач короля, и хотя с тех пор прошло уже двести пятьдесят лет, матери до сего времени пугали его именем детей. «Если не перестанешь ныть, придет Билл Хинч и заберет тебя», – так они говорили. Служа палачом при трех самых кровавых королях в истории Делейна Билл Хинч своим топором оборвал жизни сотен, а может, и тысяч узников.

А до того, за четыреста лет до Роланда, он явился как певец по имени Броусон, стал близким советником короля и королевы и растаял, как дым, развязав долгую и кровавую войну между Делейном и Андуа.

А до того…

Впрочем, никто толком не знал. Когда история эта случилась, даже сказочники не помнят. Флегг всегда являлся в ином обличье, но две вещи всегда оставались теми же. Он всегда ходил в капюшоне, будто у него не было лица, и он никогда сам не становился королем, а был лишь нашептывателем, вливавшим тайно и незаметно в ухо короля самый страшный яд – яд дурных советов.

Так кто же он был, этот черный человек?

Я не знаю.

Где он блуждал в промежутках между своими появлениями в Делейне?

Тоже не знаю.

Неужели его никто не подозревал?

Некоторые – историки и сказочники вроде меня – догадывались, что Флегг появлялся в Делейне и раньше, и это никогда не кончалось добром. Но они боялись сказать об этом. Человек, который прожил среди них семьдесят шесть лет и состарился всего лишь на десять лет, без сомнения, чародей; а тот, кто прожил в десять раз дольше… это не иначе, как сам дьявол.

Чего же он хотел? На этот вопрос я, как мне кажется, могу ответить.

Он хотел того, чего всегда хотят злые люди: иметь власть и с ее помощью творить зло. Самому быть королем не так интересно: слишком часто головы королей выставлялись на шестах над крепостной стеной. Но советники… нашептыватели… такие люди при взмахе топора палача обычно тают, как тени на закате. Флегг прятал свои дела, как и свое лицо, и когда приходили великие бедствия, вызванные им, исчезал, как тень.

Позже, когда пожарища зарастали травой, а на месте развалин воздвигались новые здания, когда появлялось что-либо, годное для разрушения, Флегг приходил опять.