Текст книги "Варяги и Русь. Разоблачение норманнского мифа "

Автор книги: Степан Гедеонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Норманны не основной, а случайный элемент в нашей истории. Что, между тем, ни один из народов, обитавших в соседстве древней Руси, не принимал в ее жизни, в ее политическом и внутреннем развитии того постоянного, деятельного участия, каким уже с первых годов IX века ознаменованы отношения скандинавского к русскому миру, – факт несомненный, естественный, истекающий как из географического положения обоих племен, так и из однородности их европейского организма. Отсюда и проявление в древнейшей истории Руси тех, всем известных случайностей, которые, при особом на них научном воззрении, могли дать повод к обращению примет знакомства в приметы родства и тем самым положили основание теории скандинавского происхождения Руси. С меньшим, но все же в некоторой степени присущим правом на историческую вероятность выводили другие исследователи аналогичные заключения из отношений к Руси других ей соприкосновенных народностей; что для представителей норманнского мнения известия Вертинских летописей, Константина Багрянородного и Лиутпранда, то для Эверса показания Бакуви, Мирхонда, Димешки о тюркском происхождении руси; для г. Костомарова русская земля Петра Дюсбурга и т. д. Но уже одна возможность подобного разногласия исследователей, как явно основанная на отсутствии внутренних, фактических свидетельств о влиянии на Русь какого бы то ни было внешнего этнического начала, доказывает, что ни одна иноплеменная народность не вошла в состав словено-русского общества.

II. Кто призывал варяжских князей?

При исследовании о началах Русского государства представляются три вопроса:

1) Кто призывал варяжских князей?

2) Вследствие каких побуждений?

3) Кто были призванные варяги?

До сих пор внимание исследователей было преимущественно обращено на последний вопрос; о двух первых мы имеем только поверхностные суждения; между тем, их точнейшее изучение необходимо для рационального, по возможности, определения спорной варяжской народности.

Летопись говорит: «Въ лето 6367.Имаху дань варязи изъ заморья на чюди и на словънехъ, на мери и на всехъ кривичъхъ; а козари имаху на полянвхъ, и на северехъ, и на вятичъхъ, имаху по беле и въверице отъ дыма.

Въ лето 6368.Въ лето 6369.Въ лето 6370.Изъгнаша варяги за море, и не даша имъ дани, и почаша сами въ собъ володъти; и не бъ въ нихъ правды, и въста родъ на родъ, быша въ нихъ усобице, и воевати почаша сами на ся. Реша сами въ себе: поищемъ собе князя, иже бы володелъ нами и судилъ по праву. Идоша за море къ варягомъ къ руси… Реша руси чюдь, словени и кривичи» и т. д.

На этих словах, принятых в буквальном смысле, основывают Шлецер ,Карамзин и г. Соловьев мнение, что финские племена были равными со славянскими участниками в деле призвания; другие исследователи, Круг, Порошин и пр., полагают, что чюдь была главнодействующей народностью в финно-славянском союзе. Круг приводит то обстоятельство, что у Нестора имя чюди всегда стоит впереди словен. Порошин прямо говорит: ) финны были преобладающей народностью в союзе чюди, мери, веси, словен и кривичей; 2) князья (избранные) принадлежали к тем иноземцам (варягам), которых финны именовали русью; 3) славянское племя – словене играли второстепенную роль в призвании иноземцев, что явствует из самого имени русь, которым они прозвали пришельцев и которое было только заимствовано от финнов; 4) подданные прозвались русью в политическом смысле, как ныне лифляндцы и другие именуются русскими за границей. Одним словом, здесь утвердилось в то время новое, до той поры не существовавшее государство, коего восприемниками были финны.

На то же мнимое преобладание финского начала над славянским указывает и г. Куник: «Если мы примем во внимание, что именно финские обитатели просторных прибрежий Финского залива гораздо более, чем отдаленные от прибрежья славяне в верховьях Волхова или на средних частях Двины, подвергались нападениям шведских и датских морских разбойников и нуждались в защите, то эти финны, которые уже в течение нескольких столетий были гораздо ближе знакомы со шведами, нежели с датчанами, поморянами и лютичами, призывая чужеземных владык, конечно, вправе были заявить и свое, может быть, и порешившее этот вопрос мнение, хотя впоследствии, когда Рюрик променял Ладогу на столицу среди славянских племен, они и отступили на второй план» .

Понятно, почему норманнская школа так дорожит своей финской гипотезой; отнимая у призвания варяжских князей его чисто славянский характер, представляя этот основной факт русской истории общим делом разнородных финнославянских племен или даже финским делом по преимуществу, она тем хотя несколько умаляет невероятность избрания славянами князей не из родного славянского племени, а из враждебной норманнской народности. Только согласно ли это мнение с ходом русской истории и известиями летописца?

Для утверждения своей теории норманистам приходится прежде всего заменить положительное сказание летописи об избрании князей миротворцами между враждовавшими племенами догадкой о призвании этих князей в качестве сберегателей границ. О неудачности этого весь смысл русской истории извращающего предположения, будет сказано подробнее в следующей главе. Покуда спрашиваем: от кого следовало призванным шведам оберегать финно-славянские племена? Оказывается, что эти шведы были призваны по настоятельному требованию преобладавшей в союзе северных племен финской народности преимущественно для защиты ее приморских владений от набегов (других?) шведских и датских разбойников. Между тем, старший из трех братьев Рюрик садится в словенском Новгороде; Трувор у кривичей. Казалось бы, Синеусу, представителю финских интересов, следовало поселиться у чюди, на прибрежии Балтийского (Варяжского) моря. Он селится у веси на Белоозере, за семьсот с лишком верст от чюдского берега. Или принять с Миллером, что шведы были призваны словеночюдскими племенами для защиты мери от пермяков?

Ни сказания летописи, ни сама история не допускают мысли не только о преобладании финского элемента над славянским, но даже об историческом равенстве в IX веке обеих народностей. Рюрик, старший князь, утверждает свой стол в Новгороде; имя Руси, в убеждениях Нестора, переходит только на славянские, отнюдь не на финские народности. По мере их сосредоточения под властью варяжских князей словено-русские племена (северяне, древляне и пр.) обращаются из данников в участников нового государства; а финские, не покоренные, но призывавшие народности, являются данниками («А се суть иши языци, иже дань дають Руси: чюдь, меря, весь, мурома» и пр.), и это без малейшего намека на исторический переворот, который объяснил бы подобное изменение в судьбе их. Нигде чюдь не является самостоятельной народностью; летопись не знает на Руси ни одного финского деятеля, за исключением, быть может, ведущего свое происхождение от финнов Изяславова мужа Чюдина, о котором упоминается в Правде детей Ярослава и в летописи под 1072и 1078годами.

В каком же смысле должно принять известие летописца об участии чюди в призвании варяжских князей? в каких отношениях к Новгороду состояли поименованные у него финские племена?

Шлецер принимает союз чюди, мери, словен и кривичей, основанный на федеральной системе. О союзе финнославянском толкуют и Карамзин, и Савельев и пр. Между тем (не говоря уже о других исторических невозможностях), в самом факте призвания князей проглядывает такое единство мысли, интересов и побуждений, которое едва ли может быть отнесено, в равной степени, к двум разноплеменным народностям.

Г. Соловьев замечает справедливо, что летописец не мог употребить выражение «усобицы» о войнах между тремя различными племенами. Что Нестор думал только об одной преобладающей народности, ясно выражено словами «и воевати почаша сами на ся».Наша история не знает ничего о воображаемой тесной связи между славянскими и чюдскими племенами; но, предположив эту невозможную связь, она разрывалась войной; славяне и чудь могли воевать друг на друга, но не сами на ся.Допустить ли, что речь идет о внутренних, родовых усобицах каждого из отдельных племен? Тогда должно допустить, в одно данное время, у двух совершенно отличных народностей одинаковое проявление внутренних несогласий, одинаковую потребность наряда, одинаковое ее выражение посредством призвания из третьей враждебной народности одногообщего князя! Ибо если случай и навел на избрание трех братьев, то все же избиравшие хотели сначала только одногокнязя: «Поищемъ собе князя,иже бы володелъ нами и судилъ по праву». Этими словами утверждается мысль или, лучше сказать, положительный исторический факт, что в главе избирателей стояла одна, господствующая народность, та самая, у которой должен был поселиться призванный князь, у которой садится старшийиз трех избранных братьев – Рюрик. В этом старшинствеРюрика и кроется основная мысль, историческое значение призвания. Словене-новгородцы старшееиз славянских племен на севере; кривичи-полочане младшее;чудь, весь, меря, мурома – словенские данники; Белоозеро, Ростов, Муром – словено-русские колонии, словено-русские города в финских землях.Эти предположения отчасти уже высказаны, и, должно сказать, с замечательной ясностью взгляда г. Костомаровым ;на них наводит весь ход, все политическое развитие русской истории. Без принятия особого влияния словен на чюдские племена, без допущения словенской колонизации финских земель славянские названия Белоозера, Клещина озера, Ростова необъяснимы. Эти местности нигде не являются финскими центрами; их славянский характер проглядывает в каждом слове, в каждом известии Нестора. Если принять в смысле норманно-финской системы положительное этнографическое указание летописи: «И по темъ городомъ суть находници варязи; а перьвии насельници въ Новегородте словене, полотьски кривичи, въ Ростове меря, въ Белъозере весь, въ Муроме мурома», значит, Нестор думал, что в его время население Белоозера, Ростова, Мурома состояло из норманнов (варягов) и финнов? Каким же образом из смеси норманнов и финнов выходят славяне? Откуда, если не допустить словенских поселений в финских землях, положительные следы славянских языческих верований, упорная привязанность к славянскому идолопоклонству в Ростове и Муроме? По свидетельству Густинской летописи, Владимир разрушил в 990 году идол Волосав Ростове; о вторичном ниспровержении Велесоваидола в Ростове св. Авраамием в XII столетии упомянуто в Прологе. По рукописному житию св. князя Константина, он нашел в Муроме все древние обыкновения славянской веры. Праздник в честь Велеса под названием Велекссовершается и доныне у мордвы, потомков ростовской мери. Не могли же финские земли ославяниться в продолжении одного столетия под влиянием норманнской династии.

Ранняя словенская колонизация Поволжья была естественным следствием новгородской торговли с востоком, опередившей двумя, быть может, столетиями основание государства варягами .И в позднейшие времена идет между Новгородом и князьями Ростовской области постоянный спор о восточных городах, находящихся на Волжской системе; в числе новгородских владений мы встречаем Торжок, Волок Ламский, Бежецк ;в географическом отрывке Полетиковского списка у Шлецера Волок Ламский и Бежецкий Верх причислены к Залесским городам. Как притязания суздальских князей основаны на объеме Ростовской области ,так притязания новгородцев – на словенском происхождении русских колоний в финских землях. О подобных словенских поселениях сохранились подробные и достоверные известия в Хлыновском летописце ;новгородцы именовали хлыновских выселенцев своими беглецами-рабами. Я полагаю, что мордовская Пургасова Русь есть не что иное, как выселение словен-язычников из Ростова и Мурома в мордовскую землю.

Противоречат ли эти факты и выводы известию летописца о варяжской дани на чюди и на словенах, на мери и на кривичах? О призвании князей словенскими и чюдскими племенами? Нисколько. Имея дань на словенах, варяги имели ее и на словенских поселенцах в землях чюди и мери. По основавшимся посреди их словенским колониям племена чюди, веси, муромы состояли к Новгороду в отношениях младших племен к старшему, пригорода к старшему городу; без них и без кривичей новгородцы не могли приступить к избранию новой династии; так делали они и после в подобных случаях: «Новогородьци призваша пльсковиче и ладожаны, и сдумаша яко изгонити князя своего Всеволода» .Только из совокупности этих явлений объясняется, каким образом, с одной стороны, финские племена (здесь словенские колонии в финских землях) принимают участие в призвании, а с другой, являются данниками Руси.

Призвание варяжских князей исключительно славянский факт; но если этот факт в первый момент своего проявления принадлежит одному только новгородскому северу, то по основным своим побуждениям, по общности своего значения в русской истории они общее достояние всех словено-русских племен. Олег водворяется в Киеве не случайно, а вследствие летописцем засвидетельствованного права. Уразумение этого исторического явления зависит немало от точного определения объема и значения словено-русской народности в девятом веке.

«Под именем русских славян, – говорит Шафарик, – понимаем мы все те славянские племена, кои по основании русской монархии во второй половине IX века вскоре одно за другим вошли в состав нового государства и заменили свои прежние туземные наименования чужим именем своих покорителей, сохраняя оное и до сего дня. Конечно, известно, что славянские племена, населявшие безмерное пространство позднейшей России, отличались друг от друга как происхождением,так и наречиями;между тем, при скудости дошедших до нас известий, это отличие не может быть определено без больших затруднений; оно же и мало входит в предмет наших изысканий» .

Понятно, что знаменитому исследователю, столь блистательно воссоздавшему древний общеславянский мир, нельзя было отвлекаться от конечной цели труда своего специальным изучением частных вопросов, касающихся до каждого отдельного славянского племени. У нас другая обязанность; на определении словено-русской народности в эпоху призвания варяжских князей основана вся первобытная история Руси. Нестор писал летопись русскогоплемени, повести временных лет откуда есть пошла Руская земля;неужели в них не сохранилось и намека на отличие от забредших в Русь разнородных и разноязычных славянских племен той совокупной славянской народности, которой было суждено преобладать над другими и слить в одно русскоецелое все посторонние народности и наречия?

В эпоху призвания, т.е. около половины IX столетия, славянская раса уже с давних пор занимает назначенное ей историей пространство Европейского материка. Она делится на несколько народностей, отличных одна от другой особыми наречиями, отраслями одного общего корня; у каждой из них (за исключением так называемого полабского племени, смеси от ляхов, чехов и сербов) свое народное имя. В восточной части Европы от Ильменя до низовья Днепра сидит однокровная прочим народность славянского происхождения, говорящая особым словенскимнаречием. Это наречие – русское;эта народность – русь.

Шесть племен входят в состав ее, а именно: поляне, древляне, дреговичи, словене, полочане и северяне. Эти данные высказаны у Нестора.

. «Тако же и ти словене пришедше и седоша по Днепру, и нарекошася поляне, а друзии древляне, зане седоша въ лъсехъ; а друзш седоша межю Припетью и Двиною, и нарекошася дреговичи; инии седоша на Двине и нарекошася полочане, речьки ради, яже втечеть въ Двину, имянемъ Полота, отъ сея прозвашася полочане. Словени же (в некоторых списках прибавлено: пришедше з Дуная) седоша около езеря Илмеря, прозвашася своимъ имянемъ, и сделаша градъ, и нарекоша и Новегородъ; а друзш седоша по Десне, и по Семи, по Суле и нарекошася северъ» .

1. «И по сихъ братьи держати почаша родъ ихъ княженье въ поляхъ; въ деревляхъ свое, а дреговичи свое, а словени свое въ Новегороде, а другое на Полоте иже полочане. Отъ нихъ же кривичи, иже седять наверхъ Волги, и наверхъ Двины и наверхъ Днепра, ихъ же градъ есть Смоленьскъ; туда бо седять кривичи, таже северъ отъ нихъ» .

2. «Се бо токмо словенескъ языкъ въ руси: поляне, деревляне, ноугородьци, полочане, дреговичи, северъ, бужане, зане седоша по Бугу, послъже велыняне» .

Почему кривичи стоят только во втором из трех приведенных мест, будет объяснено ниже ;бужане были не особое племя (как о таковом о них в летописи более не упоминается), а племенное подразделение полян, как некогда, уже в Несторово время исчезнувшие дулебы: «Дулеби живяху по Бугу, где нынъ велыняне» .Затем, из сличения выписанных мест, оказывается, что летописец имел в виду особую шестиплеменнуюславянскую народность, отличную от прочих по наречию и происхождению. Известно, что кроме сказанных шести племен в состав подвластных варяжской династии славянских народов входили и другие, от центров своих отторгнувшиеся славянские племена; таковы были радимичи, вятичи, хорваты, уличи, тиверцы и т. д. Но эти славянские племена не стоят наряду с шестью русскими племенами, потому что они случайный, а не основной элемент русской народности. Летописец не упоминает о них при рассказе о переселении с Дуная на Днепр и на Ильмень восточных славянских племен, потому что здесь дело идет о расселении по своим местам особых, совокупных славянских народностей; потому что он должен указать свое место руси, как указал свои места мораве, чехам, хорватам, сербам, хорутанам, ляхам. Он не упоминает о них при исчислении и территориальном распределении доваряжских княжений в Руси, потому что князья радимичей, вятичей, тиверцов, уличей не принадлежат к русским княжеским родам, а их территории не входят в состав общих, совокупных владений русского племени. Наконец, он не полагает этих племен в числе говорящих на Руси особым словенским наречием, потому что выражение «словенеск язык» (будь оно принято в смысле народа или народного говора) имеет частное, племенное значение; потому что на Руси только шесть племен отличались особым словенским наречием и происхождением; остальные имели хорватскую, ляшскую, сербскую речь. В другом месте летописец выражает свою мысль еще яснее: «Поляномъ же живущемъ особъ якоже рекохомъ, суще отъ рода словеньска,и нарекошася поляне, а древяня же отъ словенъ же,и нарекошася древляне; радимичи бо и вятичи отъ ляховъ».Здесь, с одной стороны, поляне и древляне отличаются от двух ляшских племен словенскимнаречием и происхождением от словен;с другой, несмотря на свои местные, племенные названия, оказываются такими же словенами,как и прозвавшиеся своим именем новгородцы. В том же смысле и с той же целью указать на единоплеменность Киева с Новгородом говорится впоследствии: «Аще и поляне звахуся, но словенъскаяречь бе» .

Что эти шесть племен, составлявшие особую совокупную славянскую народность, искони назывались русью (как племена, составлявшие чешскую, ляшскую, сербскую народность, назывались чехами, ляхами, сербами), я постараюсь доказать в своем месте; покуда, если не ошибаюсь, нами приобретены исторические данные немаловажного значения, а именно этнографическоеопределение той особой славянской народности, коей два центра, Новгород и Киев, будут точками отправления варяго-русского государства и русской истории.

Теперь, что разумел Нестор под выражениями словене, словенский язык?

В гл. XIII я по возможности выясняю этническую терминологию Нестора и эпохи его. Как народное,имя руси принадлежит всем племенам (первоначально только шести основным) союза восточных славян; как племенное,одному только югу. Имя словен имеет исключительно племенное значение; всегда и во всех случаях под ним разумеются только славянские обитатели Новгородской области. Остальные русские племена словенами не именуются; но отличаются от прочих славянских народов происхождением от словен и словенскимнаречием. На чем основано это отличие?

Кроме словенского племени на Руси были вне руси и другие словенскиеплемена; имя словен имеет племенное значение у Прокопия; у Иорнанда; у Кадлубка; в его настоящем, общем смысле оно славянским народам неизвестно; славянскими летописателями употребляется только в случаях крайней, литературной необходимости. Только четыре племени в Словенщине носили генетическое имя словен;словене мизийские (болгарские), на чье наречие переведены книги Св. Писания; словенцыв Иллирии и Паннонии; словакив верхней Венгрии; наконец, словенеильменские .В исследовании о происхождении славян Шафарик принимает однородность этих словенских племен как по имени, так по языку и происхождению; в своих «Древностях» он берет назад прежде сказанное о родстве между словенцами хорутанскими и словенами мизийскими; между тем, сих последних считает прямо колонией наших ильменских словен .По всей вероятности, все эти племена составляли некогда одно общее, отдельное целое по языку и происхождению; свидетельство русской летописи подтверждает, как увидим, историколингвистические выводы Шафарика и рассеет, надеюсь, им самим возбужденные сомнения. Он говорит: «Что касается до болгар, свидетельства Моисея Хоренского и византийских писателей доказывают непреложным образом, что задолго до нашествия болгар, этих татарских скифов, славянские племена населяли Мизию, Фракию, Эпир и Иллирию. Имя словен в византийской истории осталось родовым достоянием этих метанастов; оно, в сущности, не прилагается вселившимся в позднейшее время сербам и хорватам. Когда задолго до крещения своих татарских завоевателей эти метанасты отстали от язычества; когда около 855 года Константин и Мефодий, желая утвердить в них христианскую веру и приобщить простонародье ее божественного духа, возвысили простую народную речь до письменного слова; в то время этот язык получил название не болгарского, не сербского, а словенского, в чем каждый может удостовериться из древних рукописей. И здесь, конечно, имя завоевателей, как некогда у роксолан и яцыгов (ютунги, ютунгаланы), а позднее у руси, вскоре стало вытеснять имя побежденного народа (уже Симеон 9—927 гг. титуловался, по Абульфараджу, князем болгар и словен; а в продолжении всей средневековой эпохи Мизия было поочередно называема Болгарией и Склавинией); но заглушить его стоило ему немало труда, истребить же его совершенно оно не могло и доныне. Взглянув на древнюю историю словен в Болгарии, Паннонии и верхней Венгрии, мы находим, что в VIII—IX веках эти племена, ныне столь отличные друг от друга по языку и обычаям, состояли еще в тесной географической, а отчасти и политической взаимной связи. Не по одному сомнительному сказанию безымянного нотария короля Белы, а по испытанным свидетельствам византийских и франкских источников, болгарская держава простиралась к северу на всех славян по правому берегу Дуная до Дравы, а по левому до береговых равнин реки Тисы. В северозападной Венгрии моравские князья владели тамошними словенскими племенами; в верхней Паннонии господствовали собственно словенские князья, будучи отчасти вассалами франков. Вследствие соседства болгар и франков на Драве и на Дунае возникали нередко столкновения между завоевателями, и положение границ изменялось; но не этими столкновениями, а вторжением мадъяров в Паннонию и их поселением на берегах Дуная и Тисы окончательно произведен разрыв в географической связи словенских племен. Этими историческими фактами ярко освещается история жизни и действий Мефодия. Только при непрерывности в поселениях мизийских, паннонских и карпатских словен, и при первоначальном тождестве их наречий понятны, как одновременная деятельность Мефодия во всех трех словенских владениях, так и скорое распространение в словено-македонском переводе греческой литургии в Паннонии и Словакии. Это основное тождество наречий (вторичное доказательство одноплеменности трех, ныне разрозненных народов) еще ощутительно и в наше время, после тысячелетнего разделения. Известно, что болгары, словаки и словенцы объявляют одинаковые притязания на так называемый церковный словенский язык. «Наречие древнейших славянских метанастов в Паннонии, – говорит Копитар, – на южном и восточном отвесе норийских и иульских Альп, вдоль реки Савы, Дравы, Муры, Раба и т. д., и теперь еще подходит к церковному словенскому ближе иллирийского (сербского и далматского); истина, в которой беспристрастный иллириец и сам убедится, если верно переведет какое-нибудь известное место сначала на так называемое кроатское или краинское наречие, а потом на свое собственное, и сравнит оба перевода, писанные кирилловской азбукой и правописанием, с древнеславянским» .«Нынешние сербы в Славонии и Кроации, – говорит Цаплович, – говорят языком, который разнится от церковнословенского, как итальянский от латинского. Гораздо ближе к нему наречие словацкое. Словак понимает сербское Евангелие лучше самого серба, не изучившего церковно-словенского языка» (я прибавлю: хотя уже около тысячелетия словак не имеет, подобно сербу, случая ежедневно слышать этот язык; хотя словенский язык настоящих церковных книг проникнут руссицизмами; хотя, наконец, нынешний его выговор относится к древнему, как нынешний греческий и латинский выговор к древнему).

А что народный язык древних словен в Македонии и во Фракии (по сознанию самого Добровского, величайшего из славянских лингвистов-историков) впервые положен на письмо двумя братьями-апостолами, это можно принять за достоверный факт на основании как самой истории, так и множества дошедших до нас болгарских рукописей. Начавшаяся в Болгарии (т. е. в верхней и средней Македонии, верхней Фракии и Мизии), словенская церковная литература продолжалась в Паннонии. Конечно, в IX веке, быть может, уже существовало незначительное различие наречий между словенским в Болгарии, словенцким в Паннонии и словакским в Венгрии; это следует из отдаленного положения племен и их смешения с дальними родственными и чужими народностями, болгар – с остатками трибаллов, иллирийцев и фракиян; словенцев – с древними паннонцами и франками; словаков – с чехами, ляхами, аварами и т.д., и подтверждается письменными свидетельствами; между тем, первобытное тождество трех наречий проявляется несомненным образом и в позднейшие времена (напр., в словакском переводе кириллицею Евангелия Богианского монастыря), и теперь еще может быть грамматически и лексикографически доказано в отдельных частностях, несмотря на беспримерное, почти метадиалектизирование словакского и болгарского языков» .

Это существование словенских племен вне руси было известно и Нестору; он прилагает имя словен, в племенном смысле, только тем народностям, в состав коих вошли эти три словенские племена. Он пишет: «Ту бо есть Илюрикъ, его же доходилъ апостолъ Павелъ, ту бо бяша словенипервее» ;и в исчислении потомков Яфетовых: «Илюрик, словене» .Как Илюрик, т. е. иллирийских словенцев, так и мораву-словаков он зовет словенами, Моравскую землю словенскою .О болгарах он не употребляет имени словен,ибо в его время оно уже не существовало у них в племенном значении, как при Кирилле и Мефодии; но сохраняет для болгарского письма название словенскойграмоты .Ляхи, чехи, сербы, хорваты несмотря на общеславянское происхождение, для него не словене. Только не должно думать, чтобы он имел ясное, определенное понятие о нерусских словенских племенах и их географическом положении. Под именем Илюрика он разумеет все дунайские земли ;под именем дунайских словен всю юго-западную Словенщину.

Его мысль может быть угадана только из сравнения его сведений о трех нерусских словенских племенах с понятиями, какие он имел о своей словено-русской народности. При недостаточном определении Несторовой этнографии, при смешении в одно хаотическое целое всех славянских народов, обитавших в России, Шафарик не мог включить словенскую русь в систему своих историко-лингвистических исследований. Но теперь перед нами не безымянная смесь всех племен и наречий, а отдельный народ, отличный по наречию и происхождению от окружающих его нерусских славянских племен, тождественный по наречию и происхождению, а отчасти и по имени, с остальными словенскимиплеменами. Это тождество, ясно высказанное в летописи, служит верным подтверждением мысли Шафарика о родстве и первобытном одноязычии всех так называемых словенскихнародов. Понятия Нестора о словенстве русских племен основаны: ) на смутном историческом предании о их доисторическом родстве с остальными словенскимиплеменами, о первом поселении всех словенскихплемен на Дунае, о прямом выселении с Дуная ильменских словен;2) на тождестве наречий словено-русского с остальными словенскими; 3) на желании удержать за своим народом освященное переводом книг Св. Писания словенскоеимя. Описав деятельность Мефодия в словенскойземле (Мораве), Нестор прибавляет: «Темже словеньску языку учитель есть Анъдроникъ апостолъ: въ моравы бо ходилъ, и апостолъ Павелъ училъ ту; ту бо есть Илюрикъ, его же доходилъ апостолъ Павелъ, ту бо бяше словени первее. Темже словеньску языку учитель есть Павелъ, отъ него же языка и мы есме русь: темже и намъ руси учитель есть Павелъ апостолъ, понеже училъ есть языкъ словенескъ, и поставилъ есть епископа и намъстника по себе Андроника словеньску языку. А словенескъ языкъ и рускый одинъ, отъ варягъ бо прозвашася русью, а первъе беша словене; аще и поляне звахуся, но словеньская ръчь бе, полями же прозвашася занеже въ поле седяху, языкъ словъньскш бе имъ единъ» .Шлецер, не понимавший ни исторического, ни грамматического смысла этого места, называет его несносно глупой вставкой ;он не подозревал, сколь важно было для летописца определить, с одной стороны, одноплеменность всех словенскихнародностей, с другой, однокровность Киева с Новгородом (словенами)по языку и происхождению. Круг впадает в другую ошибку, принимая здесь слово языкв смысле народа;выражения «Словеньская речь бе – языкъ словеньский бе имъ единъ», очевидно, доказывают, что дело идет о наречии в племенном, не о народе в общем смысле. Значение слов летописца не допускает двух толкований, если вспомнить сказанное им в начале, а здесь повторенное, о словенстве полян и древлян, о несловенстве радимичей и вятичей.

Для Нестора было одно отдельное словенскоецелое, распадавшееся на два центра: ) словенеильменские, к которым примыкают и остальные русские племена; 2) словенедунайские.

Что было верного в этих представлениях летописца; в чем заключались его заблуждения?

В сущности, Несторова мысль справедлива. Между словенскими племенами существовала родственная связь; словенское имя было достоянием только четырех генетических словенских племен; подобно словенам мизийским, словенцам и словакам Русь сохранила словенское имя для старшего из своих племен в Новгороде; для других – предание о происхождении от словен. О тождестве словенского языка в болгарах, моравских словаках и хорутанских словенцах мы видели мнения Шафарика и Копитара; что еще в Несторово время то же самое, или, по крайней мере, мало изменившееся словенское наречие господствовало и на Руси, несомненно; только отсюда объясняется немедленное восприятие на Руси книг Св. Писания, составленный болгарами перевод договоров и пр. Таково было, основанное на положительных фактах, на собственном опыте, наконец, на убеждении современников и мнение самого Нестора: «А словенескъ языкъ и рускый одинъ» – «Языкъ словеньскъ бе имъ единъ» – «Симъ бо первое преложены книги маравы, яже прозвася грамота словеньская, яже грамота есть въ Руси и въ болгарехъ дунайскихъ».