Текст книги "Красная кокарда"

Автор книги: Стэнли Уаймэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Сначала мне показалось, что маркиза не обращает на мужланов внимания, но скоро я заметил, что ошибаюсь. После ужина, когда шум особенно усилился, она подошла ко мне и, вложив в интонацию весь свой гнев и презрение, подавляемые доселе, крикнула мне в ухо, что мы должны ехать как можно раньше.

– На рассвете, и даже раньше! – прохрипела она с яростью. – Это ужасно, ужасно! Эта комната убивает меня! Я бы поехала и сейчас, несмотря ни на темноту, ни на холод…

– Я поговорю с ними, – перебил я и направился к столу.

Она схватила меня за руку и ущипнула так сильно, что я чуть не вскрикнул.

– Безумный человек! – быстро заговорила она. – Неужели вы хотите погубить нас всех? Одно слово – и мы будем раскрыты! Нет, нет! На рассвете мы уедем. Спать мы не станем, а как рассветет, мы уедем.

Я, конечно, согласился с нею. Подойдя к кучеру, занявшему наше место за столом, она шепнула ему несколько слов и направилась к алькову, куда уже спряталась было мадемуазель. К несчастью, ее движение привлекло к себе внимание троих пьяных за столом, и один из них, поднявшись с места, перехватил ее на полпути.

– Тост! Тост! – закричал он, громко икая, и, едва передвигая ноги, совал ей стакан вина. – Тост! Каждый мужчина во Франции, каждая женщина, каждый ребенок – все должны пить, а иначе – черт их всех побери! А вот и трехцветный бант. Долой мадам Вето! За трехцветный бант! Пейте!

Пьяный грубиян совал ей стакан прямо в лицо, а его товарищи орали:

– Пейте! Пейте! Да здравствует трехцветный бант! Долой мадам Вето!

Это было уж слишком. Я вскочил на ноги и бросился на негодяев. Но маркиза, изумительно сохранявшая присутствие духа, остановила меня взглядом.

– Нет, – гордо поднимая голову, крикнула она, – пить я не буду.

– Ага! Аристократы! – с подлым смехом завопил он. – Пейте, а не то мы вам…

– Я пить не буду! – отвечала маркиза, храбро глядя на него. – Когда барон де Жеоль будет здесь, вам придется дать ему ответ.

Лицо пьяницы сразу вытянулось.

– Вы знаете барона де Жеоля? – спросил он совсем другим тоном.

– Я рассталась с ним в соседней деревне и жду его сюда к ночи, – холодно отвечала маркиза. – Советую вам самому пить при ваших тостах, а других оставить в покое. Барон не такой человек, чтобы спустить обиду.

Чтобы скрыть свое смущение, нахал пожал плечами.

– Если вы из числа его знакомых, – пробормотал он, пробираясь обратно к столу, – то, конечно, все будет благополучно. Он добрый человек и никого не обижает. Если вы не аристократка…

– Я такая же аристократка, как и барон де Жеоль.

С этими словами маркиза повернулась к нему спиной и пошла к алькову.

Пьяницы старались не шуметь более: маркиза верно угадала, что в этих местах барон пользуется большим уважением. Закутавшись в плащи, они улеглись на полу спать. Мне пришлось сделать то же самое, и ночь прошла гораздо спокойнее, чем я ожидал.

Сначала я долго не мог уснуть, потом впал в тяжелую дремоту.

От дурного воздуха в комнате мне беспрестанно являлись сны, один неприятнее другого. Вдруг мне показалось, что кто-то наклонился надо мной, и я проснулся. Стояла еще ночь, и все было тихо. Красные угли камина едва освещали комнату. Поднявшись с пола, я увидел маркизу, которая стояла около меня, показывая рукой на храпевших на полу мужчин.

– Тише! – прошептала она, прикладывая палец к губам. – Уже пробило пять часов. Жюль запрягает лошадей. Я уже расплатилась с хозяйкой, и через пять минут мы можем ехать.

– Но солнце взойдет еще через час-два, – заметил я.

Мне хотелось чем-нибудь досадить ей.

– Вы хотите заставить нас испытать еще раз то, что было? – спросила она рассерженно. – Вы хотите задержать нас, пока действительно не приедет барон де Жеоль?

– В таком случае, я готов, – отвечал я.

Не теряя времени, она скрылась за занавеской, и я слышал, как они шептались с Денизой. Порядочно продрогнув в холодной комнате, я надел сапоги и, подойдя к камину, стал мешать угли носком сапога. Потом я взял свою шпагу и был готов к отъезду.

Через несколько минут маркиза опять появилась передо мной.

При слабом свете камина я заметил отпечаток нетерпения на ее лице.

– Неужели он еще не готов? – шептала она. – Он может копаться до света. Пойдите и поторопите его! Вдруг явится де Жеоль? Идите, поторопите его!

Такая спешка была, конечно, ни к чему: нельзя было и предполагать, чтобы барон приехал в такой час; но, сообразив, что нервы маркизы наконец не выдержали, я, осторожно ступая, двинулся к двери. Откинув задвижку, я постарался как можно тише притворить дверь за собой. Холодный предрассветный ветер с мелким снегом ударил мне в лицо. Дрожь пробежала по мне. На востоке чуть брезжил рассвет, кругом же все тонуло во мраке. Но было гораздо раньше, чем утверждала маркиза!

Стараясь не думать о ней, я, поеживаясь от холода, направился к воротам конюшни – низенькой лачуги, стоявшей рядом с домом среди целого моря грязи. Она была заперта, но в ее окне, выходившем на противоположную от дома сторону, светился тусклый огонек, указывавший на присутствие Жюля. Я отворил кое-как дверь и окликнул его. Он не отвечал, и я побрел на свет мимо грязных, несчастных лошадей. Наконец я добрался и до наших, стоявших в самом конце конюшни. Около них на крюке висел фонарь.

Не видя кучера, я остановился, отыскивая его глазами. Вдруг что-то черное хлестнуло меня прямо в лицо. Я ничего не видел и тщетно старался освободиться от наброшенного на меня плаща.

Кто-то железными тисками схватил меня за руки и прижал их к туловищу. Потрясенный неожиданным нападением, я хотел закричать, но тяжелый плащ душил меня. Наконец, после отчаянной борьбы мне удалось испустить приглушенный крик. Но еще чьи-то руки – не те, что схватили меня, плотно заткнули мне рот. Я чувствовал, как эти руки быстро обшарили меня. Так как я продолжал оказывать сопротивление, человек, державший меня, сделал мне подножку, и мы вместе упали на пол.

Несмотря на то, что я упал на какую-то подстилку, ушибся я порядочно. Плащ угрожал совершенно задушить меня, и несколько минут я лежал без движения. Воспользовавшись моим полуобморочным состоянием, негодяи крепко связали мне руки и ноги. Потом меня перенесли в сторону и бросили на что-то мягкое, очевидно на сено. Затем его стали набрасывать на меня, охапку за охапкой. Я делал отчаянные попытки закричать, но обернутый два или три раза вокруг моей головы плащ заглушал всякий звук.

VI. ЖАЛКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Я не боролся более. От усилий, которые я делал, чтобы вырваться, а потом, чтобы закричать, кровь прилила мне к голове.

Совершенно истощенный физически, я лежал неподвижно, стараясь захватить легкими как можно больше воздуха. Сердце билось так, что казалось, сейчас разорвется. Я легко мог задохнуться и сознавал это, а страх перед такой участью невольно заставлял меня напрягать все силы, делать все возможное, чтобы получить хоть немного воздуха.

Я горел, как в огне, и весь обливался потом. С величайшим трудом мне удалось повернуться набок, и дышать стало свободнее. Но все же положение мое было ужасно. Я был совершенно беспомощен. К тому же, с облегчением одних страданий начались другие: веревки, которыми я был связан, стали впиваться в тело, а рукоятка шпаги немилосердно давила мне в бок. Плечи и спина нестерпимо ныли. Я чувствовал себя обреченным на медленную смерть, тогда, как один крик, один только крик (если б я мог это сделать), избавил бы меня от этого ужаса.

Мысль эта сводила меня с ума. Вдруг мне послышался какой-то слабый шум, будто кто-то тихо шел по конюшне. Потеряв всякое самообладание, я опять стал биться, глухо стеная. Но этот порыв только ухудшил мое положение. Никто не услышал меня, или, быть может, это была слуховая галлюцинация от сильного прилива крови к голове. Я опять впал в отчаяние, граничащее с обмороком, неспособный ни думать, ни составлять какой-нибудь план спасения.

Лежал я так довольно долго, пока явный, но глухой шум не привел меня в чувство. Вдруг я ощутил резкую боль в ноге и вскрикнул. Хотя плащ и набросанное на меня сено приглушали звуки, мне показалось, что я тоже услыхал чей-то крик. Потом опять водворилось безмолвие.

Я уже подумал, что все это – и боль, и крик, почудились мне в забытьи. Но нет: сено надо мной зашевелилось, тяжесть его на мне стала уменьшаться, я услышал голоса, и понял, что спасен. Через минуту блеснул слабый свет, меня схватили, и среди шума и криков куда-то потащили. Плащ был сорван с моей головы: кругом меня стояло с полдюжины людей, уставившихся на меня изумленными глазами.

– Боже мой! Да это тот самый барин, что должен был уехать сегодня утром! – закричала какая-то женщина, всплескивая руками.

То была хозяйка гостиницы.

В горле у меня пересохло, губы распухли, но, собрав силы, я попросил, чтобы меня скорее развязали. Испуская возгласы изумления, хозяйка принялась за дело. Тело мое онемело настолько, что я не мог двигаться, и меня подняли на руки и понесли к дверям конюшни. Здесь меня посадили на стул и дали глоток воды. Вода и свежий воздух восстановили мои силы, и я мог подняться на ноги. Меня, конечно, засыпали вопросами, но голова у меня шла кругом, и еще долго я не мог окончательно прийти в себя.

В окружавшей меня толпе явилось какое-то новое лицо, видимо, очень важное. Растолкав крестьян и конюхов, этот человек подошел ко мне и спросил:

– Что тут такое? Как вы попали в конюшню?

За меня отвечала хозяйка гостиницы. Она сказала, что один из работников, желая взять сена, вилами проколол мне ногу и, таким образом, я был найден.

– Но кто вы такой? – повелительно спросил вновь прибывший.

Он был высок, сухощав и с неприятным выражением лица и подозрительных глаз.

– Я виконт де Со, – отвечал я.

– Э! – односложно отозвался он. – Каким же образом вы попали в конюшню?

– Я сделался жертвой грабежа, – пробормотал я.

– Грабежа? – переспросил он с усмешкой. – В нашей общине нет грабителей, сударь!

– И тем не менее, меня ограбили, – повторил я.

Вместо ответа он вдруг запустил без церемоний руку в мои карманы и вынул оттуда кошелек. Он высоко поднял его, чтобы все могли его видеть.

– Ограбили? – насмешливо сказал он. – Не думаю!

Я с удивлением узнал свой кошелек. Потом, механически опустив свою руку в карман, я вынул оттуда одну вещь за другой. Он был прав – грабежа не было. Табакерка, платок, часы, нож, маленькое зеркало, записная книжка – все это было цело.

– Теперь я припоминаю, – неожиданно вмешалась хозяйка. – В доме осталась еще пара седельных мешков, которые должны принадлежать этому господину.

– Да, это мои мешки, – вскричал я. – А где же дамы, которые были со мной?

– Они уехали часа три тому назад, – отвечала хозяйка, с изумлением глядя на меня. – Я готова была поклясться, что и вы уехали вместе с ними. Но едва рассветало, было еще темно, и я, вероятно, ошиблась.

Я вспомнил все, что произошло, и страшная мысль, словно кинжал ударила меня в сердце. Я быстро сунул руку во внутренний карман и вывернул его: он был пуст! Командировка, служившая мне охраной, исчезла!

Я испустил вопль ярости и окинул всех диким взглядом.

– В чем дело? – спросил сухощавый, встречаясь со мной глазами.

– Мои бумаги исчезли! – кричал я, скрежеща зубами.

Мне теперь все стало ясно. У меня украли мои бумаги!

– В самом деле? – недоверчиво сказал он. – Это надо еще доказать.

Я снова вывернул карман.

– Я вижу, что их здесь нет, – в том же тоне отвечал он. – Но ведь вопрос в том, были ли они вообще здесь?

– Говорят же вам, что их у меня украли! – в бешенстве закричал я.

– А я говорю, что это надо еще доказать, – твердил он свое. – Пока вы этого не докажете, я не выпущу вас отсюда. Вот и все.

– Кто вы такой? – с негодованием заговорил я. – Позвольте узнать по какому праву вы спрашиваете у меня бумаги?

– Я председатель здешнего комитета.

– Стало быть, вы предполагаете, что я сам связал себе руки и сам старался задушить себя под этим сеном? И это я сделал нарочно, по вашему мнению, чтобы проскочить через вашу жалкую деревушку?

– Я ничего не предполагаю, – холодно ответил он. – Но здесь пролегает дорога в Турин, где, как говорят, граф д'Артуа собирает недовольных, и дорога в Ним, где красной кокардой прикрываются разные бездельники. Без бумаг здесь никто не может пройти.

– Что же намерены делать со мной? – спросил я, видя, что окружавшее нас мужичье считает его, по крайней мере, Соломоном.

– Я задержу вас, пока вы не достанете бумаг.

– Но это не так-то легко сделать. Кто может меня тут знать?

Он пожал плечами.

– Вы не сможете уехать отсюда без бумаг. Вот и все, – упрямо повторил он.

Напрасно я старался растолковать ему все, что случилось. Напрасно я уверял, что знаю, кто украл мои бумаги. Последнее заявление только ухудшило дело.

– Вот как! – ехидно заметил он. – Кто же это такой?

– Мошенник Фроман! Фроман из Нима!

– Его нет в нашей округе.

– Я видел его вчера сам!

– Это осложняет положение, – заметил председатель комитета, – и теперь-то мы уж ни в коем случае не можем отпустить вас.

Мороз пробежал по моей коже, и я направился в грязную гостиницу. Усевшись у очага, чтобы обдумать свое положение, я обнаружил, что меня караулят два парня. Не говоря ни слова, я вышел вновь во двор и стал с отчаянием глядеть на дорогу – тотчас же подле меня, словно по волшебству, выросли двое других. Словом, куда бы я ни повернулся, сейчас же около меня кто-нибудь оказывался. Сделай я лишних пару шагов, я моментально был бы схвачен и грубо водворен на место.

Все это накаляло мое раздражение. Временами мне казалось, что я схожу с ума. Высмеянный маркизой де Сент-Алэ и ограбленный Фроманом, который, вероятно, занял мое место и катил теперь спокойно с моей командировкой в кармане, я часами ходил взад и вперед по дороге, испытывая лихорадку от злобы и огорчения и проклиная по очереди неблагодарность маркизы, собственную беспечность, глупость этих мужланов, а больше всего беспомощность, на которую я был осужден.

Прошло еще дня два-три. То подмораживало, то наступала оттепель, дурная погода чередовалась с хорошей, а я все еще был арестантом в этой жалкой деревушке. Грязная гостиница, где я обретался, грязная дорога, шедшая около нее, ряд низеньких хибарок, называемых деревней – все это смертельно надоело мне.

Куда бы я ни пошел, это дурачье следило за каждым моим шагом, словно это доставляло им громадное удовольствие.

Свою лошадь я оставил в Мило, где хозяин вызвался доставить ее через два дня в Ганж. Я ждал ее ежеминутно, и вся моя надежда заключалась в том, что проводник лошади удостоверит мою личность – ведь в Мило человек пятьдесят видели мою командировку или, по крайней мере, слышали, как ее читали. Но лошади, как нарочно, не было и не было. Не было и никого из Мило.

Я начинал падать духом. Снестись с Кагором было весьма затруднительно, а в Ним, где могли удостоверить мою личность, меня не отпустит этот нелепый комитет. Все мои просьбы об этом были напрасны.

– Нет, нет, – отвечал председатель, едва я успел заикнуться об этом. – Скоро, вероятно, появится кто-нибудь, кто может признать вас, а пока запаситесь терпением.

– Господина виконта, конечно, знают многие, – твердила хозяйка гостиницы.

– Конечно, конечно, – вторила ей толпа, с большим удовольствием взирая на меня, как на нечто, составляющее предмет их славы.

Глупая снисходительность приводила меня в бешенство, но что толку было в этом?

– В конце концов, ведь вам здесь очень недурно, – говорил кто-нибудь из членов комитета, пожимая плечами. – Очень, очень недурно.

– Гораздо лучше, чем под сеном, – неизменно подавал реплику человек, проколовший мне ногу вилами.

За этой шуткой обычно следовал взрыв смеха и новое увещание «запастись терпением». После этого комитет откланивался. Иногда, впрочем, беседы в кухне принимали более серьезный оборот. Сначала один, потом другой начинали припоминать рассказы, в которых кровь лилась рекой и совершались всякие ужасы, а мужчины и женщины в горе мужественно встречали самое худшее, что только могли придумать короли.

– И после этого вы думаете, что нам нет ни до чего дела? – обыкновенно спрашивал меня рассказчик с разгоревшимися глазами. – Неужели вы думаете, что теперь, когда после стольких лет власть в наших руках, а наши мучители бегут, неужели вы думаете, что мы будем спокойно смотреть, как они опять примутся за то же? Где теперь все эти епископы и военачальники? Где земли, которые они украли у нас? Где десятины, которые они кровавыми наказаниями брали с нас? Все это отнято у них! И после этого вы думаете, что на нас опять наложат прежнее иго? Нет, этого не будет!

– Но никто об этом и не говорит, – мягко возражал я.

– Именно в этом-то и весь вопрос, – следовал сердитый ответ. – Об этом только и мечтают в Ниме, в Монтобане, в Авиньоне и в Арле. Мы, жители гор, часто видим, как тучи собираются на равнине, и нас не проведешь.

Я слушал и диву давался, что одно и то же слово в устах разных людей имеет совершенно разное значение, и что мирный рабочий с севера становится кровожадным бунтовщиком на юге.

Пригвожденный к этому проклятому месту, я не находил ничего успокоительного.

Прошло уже около двух недель. Хозяйка гостиницы была чрезвычайно довольна моим пребыванием: я платил хорошо, а проезжающих было мало. Я сделался предметом гордости всего комитета, как наглядное доказательство его могущества и важного значения их деревушки.

Нелепость моего положения делалась невыносимой, и я, во что бы то ни стало, решил бежать. Меня удерживало только соображение, что у меня нет лошади и, что в Ганже я наверное буду задержан. Но, не будучи в силах оставаться в этом положении, взвесив все шансы, я решил бежать как-нибудь вечером, после захода солнца и направиться прямо в Мило. Комитет, очевидно, бросится догонять меня в Ним, куда я, как им известно, ехал. Если же часть их и направится по дороге в Мило, то у меня есть шанс спастись от них в темноте.

Я рассчитывал достичь Мило к рассвету и добыть там лошадь, запастись удостоверением, с которым можно было бы проехать в Ним по другой дороге.

Этот план казался исполнимым, и в этот же вечер судьба оказалась ко мне благосклонна. Человек, стороживший меня, опрокинул себе на ноги котел с кипятком и, забыв обо мне, выскочил вон, со стонами направившись к себе домой. Через несколько минут хозяйку позвали к соседке, и я остался один.

Я знал, что нельзя терять времени. Поэтому я быстро надел свой плащ, взял с полки, где они были заранее положены, свои пистолеты, сунул в карман кусок хлеба и незаметно вышел через заднюю дверь. Здесь была собачья конура, но собака узнала меня, завиляв только хвостом. Прижимаясь к стене дома, я через минуты две вышел к дороге в Мило.

Ночь уже спустилась на землю, но темнота не была особенно сильна. Пристально глядя на дорогу, я двинулся вперед, с беспокойством вслушиваясь, нет ли за мной погони. Я был весь во власти этого беспокойства. Потом, когда скрылся позади последний мигающий огонек деревни, а впереди была лишь ночь и глубокое безмолвие гор, меня охватило чувство одиночества и тоски. Дениза была в Ниме, а я шел от нее в противоположную сторону.

Мучаемый этой мыслью, я лихорадочно спешил вперед и прошел, вероятно, с милю, как вдруг послышался стук копыт о камни. Звук шел спереди. Я отошел на край дороги и притаился, чтобы пропустить всадников. Мне казалось, что я различаю стук подков трех лошадей, но когда всадники приблизились, я увидал только два темных человеческих силуэта.

Желая рассмотреть их получше, я, вероятно, слишком выступил вперед. Во всяком случае, я не принял в расчет лошадей. Одна из них, проходя совсем близко от меня, испугалась и кинулась в сторону так, что всадник едва не вылетел из седла. Быстро оправившись, он направил лошадь прямо на меня. Я не знал, что мне предприняты двигаться было нельзя, ибо это означало выдать свое присутствие, но и оставаться тут было нельзя, ибо через минуту всадник неминуемо заметит мою фигуру. А он уже заметил меня.

– Эй! Кто здесь? – закричал он. – Говорите, иначе…

Но я уже схватил за узду его лошадь. Сердце мое забилось так, словно хотело выпрыгнуть.

– Барон де Жеоль! – воскликнул я.

– Назад! – закричал он, очевидно, не узнавая меня по голосу. – Кто тут?

– Я, виконт де Со, – весело отвечал я.

– Вот как! А я думал, что вы уже в Ниме! – воскликнул он с величайшим изумлением. – Ведь прошло уже десять дней! Ваша лошадь с нами.

– Моя лошадь, неужели?

– Да, ваш приятель ведет ее из Мило. Но где же вы были все эти дни? – продолжал он подозрительно.

– Я потерял мой паспорт, или, вернее, у меня его украл Фроман.

Барон де Жеоль присвистнул.

– И в Вилльроге меня арестовали, – продолжал я. – С тех пор я и оставался здесь.

– А, – сухо промолвил он. – Вот что значит ездить в дурной компании. А теперь вы, должно быть…

– Бегу, – перебил я его. – Но вы… Я полагал, что вы проехали уже давным-давно…

– Меня задержали. Советую вам сесть на лошадь и ехать вместе со мной.

– С величайшим удовольствием, – радостно отвечал я. – Вы будете любезны удостоверить, кто я?

– Я? Конечно, нет, – отвечал он. – Я вас не знаю. Мне известно лишь то, что вы сами сообщили о себе.

Сердце у меня оборвалось, и некоторое время я молча смотрел в темноту перед собой. Вдруг раздался чей-то голос:

– Не бойтесь, господин виконт, я поручусь за вас.

Я вздрогнул.

– Кто это говорит?

– Это я, Бютон, – послышался ответ. – Я веду вашу лошадь.

Это был действительно член нашего комитета, капитан Бютон. Этот эпизод положил конец моим затруднениям. Когда мы через десять минут вернулись в деревушку, комитет, напуганный полномочиями Бютона, сразу сдался его заверениям и не чинил никаких препятствий к моему отъезду.

Спустя двенадцать часов наш весьма странный тройственный союз проехал уже через Сюмен. Ночевали мы уже в Сове и, оставив позади себя горную область с ее холодом и снегом, стали спускаться по залитому солнцем западному склону долины Роны. Целый день мы ехали среди полей, лугов и оливковых рощ, в насыщенном ароматами весны воздухе. Белая пыль дороги и белые скалы по сторонам ее свидетельствовали, что мы уже находимся на юге. Еще до захода солнца вдали показался Ним, и мы ознаменовали окончание нашего путешествия громкими криками.