Текст книги "Лишь твой силуэт (СИ)"

Автор книги: Стефания Крист Эшли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Я многое видел за свою недолгую жизнь: видел мир, видел его краски, видел лица людей, но не видел самого главного – любви. А теперь мир для меня погрузился во мрак, и хоть открывай глаза, хоть нет – всё та же тьма. Однако я могу чувствовать, и я чувствую твоё тепло… Я вижу лишь твой силуэт…

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Эпилог

notes

Пролог

Еще в раннем детстве мне пророчили стать спортсменом.

Я был борцом с рождения. Мама рассказывала, что в первые месяцы моей жизни со мной было хлопот невпроворот. Я капризничал, любил попинать ее ногами и подергать за темные волосы. Тогда она и сказала, что я, возможно, в будущем стану футболистом. Она ошиблась насчет профессии, но в спорт я действительно пошел.

Когда мне исполнилось шесть лет, отец подарил мне хоккейные коньки и шайбу с клюшкой, и с тех пор я начал увлекаться хоккеем. Признаюсь, игра меня затягивала, и порой я даже отключался от внешнего мира, полностью погружаясь в хоккей. Катание по льду было моей страстью, и я всерьез начал задумываться о будущей профессии спортсмена.

В двенадцать лет я пошел на секцию и играл уже в команде. В первые же месяцы меня сделали капитаном. Мы ездили на соревнования и завоевывали награды – всё как у всех. Шли к вершине.

В то же время в нашей семье произошел раскол: отец ушел к другой женщине. Моя мама, Линда, тяжело переживала разрыв с ним и, чтобы затушить боль разбитого сердца, начала давать частные уроки по игре на фортепиано. Раньше она работа в школе учителем музыки, но, когда познакомилась с моим отцом, ушла с работы и посвятила себя семье, а сейчас вновь вернулась к старому образу жизни.

Она так глубоко ушла в работу, что забыла себя, а о детях и говорить нечего. За мной присматривала старшая сестра – Клэр, она же водила меня на занятия по хоккею и занималась всем тем, чем обычно занимались матери детей моего возраста: одевала, помогала с уроками, вела переговоры с родителями мальчишек, с которыми я дрался. В ту пору ей было всего лишь восемнадцать, но, должен признать, она умело со всем справлялась.

Сейчас же мне восемнадцать, но я даже самостоятельно приготовить себе поесть не могу, не то чтобы стать кому-то отцом. Не подумайте: руки-ноги у меня на месте, просто…

Я слепой.

Да. Всё просто.

Скорее всего, вы удивитесь: как такое возможно, ведь я хоккеист? Нет, я не был слеп с рождения, и это никакое не чудо под названием «Инвалид, не смотря на свою слепоту, играет в хоккей». Я расскажу вам, в чем дело, но для начала сделаю то, что забыл в самом начале: представлюсь. Меня зовут Эдан Хоулмз. Здравствуйте.

Итак, вы хотели знать, что случилось, тогда слушайте…

Это был один из тех дней, когда не ждешь ничего плохого. Моя команда – «Ночные ястребы» – вышла в финал в молодежном хоккейном турнире. Всё шло своим чередом: я, как капитан, настроил парней на победу, и мы с тренером еще раз обговорили план наших действий на льду. Я не мог подкачать, ведь с трибун за мной будут наблюдать сестра с мамой, которая два года назад вновь начала активно участвовать в моей жизни.

Выхожу на лед, чувствую уверенность и легкий азарт, от которого нервная дрожь пробегается по телу, и адреналин захватывает с головой. Слышу сигнал, оповещающий, что игра началась, и делаю ход первым, выбивая шайбу прямо из-под носа капитана соперников.

Игра идет плавно, но, конечно же, не обошлось и без парочки замечаний от судьи. Мы настойчиво шли к победе, и вот уже оставались считанные минуты до конца игры, а счет неравный: 21:20 в нашу пользу. И хотелось забить еще один гол для полной уверенности, что матч не повторится, и мы выиграем.

Не помню, как это произошло – всё случилось очень быстро. Я катил шайбу к воротам, не замечая никого вокруг, как вдруг на меня налетел игрок параллельной команды. Сила столкновения была столь велика, что меня относит на два метра назад, и я бьюсь головой об лед. Слышу, как шлем раскалывается на затылке, и чувствую острую боль, словно молния, пронзившую мозг. Глазами незамедлительно завладевает тьма, и я проваливаюсь в какую-то бездну, находящуюся между сном и реальностью.

Что дальше происходило мне неизвестно – теряю сознание. Прихожу в себя лишь спустя три дня. Как выяснилось – я был в коме всё это время. У меня серьезное сотрясение головного мозга, но врачи убедили маму с сестрой, что со мной всё хорошо... Пока я не открыл глаза. И не увидел ничего, кроме темноты.

Моя внезапная слепота поразила даже медиков. Меня тут же отправили в Медицинский научно-исследовательский офтальмологический центр нашего города, где сказали, что нужна срочная операция, пока не будет поздно. Линда и Клэр согласились, а я лишь молча повиновался, поскольку голос после сотрясения тоже пропал. Слава богу, на время.

Мне сделали операцию, но зрение не вернулось. Все мои мечты стать профессиональным хоккеистом развеялись в одночасье, и я ушел в себя. Стал ненавидеть свою жизнь, окружающих людей. Всё, что когда-то было мне дорого, стало противным и незначительным. Мама с сестрой, конечно же, поддерживали меня, но мне не нужны были их сожаления. Я знал, что они не оставят меня в беде и от этого делалось еще паршивее.

Из жизнерадостного человека я превратился в холодного и отрешенного. Удивительно, как могут мгновенно поменяться люди. Да и, конечно, кому дело до слепого, который ничего не может сделать? У меня нет больше будущего, хотя мама не оставляет надежды найти мне хорошую клинику, в которой меня могли бы вылечить. Но, увы, я продолжаю мириться с новым миром – вечной тьмой.

Прошел год с того момента, как я потерял зрение, и я потихоньку начал адаптироваться. У меня уже лучше получалось распознавать предметы, я умею самостоятельно одеваться и гулять по городу. В общем, я вновь учился жизни.

Всё как в первый раз, словно я заново родился.

Глава первая

Красивая темноволосая девушка стояла у дверей в операционный блок и нервно закусывала губу, обхватив себя руками. Клэр не могла найти себе места, потому что сейчас за стеной делают очередную операцию ее брату, которая пятьдесят на пятьдесят может пройти успешно.

Проходит еще десять минут, прежде чем двери операционной распахиваются, и оттуда выходит врач.

– Доктор, ну как? – спрашивает Клэр, подойдя к мужчине. – Как всё прошло?

Тот снимает очки и потирает глаза.

– Операция прошла без всяких осложнений, – отвечает он, – но толка от нее – ноль. Не хочу вас расстраивать, но, возможно, зрение к мальчику не вернется никогда. Я сделал всё возможное, поглядим, что произойдет.

– Неужели его положение так безнадежно? – шепотом произнесла Клэр.

– Ну, почему же, – отзывается доктор. – Не всё потеряно. Есть вероятность, что Эдан сможет видеть через какое-то время. Есть такое редкое явление, когда пациент неожиданно выздоравливает. Это может быть связано с какими-то счастливыми сюрпризами. Под их воздействием поврежденные органы вдруг начинают работать. Если такое произойдет с мальчиком, то, может быть, зрение вернется к нему.

– Эдан перестал улыбаться, – печально вздыхает Клэр, – его уже ничто не удивляет. Он не общается с друзьями, подолгу сидит у себя в комнате, ничем не занимается. Мы не знаем, как растормошить его.

– Не оставляйте попытки, – поддерживает врач. – Рано или поздно он придет в себя. А сейчас, извините, мне нужно иди.

– Да, конечно, – кивает девушка и пропускает мужчину назад.

***

Я провел два дня в той чертовой больнице, и абсолютно ничего не изменилось. Если только появилась боль в глазах после операции, но зрение ко мне так и не вернулось. И скажите, зачем тогда было туда ездить, если это бессмысленно? А, пофиг. Всё равно времени теперь хоть отбавляй.

– Эдан, – услышал я голос Клэр, – тебе ничего не надо? Мы проезжаем торговый центр.

– Нет, – бесстрастно ответил я.

Естественно, я врал. Я уже давно хотел обзавестись новыми кроссовками, и тут предоставлялась такая возможность не тащиться пешком от дома, однако, лишь от одной мысли, что на меня будут глазеть как на изгоя, становилось не по себе. Нет, безусловно, я уже привык к своей слепоте, но показываться на людях с больничной повязкой на глазах я что-то не горел желанием.

Сегодня меня выписали, и сестра наконец-таки забрала меня из зловонной клиники. Жду не дождусь, когда окажусь дома, где знаю каждый его миллиметр.

Автомобиль Клэр притормаживает перед воротами. Я выхожу из салона и спокойно иду к дверям, по памяти восстанавливая внешний вид сада. Год спустя здесь ничего не изменилось, поэтому мне без труда удается пройтись по каменной дорожке и зайти в дом.

На пороге нас встречает мама. Целую ее и, разувшись, спешу скрыться в своей комнате, пообещав выйти к обеду. Но это, думаю я, как настроение пожелает.

***

Обедать я так и не пошел. Собирался, собирался – и не вышел. Мне до сих пор было больно оттого, что свое свободное время они практически все тратят на меня. Мама еще не такая старая – может найти себе мужчину, а Клэр уже давно пора играть свадьбу, но они уделяют внимание исключительно мне. Как будто я и вправду калека, ей-богу!

Падаю на кровать и думаю чем заняться. В прошлом любил читать, но так как глаз у меня теперь нет, моим единственным увлечением можно считать музыку. Повязка надоедает. Разматываю ее и на ощупь нахожу наушники с плеером.

Клэр о чем-то переговаривается с Линдой на кухне – отчетливо слышу это через наглухо закрытую дверь. Единственный плюс моего плачевного положения: после потери зрения обострились другие органы чувств. Я в настоящее время слышу почти как собака, но даже это не может заменить мне видимость. Я ведь человек, а не животное.

Я устал. Устал от этой годовой темноты. Моё сердце вновь желает почувствовать окружающий мир. Я снова хочу кататься на коньках. Порой представляю, что выхожу на лед, и ноги начинают поддергиваться от жажды почувствовать, как лезвия коньков разрезают студеную гладь.

У меня не было привычки подслушивать, потому я надел наушники и погрузился в мир рока. Музыка помогала мне не сойти с ума от одиночества. Хоть что-то.

Спустя час просыпаюсь оттого, что кто-то как будто толкнул меня. Наверное, слишком устал, вот и уснул. Выключив плеер, я поднялся с постели и вышел в гостиную. В доме стояла тишина. Даже будучи слепым, понял, что никого нет.

У окна стоял белый рояль. Я знал это, потому что всегда обходил эту часть зала с осторожностью, боясь зацепиться. Мама занималась на нем с учениками, которые приходили к ней на дом. Мне всегда не было никакого дела до этого рояля, но сейчас, оставшись один на один с самим собой, я внезапно ощутил невообразимую тягу к музыкальному инструменту.

Постояв немного в нерешительности, я сел за фортепиано и, открыв крышку, провел пальцами по клавишам, слегка надавив, отчего музыкальный инструмент издал приглушенную высокую ноту. Будоражащий холодок пробежался по позвоночнику, и я, собравшись с мыслями, начал играть незатейливую мелодию.

Пальцы легко попадали в нужные ноты, словно уже были натренированы. Пусть я не видел клавиш, зато руки всё помнили. Они помнили, как я несколько месяцев назад от скуки стал учиться игре на пианино. Тогда мне казалось, что это спасет меня, ведь играть у меня действительно получалось, но спустя кое-какое количество времени ко мне пришло осознание, что я медленно, но верно погружаюсь в отчаянье, и я бросил играть.

А сейчас открылось какое-то второе дыхание, желание, и я вдруг понял, что игра на рояле не губила меня, она давала возможность раскрыться и выплеснуть в музыку всё то, что накопилось. Она помогала мне донести до других мои чувства и мысли, пускай даже, если они утонут в тишине этой комнаты.

Теперь я понимал, за что мама так любит классику и ненавидит рок, поп и всё остальное. Ведь классика создана для души, а всё то, что слушает сейчас молодежь – для головы.

Грустная мелодия селила внутри меланхолию, однако я не отвлекался от игры. Прикрыв глаза, уверенно нажимал клавиши, определяя их на ощупь, погружаясь в мир удивительно чувственной музыки. Душа расцветала под аккорды, и я пожалел, что не начал играть раньше. Наверное, это единственное моё после хоккея увлечение, которому я отдаю всего себя, отключаясь от внешнего мира.

Мелодия захлестнула меня с головой, и я принялся покачиваться, как делают это музыканты, у которых играть музыку – всё равно что жить. Пальцы бегали по нотам – я исполнял завершающую партию, – а мысли были уже за пределами комнаты…

– Ты играешь волшебно, – неожиданно раздался приглушенный голос за спиной.

Пальцы запнулись и проехались по клавишам, заставив инструмент страдать от громких диссонансных нот. Я замираю, не смея оглянуться. Голос, что прервал меня, не принадлежал маме или Клэр, это был голос какой-то молодой девушки, возможно, даже моего возраста.

– Ой! – восклицает незнакомка, поскольку я молчал. – Я, должно быть, помешала тебе? Извини, извини, я не хотела… А сыграй еще что-нибудь!

Я слышу, как она подходит ближе, останавливаясь по правую сторону, и резко отворачиваюсь, скрывая глаза ладонью.

– Кто ты такая? – чопорно спрашиваю я. – И что ты здесь делаешь?

– Меня зовут Шерон, – представляется девушка. – Я пришла к Линде Хоумлз. Ты тоже у нее занимаешься? Еще раз прости, что прервала: дверь была открыта, и я вошла, а потом услышала твою игру и…

– Тебе не говорили, что входить без разрешения – это невежливо и некрасиво?

Шерон смущается, поджимает губы.

– Но я же не специально…

– Впредь больше не делай так, – говорю я и начинаю подниматься со стула, но тут натыкаюсь на край рояля и едва не падаю.

– Ты в порядке? – взволнованно спрашивает Шерон, склонившись ко мне. – Не ударился?

Я отталкиваю ее в сторону, стараясь всеми способами не подпускать девушку к себе.

– Да что с тобой? – хмурится девушка. – Тебе очень больно? Чем мне тебе помочь?

– Просто уйти! – сквозь плотно сжатые зубы произношу я, потирая больное колено. – И не подходи ко мне!

Делаю неудачный жест рукой и задеваю стопку листов с нотами, лежавшую на крышке рояля. Чёрт возьми, я растерял полный контроль над собой и всё из-за этой Шерон!

– Ну вот, всё рассыпал! – у меня кровь леденеет в жилах, так как ее голос раздается очень близко. – Ты что не видишь, куда идешь?

Слова Шерон не доходят до меня, я могу лишь следовать одному инстинкту: не позволить девушке узнать о своей слепоте. Предчувствуя, что она собирается собирать бумагу, раскинутую на полу, быстро опускаюсь на колени и отбрасываю ее руку.

– Я сам!

– Дай мне помочь!

– Сказал же: я сам справлюсь! Уйди!

Как раз в этот момент я совершаю третью и роковую ошибку: разворачиваюсь к ней почти лицом, пытаясь перехватить руки. Шерон перестает сопротивляться, замирает.

«Догадалась», – понимаю я.

– Прости, – шепчет она виновато, – я не знала, что ты…

Ее слова выводят меня из себя. Вот почему я ненавижу знакомиться с новыми людьми – все реагируют одинаково.

– Слепой? Инвалид? – подсказываю я едко. – Довольна? А теперь убирайся из этого дома и чтобы больше здесь не появлялась!

Девушка всхлипывает, но мне наплевать на ее слезы. Я слишком зол и растерян, чтобы обратить внимание на то, что только что обидел ни в чем неповинную девушку. Быстро поднимаюсь с колен и выбегаю из гостиной.

– Эдан? – зовет меня мать с порога, но я не обращаю на нее внимания, пролетаю мимо и скрываюсь в своей комнате.

Однако даже в родных четырех стенах мне нет покоя – слышу, как Линда начинает успокаивать гостью, ревущую на полу нашего дома. Будь проклят этот острый слух!

На душе становится так паршиво, что мне хочется сломать что-нибудь, чтобы выпустить пар, но вместо этого привожу мысли в порядок и иду в душ. Там холодно и пусто. Как раз это мне и надо.

Глава вторая

Я просидел в ванной комнате, наверное, целый день. Залез в душевую кабинку и курил сигарету за сигаретой – противная зависимость, к которой я пристрастился после потери зрения, но, тем не менее, расслабляющая. Мама с сестрой наставительно советовали мне завязать с курением, поскольку я могу заработать еще одну беду – рак легких, однако я не шел ни на какие переговоры. Вон сколько курильщиков живут с десятилетнем стажем и им всё нипочем, так что, думаю, в первый год ничего страшного со мной не произойдет.

Эх, видел бы меня сейчас мой тренер по хоккею. Он бы схватился за голову из-за того, кем я стал: убитым человеком, которого сломала какая-то там слепота. И как это я еще в запой не пошел? Видать, сила духа еще жива в загубленном теле.

Итак, сижу, курю, выпуская вверх дымчатые кольца, и ни о чем не думаю. Ну, разве что представляю узор на керамической плитке, какой уложены стены ванной. Уже позабыл и девушку, что вероятно ушла домой, а быть может и нет… Я полностью потерял счет времени.

О том, что я сидел в полной темноте, позабыв включить свет, я даже не догадывался, покуда не пришла Клэр и не отчитала меня за мою слабость перед трудностями. Люблю свою сестру и всегда прислушиваюсь к ее мнению, и в этот раз ей уступаю: позволяю ей вытащить меня из душа и уложить в постель.

А я и вправду просидел в ванной почти весь божий день. Тело занемело от сырого холода, и я, не раздеваясь, быстро проваливаюсь в сон.

***

Пробуждение было неохотным. Подушка, напрочь впитавшая запах сигарет, раздражала носовую полость, не дала нормально выспаться. Так всегда происходило: вчера я еще выкуривал пачку за пачкой, а сегодня меня уже воротило от запаха сигарет.

Выбравшись из кровати, я, чуть покачиваясь, пошел прямиком в ванную. Холодный душ придаст мне бодрость и смоет с тела удушающий аромат табака. На дне ванной остались мои докуренные сигареты; чувствую их босыми ногами, когда забираюсь в кабинку. Открываю воду и смываю бычки в канализационную трубу. А потом еще долго стою под душем, прямо так, в одежде.

Боже мой, кто бы знал, что со мной сейчас твориться. А, ровным счетом, ничего. Опять не ощущаю эту искру жизни, за которую можно ухватиться в этом море бездны. Сколько раз я видел по телевизору слепых людей, которые заново учились жить, но даже представить не смел, что это будет так непросто. Помниться, мне хотелось влезть в их шкуру и испытать всё на себе, понять, претворяются они или нет, однако теперь я был готов на всё, лишь бы только видеть. Пусть даже смутно. А-то всё темнота да темнота.

***

– Эдан, – раздался нерешительный голос Линды, – к тебе тут пришли.

Я лежал в кровати и курил сигарету, думая о чем-то своем. Погруженный в себя, не сразу услышал, что к нам пришли гости.

Вскидываю брови и сажусь, сложив ноги по-турецки.

– Кто?

– Лучше затуши сигарету, – вместо ответа велит мать, – и проветри комнату, дышать просто нечем.

Она уходит, а я продолжаю сидеть на кровати, гадая, кому это я понадобился с утра пораньше. Звякает колокольчик, висящий над дверью в мою комнату, оповещающий, что кто-то заходит. Сквозь наполняющий спальню сигаретный дым отчетливо чувствую аромат парфюма. Смутно знакомый. И прекрасный.

– Привет, – раздается застенчивый голос, который я моментально узнаю: Шерон.

– Что ты здесь делаешь? – резко произношу я, сжимая пальцами сигарету настолько сильно, что тлеющая стружка сыпется на кожу и слегка обжигает.

– Я пришла извиниться! – выдает на одном дыхание девушка. – Прости, я приняла тебя за одного из учеников Линды, я не знала, что ты ее сын. Она мне вчера всё объяснила, поэтому сегодня я пришла извиниться и…

– В очередной раз поглядеть на слепого, – перебиваю ее я. – Разве я тебя не предупреждал, чтобы ты больше не появлялась в этом доме?

– Я знаю, о чем ты думаешь, но я хочу сказать, что не считаю тебя инвалидом! Мне жаль, что с тобой это случилось…

Ненавижу!.. Ненавижу, когда меня жалеют! Сразу вспоминается, что теперь я не такой как все, а отнесен к особой группе людей – к тем, которые бессильны.

– Лучше помолчи, – предупреждаю я, поднимаясь на ноги и туша сигарету в пепельнице. – Я не нуждаюсь в твоих сопливых нежностях.

– Ты не должен закрываться ото всех, – продолжает наступать Шерон. – Твоя мама с сестрой очень переживают за тебя…

– Какая ты надоедливая! – взрываюсь я. – Тебе никогда не говорили, что после нескольких минут наедине с тобой можно застрелиться?! Господи, да что ты вообще знаешь обо мне, чтобы говорить подобное? Думаешь, всё просто? – я провожу по лицу ладонью и отворачиваюсь к окну. – Уйди, пожалуйста, оставь меня, в конце концов, в покое.

– Прости, – почти беззвучно шепчет девушка, едва сдерживая подступающие слезы. – Я тебя больше не потревожу.

Она пулей вылетает из спальни, громко захлопнув за собой дверь. Стою несколько секунд, не двигаясь, затем дрожащими от волнения пальцами вытаскиваю еще одну сигарету и закуриваю. Легкие сворачиваются от ядовитого смога, и я начинаю кашлять, задыхаясь. Нет, пора заканчивать.

Поспешно открываю форточку и выбрасываю в нее горящую папироску, пуская в душную комнату свежий воздух. Становится немного легче, привожу дыхание в норму и опускаюсь на пол, прислонившись к стене спиной.

Бог мой, да я конченный человек! Взял сейчас и обидел девушку, а еще наорал на нее, сказав кучу всяких глупостей, которые ни в коем случае нельзя было говорить. Она же не виновата в том, что я слеп. А я поступил с ней, как последняя мразь. Права Клэр, я должен держать в узде свои эмоции и мысли, иначе меня снесет, и я уже полностью войду в роль психа, а ведь раньше я был совсем другим… Так что же помешало мне остаться самим собой: я сам или моё подсознание? Скорее всего, второе…

Полностью успокоившись, выхожу из комнаты и уверенно иду по направлению к кухне, откуда до моего слуха доносятся голоса Линды и Шерон. Говор затихает, когда я вхожу в маленькую комнатку.

Не ведая, где сидит девушка, я начинаю говорить, глядя перед собой:

– Шерон, прости меня, если сможешь. Я не осознавал, что говорю. Ты хорошая девушка и я не думаю о тебе ничего плохого. Просто мне сейчас нелегко, вот я и сорвался. Извини.

Даже не закончив, уже чувствую теплую ладонь, которая берет меня за руку, а спустя мгновение слышу нежный голос Шерон со стороны:

– Ничего страшного. Я понимаю, – она делает шаг вперед и тянет меня к столу. – Садись.

В гостиной раздается пиликающий звук домашнего телефона, и Линда покидает нас, чтобы ответить на звонок. Я осторожно присаживаюсь на стул, а Шерон опускается рядом. Она еще держит меня за руку, и я вдруг смущаюсь и осторожно высвобождаю ладонь, убирая ее под стол, на колени.

– Ты, наверное, уже знаешь моё имя, – прерываю я молчание первым, – но я всё-таки представлюсь. Меня зовут Эдан.

– А я тебе уже представлялась, – смеется девушка.

– Да. Шерон, – киваю я. – У тебя очень красивое имя.

– Спасибо, – я буквально слышу, как она улыбается.

Ощущаю странную атмосферу между нами. От девушки будто исходило солнечное тепло, в лучах которого я оттаивал. В ее голосе мелькали нотки застенчивости, и я не мог определить: действительно ли она сейчас смущена или это уникальность ее голоса.

И после нескольких минут наедине с Шерон, я начал осознавать, что мне нравиться разговаривать с ней.

– Хочешь чая? – спрашиваю я, направляясь к плите. – Чайник уже закипел.

– Эдан! – воскликнула Шерон, вскочив из-за стола. – А… давай, я всё за тебя сделаю?

– Ты что это, думаешь, будто я не смогу себе даже чай заварить? – с легким укором интересуюсь я. – Не беспокойся, я уже научился не обжигаться. Вот, гляди.

И я принимаюсь быстро доставать кружки и сыпать в них чай и сахар, не делая ни одной погрешности, а следом заливаю всё кипятком.

– Да, – соглашается Шерон, чем-то гремя под боком, – это у тебя получается намного лучше, чем сбегать от меня.

Губы расплываются в улыбке, когда вспоминаю вчерашний день. Сейчас та сцена кажется мне комичной.

– Я просто не ожидал, что кто-то придет. Еще раз прости, что повел себя как кретин.

– Ничего страшного, уже всё в прошлом, – отозвалась девушка. – Давай лучше чай пить. Я тут бутербродов с вареньем сделала.

Мы садимся за стол и принимаемся за угощение, между глотками перебрасываясь парочками фраз.

– Вкусный чай, – отзывается Шерон, – мой любимый.

– Правда? – вскидываю брови, удивленно смотря в сторону девушки. – Очень странно, поскольку не каждому нравится боярышник.

– А я вот люблю такой чай. Он, во-первых, полезный, а во-вторых, необычный.

– Кстати, давно ты ходишь к маме на занятия? – спрашиваю я, отхлебнув из чашки.

– Где-то неделю, – отвечает Шерон и, немного помолчав, добавляет: – Я не видела тебя раньше. Куда-то уезжал?

– Да. В клинику. Мне делали операцию на глаза.

– И как? – голос звучал нерешительно.

– Как видишь: безрезультатно. Я по-прежнему слепой.

– Эдан, – тихо произносит она, и я догадываюсь, что она хочет задать мне тот самый вопрос, – может быть, это не мое дело, но… как это произошло?

Я не любил говорить о прошлом, но Шерон была одним из таких людей, которые с первых слов располагали к себе, внушали неподдельное доверие, и я тут понял, что хочу поделиться с ней частичкой своей жизни. Она показалась мне хорошей девушкой, не теми напомаженными девицами, что гуляли целыми ночами и распивали пиво, губя свою молодость. И хотя я не мог видеть ее лица, я был уверен, что она красива. Она просто не могла быть некрасивой.

– В прошлом я играл в хоккей, – проговариваю я, крутя в руках кружку. – Я был капитаном «Ночных ястребов», может, ты слышала о таких… Помню, это были последние минуты игры, я хотел забить шайбу в ворота, а потом на меня случайно налетает другой игрок, и я падаю на лед, неудачно ударившись головой. После этого зрение и пропало.

– М-м-м, – протягивает собеседница, переваривая полученную информацию, а после неожиданно задает вопрос: – Это твои награды?

Сперва не понимаю, к чему это было сказано, но тут в голове всплывает воспоминание того, что на кухонных полках хранятся мои кубки.

– Да, – наконец отвечаю я, – некоторые из них.

– Это же великолепно! – восклицает Шерон, очевидно останавливаясь перед полками, так как ее голос звучит уже с другого конца комнаты. – Так много наград… Ты, наверное, был лучшим капитаном!

– Возможно, – усмехаюсь я, остановившись около девушки. – Гляди, – я беру одну из наград и, убедившись, что эта та самая, показываю Шерон, – это мой последний и самый желанный кубок. Он достался мне после той игры, которая поставила крест на моей профессии хоккеиста. Я всё-таки забил очко, перед тем, как меня сбили.

– Эдан, – тихо произносит Шерон, – если тебе больно вспоминать это, то ничего мне не говори. Я не навязываюсь.

– Ну, что ты, – отзываюсь я, возвращая кубок на место, – мне самому нравится тебе всё рассказывать.

Девушка хотела что-то ответить, но появление Линды в кухне заставляет моментально прикусить язык.

– Шерон, – собираясь второпях, проговаривает мать, – извини, но сегодня урока не будет, меня вызвали по делам, нужно срочно ехать. Ты не волнуйся, я помечу этот день в календаре, чтобы потом вернуть тебе деньги.

– Ничего страшного, миссис Хоулмз, – весело отзывается гостья. – Если у вас какие-то важные дела, я не смею вас задерживать.

– Что это за «срочный вызов»? – лукаво интересуюсь я. – Никак, ухажер?

– Тьфу, ты, Эдан, – ворчит Линда, – какой к черту ухажер? Мне уже под пятьдесят! Нет, это другие «срочные дела и вызовы»… Всё, я убежала. Всем пока!

– До свидания, миссис Хоулмз! – нараспев произносит Шерон.

Чувствую, как мама быстро целует меня в щеку и исчезает в дверях. Не был бы я слепым, не позволил ей такой материнской нежности в присутствии девушки, но здесь я просчитался. Брезгливо протираю рукавом рубашки след от поцелуя и закусываю губу, не зная, что сказать Шерон, дабы упростить неловкий для меня момент.

– Я, наверное, тоже пойду, – говорит она. – Спасибо за чай, Эдан. Было вкусно.

– Погоди! – я хватаю ее за руку, удерживая. Шерон дергается от неожиданности, а я заливаюсь краской, воображая, как мой поступок смотрится со стороны, и поспешно отпускаю девушку, нерешительно выдавливая из себя: – Шерон, м-м-м, а может, я с тобой позанимаюсь? Я неплохо играю.

– Правда? – восклицает собеседница. – Тогда я согласна.

Оставляем чай не допитым и направляемся в зал. Шерон садится за рояль, а я опускаюсь рядом на принесенный мною стул. Ее пальчики легонько затрагивают клавиши рояля, и я невольно вздрагиваю, будто ощущаю ее прикосновения на своей коже.

– Что будем играть? – спрашивает она меня.

– Давай начнем с того, что получается у тебя хуже всего.

– Отлично, – соглашается девушка.

Она ставит перед собой ноты и неуверенно начинает наигрывать первые аккорды. Звук выходит тонкий и прерывистый – Шерон не может настроиться на одну волну с нужной музыкой. Я напряженно вслушиваюсь в игру, выискивая прорехи.

– Не получается, – со вздохом произносит Шерон, убирая руки с клавиш. – Никак не могу попасть в темп.

– Расслабься, – говорю я и подсаживаюсь к ней ближе. – Не бойся делать ошибки, я тебя не съем. Играй раскованно. Давай, я тебе покажу?

Шерон послушно уступает место, и я сажусь за фортепиано. Вспоминая по памяти необходимые ноты, я принимаюсь играть нежную мелодию. Получалось хорошо, но в некоторых местах пальцы попадали не на те клавиши.

Исполнив последнюю партию, я медленно убираю руки и выдыхаю, успокаивая внутри себя расшатавшиеся чувства. Всё-таки музыка уникальна, и необыкновеннее всего то, когда эту музыку ты кому-то играешь, и этот кто-то невольно заслушивается ею.

– У тебя красивые пальцы, – внезапно Шерон берет меня за ладонь и нежно дотрагивается до нее, как бы изучая, – гибкие, словно ты был рожден для игры. У тебя талант, Эдан, я в этом уверена. Не оставляй игру, музыка любит тебя.

– Теперь уже не оставлю.

Я перехваливаю хрупкую кисть девушки своей ладонью и кладу ее на клавиши.

– А теперь играй сама. Музыка будет любить и тебя.

Шерон коротко смеется, по-детски, застенчиво, и начинает музицировать сначала, а я продолжаю находиться рядом, сдерживая желание поцеловать ее руки, прикосновения которых навсегда остались на моей коже незримым следом.

Глава третья

Еще никогда прежде суббота не была такой, как сегодня. Это был первый день, которого я ждал с нетерпением. И всё потому, что я ждал ее.

Шерон уже два дня ходила заниматься к Линде. Я мог слышать ее всё это время, быть рядом, когда она играла на фортепиано. Она действовала на меня, как наркотик: один раз поговорив с ней, мне захотелось еще.

С ее появлением в доме что-то изменилось. Изменилась вся обстановка, стала уютнее, что ли. Теперь в воздухе постоянно витал запах боярышника и слышался смех, придавая этим серым комнатам тепло домашнего очага.

Изменился и я.

Когда Шерон уходила, я ловил себя на мысли, что не хочу ее отпускать. Еле сдерживался, чтобы не схватить девушку за руку и шепнуть на ушко: «Пожалуйста, останься».