Текст книги "Непобедимый народ"
Автор книги: Станислав Золотцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Спрашиваю "голову", "батьку" витебского колхоза"Путь к коммунизму": "Почему не переименовались?" "А на что? – говорит. – можа, кады и дойдем..."
В нашей же области почти всебывшие колхозы и совхозы (те, конечно, что не рассыпались в прах, но стали различными АО, "тремя нулями" и агрофирмами) сменили свои прежние, "советско-партийные" названия. Однако вот колхоз "Большевик" оставил себе свой титул, что казался одиозным, устаревшим уже и в брежневские годы. Знаю его председателя, уникально долго – тридцать пять лет! – возглавляющего это хозяйство. Вроде бы от такого "красного зубра" и убеждений соответствующих ждать нужно. Однако вот что не так давно услышал я от этого пожилого агрария: "Знаете, в нынешних бедованиях наших, конечно, все мы добром прежние порядки вспоминаем... Но вот чего страшусь пуще нечистой силы: того, что снова мне "спускать" план будут по мясу и молоку, как будто я сам не знаю, сколько из своих буренок выжму. А еще – как подумаю, что снова райкомовский секретарь или обкомовский инструктор станет меня "накачивать" насчет того, когда сев начинать, когда уборку да что где сеять – так поневоле зубами скрипеть начинаю. Нынче худо, бардак во всем, налоги душат, бывает ну просто в глазах черно, хоть и впрямь ополчение собирай да на Москву иди. Но как вспомню вот это – понимаю: назад, в прежние порядки, никак нам нельзя возвращаться..." "А чего же, – спрашиваю я председателя, – колхоз ваш "Большевиком" остался?" Он пожимает плечами и отвечает: "А это уж, думается, наших внуков дело – переименовывать. Им видней будет, чем нам..."
Написал о разговоре со старым колхозным вожаком – и по закону "свободных ассоциаций" вспомнился мне другой председатель... чего? да много еще над чем председательствует, несмотря на свой почтенный возраст, Сергей Михалков. В марте я оказался на торжестве в честь 85-летия "дяди Степы" в битком забитом Колонном зале. Среди "звезд", поздравлявших Сергея Владимировича, был и новоиспеченный депутат Госдумы Иосиф Кобзон, который, надо отдать ему должное, пел в тот вечер не слабей, чем в свои младые лета. И в качестве подарка юбиляру он стал исполнять известнейшую песню на его слова – Гимн СССР. И что же? в зале не оказалось никого (кроме, кажется, посла одной из закавказских республик), кто не встал – причем без всякого сигнала со сцены – и не начал подпевать Кобзону. Признаться, не без удивления оглядываясь, я видел, как вместе с известными "патриотами" и "державниками" не менее известные "демократы" вокально возносили славу партии Ленина, которая, как следует из текста, "нас к торжеству коммунизма ведет"!
Но именно в те мгновения "гимническо-хорового" экстаза автор этих заметок (сторонник ГКЧП в 1991-м и защитник парламента осенью 1993-го) впервые ощутил предельно ясно: да, мы поем искренне, но в нас поет то прошлое, в которое мы уже не вернемся. Не сможем возвратиться. И не потому, что в одну реку дважды нельзя войти, нет, просто потому, что крестьянину невмочь уже будет снова подчиняться "ц/у" о том, где, когда и что сеять и жать, а моим коллегам по перу (даже хранящим партбилет, как святыню) уже и в страшных снах не представить, что их опять с высоких трибун будут поучать, каким должно быть их творчество...
"Рабская психология"...Вот это, как у нас говорят, в душу верно. Именно в последние годы, вновь живя в родных местах, за голову хватаюсь: где предел долготерпению и покорству масс? Стоп... да, долготерпению, но покорству ли?
Забастовочные пикеты, митинги, демонстрации и даже голодовки на рабочих местах – все это, виденное мной здесь, можно увидеть и во всех российских градах и весях, только масштабом гораздо помогучее; не зря же "Вандеей" клеймили наш край "прогрессисты" в конце 80-х, а в 90-е эмиссары и активисты общественно-политических движений самого широкого спектра продолжают клеймить так же: ну очень туго поддаются псковичи "политизации". А вот такой лавины фольклорных празднеств и фестивалей с участием действительно народных групп из районных глубинок (где и бабульки, и их внучки, и парни, и зрелые мужики пляшут и поют), такого беспрерывного потока литературно-музыкальных вечеров, самодеятельных спектаклей и прочих подобных дел, устраиваемых и в городских ДК, и в сельских клубах, как здесь, я не только нигде не видел – представить себе такого не мог до возвращения сюда. А ведь, признаюсь, лет пять-шесть назад, в разгар сотрясений, мне, "политизированному" московскому литератору, казалось, что все, относящееся к понятию "народная культура", обречено, неминуемо должно рухнуть. Ан нет, все происходит с точностью до наоборот... Неделю назад вернулся из творческого детского лагеря – проводил там мастер-класс – для юных пиитов, приехавших в Пушкиногорье со всей области, а кроме них там же и юные гончары, и других промыслов начинающие мастера. Поверьте, несколько страниц мог бы занять перечислением примет сего "пассионарного взрыва" в духовной жизни провинции. И главное: все это – при мизерном или даже нулевом финансировании. Так уж устроено: если в столице тебе скажут "Нет денег" – ничего не шелохнется, шалаш и то не воздвигнуть; здесь же – ни гроша, но все почему-то и как-то понемногу сдвигается, организуется, "образуется", обрастает роем энтузиастов и помощников – и происходит! "Рабская психология"...
Еще один ее пример: школа в самой что ни на есть глухомани, интернатского типа, дети из дальних деревень при ней живут по пять дней. Загляденье ребята, обихоженные и чистые, как сама эта школа, где уютно и пахнет хлебом, словно в доброй избе. И библиотека с самыми новыми детско-юношескими изданиями и журналами; краеведческий музей, созданный самими школьниками. "Волостная власть помогает, местные хозяйственники", поясняют учителя. И тут же обнаруживается: зарплату педагоги сельские не получают уже семь месяцев! почти весь учебный год... "Как же так? как же вы еще работаете? как вам удается все вот это?" – изумляюсь я. "А как же можно иначе?" – слышу в ответ...
Что тут скажешь: права и мадам Новодворская, и разномастно-оппозиционные лидеры. Рабская психология! Вместо того чтобы бастовать, они детей учат...
Невероятный народ!Всерьез говорю, без всякой иронии: его за многое можно и нужно упрекать, порицать и попросту бранить. Но нет у меня другого народа. Это мой народ, и страна его – моя, а не "эта" страна. Жить в ее глуби, в глубинке, среди такого народа – порой и тяжко, и даже тошно. Но нигде более – невозможно...
Как странно в этом годувесна сомкнулась с летом, переплелись они меж собою. Еще цветет сирень – а яблони отцвели уже давно, и завязи день за днем "брусневеют", перерастают в зеленые плоды, и на ранних сортах яблоки уже не мелкие. И наливаются прозрачные ягоды крыжовника, и горох тучнеет на гряде. Жара!.. А речная вода еще обжигает почти ледяным холодом. Травы же вымахали буйно, джунгли разнотравья уже не дают пройти по саду: пора косить!
Память рук – одна из самых загадочных вещей на свете, ее не объяснишь одним только словом "навык". Сколько раз в городе ни пытался бы вспомнить, как, какими движениями надо точить косу перед косьбой, – ничего не вспоминается. А вот же стоит она, милая, столько уже лет верно служащая, немало уже зазубрин видно на ее стали, и черенок, ручка косы, ее древко, уж, наверное, четвертый либо пятый на ее рабочем веку, – вот она, с вечера "направленная": я отбил и подровнял молотком ее лезвие... На самой зорьке беру ее в руки, втыкаю в почву конец черенка и чуть ниже уровня глаз зажимаю левой ладонью тупую сторону "штыка", то есть самой косы, – эту сторону еще зовут "подошвой", – протираю "штык" пучком сорванной травы, в правую руку зажимается кремневый брусок – "оселок"; я вначале медленно провожу им слегка наискось по лезвию с одной стороны, потом – под меньшим углом – с другой, потом ускоряю эти движения, еще быстрей... Жиг-вжиг! И зазвучали звонкие поцелуи кремня и стали: жиг-вжиг! – точится коса... И тут же из соседней усадьбы заслышалось то же самое "жиг-вжиг!". И с поймы приречной доносятся те же звенящие звуки, и еще в нескольких садах по селу разносятся они и с другого берега слышны, словно бы восходя к небу по точеным лучам раннего солнца. Жиг-вжиг! – голос утренней земли.
...Ни в детстве моем послевоенном, ни в зрелые годы над этой сторонкой, над этой древлеправославной землей не слышался звон колокольный – ни утренний, ни вечерний. Лишь недавно стало возвращаться к нам искусство мастеров колокольного распева, вышло оно из опалы, длившейся много десятилетий. И вот эти рассветные звоны над родным краем ранним летом, эти вжикающие, а потом разливающиеся и заливающиеся, взвивающиеся к небу звуки, многоголосый хор натачиваемыхкос, эти зоревые звенящие ноты, рождаемые ударами кремня о сталь, – они-то и казались мне и до сих пор кажутся сельским благовестом заутренним... И не дай Бог, если замолкнут они напрочь (а ведь все реже слышатся они с каждым годом). заглохнет тогда сама земля наша, по буграм, буеракам и оврагам которой можно справиться с травами лишь косой, – там, бывает, не то что косилке, танку и то не продраться. Да простят меня православные миряне и святые отцы, но боюсь, что, если вымрут эти звоны рассветной косьбы, не возродит землю никакой благовест колокольный...
И еще о памяти рук... Это уже из воспоминаний, хотя и недавней поры: семь-восемь лет назад, отец еще был жив и деятелен...
Картофельная страда на частных подворьях кончается. У кого-то на огородах еще стоят мешки с раскрытыми зевами, и ведра звенят под ударами клубней. Мы же с отцом управились, убрали, теперь надо распахать огород. Он выпросил у бригадира одну из нескольких оставшихся в деревне лошадей, а заодно на ней же решил подвести навоз из соседского хлева на огород. Надо запрягать; отец держит хомут в руках и с улыбкой говорит мне: "Попробуй-ка, забыл, поди, как запрягают!" Что верно, то верно, не делал я этого, пожалуй, лет двадцать. Помню зрительно: хомут надевают на шею лошади, раздвинув его "клешни", то есть разъемной стороной, "оголовком" кверху. Так и делаю, с усилием и неуверенно раздвигаю пружинистую, кожей обтянутую скобу хомута, лошадь воротит морду, но я все-таки надеваю хомут, и руки мои оказываются над ее холкой, держа "оголовок". Что дальше? Убей, не помню, но точно, что еще надо что-то сделать с хомутом...
И вдруг – вдруг мои руки сами – сами! – резким движением поворачивают хомут на 180 градусов, и "клешни" оказываются под конской шеей, внизу, чтобы теперь мне затягивать сыромятную супонь на "оголовке" и уже дальше крепить всю упряжь.
Голова, разум, рассудок забыли, как запрягают лошадь. Руки же, в детстве и ранней юности множество раз это делавшие, руки – вспомнили!..
Сколь угодно можно иронизироватьнад такими понятиями, как "корни", "истоки", "зов предков" и прочими, относящимися к категориям историко-генетического кода. Но как быть вот с этим мальчуганом, синеглазым и пшеничноволосым правнуком сразу двух классиков, который из своих десяти лет главную часть прожил за океаном и в Швейцарии, видел почти все крупные европейские столицы, а вот теперь вместе с матерью навестил Псков, родину одного из своих прадедов. И, пожив тут несколько дней, начал со слезами на глазах агитировать маму: "Давай тут останемся жить! Я никуда больше не хочу!"
Никаких "резюме" не буду делать. "Святая простота" детского восприятия? наверное. Быть может, пожив во глубине "расейского" житья-бытья, застонав от всего, что нас ежедневно терзает, этот мальчик пожалеет о своем юном порыве. Но сегодня, когда его самого никто не "агитирует", что сегодня породило в нем такой порыв?! Нет, братцы, не так-то все просто обстоит и с "корнями", и с "зовом предков"... И с тем, что было, есть и будет сущностью России и ее народа.
Квартира, где жили в Пскове мои родителии где я живу сегодня, – в пятиэтажке-"хрущобе". Мусоропровода в таких не бывает, и потому ведро с отходами я выношу во двор к мусорным контейнерам – так облагороженно теперь зовутся помойки. Сегодня подхожу с ведром и вижу знакомого бомжа, исследующего содержимое одного из ящиков. Еще лет восемь назад это был один из "рабочих аристократов", квалифицированнейший сборщик на крупном заводе местной "оборонки". А потом одна беда совпала с другой: развал завода – с семейным кризисом, и, как нередко на Руси случается, водка придала этому бедствию большое "ускорение"... И вот теперь в помоечном ящике роется сто лет не мытый и не бритый мужик в пальто на голое тело и в вязаной шапочке (а на дворе лето), ночующий в подъездах или в пригородных рощах. А я помню его щеголем, любившим костюмы лишь импортные либо шитые на заказ, раз в неделю ходившим к "своему" парикмахеру. Судьба... Вдобавок и книжником был, я с ним на вечере в библиотеке и познакомился. Это былое увлечение сохранилось у него "атавизмом" и сегодня. где вы увидите бомжа с книгой в руках? а этот, копаясь в мусоре, вынул из него какую-то книжонку и задержал на ней взгляд. "Смотри, что нашел", – говорит он мне с угрюмой ухмылкой. Я смотрю, на обложке написано: "Социалистическое общество: история и современность"... На помойке?
Эх, символика!..
Во время Дней города – огромный песенно-фольклорный праздник "Поет село родное". Ясно, не только сельские люди в нем участвовали, хотя нынче трудно бывает провести грань меж горожанином из райцентра и крестьянином. Гораздо труднее, однако, провести вот такой "великий сбор" множества хоров, танцевальных коллективов и народных ансамблей, да не из одной лишь нашей области, а еще из целого ряда ближних и дальних губерний, всех устроить, накормить-напоить и, главное, организовать и отдельные выступления каждой приехавшей группы, и их совместный финальный спев. Но – состоялось это вокально-плясовое торжество народа (заметим, при почти никаком финансировании, на голом энтузиазме подвижников, его замысливших), и было оно невероятно впечатляющим. Еще бы – когда бабулек из псковской глухомани, в одеждах их прабабок поющих вокальные творения своих предков, сменяет песенно-танцевальный ансамбль совсем юных парней и девчат из областного центра, то ты слышишь и видишь: их певчие души – не менее русские, чем у их сельских пращуров; а потом друг за другом на сцену выходят и "потомки Садко" гусляры, и плясуны с гармошками, "выдающие" такие коленца, играя чуть ли не вниз головой, что зал ахает и взрывается хохотом и овациями, и... Да чего только не было на этом тысячецветном и тысячеголосом празднестве несломленного русского духа... И не случайно же многие знатоки и почитатели народного вокала не раз вспоминали в эти дни тот "певческий взрыв", что происходил в Прибалтике 70-80-х годов и знаменовал собой рост национального самосознания прибалтийских народов (другое дело, что исподволь, подло и хитро повернули тамошние и московские "радикал-демократы" тот поток духовной силы в такое русло, где сегодня уже задыхается и культура этих наций). Может, и впрямь с единения людей в песенно-творческом порыве начнется подлинное возрождение нашего национального самостояния и достоинства?..
И вот на самой большой псковской сцене сводный хор в полтысячи голосов грянул "Славься", затем "Величальную песнь Пскову", и зазвучали, переливаясь меж древними крепостными стенами и куполами храмов, старые и новые песни во здравие и во славу России. И глаза как поющих, так и слушающих убеждали: не было в те мгновения такого человека в зале, кто не гордился бы тем, что он – русский. Мне послышался восторженный шепот сидящего неподалеку от меня гостя из столицы: "Непобедимый народ! в таком-то разоре, при таком-то бедственном положении области – и такой праздник. Какая мощь!" А чуть позже он, как и положено "политизированному" московскому человеку, поделился со своим соседом, псковским культработником, следующим соображением: "Вот бы такую-то силищу народную да на ельцинский режим обрушить, на Кремль двинуть, а?" Его сосед кратко и уверенно ответил: "Не двинешь, не пойдут". Москвич с некоторым возмущением спросил: "Но почему?!" Ответ моего земляка был тоже кратким и типично псковским: "По кочану!"
И справедливым, реальность отражающим был тот ответ, могу это точно сказать сегодня, несколько лет прожив по преимуществу в моей родной провинции. Ибо натура народная действительно своего рода "кочан" по множеству сокровенных и загадочных тайн своих: вроде бы с детства и "наизусть" ее знаешь – ан нет, все новые и новые грани и свойства свои она открывает. То, что называется "народным инстинктом самосохранения", благодаря коему наша нация и выжила в лавинах катаклизмов завершающегося тысячелетия, – лишь одна из этих граней... А может, главное объяснение – в том самом восклицании московского гостя, увидавшего и услыхавшего певчую русскую мощь: "Непобедимый народ!"
