Текст книги "Крокодилыч"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

ЕГО ВООБРАЖЕНИЕ

Молодой режиссер научно-популярных фильмов Гаврята внимательно слушал директора студии.

– Нужны фильмы для телевидения. Некоторые называют телевизор «ящиком для дураков». Поэтому мы обязаны сделать так, чтобы телевизоры смотрели не только дураки, но и другие категории трудящихся. Товарищи режиссеры, смелее!

– Куда? – вслух не понял Гаврята.

– Как куда! – удивился директор. – К вершинам режиссерского и операторского искусства. Смелее пользуйтесь воображением и фантазией!

Гаврята слушал и мотал на маленькую интеллигентную бородку.

Прославиться научно-популярным фильмом трудно – здесь Софи Лорен не покажешь. Но Гаврята как раз и хотел показать Софи, только не Лорен из Италии – приелись эти пышные «звезды», – а Соню Кувалдышеву из студийной библиотеки. Он задумал интересный научно-популярный цикл о трудовом человеке. Начать решил с женщины. Тем более что Соня Кувалдышева была вполне кинематографична.

Первую серию «Утро женщины-прядильщицы» ему удалось отснять. Дело происходило так…

Соня просыпалась в роскошной пятиспальной кровати, сладко потягивалась и для начала выпрастывала из-под шелкового одеяла одну ножку. Потом, значит, вторую. Диктор дрожащим голосом начинал читать текст о том, что вот, мол, простая и скромная девушка Ира собирается на работу. Здесь открывалась белая инкрустированная дверь, и другая женщина, не прядильщица, ввозила на колесиках столик и подавала на серебряном подносе на голубое одеяло чашечку кофе. Но сделано это было так тонко, что зритель кофе не замечал, потому что смотрел на выпрастанные ножки. Смочив алые уста в черном кофе, Соня, то есть Ира, шла в ванную, принимала душ, а потом одевалась под музыку двадцать седьмой симфонии Мясковского… Фильм был цветной и широкоформатный.

После просмотра стало тихо и потрясенно.

– Может быть, еще раз? – предложил кто-то. Посмотрели еще раз, но впечатление только усилилось.

– Вторая серия будет называться «Вечер женщины-прядильщицы», – скромно объяснил Гаврята. – Дело будет так: Соня раздевается, принимает душ и ложится спать.

– А кофе? – поинтересовался кто-то.

– Вечером Соня пьет какао, – разъяснил Гаврята.

– Да-а-а, – сказал все тот же кто-то, который при включенном свете оказался не кем-то, а директором студии. – Зайдите!

Гаврята причесал бородку и пошел в кабинет.

– Ваша фамилия не склоняется? – спросил директор.

– Она полуфранцузская, – подтвердил Гаврята.

– А мы ее будем склонять, спрягать, извлекать из нее квадратный корень, товарищ Гавренятов! – повысил и без того высокий голос директор. – Испортить такую реалистическую ленту!

При последних словах молодой режиссер самодовольно потупился.

– Да-да, – все расходился директор, – испортили шедевр реализма, и в прокат пускать нельзя.

– Чем испортил? – полюбопытствовал Гаврята.

– Она у вас кто – графиня?

– Нет, она Иванова.

– Голубчик, – вдруг ласково заговорил дирэктор, – так неужели у прядильщицы Ивановой нет денег на молоко? Заставляете ее пить черный голый кофе… И еще у меня к вам просьба: не смотрите, голубчик, заграничных фильмов. Идите, творите.

Гаврята пошел, причесал бородку и начал творить, потому что был молод и бодр. Он задумал и отснял научно-популярную немую ленту под названием «Берегите семью!» Значит, так…

Соня Кувалдышева прощается на вокзале с мужем и едет в отпуск. Муж в слезах бежит за поездом, но, ударившись головой о фонарный столб, затихает на рельсах. Юг. Соня в купальнике и бирюзовой волне. Соня в купальнике, но без волны. Соня совсем одна. Появляется черный гибкий мужчина. В руках у него чахохбили. Она отнекивается. Тогда мужчина приносит еще и сациви. Соня улыбается. Наплыв, бирюзовая волна. Соня и гибкий мужчина у водопада пьют боржоми. Они в голубом гроте едят фиги. На вершине Казбека курят одноименные папиросы. Но похолодало. Фиги отцвели. Грустная Соня приходит в столовую и случайно заглядывает в бочку с кислой капустой. О! В рассоле сидит розовенький младенец. Она его выуживает черпаком, усыновляет и возвращается домой. Их встречает радостный муж. «Откуда ребенок?» «Нашла в капусте.» «Ха-ха-ха!» Муж от смеха опять падает на рельсы. На Казбеке сидит черный гибкий мужчина и курит одноименные папиросы. Наплыв: «Берегите семью!»

Просмотр прошел при большом оживлении зала, но очень-то оживиться не могли, потому что яблоку негде было упасть.

– Зайдите, – сказал директор. Гаврята причесал бородку.

– Вы, случайно, не шпион? – предштормно поинтересовался директор.

– Нет, я кончал ВГИК.

– Ну, зачем вы, товарищ Гаврош, сунули младенца в эту дурацкую бочку? Что нам напишут матери-телезрительницы?

– Я переделаю, – пообещал Гаврята.

– Попробуйте, – зло разрешил директор, которому так и не удалось выштормиться. – И личная просьба: не смотрите вы старые немые фильмы. Лучше ходите на рыбалку.

Через неделю молодой режиссер опять приглаживал бородку перед директором.

– Ну, товарищ Гаврилиадов, переделали?

– Изменил конец. Теперь в комнату Сони влетает аист и кладет ребенка на кровать.

– Бочки нет?

– Стоит в углу.

– Надеюсь, в ней никто не сидит? – спросил директор, вспомнив, что в прошлый раз он так и не выштормился.

– Сидит, – вздохнул Гаврята. – Черный гибкий мужчина…

НЕДЕЛЯ, КАК НЕДЕЛЯ

Восьмилетний Асик (в свидетельстве о рождении Аскольд) в понедельник слушал фантасто-приключенческую постановку. Он сидел перед приемником, вцепившись в кресло и приоткрыв рот. Когда же герой пьесы пробрался в морг, вскрыл череп покойнику и похитил его мозг, чтобы пересадить себе, Асик побледнел и покрылся испариной.

После спектакля он пошел на кухню и задумчиво спросил бабушку:

– Ты когда примерно помрешь?

– Это отец интересуется? – так и подскочила бабушка, скрипнув мясорубкой.

– Возможно, я твои мозги себе пересажу, – пообещал Асик, но тут же вспомнил: – У тебя же склероз… С твоими мозгами в ПТУ попадешь.

– Это отец говорит про мои мозги? – спросила бабушка, остервенело, вертя мясорубку.

Асик не ответил, сравнивая мозги отца с мозгами матери и размышляя, какие из них подойдут. Ночью ему снился кошмар: якобы он на уроке поднял руку и попросил учительницу отдать свой мозг для пересадки. А учительница якобы покраснела и сказала, что ей стыдно признаться, но у нее в голове якобы не мозги, а ливерная колбаса.

Во вторник после школы Асик потихоньку взял папину книжку под названием «Яд в шампанском» и читал до самого ужина. Там одна женщина все подсыпала яды в бокалы своих мужей. Пять человек угробила. А так была тетя веселая, красивая и даже графиня. Ее поймал инспектор, который потом на ней женился. Ему не страшно: он не любил шампанского, а в чай или там, в кисель она яду не сыпала – стеснялась.

Асик пошел на кухню:

– Бабушка, яды в магазинах продаются?

– Ядохимикаты-то? Продаются. Хлорофосы и разные дусты.

– Действуют мгновенно? – деловито поинтересовался он.

– Это, смотря какое насекомоядное.

– Мне для человека.

– Тебя отец подослал? – насторожилась бабушка, переставая чистить кастрюлю.

Асик верил искусству. И верил взрослым. Если дядя написал про эту графиню, то так оно и было. Да и кто разрешит врать в книжках. Хотя Асику набежало всего восемь лет, у него уже имелись на примете люди, которых стоило отравить. Вот, скажем, Петька из пятого «Б», долбящий второклашек по темечку пальцем в наперстке. Придет он в буфет, возьмет бокал шампанского… Асик вспомнил, что шампанское у них не продают и Петька пьет только компот. И тут же понял графиню: действительно, сыпать яд в компот, в котором плавают сладкие абрикосы и груши, может только дурак.

В среду папа пришел с работы и весело предложил:

– Айда в кино!

– Айда, – согласилась мама.

– Айда, – схватил шапку Асик.

Но в кинотеатре висела табличка «Дети до шестнадцати лет не допускаются».

– Пустите, он же ничего не поймет, – начал уговаривать папа билетершу.

Его пустили. Фильм был про какого-то комиссара, который ловил какую-то мафию. Пока стреляли из пистолетов, Асик только вздрагивал и считал убитых. Когда начали строчить из автоматов – из них больше убьешь, – он на время закрывал глаза. А когда дядя на экране догадался бросать трупы в бетонный раствор и замуровывать их в стены, Асик спрятался за плечи впереди сидящего и начала икать.

Дома он обедать не стал, а только согласился выпить молока.

– Бабушка, а кто такая мафия?

– Под нами живет, – сразу ответила бабушка. Асик отставил молоко и тихо спросил:

– Она жуткая?

– Да уж лучше с ней не связываться.

Асик понял, что спокойная жизнь кончилась. У него даже нет пистолета, хотя, с другой стороны, против мафии не помешала бы и пушка. Он глянул в пол, под которым эта самая мафия, возможно, тоже сейчас пила молоко.

– Откуда же она у нас взялась?

– Приехала из Калининской области.

– А не из Италии?

– Кому такая злыдня нужна в Италии… Но капусту квасит хорошо. Как-то по-особому. Я так не умею.

– Ты про кого говоришь? – подозрительно спросил Асик.

– Как про кого? – удивилась бабушка. – Ты ж про Марфу спрашиваешь?

– Ну и теща! – в сердцах сказал Асик отцовским голосом и придвинул молоко.

– Научился! – тоже в сердцах сказала бабушка своим собственным голосом.

В четверг после ужина папа достал газету. Почитав с полчасика, он гмыкнул и заключил:

– Да… На Западе все больше употребляют алкоголь, никотин и марихуану.

– Зачем они употребляют алкоголь? – сразу оживился Асик. Папа подумал и объяснил:

– Чтобы обалдеть.

– А никотин?

Папа размышлял дольше, пожевывая губами:

– Чтобы забалдеть.

– А марихуану?

Теперь папа окончательно задумался, с надеждой уставившись в газету.

– Чтобы подбалдеть, – наконец нашел он нужную приставку. Асик представил жуткую компанию. Главарь Алка, вернее

Алька по фамилии Голь – зеленый, худой, с синим носом и кольтом под мышкой. Член шайки Ника по фамилии Тин – толстый, но подлый. Их подружка Мари по фамилии Хуана – в брюках и с сумочкой, набитой ядами. Ночью останавливают людей в темном месте и балдят по голове.

Асик пошел на кухню поделиться:

– Бабушка, ты когда-нибудь балдела?

– Передай ему, что от балды слышу! – отрезала бабушка. В пятницу папа включил телевизор в спросил:

– Хочешь увидеть настоящих мужчин?

На такой праздный вопрос Асик даже не ответил и только молча придвинулся к экрану.

Два настоящих мужчины оказались в трусах, майках и пузатых черных перчатках. Когда один настоящий мужчина ударил другого, Асик понял, что это есть бокс. Потом одного из них унесли – он оказался не настоящим. Следующая пара тоже не додралась: врач запретил, потому что у боксера из правого угла ринга нос загнулся в левую сторону. Боксер третьей пары нарушил правила – пинал ногой лежачего. Боксер четвертой пары после сильного удара по голове не упал, но никого не узнавал и ходил по рингу с блуждающим взглядом…

Досмотрев бокс, Асик подумал, что в школе за такое мордобитие вызвали бы милицию. И без всякой задней мысли поинтересовался у бабушки, которая лепила на завтра пельмени:

– Ты боксом когда-нибудь занималась?

– С твоим отцом, что ли? – начала уточнять она.

В субботу Асик уходил в школу, а папа с другими охотниками был уже в лесу. Вернулся он вечером, обветренный, возбужденный и радостный. Поставил в угол ружье, скинул громадный, тяжелый рюкзак, вернулся на лестницу и внес разлапистый куст, который занял полпередней. Присмотревшись, Асик понял, что это рога.

– Лось был красавец, – сообщил папа. – Я свалил его одним выстрелом.

– Красавца-то жалко, – заметил Асик.

– Так ведь зверь, – улыбнулся папа.

– Он на тебя напал? – понял Асик, почему папа был вынужден стрелять в красавца.

– Да нет, я сам на него напал.

– Тогда ты зверь, – насупился сын. Папа рассмеялся и показал на рюкзак:

– Мясо-то нужно.

– Колбасой бы обошлись, – все-таки не согласился Асик и пошел на кухню, потому что в передней запахло мясом, порохом и кровью.

Бабушка чистила рыбу. Асик молча посидел рядом и неохотно сообщил:

– Папа с охоты вернулся.

– Зайчишку хоть застрелил?

– Он любит стрелять лосей, – объяснил Асик.

– Он не лосей любит стрелять, – оживилась бабушка. – Он меня бы с удовольствием застрелил.

Асик посмотрел ей в лицо: не шутит? Но он еще не был психологом, поэтому ничего, кроме рыбьей чешуи, на ее щеках не увидел. Асик вздохнул и логично возразил:

– Он же в тебя не стреляет.

– А знаешь почему? – Бабушка бросила рыбу и подбоченилась.

– Патрон жалеет? – предположил Асик.

– Потому что ему не дают на отстрел меня лицензию!

В воскресенье второй класс ходил в ТЮЗ – смотрели про Волка и Красную Шапочку. Когда Волк стал подкрадываться к Красной Шапочке, учительница ребятам зашептала:

– Сейчас он ее съест. Не пугайтесв, не бледнейте и не вскрикивайте…

Волк зарычал, заворочал глазами, защелкал зубами и облизнулся перед прыжком…

– Боже, какой наивняк! – сказал Асик и расхохотался на весь зал.

КОФЕ

Когда утром мне не хочется вставать, жена прибегает, по ее мнению, к магическим словам:

– Вставай, кофе уже сварен.

Я встаю, изображая плотоядную улыбку. И пью эту черную, горькую и чуть кисловатую жидкость, шумно отдуваясь, – это якобы вдыхаю аромат. Чашечки маленькие, кукольные, а зубы у меня металлические, поэтому пью осторожно, в одно касание, и не дай бог, клацнуть по старинному фарфору.

– Божественно, – сообщаю я жене и для подтверждения глажу себя по желудку, в котором сразу начинается изжога.

– Вечером сварю еще, – обнадеживает жена, закрывая за мной дверь.

– Погуще бы, – воодушевленно прошу я, потому что вечером дома не буду.

В мастерской изжога разыгрывается сильней, и я думаю, что зря нет моды кофе закусывать. Например, селедкой или огурчиком.

Без четверти два ко мне подходит Валентина и сообщает:

– Сегодня ваша очередь варить кофе.

– О! – восклицаю я, загораясь якобы радостью: кофеварение в нашей мастерской считается торжественным обрядом.

Почему, интересно, чай кипятят, а кофе варят? Это же не суп и не сталь.

Хотя нас всего четыре человека, кофе кипятится, то есть варится, в пузатом полуведерном чайнике. Причем по-арабски. Это значит, что чайник дважды ставится на огонь. Всыпав кофе в бурлящий кипяток и оглядевшись, я опускаю в чайник небольшой кусок сухого клея. Безвредный, сделан из копыт.

Кстати, почему кофе «он»? Какао же «оно». Интересно, как это объясняют филологи?

Мы садимся за маленький столик, и каждый наливает себе по громадной чашке.

– Натуральный, – говорит Валентина: она это каждый день говорит.

– Свежепромолотый, – поддерживает Севка, прикидываясь гурманом, хотя однажды на моих глазах после ананаса слопал целую селедку.

– Потому что и без молока и без сахара, – добавляет Клавдия Ивановна, хлебая импортный напиток, как суп.

– Его бы через соломинку, – замечаю я, потому что наступила и моя очередь сказать.

– Сейчас все пьют кофе, – пошла по второму кругу Валентина.

– Сегодня особенно густой, – восхищается Севка и бегает пальцами по чашке, пытаясь их отлепить.

– Какой аромат! – Клавдия Ивановна дергает носом, потому что кофе сильно пахнет студнем из копыт.

– А вы знаете, что собираются выпускать растворимый чай? – сообщает Валентина именно мне, как самому немодному.

– Не хватает только растворимого мяса, – нелюбезно бурчу я.

– Растворимое мясо есть, – без тени улыбки разъясняет Клавдия Ивановна. – Оно называется «бульонные кубики».

Мы заканчиваем кофепитие. Валентина начинает мыть чашки, недоуменно рассматривая их на свет: кофе вступил в реакцию с клеем, образовав что-то вроде коричневого полиэтилена, который намертво осел на фаянс. Валентина еще долго скоблит чашки ножом.

После работы я иду к приятелю. Его жена усаживает меня в кресло и задушевно радует:

– Сейчас угощу вас кофе.

– Молотым? – как можно заинтересованнее спрашиваю я.

– Неужели зернами? – удивляется жена приятеля.

– Я хотел спросить: свежеобмолоченным?

– Неужели прошлогодним? – теперь удивляется сам приятель.

– Вернее натуральным? – пытаюсь уточнить я. – В смысле без гущи или без осадка?… В общем, с молоком или без сахара? Точнее, угостите кофе, а не каким-нибудь там киселем?

Они на меня смотрят. Наконец приятель удивленно решает:

– Да ты гурман!

– А как же, – слегка самодовольно подтверждаю я и пью пять чашек, чтобы уж подтвердить неожиданную репутацию.

Домой я иду легкой, взвинченной походкой, дерзко подмигивая женщинам, это меня бередит скопившийся в организме кофеин. На перекрестке мнется симпатичная девушка. Я подмигиваю.

– Скажите, где тут можно выпить чашечку кофе? – спрашивает она, ободренная моим тиком.

– А вот кафетерий, – показываю я на дверь.

– Вы тоже туда?

– Боже упаси!

– Не любите кофе? – удивляется она.

– Почему это не люблю? – спохватываюсь я, не желая пасть в ее глазах.

Я толкаю дверь, впускаю ее и вхожу сам. Приходится взять чашку черного, как жидкий уголь, кофе. Проглотив его стоя, я выскакиваю из кафетерия.

Естественно, кофеину в организме прибавилось. В автобусе мне опять попадается девушка, которая садится рядом со мной. Я отшатываюсь, мне кажется, что у нее на плечах сидит медведь. Но это модная шапка огромных размеров и повышенной взлохмаченности. Успокоившись, я, разумеется, подмигиваю.

– Хотите познакомиться? – деловито спрашивает она.

– Нет, хочу щей, – признаюсь я.

Домой прихожу позже обычного, поэтому раздеваюсь в передней чуть виновато.

– Устал? – спрашивает жена.

Я борюсь с бродившим во мне кофеином и стараюсь не подмигнуть жене.

– Есть немного.

– Сейчас сварю тебе кофе.

ГЛАВНЫЙ ВОПРОС

В отделе кадров института сказали, что приказ о моем зачислении на должность преподавателя уже подготовлен. Осталось собеседование с заведующим кафедрой, доктором наук Почечутом, у которого мне предстояло работать. Я улыбнулся – фамилия смешная: Почечут. И постарался о нем кое-кого расспросить.

В назначенный день я сидел на кафедре и рассматривал заведующего. Он оказался примерно моего возраста – лет сорока пяти. Высокий, подтянутый, коротко подстриженный, с легким запахом не то одеколона, не то особо ароматного табака. Костюм цвета влажного асфальта; стальная рубашка в почти незримую клетку; пятнисто-блестящий, как оцинкованный, галстук и серые глаза, словно подобранные к одежде. Говорили, что студентки влюблялись в него пачками. Кроме специальности, он читал лекцию о психологии брака. Вроде хобби. Эта лекция имела особую пикантность, потому что Почечут был четырежды женат и все удачно.

– Мы с вами одногодки, – сказал он.

По его губам, которые стали чуть тоньше, я понял, что Почечут улыбается. Было чему: он – заведующий кафедрой, доктор, а я – инженер, претендующий на должность преподавателя.

– Кандидатский минимум не сдавали?

– Нет.

Где же? Сразу после института поехал строить электростанции в Сибири. Я уже знал, что после института он учился в аспирантуре. Мне хочется его спросить… Как-нибудь сформулировать вопрос о том, что построенные мною электростанции стоят кандидатского минимума.

– Значит, вы без степени, – задумчиво не верит он моим бумагам, словно не может себе представить подобного человека.

– У меня несколько изобретений, – осторожно сообщаю я, хотя справка о патентах у него перед глазами.

Видимо, она им воспринимается вроде справки о разведении кактусов. Мы с ним работали параллельно: он днями писал диссертации, а я ночами изобретал. Опять хочется спросить о соотношении моих изобретений и ста двадцати машинописных страниц книжных истин, называемых диссертацией. Но мне кажется, что это будет еще не главный вопрос.

– Почему же вы не защитились? – спрашивает Почечут.

– У меня есть звание заслуженного строителя республики… Он смотрит на меня своим металлоидным взглядом. Видимо, я похож на человека, у которого спрашивают время, а он дает закурить. Но разве мои многотомные проекты не стоят диссертации? Я об этом не спрашиваю. Неудобно, да и не в этом главное.

– Человек без степени чувствует себя неуютно, – говорит Почечут и касается пальцем галстука, как бы поправляя его.

Я невольно оглядываюсь. Мы сидим за полированным столом, на котором стоит майоликовая ваза с какими-то желтыми цветами, похожими на наши сибирские жаркиґ. Взсь подоконник в экзотических кактусах. В углу, как огромный глаз, сияет пузатый подсвеченный аквариум с оранжевыми рыбками. Вдоль стены вытянулся импортный стеллаж, уставленный толстыми золочеными томами. У своего стола секретарь кафедры, сонная девица в голубом брючном костюме, варит кофе, и он ароматно фырчит струйками пара.

– Да, у вас уютненько.

– Я имел в виду не бытовую уютность, – чуть растянуто говорит Почечут и барабанит по моему делу длинными, тонкими пальцами, на одном из которых блестит крупный золотой перстень с печаткой.

Я вдруг представляю – всегда у меня не к месту – прораба Гремяко, пришедшего сюда, на кафедру, с драной рукавицей. Беда была с этими рукавицами: возьмешься ею за металл на морозе, и она расползается, как от кислоты. Минус сорок шесть градусов, как говорили ребята, в тени. Спросить его, что ли, про рукавицы…

– Без степени у вас не будет авторитета, – сообщил заведующий кафедрой.

– У кого? – удивился я.

– У вас.

– Среди кого?

– Среди студентов.

Мне говорили, что по средам Почечут принимает студентов у себя на квартире, угощая их печеньем и сухим вином. Он немного играет на пианино. И я тут же представил, как бегают его пальцы, постукивая перстнем по клавишам.

– Мне казалось, что авторитет зависит не от степени, – осторожно замечаю я.

Вот, например, Гремяко считал авторитетным того, кто мог достать рукавицы, бесперебойно подвозить бетонный раствор и без намека вызволить из беды.

– Кстати, после института мне тоже предлагали аспирантуру, – вдруг вспомнил я.

Слава богу, словечка «тоже» он не заметил.

– Ну и почему же вы отказались?

Он не верил, что мне ее предлагали. Я видел, как у него дрогнула кожа на лбу и недоуменно сдвинулась к залысинам. Мне, человеку, он верил – он не верил в ситуацию, ибо от аспирантуры здравые люди не отказываются.

– Я очень любознательный.

– Не понимаю.

– Любознательный был очень, – повторил я, чувствуя, что этого он никогда не поймет.

– Мне кажется, – Почечут заговорил официальнее, – бросить практическую работу и заняться преподаванием вас заставляют какие-то обстоятельства.

– Здоровье, – честно признался я.

– А что с вами? – спросил он текстом, но в подтексте прозвучало: «Этого еще не хватало».

– Я сорвался с опоры в реку. Минус сорок два… в тени.

– Не пойму: это было летом или зимой?

– Конечно, зимой – минус же.

– А при чем здесь тень?

– На солнце было минус сорок, потеплее.

– Ну и как же?

– Меня Гремяко спас, бросился в поток.

– Кто такой Гремяко?

– Прораб. Но он без степени.

Кожа на лбу опять дрогнула. Но теперь она сдвинулась вниз, к глазам. Его полиметаллическая фигура стала чуть напряженнее. Он увидел перед собой не только человека без степени, но и человека, который не ценил ее у других. Я был для него агентом оттуда, из жизни, где он никогда не был и не собирался быть. Моя педагогическая судьба была решена, ибо самодовольные люди иронии не прощают.

– У меня есть две книги, – запоздало и сердито сообщил я.

Одна очерковая – о Сибири и сибиряках, о милых моему сердцу жарках и кедрах. Вторая по специальности – о милых моему сердцу электростанциях.

– Знаю, – почти ласково сказал Почечут, – но по новым правилам к защите принимаются только диссертации.

– Умные правила, – тоже ласково восхитился я.

А ведь нужно было сказать не это. «Борис Михалыч – мы одногодки – вы уже доктор – я простой инженер – как вам удалось – буду тянуться – помогите – вы уже доктор – мы одногодки – Борис Михалыч – о!»

Но я молчал, как затвердевший бетон. А его ждал кофе. Он закрыл мое личное дело и сожалеюще вздохнул. Вопрос, тот главный вопрос, который мне так хотелось ему задать, никак не шел в голову. Почечут, видимо, заметил мое напряжение и ждал. Но того вопроса не было. Тогда я вспомнил другой, отодвинулся и посмотрел на его ботинки. Заведующий кафедрой быстренько убрал ноги под стул…

– А, правда, что вы носите платформы? – спросил я и добродушно добавил: – Для авторитета?