Текст книги "Это случилось у моря"
Автор книги: Станислав Мелешин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
6. Прощание
«Сколько лет может прожить человек на свете? Пятьдесят, сто, больше… И почему, когда человек рождается, то у всех праздник, а когда умирает, то горе? А вот если бы я умерла – ни праздника, ни горя!» – задумчиво говорила себе Варька. Она облокотилась на плетень и вдруг увидела Марию, которая шла, опустив голову, рядом с Водовозовым. Он специально взял ее под локоть и хитро улыбнулся.
«Хм. Куда это они пошли? На праздник или на горе?!» Поравнялись с ней.
– А-а, Варюха!.. – сказал Водовозов.
– Здравствуй, Варя, – поклонилась Мария.
– Вы куда? – спросила Варька.
Водовозов ответил:
– А мы с собрания. Ты почему не была?
– Я отработалась. Павла жду. У нас будет свое собрание.
Водовозов захохотал:
– Кто же из вас председатель?
– Рыбный промысел! Женихов пока еще себе не ищем. Успеется… За двадцать нам только… чуть-чуть.
Мария отдернула руку от Водовозова и покраснела.
Варька рассмеялась громко и заливисто.
– Иди, иди, чать больная-то жена глаз не выцарапает!
За поселком виднелись скалы и море. Сквозь туманную пелену неба тускло светило огромное дымчатое солнце, и жидкий свет его мягко ложился на камни, а тени в расщелинах были мрачные, чугунные. Не слышно ни ветра, ни прибоя, ни птиц. Разносился по поселку веселый Варькин смех, перекрывая злой лай некормленных собак Водовозова.
Мария быстро пошла вперед: «Посмеялась… А что она, как с цепи сорвалась?! Вот схожу, жену его, Агашу, успокою. До нее, наверно, дошли сплетни, что Водовозов сватается за меня. Он мечется: у него хозяйство и некому за домом смотреть. Детей нет и жена умирает… Человек он, вроде, неплохой, кому-то станет хорошим мужем, от пьянства его отучить можно… Тяжело ему, как и мне. Годы прошли – а жизни не видела. Да… жизнь, как обещание бесконечное, все ждешь и ждешь, когда настоящая-то исполнится… Посмотрим, Варечка, как ты жизнь свою устроишь. Будешь или не будешь искать женихов».
Она идет по дороге. Эта дорога отличалась тем, что к ней вели тропинки.
Мария смотрела на эти тропинки и думала: «А ведь в жизни бывают тоже дороги и тропы… Если человек прокладывает тропинки – это еще не то. Он должен проложить себе дорогу. Но дорогу проложить, к сожалению, не каждому дается!».
Мария боялась, что у нее спадет платок, которым она обвязывала голову. Эта Варька… эта встреча… совсем расхотелось идти к Водовозовым… Но надо… надо утешить несчастную женщину. Давно ее не навещала… А Водовозов говорит, что она доживает последние дни…
Они вместе подошли к дому. Изгородей было много. Стоял большой просторный дом с сараем, над которым провисал навес. Две собаки. Они залаяли, когда к ним подошли два человека.
– Не бойся, привязаны, – сказал Водовозов, взяв Марию за локоть.
Пригнув голову ниже притолоки в сенях, Мария вошла в дом.
На кровати пластом лежала Агафья. Она умирала от рака. Лицо ее желто-черное, губы сухие, глаза – лучистые. В них метались не те лунные искорки, которые Мария видела в глазах Павла ночью на берегу, это были другие искорки.
Она сказала себе: «Вот это да-а-а… Живет и живет человек на земле, и нет его, умирает…»
Агафья пошевелилась, спросила, вглядываясь:
– Кого ты привел?
Водовозов тяжело произнес:
– Мария навестить пришла.
– Это ты, Маша?! Подойди ко мне!
Мария подошла к Агафье.
– Дай мне руку твою…. – помолчала, рассматривая Марию. – Ты выглядишь хорошо. А я вот… – она не договорила, заморгала затуманившимися глазами, прикрыла их, и все крепче и судорожней сжимала сухими горячими руками руку Марии.
– Сказывали мне соседи про тебя и… мужа моего… Будто сватает он тебя… Женой ввести в дом хочет. Ждет, когда я…
Мария вырвала руку, отпрянула, чувствуя, как заколотилось сердце, опахнуло жаром щеки, остановило дыхание.
– Да что ты, Агаша, говоришь-то?! Врут они все. Я ведь зачем пришла. Навестить тебя пришла я. Соседи что?! Им языки потрепать. И муж твой здесь не причем Что у него на уме – неведомо. Тяжело ему…
Агафья вздохнула.
– Тяжело. Может, это я так думаю… от печали, от боли. И голова кругом идет. Все конца жду.
– Ну что ты, Агаша! Зачем так. Надейся. Может дело и на поправку пойдет.
Агафья закрыла ладонью глаза, покачала головой.
– Не думаю…
И заплакала.
Водовозов вздрогнул. Он издали наблюдал за двумя женщинами и не мог понять, в чем он прав, а в чем виноват? Он только знал, что люди на земле бывают разные, но очень жаль, когда это понимаешь поздно.
Мария с замиранием сердца посмотрела на умирающую женщину и почему-то инстинктивно перевела взгляд на Водовозова, который стоял и любовался ею, и подумала о том, что в море вода чистая и холодная, соленая и беспокойная, но у Большой горы ручей, где собирается поселковая молодежь, тот ручей чище и без соли.
«А мы… чем дальше с возрастом, – усмехнулась Мария, – живем уже с солью…»
Она погладила по щеке жену Водовозова, сказала:
– Агаша… надейся. В жизни все бывает.
– Я скоро умру, я это знаю, – сквозь рыдания произнесла Агафья и выкинула в неистовстве на одеяло свой сморщенный маленький кулачок.
Мария отшатнулась, закрыла глаза ладонями и застонала. Ей не терпелось выскочить из этого дома к морю, на чистый воздух, к своему мужу навстречу, на Отчаянную скалу, поговорить с ним.
Ее муж был хорошим рыбаком, он уходил в море и не боялся ничего!
А как он уходил в море?
Если он уходил на сейнере – стучали моторы, если он уходил на баркасе, то их подтягивали железными канатами.
Был жестокий шторм, глыбы вод обрушивались на головы рыбаков, смывали их с палубы и давили ко дну. Очевидно, в такой шторм попал и ее муж.
Мария выскочила из этого дома, на простор, к морю Она тяжело поднималась. Ей было жаль Агафью, она видела перед собой это желто-черное лицо; она видела этого грузного, мечущегося человека – Водовозова – и не понимала одного: как помочь им?! И можно ли тут помочь?
В гору подниматься тяжело. Можно подниматься по тропе, можно подниматься по дороге. Никто не знает, кроме Варьки, по дороге или по тропе поднималась Мария.
Мария шла в гору мимо невысоких рыбацких домов. Внизу стоял рыбозавод, вдали было море, а рядом с ней – Варька.
Варька произнесла:
– Ну и как!?
Они всмотрелись в глаза друг другу. Мария сжала кулаки и прошептала:
– Эх, ты! Не знаешь ведь, как там… Сходила бы, хоть утешила Агашу.
Варька покраснела.
7. Кто остается один
С ночного лова возвращались рыбаки. В это утро дети не пускались вплавь до первого баркаса, потому что ночным штормом к берегу прибило много льдин. В толпе рыбацких жен, матерей, седобородых отцов стояли Варька и Мария.
Варьке хотелось крикнуть слова: «Павлуша! Подойди ко мне».
Началась выгрузка рыбы.
По деревянному настилу береговой пристани вразвалочку, шурша резиновыми сапогами, натянутыми выше колен, шли рыбаки, как заслуженные моряки, и, сойдя на берег, начинали неуклюже по-мужски обнимать своих жен, целовать матерей, поднимать детей на руки.
Павел и Водовозов шли, отстав, и почему-то обнявшись. Никто не знал на берегу, что этой ночью волной смыло с палубы Водовозова. Когда прогремел возглас мастера лова Павла Игнатова: «Человек за бортом!» – утихли моторы, сейнер затормозил, и корабельный прожектор стал ощупывать поверхность моря.
Шлюпку спустить было нельзя, бросили спасательный круг, наугад, туда, где должен быть Водовозов.
Наконец его заметили на гребне волны, отчаянно боровшегося и устало взмахивающего рукой.
Луч следил за ним.
Павел, держась за поручни, лихорадочно думал о том, как помочь Водовозову. Он боялся, что волной может бросить рыбака о борт судна и оглушить его.
На палубе, после приказания, распутали трапканат, и Павел, не мешкая, бросился с ним в воду. Теперь их было двое за бортом.
Он добрался по лучу до Водовозова, протянул руку, крикнул: «Держи-и!» – и выбросил вперед конец лестнички трапа.
Их подтягивали обоих. И вот они уже на палубе, оба вымокшие и замерзшие.
Согревшись спиртом в камбузе, стали сушиться. Молчали.
Водовозов притих, благодарный, и уже не злился ни на Павла за то, что тот отбил v него Варьку, ни на Марию за то, что ушла от него к Павлу. Не до этого сейчас было. И то ведь, шутка сказать, чуть не погиб в пучине.
Он представил себе, как он, обессиленный и захлебывающийся соленой водой, идет ко дну в темные холодные глубины, и еще не дойдя до дна, превращается в льдину. Жил – и нет его! Его передернуло и зазнобило. Б-рр-р!
А где-то там на берегу светит солнце, на пристани поселок встречает рыбаков, там весело, и стучат моторы, урчат рыбонасосы, и никто не спросит о нем, никто не придет встретить… Ему сейчас стало жаль Агафью, и он не хотел, чтоб она умирала, а лучше б скорее выздоровела. Тогда и тепло теплом в очаге и дом домом. Но он знал, жена никогда уже не поднимется, и боялся, что дом останется пустым, невеселым, холодным.
Марию ему на себе не женить, а Варвара совсем помешалась на Павле. Интересно, будет ли она на берегу?
Павел Игнатов долго не мог заснуть. Он ни на минуту не забывал Марию, разве только тогда, когда спасал Водовозова. Утром на берегу она обязательно придет встречать его, радостная или задумчивая, придет встречать не рыбаков, а его, Павла. Ведь у них все уже решено. Разве он не помнит ее, всю, тихую и строгую, печальную и веселую, и их первый осторожный поцелуй, когда она вздохнула, встречи на берегу, разговоры, объятья, когда ей становилось холодно, и ту первую ночь, когда он назвал ее своею женой.
Он постучал в ее окно, притаился, прислушиваясь, подождал. Не проснулись бы дети!
Она вышла на крыльцо, позвала:
– Павел.
Стоит, чему-то улыбается, обхватив себя руками, в платье и платке, накинутом на плечи.
– Иди, Павлуша. В доме никого. Дети у сестры.
«…Да, что еще она говорила?» – не вспомнить. Все было как во сне. Он только помнит, как обнял ее, поднял на руки, как она обхватила его шею горячими руками и прижалась к нему вся, целовала его и все шептала: «Что же ты со мной делаешь? Не надо бы этого…»
За окном слышно было – хлопает от ветра незапертая калитка, чуть плещется тихое ночное море, шуршат на берегу тяжелые от соли высохшие сети да смотрятся в стекла окна одинокая грустная луна и крупные зеленые звезды, будто подглядывая.
Сладкий, томный и теплый сон-забытье. Горячие смеющиеся губы Марии, пахнущие молоком и вереском, ее упругое прохладное белое тело.
Очнулись. Она долго смотрела ему в глаза, наклонившись над ним, гладя его по щеке, и глаза ее светились виновато.
Радостно вздохнул:
– Ну, вот… – и с хорошей усталой улыбкой на губах откинулся на руки. – Теперь мы… и родные. Что молчишь?
Он привлек ее к себе, зарылся головой в грудях, отпрянул счастливый:
– Ночь. Все народы спят.
– Какой ты здоровый, могучий. И руки у тебя большие, крепкие. Ласковый ты…
Вдруг поднялась на локтях, будто испугавшись чего-то, и Павел заметил слезинки на ее ресницах.
– Что же я наделала, а, Павлуша? Грех-то какой.
Павел сказал спокойно:
– Не грех это, – и смолк, задохнулся: видно, не находил слов объяснить, что же это такое, если не грех.
– Не знаю… А только хорошо мне с тобой, Маша. И днем и ночью. И много еще будет наших ночей. Люблю я тебя давно. Все думал, когда ты станешь совсем моей.
– Ну, вот, теперь я вся твоя, – печально выдохнула она и добавила: – Люблю ведь, а боялась чего-то.
– Жить будем.
– Ведь я баба, да еще с детьми… Как же ты решишься на такое?!
– Ты… Маша. А дети… Люблю я их. И тебя люблю, известно! Жить будем дружно, весело.
– Как же это дружно и весело жить?
– Вчетвером не заскучаем. Всем по песне найдется!
– Целуй меня…
…На берегу толпился народ. Встречающие махали руками и платками, слышались приветственные крики, гвалт детей.
Сейнер, подтянув за собой два баркаса на буксирном канате, подрулил к пристани. Началась у причалов разгрузка.
Рыбонасос перекинули в трюм, и вот уже по транспортеру в рыбные цеха поплыла рыба – серебряно-белые косяки большого улова.
Павел и Водовозов сходили по дощатым трапам на берег.
8. Встречай, волна!
Глотая слезы и злясь на подступивший к горлу комок, Варька оттолкнула лодку от берега, прыгнула к веслам – и сразу качнулись небо, берег и спокойное вечернее море.
Хотелось побыть одной, уйти далеко-далеко, спрятаться, а потом и рассеять обиду…
Перед глазами все еще стояла веселая и шумливая толпа, рыбаки, гордые и усталые, сходящие на берег, гремя сапогами по дощатым настилам пристани.
Она снова как бы увидела воочию всех этих близких, родных, понятных ей людей – и среди них счастливую Марию, которую вел, полуобняв, Павел, Водовозова, растерянного, жалкого, и себя, одинокую, стыдящуюся…
Она так хотела, чтобы Павел подошел именно к ней, Варьке, или хотя бы кивнул ей, поприветствовал, но он прошел мимо, даже не взглянув, а может и не заметил. Водовозов подошел к ней тогда, спросил:
– Меня встречаешь?
Взгляд у него был робкий, голос радостно-ожидающий, лицо усталое, небритое.
– Нет. Всех встречаю.
А Павел с Марией уже поднимались по косогору к ее дому. А потом скрылись за калиткой.
Пошла она тогда по берегу прочь от счастливого шума, не зная, девать себя куда, ушла далеко, к маяку… До вечера она бродила по поселку, по берегу, по сопкам в надежде встретиться с Павлом, но его нигде не было.
Всё!
Остались в душе любовь и обида. Обида пройдет, а вот любовь-то куда девать?!
Да, Павлуша! Тебе хорошо теперь, радостно. Пристал ты к берегу, к сердцу Марии. Вот и началась у вас жизнь, как положено людям… А мне куда девать себя, кто пристанет к моему-то сердцу?! Ведь оно стучит только тебе навстречу, только тебе!
Варька и не заметила, как ушла лодка далеко от берега, как в борт ударила невесть откуда набежавшая первая волна, накренила лодку, ткнула носом в пенный гребень и обдала холодными брызгами.
«Надо бы к берегу», – Варька оглядела небо.
Покачивались у горизонта чугунного цвета облака. Над головой – серая пелена. Заморосило. По воде разбежались белые барашки пены.
Еще волна. Теплый упругий ветер погнал ее к берегу.
Пока не страшно. «Будет буря… ну и пусть!» Не страшно? Нет, не страшно!
Не раз встречала в море непогоду на такой же надежной рыбацкой лодке. Всегда прибивало к берегу. Вот и сегодня, если счастливая – донесут до земли на своих плечах волны. А нет – так нет!
Варька взмахивала веслами под железный скрип уключин: чьюр! чьюр!, смотрела сквозь моросящую пелену вперед, и когда корма опускалась, она видела громадный темный берег с тусклыми огоньками рыбацких домов, потом корма взлетала вверх, закрывая небо.
Корма снова опускалась, и тогда берег опять показывался, но был уже меньше, не таким громадным и темным, а огни становились еле-еле заметными. Так уходил берег, терялся в волнах.
И уходила Варька в море, удаляясь от прежней Варьки.
Берег уже скрылся, и ей показалось, что потопили волны и берег, и ее прежнюю жизнь…
И вот оно, это могучее, щемящее чувство свободы, той свободы, когда человек один и море одно, но они – вместе!
Кажется, воля и мужество, дремавшие где-то в глубине души, охватили все существо человека, наполнили сердце восторгом, гордостью и отчаянной радостью, и вот вырвались наружу, и нет страха, нет сомнения ни в чем…
Если шагнешь в глубину воды у берега – не пройдешь и шагу. А коль пройдешь, то сразу с головою возьмет тебя море, напоит соленой водой и тяжестью прижмет ко дну. И пусть ты сначала вздрогнешь от страха и перестанешь верить в дали, в простор спокойно-голубой, и пусть на чугунный берег, на глыбы, море выстрелит тобою, как пробкой, и, давясь от смеха, вслед тебе начнет раскатывать свое презрительное эхо и свои гремучие ветра… Ты там, где на песчаную корму берега накатывают волны, назло морю подставишь плечо волне, войдешь в нее и назло морю заставишь себя сквозь толщу вод пройти по дну.
А в бурю!.. В грудь твою ударами забьет тугой ветер крыльями, а ты назло ему выпрямишь парус, поймаешь в полотна дыхание морских громов, а когда успокоится море и, став голубым, голубым, прошелестит, прошепчет тебе: «Ты ма-ленький, человек, а я-то, море, – вон какое!»
Ты крикнешь в ответ: «И я – такая!» Всю жизнь нам по пути с тобою, море! Поднимай мою лодку на плечи волн, качай ее, кидай ее, кидай до самого неба – не страшно!
Варька опустила весла. Они упали, скрипнув, и заплясали, шлепая лопастями по воде. Лодка взлетела на гребень и ухнула вниз.
– Плыви, куда хочешь!
Варька крикнула, раскинув руки: «А-а-а!», но ее голос потонул в шуме ветра и громких ударах волн о борта.
Волосы ее распушились. Вся она была – порыв, руки раскинула, будто птица крылья, готовая вот-вот взлететь.
Сразу перед нею встали лица любимых и нелюбимых людей: Павла, Водовозова, Марии, ее детей, подружек, рыбачек, поселковых парней… Могли бы они вот так, как она, отдаться (на волю волн?! Рыбаков и то спасают рули, моторы и весла. Павел смог бы! И еще кто-нибудь, душу которых она не знает…
Там на берегу люди.
А что она им?! И что они ей?! Там все для всех, и ничего для нее! Осталось только это вот бурлящее, темное, могучее и глубинное море наедине с нею, ей по плечу и – только ее! Как любовь, захлестнувшая сердце через край, неистраченная… Не потонул в этой любви ни один человек, не изведал, а только коснувшись чуть, отошел в сторонку и полюбовался.
Варька упала на перекладину, не устояв, обхватила голову руками и почувствовала вдруг, как накатила тоска, подкралась бедою к сердцу, тяжелая, как море, горькая, как полынь с лебедой.
Какой-то внутренний боязливый и заботливый голос шептал ей: «Варька, Варька, ты сходишь с ума! Вернись! Погибнешь одна-то. Что тебе сделали люди плохого…» Люди! Ни один не под стать ее душе. Даже Павел не заглянул в ее глубины, не понял до конца, а только пожалел. Только море под стать. Только море и только горе…
«Варька, вернись! – стучит в висках. – Сумасшедшая!» – отстукивает сердце.
«Я не Варька! Я – Варвара теперь!» – отвечают мысли.
Павел читал однажды стихи: «Мою любовь широкую, как море, вместить не могут жизни берега». Это ей он читал.
Рыдания подступили к горлу, сдавили грудь. Затряслась в плаче от обиды, от страха и острого одиночества.
…Закружилась, затерялась лодка в Охотском море, и ни далекий блеклый луч маяка, ни волны, которые катил ветер к берегу, ни весла, ни люди, ни Павел, никто, казалось, не спасет ее теперь…
Варвара кричала, рот заполняли соленые холодные брызги. Дальше кричать не было сил – устала. Она, озябшая и промокшая, уткнулась в ладони, сползла на днище и успела укрыться брезентом…
* * *
Шторм стихал. Ливень, хлынувший внезапно, пробивал струями волны, прижимал, разглаживал их и заполнял собою и небо, и море, и землю.
От удара морского грома, чугунно гудели прибрежные скалы, молнии распарывали темноту, люди спали, и никто не знал, что где-то далеко в море волны швыряют и кружат, как щепку, одинокую лодку.
Человек вышел из-под навеса, где сушились сети и качалось желтое пятно фонаря, обошел бочки, по которым барабанил ливень и, пригибаясь, направился к берегу закрепить лодки. Он боялся, что их сорвет с привязи и унесет в море.
В зияющей, как пропасть, темноте ничего нельзя было разглядеть, только по гудению волн угадывались в нескольких метрах море, да по дробному шлепанью ливня о камни и скрежету гальки – берег.
Маяк вдали на скалах стрелял длинным ярким лучом, рассекал грохочущую тьму напополам, просеивал клубящийся воздух и тускнел где-то там, где гремели грома.
Взрывались в небе молнии и ненадолго освещали волны и скалы, словно лунным светом.
Человек еле дошел до причала. Приходилось нагибаться вперед, боком, будто раздвигать стену. Здесь, на песчаной косе, волны, разбежавшись в море, разливались половодьем, и только у причала гулко ударяли о мостики и гремели цепями на лодках.
«Стихает штормяга», – подумал он и вдруг заметил при вспышке молнии пустую лодку; он подождал, пока она не появится в ленте маячного луча, а когда лодка появилась, увидел, как весла прыгали по воде, вскидывались торчком.
«Наверно, оторвало от причала. Вот черт!» Он пересчитал лодки. «Нет, все на месте. Это чужая. А вдруг там есть кто?!» Мысленно представил расстояние и решил, что далековато от берега. Вплавь не добраться. «А-а, чем черт не шутит!».
Он выбрал полубаркас, снял цепь, оттолкнулся от осклизлого зеленого столба, мохнатого от тины и водорослей, прыгнул в лодку и, крякая, заработал веслами, держа направление по лучу.
Ливень не прекращался, но ветер уже стихал, а волны устало перекатывались, пошлепывая борта.
На горизонте появилась сиреневая дымка, вспыхнула теплая розовая полоска зари. Тучи с громами нехотя отплывали в сторону к далеким скалистым берегам. Вода еще ходила, качалась, пряча под белыми барашками свои темные рыбные глубины.
Одинокая лодка приближалась. Человек спешил к ней, ловко орудуя веслами, и вот уже лодки стукнулись бортами, скрежеща потерлись. Человек перегнулся, подтянул корму другой лодки, заглянул в нее и увидел что-то, накрытое брезентом.
Он ловко перемахнул к сиденью и чуть не упал на брезент. Откинул – и ахнул, увидел Варьку. Разглядел: бледное красивое лицо с закрытыми глазами, мокрые спутавшиеся волосы. Приподняв ее, почувствовал мягкое, горячее, бившееся в ознобе тело.
Он придерживал голову Варвары рукой, прислонив к плечу, прикрыв плащом ноги, и долго не мог откупорить флягу со спиртом.
Лодку шатало и подбрасывало, фляга вырывалась из рук. Наконец ему удалось откупорить флягу зубами.
Он осторожно разжал губы и влил ей глоток. Зубы стукались об алюминий. Она отпила, закашлялась, застонала со вздохом и открыла глаза.
– Кто это? – испуганно вскрикнула и отпрянула. Услышала глухой простуженный бас:
– Лежи, лежи знай. Глотни еще…
Глотнула раз, другой, откинулась на борт, вдыхая соленый воздух, ловя ртом влагу стихающего ливня. Снова закрыла глаза. Он, прикрепив цепью свою лодку, взялся за весла.
Рассыпалась тусклая фиолетовая молния, просвечивая капли ливня и капли брызг, похожие на ртуть.
И, когда Варвара снова открыла глаза, вздрогнула и пристально посмотрела на него в упор, узнала, обрадованно крикнула:
– Буйносов?!
Обхватила его голову руками, стала лихорадочно гладить небритые щеки и, не сдерживая слез, все повторяла печальным шепотом:
– Это ты, Федор? Это ты меня спас, Федя? Это ты, Феденька?
– Я-я! Вижу: носит лодку по морю, а в ней, вроде, и никого. Не думал, что ты… да я бы вплавь до тебя добрался. Со дна моря достал бы.
– Это ты, Феденька? Ох, судьба-то какая нынче. Вот и увиделись, вот и встретились. Скоро – берег…
…На берегу уже светало. Маяк потушил свой луч. Рыбаки проснулись и уже разделывают сети. Лают собаки. Вьются над крышами поселка Каменки дымки. К причалу подкатывает моторный катер из Аяна: привез почту.
Буйносов и Варвара идут рядом по берегу, плечом к плечу, молчат, оставляя за собой следы на песке. Последняя волна старается смыть эти следы, откатывает обратно, оставляя пену, которая закипает во вмятинах следов.
Варька глубоко вздохнула, подумала: «Ну и что же, что спас? Человек, стало быть, хороший… Отблагодарю его. Руку пожму… А кто знает, может быть, и без его помощи обошлось бы…»
Варвара останавливается и оглядывает все вокруг: и небо, и море, и берег, и скалы, и поселок.
Когда-то она жила здесь. Узнают ли ее люди…
Варвара глубоко вздохнула и подумала о том, что лично она разрешала бы законом жить у моря только сильным и смелым людям! Посмотрела на Буйносова. Было жаль его, Федора, человека, который спас ее.
Когда-то она читала где-то в книжке и помнит эти слова:
Мне все кажется: ты
Не ушел, не уехал,
Где-то рядом со мной…
Варвара задумалась: «Вот именно? Где-то рядом со мной…» – и заключила:
– …Лишь невидимым стал…
А жизнь у нее, у Варвары, начинается… сначала! Что ее ждет, она пока и сама не знает. Но твердо верит, что свой берег, свою жизнь – рыбацкое и семейное счастье она найдет!
Где-то там… за морем осталась прежняя Варькина жизнь, а здесь наступает новая, еще неизведанная для нее. Может быть, эта новая жизнь станет такой, о которой Варька всегда с отчаяньем и беспокойством мечтала…
Свердловск – Аян – Челябинск.
