Текст книги "Плоть и кровь моя"

Автор книги: Станислав Токарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Станислав Николаевич Токарев
ПЛОТЬ И КРОВЬ МОЯ

Время такое, что самого себя хочется поздравить с добрым утром. Выбегаешь из подъезда – икры пружинят, пятки зудят, торопят. Москва-река струит голубоватый туман и сама истаивает в нём, и зыбятся дома вдоль набережной, а над всем этим огромное бледное свежее небо. К полудню оно как бы съёжится, стиснется, закоптится. А пока город досматривает последний сон, пока дыши. Тяни в себя изо всех сил эту сыроватую свежесть – впрок, запасайся на целый день.

Какой ты маршрут изберёшь? Да всё равно, куда ноги понесут. Понесут влево – беги влево, ныряй в тень мостов: осанистого Калининского, гулкого метромоста, Бородинского с его ротондами и мемориальным литьём, и дальше, в направлении Лужников. Но прежде чем попасть в могучее спортивное царство, хорошо бы свернуть в тишь, к Новодевичьему, и сделать пару кругов по-над прудом, под краснокирпичной, кленовой монастырской сенью. Покосятся глазами-пуговками сонные утки, а селезень-бродяга сделает вид, что ужасно испугался; забьёт по воде крыльями, взлетит, бритвенно ширкнув ими. Тоже небось на утреннюю разминку.

Обратно бежать ещё веселей: пот прошиб, как в парной, – только отфыркивайся. Поздоровается трусящий навстречу дедок-интеллектуал в майке и шароварах с начёсом. Хоть он и незнаком, и в то же время и знаком – видятся здесь каждое утро. Кивнёт головой обойдённый с ходу, без сопротивления дядя в клювастом туристском картузе и шортах и чаще закачает локтями, попытавшись держаться следом. Тщетно: хоть ноги у Игоря Васильевича и коротковаты, но толчок так отработан, так размерен шаг, словно наш Игорь Васильевич не бежит, а без всякой натуги парит над асфальтом: только и мелькают неутомимые голубые кроссовки, да из распахнутого ворота тёмно-синего с адидасовским трилистником на груди костюма надёжно торчит лобастая, на короткой шее, голова, стриженная под бобрик.

Нет, в оздоровительном беге, как и в любом здоровом деле, трудно тягаться с Игорем Васильевичем Маковкиным, ответственным спортивным работником – ну, скажем, по фехтованию.

Впрочем, положа руку на сердце, должно заметить, что Игорь Васильевич Маковкин, руководитель широкого профиля, мог бы с тем же успехом подвизаться и в иных спортивных дисциплинах. Потому хотя бы, что сам в своё время занимался пятью видами спорта одновременно.

Он приехал когда-то в Москву из далёкой провинции, из села Верхние Лопачи учиться в институте иностранных языков. Тут как-то по телевидению популярный артист развлекал публику – изображал своё прибытие из глубинки в столицу. Явился-де облом обломом, неотёсанный, но нахальный, в несусветной ширины портках, в сапожищах и в шляпе из кожзаменителя. Так вот, ничего подобного об Игоре Маковкине сказать нельзя. И одет был не хуже столичных абитуриентов, и лацканы пиджака отглажены, и даже узел галстука завязан по моде, хотя изменения величины и формы треклятого узла – загадка, для многих непостижимая. И школу Игорь окончил с золотой медалью. И, сдавая единственный необходимый экзамен – по английскому языку, – удивил комиссию словарным запасом, свободой и, как выражаются преподаватели, активностью пользования им (правда, при чудовищном произношении).

Поселясь в общежитии, приглядевшись и пообтеревшись, Игорь заметил вот что. Требования в институте, конечно, строжайшие – не профилонишь. Только он и не собирался филонить – не за тем ехал. Тем более что вторым языком выбрал финский, в котором ни одно, ну просто-таки ни одно слово не звучит хотя бы отдалённо похоже на любое из других европейских. То есть, решил практичный Игорь, самостоятельной зубрёжки требуется выше крыши. Откуда выкроить нужное время? Значит, расшибись, а попытайся добиться свободного посещения. А кому его дают? Спортсменам. Но этак каждый может: записался в секцию, и вот он я, Вася. Нет, шалишь, тут нужен как минимум значок кандидата в мастера спорта. А есть ли у тебя талант прыгать, бегать, кувыркаться, неизвестно: ещё прокувыркаешься впустую…

И его осенила идея – если учесть возраст и минимальное знание закономерностей спорта – сверхъестественная. Игорь поступил в центральную– в институте такой и не было, только на главной базе студенческого общества «Буревестник» – секцию современного пятиборья. Ну подумайте: пять видов, и ни в одном не требуется гениальность. Просто выше среднего умение. Решает ведь сумма умений. Теперь взвесим.

На лошади скакать – какой деревенский мальчишка не скакивал? Плавать – в их местах Светлая раза в полтора шире Москвы-реки, а сколько раз пересекал он её туда и обратно саженками? Стрелять – пусть из пистолета не приходилось, но коли из отцовской тулки столько дичи набито – значит, глаз меткий, остальному тренеры научат, им за это деньги платят. Бегать – запросто. Игорь неутомим, и его объёму лёгких подивились при осмотре в институтском медкабинете. Остаётся фехтование – штука, конечно, тонкая. Но, разведав, что драться надо на один укол – кто первый ткнёт, того и верх, – Игорь даже засмеялся: чтобы он да не изловчился – смешно. Долго ли, коротко ли: на третьем курсе – мастер спорта.

Однако не станем отвлекаться: Игорь Васильевич уже и к дому подбегает. Ноги слегка отяжелели, но он, презрев лифт, взлетает, прыгая по-мальчишески через ступеньки, на пятый этаж. Ключ под половичком, чтобы не беспокоить домашних спозаранок. И вот розгами струй сечёт плотное тело душ: контрастный. То леденит до печёнок, то ошпаривает крутым кипятком. Вот, отдувая розовые щёки, Игорь Васильевич водит по ним чудной электробритвой «Филипс». С таким агрегатом, приятно тяжёленьким в ладони, запечатлён на обложке рекламного журнала знаменитый Грегори Пек. «Филипс» куплен не где-нибудь – в аэропорту «Кеннеди», в киоске. Команда поразилась: «Ну вы даёте, Игорь Васильевич». Многие из команды объехали полсвета – знали: если такие приобретения позволить себе на командировочные, то, по крайней мере, в дешёвых лавках пресловутой «Яшкин-стрит», а не в аэропорту, где сдерут втридорога с наценкой за роскошь и комфорт. Маковкин же в ответ так высказался, что поступок его сыграл воспитательную роль: приобретать тамнадо, не мелочась, действительно нужное и качественное. То, что тампока делают лучше, чем у нас. Впрочем, по своему обыкновению, нравоучительность смягчил он шутливой интонацией и всем знакомой забавной гримаской: губы хоботком, круглые глаза над очками. «Ну-ка, Николаша, напомни, какой в школе стих учил. Есть, мол, у нас с вами собственная гордость, на буржуев смотрим свысока. Другое мнение имеется?» – бочком глянул на Николашу, которому доставал головой ровно до третьей пуговицы блайзера – тот был отличный шпажист. И Николаша, не принадлежавший к быстроумному роду оружия – рапире или сабле, ничего не нашёлся ответить, кроме всё того же туповато-восторженного: «Во даёт наш Игорь Васильевич».

Оттягивая кожу, Игорь Васильевич тщательно пробривал каждую складочку, и лицо, становясь лоснистым, с мужественной сизоватостью на скулах, одновременно обретало выражение, которое понадобится его хозяину через два часа на работе. Привычно обретало, неосознанно вместе с мыслями о предстоящих делах.

Помнится, когда Игорь Васильевич работал в лаборатории спортивной психологии и коллеги сшибались лбами над модным в ту пору дискуссионным вопросом, какой тип тренера перспективнее – жёсткий или мягкий, «диктатор» или «демократ», он высказался парадоксально: перспективней всего «хамелеон». Ортодоксы – на дыбы, шеф недоуменно поднял густые расчёсанные брови – красавец, умница, дипломат – даже он, сам парадоксалист, был слегка шокирован. Но наш аспирант стоял на своём: психологическая структура тренера требует пластичности, приспособляемости. Намереваясь подчинить личность спортсмена, надо прежде себе самому, то есть своим методам придать форму, в которой именно данная спортивная личность, единственная и неповторимая, без насилия и ломки будет отлита такой, какая тренеру требуется. Изъясняться по-научному Игорь Маковкин учился сознательно. Равно как и по-фински. Знание языка дало ему возможность поездить с командами переводчиком. Аспирантура в институте физкультуры по специальности, которая вдруг стала перспективной и дефицитной, подняла его на ступеньку выше – он стал психологом команды… Ну а дальше – дальше ум, целеустремлённость, энергия… О чём и говорилось при выдвижении на нынешний пост.

Всё так, но целеустремлённостью, энергией может обладать и робот. Заложи в него программу, и он попрёт рубить лес, чтобы щепки летели. Вычеркнув из своего лексикона злополучное «хамелеонство», за которое ортодоксы как его только не костили, Игорь Васильевич Маковкин заменил это словцо вполне благозвучным и благопристойным словом «пластичность». И сейчас, когда он над тренерами тренер – над кручеными-верчеными, преисполненными амбиций, ревности друг к другу, да просто неизбывной нервной усталости – ох, как ему эта пластичность пригодилась.

И вот, с лицом простовато-озорным («Я-то, в общем, парень свойский»), самую малость даже виноватым («Поставили командовать – командую»), но, если приглядеться, мудрым («А вижу я тебя насквозь») и твёрдым («Если не подчинишься, пеняй на себя»), Игорь Васильевич в махровом халате выходит на собственную кухню.

Выражение его лица вполне подходит для настоящего момента. Озорством он умиляет и Тамару, и Ксюшу, виноват немножко, потому что задержался в ванной, а они тоже торопятся, и он готов признать вину, но по сути своей он мудр и твёрд – муж, отец, хозяин, добытчик, уважаемый и любимый.

– Ну что, бродяги, – говорит он, потирая ладошки, – соскучились, проголодались? Не знаю, как вы, а я – зверски, в-в-аф!

Ксюша – на полголовы выше отца, сочная, спелая – вот уж замуж собралась, но поглядим, поглядим, за кого попало не отдадим – притянув его широкой, в золотом пушке рукой (заслуженный мастер спорта!), чмокает в самое ухо.

– Ну вот, – уныло констатирует Игорь Васильевич, – разрыв перепонной барабанки. Ась? Вы чтой-то сказали?

Тамара обжаривает гренки с сыром, и их хлебный, избяной дух, смешиваясь с другим – горько-щекотным, дразнящим ароматом бразильского кофе, – вызывает такое слюнотечение, хоть плошку подставляй.

– Я всё-таки не понимаю… – мелодично тянет Тамара.

– Ась? – продолжая дурачиться, Игорь Васильевич наливает себе кофе в пол-литровую кружку, а из кружки в блюдце («Вы народ столичный, вы как хотите, а мы из Лопачей, мы оттеда»). – Чтой-то вы сказамши? Мы не понямши.

Подняв на жену смеющиеся глаза, он с привычным удовольствием отмечает, что и над этой его «собственностью» годы не властны: и кожа не увяла, и фигура будь-будь, да и сам молодец, что уговорил её ходить на теннис.

– Не понимаю, – курлычет Тамара, подставляя тарелку под новую порцию гренок, которыми аккуратно выстреливает финский гриль, – бегать по утрам прекрасно, но зачем же себя казнить? Десять километров…

– Двенадцать, матушка.

– Тем более.

– Казню, – говорит он, жуя, – но ведь и наслаждаюсь. Такой уж я «мазохист».

– Весь вопрос, мамочка, в мотивации, – со значением и актёрским наигрышем в голосе вещает Ксюша. – У нашего папочки правильная мотивация. – Это она намекает на тему отцовской диссертации – «Проблемы мотивации в деятельности спортсмена». Ксюша училась в девятом классе, когда отец защитился, она тогда спросила, что же такое эта мотивация. Игорь Васильевич подмигнул в зеркало – он выбирал рубашку, собираясь на банкет: «Мотивация – это когда то, что не доставляет тебе никакого удовольствия, ты делаешь, чтобы получить удовольствие». – «Как?» – «А вот так: тебе неохота сейчас долбить физику? А если я пообещаю, что выучишь – и получишь коробку конфет?» – «Па-а, всё бы тебе хохмить над глупым ребёнком. Ребёнок же всерьёз интересуется, что такое правильная мотивация». – «Правильная, – он значительно поднял палец, – это когда интерес, который ты преследуешь в спорте… и, преодолевая трудности, получаешь в итоге удовлетворение… совпадает с интересами твоего коллектива. И твоего государства». – «И государства?» – Она распахнула глазищи. «Естественно. Если ты в сборной страны, твоя деятельность тоже имеет государственное значение». – «А-а, так то в сборной». – «А туда надо стремиться, матушка. Как говорится: „В ранце каждого солдата лежит маршальский жезл“. Как здесь у тебя – чемпионская рапира». – Он указал на фехтовальный чехол с клинками, маской и прочим необходимым. Оксана выступала тогда уже «по кандидатам», но больше фасонила, мастерилась, чем старалась заработать мастерские баллы, как говорили, лень впереди неё родилась.

Игорь Васильевич, правда, в конце концов заставил её честно заслужить эти баллы, что помогло, когда она подала документы на факультет журналистики.

В тот год ввели конкурс аттестатов, и ей едва натянули среднюю четвёрку. Собравшись с визитом к заведующему кафедрой физкультуры, Игорь Васильевич оправдывал свой шаг тем, что фехтовальщиками университет не блещет, и готовенький мастер спорта должен там весьма и весьма прийтись ко двору. Он не был знаком с заведующим кафедрой, но полагал – и справедливо, – что имя его тому известно. Игорь Васильевич заранее скроил пристыжённую мину человека, иронизирующего над собой: мол, в таких вопросах мы, мужчины, с нашими достоинством, весом в обществе, всегда под каблуком у жён: единственное чадо, слёзы в три ручья… Заведующий его понял, обещал содействовать, только спросил – сам старый спортсмен, – не замандражит ли дочка во время экзаменов. «Моя-то? Ну нет, моя не замандражит».

На всякий случай, чтобы устранить малейшую нервозность, минимальнейший «мандраж», он провожал Оксану на каждый экзамен сам. Ради этого отказался от заманчивой командировки за океан, рекомендовал заместителя вместо себя. Провожал дочку на экзамены по любимому Калининскому проспекту, напоминавшему и деловые авеню, и вместе с тем, как ни странно, базар в большом селе Настасьино, на главной усадьбе колхоза. На том базаре паренёк из Верхних Лопачей бывал так же потерян и затолкан, как здесь, на Калининском вон тот растаращенный провинциал. Столичные жители энергично двигаются по прямой, провинциала же кидает зигзагами туда-сюда, и он ушибается то об каменное плечо, то об каменный локоть. Но не горюй, бродяга: если ты здесь зацепишься, твои дети, коренные, хоть и в первом поколении, москвичи, будут так же уверенно попирать эти плиты, отражаться в этих витринах, как сейчас Оксана Маковкина.

Даже отца поражала она своей непоколебимостью. Игорь Васильевич регулярно получал с кафедры физкультуры информацию о том, какой на данный момент проходной балл. По истории, последнему предмету, ей была нужна только пятёрка. Историю сдавали в субботу. Тамара сомнамбулой бродила по квартире, заламывала пальцы. Он накапал ей валокордина, задумался и машинально выпил сам. Нет, так нельзя. «Мамочка, а что, если я выйду прогуляюсь и заодно и встречу нашу красотку?»

Больше часа бродил вдоль высокой фигурной ограды. Бронзовый Ломоносов был эпически спокоен, зато у его подножия галдели обмирающие родители. Суматошно и жалко бросались они каждый раз к отворяющимся дубовым дверям навстречу отпрыскам. Игорь Васильевич изо всех сил старался не уподобиться таким родителям-неврастеникам, только шагал и шагал, вдавливал в асфальт каблуки так, что вмятины отзывались, кажется, в глубине земной коры, в земной мантии, должно быть.

Дочь он увидел в окружении смеющихся, кричащих, бестолковых от счастья парней и девчонок – тех, верно, кому повезло, и она была среди них самая видная, самая броская и самая спокойная. Издалека кивнула ему, что порядок. Он пожал плечами, показывая, что ничуть в этом и не сомневался. Позвонили домой из автомата, и Игорь Васильевич повёл Оксану в ресторан «Арагви». Хоть и опасался сглазить успех, но всё-таки заказал столик у знакомого метрдотеля, коллекционера зажигалок (прости-прощай, газовый «Ронсон»!).

…Окончив завтрак, Игорь Васильевич поцеловал жену и дочь, спустился, прыгая через две ступеньки, вывел из гаража машину и отправился на работу. Он не говорил ни «на службу», как коллеги предпенсионного возраста, ни «в контору», как выражались ровесники, снисходя к своим якобы чиновничьим обязанностям, ни «в офис», подобно щёголям-юнцам, едва нюхавшим мастичный запах чужестранных офисов и отелей. Он говорил – «на работу». Он уважал и любил свою работу, считал её нужной обществу и считался перспективным работником на месте.

Подрулил точно вовремя. Одновременно с ним подрулили и вошли в подъезд, на ходу здороваясь, обмениваясь добрыми бесхитростными шутками, ещё полторы сотни главным образом мужчин в таких же, как на нём, тёмных пиджаках с гербовыми пуговицами, светлых наутюженых брюках, и пренепременных одноцветных галстуках с эмблемами различных международных спортивных организаций.

Через четверть часа, как и было договорено, – Игорь Васильевич любил точность сам, ценил её в других, и подчинённые это знали и не опаздывали, – он принял у себя в кабинете молодого тренера Меньшутина из города Н.

Меньшутин приехал, чтобы пожаловаться на руководителя спортивной школы, знаменитого фехтовального маэстро Лопатенко. Старик-де его прижимает – ревнует, что ученики просят уроков у Меньшутина. Старик-де сквалыга, жох – лучшие клинки раздаёт своей группе, и импортные рукояти – «пистолеты», что недавно получила школа, тоже все захапал.

– В общем, как хотите, Игорь Васильевич, но я так больше не могу – разрешите мне либо создать в Н. свою школу, либо в другой город переехать.

Меньшутин держался уверенно, не заискивал, но и не нагличал. Знал, чего хочет, добивался не благ – права пахать. Правда, на его месте Игорь Васильевич не стал бы так орать, так ребром ладони по столу стучать, да и явился бы сюда всё-таки не в пуловере и водолазке. Стиль делового общения обуславливает и стиль одежды, это не мелочь, это знак уважения, что, кстати, старик Лопатенко как раз хорошо понимал…

– Выходит, просишь развода, – задумчиво проговорил Игорь Васильевич. – А ведь не загс. И не нарсуд. Собрался переезжать – переезжай. Широка страна моя родная. Опять же – молодым везде у нас дорога. Но лично я бы на твоём месте повременил, однако своего мнения навязывать не хочу.

Не посчитаться с тем, что он скромно поименовал «мнением», означало здорово испортить себе тренерскую жизнь, Меньшутин это знал.

– Только ведь из песни слова не выкинешь, – продолжал Игорь Васильевич. – А в той же песне поётся, что старикам везде у нас почёт. Как же решаешься так выражаться: «сквалыга», «жох», «запахал»? Ты ведь сам воспитатель молодёжи. А уроки тебе, я знаю, когда-то Алексей Сидорович давал – разве он тебя этому учил?

Алексей Сидорович Лопатенко некогда учился спортивному бою на саблях (их называли ещё по-старинному, эспадронами) у крутоусого бывшего гвардейского унтера, который, в свою очередь, в Санкт-Петербурге служил «монитором» у французского «мэтр д'арма», ставившего классическую школу великим князьям. Лопатенко и сам держался князем – сухой, чеканный, весь какой-то остроугольный – хотя, как и Маковкин, происходил из крестьян и повадку имел крестьянскую – ухватистую, запасливую. Насчёт клинков и «пистолетов» Меньшутин, конечно, не врёт. Как бы то ни было, чемпионов Лопатенко за свою жизнь подготовил приличное количество. Благодаря ему город Н. имел в спорте давнюю репутацию столицы сабельных бойцов. Старик был из тех, кто ещё с первого послевоенного международного турнира вывез неотразимую тогда новинку – атаку стрелой. И его высокое спортивное благородство сказалось в том, что он, сам непобедимый, принялся новинку эту внедрять – весь в синяках и ссадинах от старания выразительно продемонстрировать, как надо пластаться над дорожкой, доставая соперника лезвием.

Конечно, теперь ему трудно париться с утра до вечера в брезентовом стёганом тренерском нагруднике, давая уроки. Даже просто «сесть в стойку», как говорят фехтовальщики, согнуть и раскорячить скрипучие артритные ноги трудно. Но старик горд и самолюбив, как дьявол, даже тень жалости он надменно отвергает. И, внушая Меньшутину, что Алексея Сидоровича надо беречь, как бы подчёркивая старикову слабость, Маковкин знал: именно это и хочет услышать Меньшутин. Маковкин говорил об уважении к традициям, воплощённым в облике почтенного маэстро, и его лицо делалось при этом простецким, даже несколько виноватым, но и лукавым и мудрым – чтобы дать понять собеседнику: начальник – человек одного с ним, с Меньшутиным, поколения, всё понимает, душой на его стороне, многое произносит по обязанности и если советует повременить, то имеет резоны, выгодные для Меньшутина. Понятно было также, что, давая Меньшутину совет, Маковкин как бы брал на себя ответственность за дальнейшую судьбу молодого тренера, а это значит: если тот примет совет, то получит и поддержку. В конце разговора, мимоходом, точно о каком-то пустяке, Маковкин обронил, что вопрос с инвентарём вполне разрешим. Инвентарь – персонально, целевым назначением – группа Меньшутина получит. Парень обрадованно сообразил: вот она и первая поддержка.

Что касается Игоря Васильевича, то он и до приезда Меньшутина знал: в Н-ской школе зреет конфликт. Зреет, однако ещё не созрел. Рано или поздно гордец Лопатенко не выдержит, что кровные его воспитанники тянутся к молокососу, разгневается вконец и демонстративно подаст заявление об уходе на пенсию. И его немедленно проводят – с помпой: уж тут Игорь Васильевич расстарается. И налаженное дело естественно перейдёт к другому – вполне возможно, к Меньшутину. Но лучше бы это случилось попозже – через годик, к примеру. Потому что это большая разница: учить орудовать саблей и администрировать. В первом деле молодой уже показал себя мастером, во втором пока даже не подмастерье. Теперь всё зависит от того, сообразит ли он за оставшееся время присмотреться к тонкостям директорского ремесла Лопатенко.

Кроме того, если дать Меньшутину уйти из школы, за ним потянутся не только его ученики, но и, что вполне вероятно, некоторые лопатенские, тогда старик непременно затеет скандал. Ещё хуже, если Меньшутин уедет в другой город и потащит – а ведь непременно потащит за собой ребят. Тогда уж скандалить примутся Н-ские спортивные власти…

Словом, как ни поворачивай вопрос, решение – полезное для дела – выходит одно: потерпеть.

Отпустив обиженного посетителя, Игорь Васильевич придвинул к себе папку «На подпись». И пошли поворачиваться под руку просьбы и требования. Республики, города, общества просили и требовали… ну буквально всё – от крохотных пуандарэ, насадок на клинки, до дефицитнейших видеомагнитофонов японской фирмы «Сони». Маски, перчатки, колеты, гетры, туфли… Игоря Васильевича ничуть не раздражал этот привычный хор. Наоборот, даже радовал. Выбирая между резолюциями «не возражаю» и «отказать», он исходил из принципа, которого придерживался неукоснительно: обещал – выполни, не сулил, сами нахальничаете – тут, как говорят в деревне: «У нашего Кузьмы хрен возьми».

Умение держать слово и создало Игорю Васильевичу Маковкину среди спортсменов добрую, прочную репутацию. Назначенный на нынешний пост, он в первой, так сказать, тронной своей речи перед сборной, точно ферзя на своей доске, двинул вперёд веское обещание. В ту пору не ладились дела у женщин-фехтовальщиц, уж и забылось, когда они привозили домой золотые медали чемпионок мира. И вот новоиспечённый руководитель во всеуслышанье провозгласил: та, которая в текущем году выиграет первенство, получит интересную зарубежную поездку…

Он окинул притихший зал взором фокусника, который сейчас вытащит из пустого цилиндра живого зайца:

– Куда захочет. И с кем захочет.

Ксюша – она числилась в кандидатах сборной и на собраниях присутствовала – дома ему сказала: «Вот это, папочка, мотивация! Потрясно! Но ты рискуешь – мало ли кто, куда и с кем попросится». – «Без риска, – сказал он, – жить неинтересно, кто не рискует, тот шампанского не пьёт».

И что вы думаете? Той же осенью крепышка-волжанка Клава Блохина в финале чемпионата буквально смела, растерзала и француженок и венгерок – самых титулованных…

Маковкин понимал, что должен выполнить обещание. Понимал, правда, что не в обещании дело: Клава Блохина – чудесная деваха, чистая, со здоровыми корнями: «Ах, наших бьют, советских? Ну так я ж всем вам…» И вот пришёл её день, её случай, её фарт… Но, как бы то ни было, Игорь Васильевич не без опасения ждал с нею встречи. А она, скромница, похоже, его даже избегала. И он сам подошёл, спросил, куда же чемпионка соизволит поехать. Если говорить честно, побаивался. Брякнет что-нибудь вроде… «Островов Зелёного Мыса»… И иди доказывай наверху, колотись лбом о паркет, что совместные тренировки с тамошними мастерами будут нам полезны и заслуживают валютных затрат. Хорошо, коль просто на смех поднимут, – можно ведь и с креслом проститься…

– В Париж, – промолвила Клава, зарумянившись.

– Так-таки и в Париж? – Он засмеялся, на душе полегчало.

– А что, нельзя?

Он хотел было спросить, почему именно в Париж, а не в Рим, не Лондон, не Мадрид, но это было бы против правил игры, могло означать, что он её отговаривает. И со всем возможным равнодушием ответил:

– В Париж так в Париж. С кем ты хочешь туда поехать?

– С моим тренером.

Ну, молодец, ах, молодец девчонка… Однако играть – так до конца. Поразить. Не только её – всех. Всю сборную.

– Ещё с кем ты хочешь ехать? – деловито поинтересовался он.

– С моим первым тренером, – боязливо прошептала Клава.

Его партия развивалась просто неправдоподобно гладко. Словно не хвастливое своё обещание он выполнял, но ответственным образом формировал делегацию для самонужнейшей поездки. И он, как бывает с теми игроками, которым уж слишком везёт, едва не заигрался.

– А ещё с кем хочешь ты ехать, Клавдия? – победоносно вопросил он.

– Ещё?! – Её глаза изумлённо вспыхнули. – Ещё… если можно… с моей лучшей подругой.

– А кто твоя лучшая подруга, Клавдия? – Он постарался сохранить тон, но уж тут внутренне обмер. Возьмёт да и назовёт имечко: вместе в первом классе учились, до сих пор переписываемся – она немного косая, малость шепелявая, работает кассиршей в бане, в общем, душевная девочка… И какой тогда довод понадобится, чтобы вколотить в список спортивной делегации косую и шепелявую душевную кассиршу?

– Моя подруга Люся Понтрягина.

Вот тут он едва не подпрыгнул. Захотел взять её за уши-пельмешки, чмокнуть в веснушчатый нос. Потому что Люся Понтрягина была самой молодой и перспективной в основном составе, по чистой случайности не пробилась в нынешний финал, и делегировать её для приобретения спортивного опыта просто подсказывали соображения высшего порядка.

Вдобавок – нет, ему решительно шли в руки тогда сплошные козыри – он получал гарантию, что две серьёзные, положительныеспортсменки, сопровождаемые двумя серьёзными, солидными педагогами (и первый Клавин тренер Максимов, теперь директор школы-интерната, и нынешний, Авдеев, производили самое приятное впечатление), будут вести себя там должным образом. В свободное время посетят Лувр, возложат цветы к Стене коммунаров на Пер-Лашез, поднимутся на Эйфелеву башню. А не станут только болтаться по Большим бульварам да тыкаться носами в витрины дешёвых магазинов, точно какие-нибудь бесстыжие барахольщики…

Короче, сдержав своё слово, Игорь Васильевич Маковкин одних – подчинённых – поразил, другим – руководству – угодил, и вдобавок (недаром бабушка говорила, что он родился в рубашке) с того года для женской команды началась полоса удач, которая и доселе продолжается.

Улыбаясь воспоминаниям, в отличнейшем настроении продолжал он возиться с бумагами, пока последняя из них этого настроения не испортила.

Последним в папке лежал список состава осеннего оздоровительного сбора. Того сбора, на котором сильнейшие бойцы страны почти не тренировались – отдыхали от тягот сезона. Море, фрукты, шахматы, бильярд, аттракционы в холле, тщательно подобранная библиотека, продуманное меню, фарфор, серебро, скрипящие крахмалом салфетки. Всю душу вкладывал Игорь Васильевич в подготовку этого сбора, души вытрясал из финансистов – здесь, в Москве, из хозяйственников – там, под пальмами и кипарисами. Его парни и девчата, считал он, заслужили две эти райские недели, потом заработали, пахотой самоотверженной, без отдыха и срока. Но лишь те, кто истинно заслужил, да их тренеры попадали в заветный коротенький список, и никаких пришей-пристебаев. Он и сам себе позволял только на день-другой слетать туда, учинить разгон, что цветов нет на столах, что макароны на гарнир… И скорей назад, домой, к делам.

И вот перед ним лежал список, столбик отпечатанных на машинке фамилий, и последней в нём значилась вписанная от руки Маковкина О.И. На полях – напротив этого единственного имени, как знак того, что вписано оно не без сомнений, и вместе с тем как оправдание – карандашиком было помечено «змс» – заслуженный мастер спорта. Заслуженными были почти все остальные, но пометка – только здесь.

Игорь Васильевич пригласил заместителя. Предложил присаживаться, угостил сигаретой «Мальборо». В другом ящике стола он держал для себя, для весьма редких случаев особого волнения и досады, сытную «Приму». Он ткнул «паркером» в фамилию дочери:

– Как прикажете понимать?

Заместитель деликатно повёл шеей под свежим воротничком на пуговках:

– Оксана Маковкина – чемпионка мира, насколько нам известно. Согласитесь сами – мы просто должны…

– Если должны, то не ей, – замороженным голосом, с замороженными глазами, смотрящими сквозь ледяные очки, проговорил Игорь Васильевич. – Скорее она нам должна, и вы это превосходно знаете. И если вы, Александр Борисович, таким странным способом желаете подмастить мне, то…

Заместитель протестующе вскинул ладони, но Маковкин закончил жёстко:

– …вышло не в цвет.

И жирно вычеркнул из списка последнюю фамилию. Вызвал секретаршу, попросил список перепечатать.

Заместитель ушёл удручённый. И по делу, по делу, мы тут дело делаем, а не расшаркиваемся друг перед другом… Развелось шаркунов…

Это был как раз тот случай, когда Игорю Васильевичу до смерти захотелось продубить нёбо и прижечь глотку ядрёным дымком «Примы».

Курил, смотрел в окно, думал о дочери.

Он любил её.

Любил когда-то и тот тёплый комок с глазёнками, осмысленность которым придавали лишь желание и страдание. Желание – есть; страдание – от того, что пелёнки мокрые. Но кто познает силу этих чувств в новорождённом?

При купании ему разрешалось поддерживать головку, и беззащитная дряблость крохотной шеи переполняла его нежностью.

Он любил и маленькую толстую топотуху. И ногастого, рукастого, неожиданно и необъяснимо грубого или ласкового подростка.