Текст книги "Полеты над вечностью"

Автор книги: Станислав Смелянский

Дэнс-мюзикл «Сити»
(фрагменты)

 
Эта поэма легла на ноты.
Ритмы, диджей, готовь.
– Кто ты?
– Любовь.
 

* * *

 
В городе выхлопы. Запах ванильный.
Дым поднимается под углом девяносто градусов.
Круг солнца рассыпается на миллионы радиусов.
Архитекторы радуются:
В городе отсутствуют горизонтальные линии.
Тянутся шеи, напрягаются спины,
Дороги скручиваются в спирали, пружины.
Лифт скоростной пробивает крышу.
Вертикальное эхо – ничего не слышу.
Вытянуты вверх движения, порывы,
Если вы не упали, то, наверное, живы.
Служебные лестницы, безумия пропасти.
Крутятся пропеллеры, сверкают лопасти.
Грубые судьбы, как рисунки наскальные.
Вер-ти-каль-ны-е.
Вверх!
Вниз.
Снова вверх!
Жаль, но…
Мне это все – вертикально!
 

* * *

 
Расскажу о себе. Мне двадцать три.
Но, если верить в реинкарнацию, держу пари,
Мне – тысяч пять одиноких лет.
И я до сих пор не оставил след.
Был волнорезом, когда был камнем,
Деревом в поле сухим, пока мне
Случай не представился стать человеком,
Трижды уничтоженным прошлым веком,
В 1976-м
Я вновь появился на свет. Потом
Поехал на море, влюбился в девчонку.
Расстался. Пил. Чуть не посадил печенку.
Проснулся. Увидел вертикальный город.
Побрился, причесался, был молод и горд.
Взял кредит, жвачками скрыв перегар.
Купил на окраине огромный ангар.
Трахал там женщин. Объятьями потными
Заменяя девчонку с золотыми копнами.
Забыл о пустой карусели, о пляже,
Забыл о песке на щеке ее даже,
Забыл навсегда сладкий вкус ее кожи.
И слезы ее. И свои слезы тоже.
Устал от людей, и от клонов, и хоббитов.
В ангаре я начал выпускать роботов.
Конвейеры, прессы – их мир не знает горя.
Роботы – не помнят полыхающего моря!
 

* * *

 
Длинный ноготок
На кнопке «стоп».
Слабый биоток
От век до стоп.
Слитые тела
Теряют пульс.
Полуобняла.
Не шевелюсь.
Сил укрыться нет.
У нас озноб.
Задержись, рассвет,
На кнопке «стоп».
Стоп, автомобиль,
Бродяга, стой.
Ты всю ночь клубил
Совсем не с той.
Стоп, часы в домах,
И стоп, метро.
Стоп, огни впотьмах,
Как серебро.
GSM-эфир,
Ночная высь.
Дикий этот мир,
Остановись.
Вяжем темноту
На небоскреб.
Удержав мечту
На кнопке «стоп».
 

* * *

 
Люди бегут повсеместно.
Рвутся из пробок.
Тесно
Даже внутри черепных коробок.
 
 
От суеты ошалев,
Люди быстрее мчатся по суше.
За каждым тянется виртуальный шлейф
Дел, встреч, разлук, потрахушек.
Игра в монополию ради монет.
Глобализация. Мир преступен.
Абонент
Недоступен.
Включи телефон. О времени поговорим.
О мелькающих цифрах столетия, года.
Каждый сверкающий миг неповторим.
И он уплывает, как соединение кислорода и водорода.
Криобиология, цифровая реальность – пока
Напрасно любое научное усердие,
Только любовь – до подсознания, до ДНК —
Только любовь дарит Бессмертие.
Сквозь неба брезент
Бью в лунный бубен.
Звоню тебе. Абонент
Недоступен.
Свежий номер «Сити» покупаю в киоске.
Буквы высыпаются из журнала сами.
Выскакивают заглавия в глянцевом лоске
И красотки, забыв на страницах лифы с трусами.
 
 
Включи телефон. Посмотри, что творится.
Раскачиваются здания, рвутся генные нити.
И это еще не перевернута главная страница
Нашего с тобой журнала «Сити».
Лови этот момент!
Ответ недружелюбен.
Абонент
Недоступен.
 

* * *

 
– Привет.
– Привет.
– Где мы?
– В мире.
В слоях и отблесках мира.
В природе, в квадрате Казимира,
В прямом эфире.
– Кто мы?
– Элементы замысла. Фрагменты смысла.
Участники любовных соитий.
Буквы глобального журнала «Сити».
Люди, знаки, числа.
– Мы живы?
– Конечно. И мы торжествуем.
Мы шагаем по городу, среди таких же как мы,
смеющихся, беседующих.
В этой жизни и в следующих —
Мы любим, следовательно, существуем.
Свет каплями стекает с жести.
На деревьях гирляндами качаются листья.
Пахнет клевером, углекислым газом, асфальтом, высью.
Выполнена наша человеческая миссия.
Мы вместе.
– Я люблю тебя.
– Я люблю тебя.
– Люблю.
– Люблю.
 

Научные трактаты о любви.
Из HTC Touch Pro выложено в Twitter
Манипуляция

Высокое искусство женщины – умение заставить мужчину сделать то, что хочет он, но что на самом деле хочет женщина.

Искусство женской манипуляции основано на примитивной конструкции мужской психики.

Виртуозная техника женской манипуляции позволяет мужчине не чувствовать дискомфорт, а часто и получать удовольствие при исполнении женских прихотей.

Рецепты

Моя мама умеет готовить.

Она прочитала, наверное, все книги, изучила мир на своем опыте, познала много горя и мало счастья, говорит красивыми строчками лучшего романа, который не будет написан. И умеет готовить…

Мой любимый дедушка помнил настоящий вкус каждого блюда. Ведь его мама, которую он носил на руках, замечательно кухарничала. Поэтому к стряпне дочери дед относился критически. «Ну, сервировать стол она умеет», – говаривал он. И тут же уточнял: «А что ты имела в виду приготовить?»

Мама не знает, что со мной, где я, с кем я. Но если я порой зайду к ней, или не зайду, но в душе очень хотел бы зайти, она идет на кухню.

Ее руки месят тесто, но мне кажется, в ее руках солнечные лучи смешиваются с мякотью судьбы, чувствами и стихами, будто она выпекает чью-то жизнь. Может быть, мою.

На полпути к середине книги

Середина часто приносит разочарование. Особенно если сравнивать с началом.

С возрастом мы превращаемся в персонажей. А герои книг – в тряпичных кукол в усталых руках.

И все же. В середине порой даже маленькая перемена стоит всего пройденного пути. Что уж говорить про мой грешный путь. Прогулочка в пол-Европы и пол-вечности. На мой взгляд, весьма любопытные воспоминания о воздушной гимнастике под куполом неба, в звездных софитах, когда незрелый паренек балансировал без страховки на зыбкой оси любви.

Вторая встреча

После премьеры я вернулся с Машуткой на Высокую. Устало повернул ключ. Дверь не открывалась. Надавил плечом, с трудом отодвинул. И увидел гору битого бетона. А сверху – звездное небо с клочьями облаков и полную луну по центру. Крыши не было. Она квадратно, по границам стен, упала вниз – на пол квартиры. Машутка плакала – впервые с нашего знакомства. Но не в последний раз.

– Бывает, – объяснил мне по телефону бывший одноклассник, который служил на Лубянке и в СБ табачной компании. – Слышал, есть такой секретный гель. Все прошибает. Кому-то ты, видать, круто насолил, запугивают!

Наутро по Интернету забронировал миланский Carlton Baglioni, заранее прочитав о нем на сайте Trip Advisor. Пара из Нью-Йорка написала про отель прагматично: «It was our honeymoon. Once we arrived the staff told us our room was not ready. This was understandable since we got there pretty early. They held our luggage and we went off shopping. The location is perfect for serious shopping», итальянец добавил, что «otel ottimo, posizione perfetta», а какой-то японец воскликнул: «快適な滞在でした». Мнение японца убедило меня окончательно, и я вбил номер кредитки.

Продюсеру и актерам по телефону сообщил о срочном отъезде в разгар весеннего сезона, вызвав всеобщий нецензурный гнев. Искренне радовался за меня и одобрял поездку лишь второй режиссер, мой помощник-стажер, студент пятого курса ГИТИСа с зеленой кожей и длинными речами об искусстве. Он явно надеялся на повышение.

Счастливая, что у нас «лэ» (любовь) и что у нее «ше» (шенген), Маша с двойным усердием отдавалась мне в Милане. В благодарность наряжал ее ярко, как елку, покупал цветные платья в Etro и дешевые шмотки в Max & Co. «Модница», – дразнил я ее. Она ласково улыбалась в ответ.

В третью миланскую ночь меня неожиданно разбудили. Еще не проснувшись, понял – тормошит какая-то родная, любимая ладонь. С улыбкой открыл глаза. В тусклом свете увидел над собой двух красавиц. Рыжую, в роскошной кожанке, и поодаль Машутку, в вафельном отельном халатике.

Рыжая засмеялась. Я вскочил.

Вот Маша, бледная и немая. И вот ослепительная гостья, в крупинках ночной влаги на волосах. «Незнакомка» прильнула ко мне и увлекла в бездну поцелуя. Я забылся, падая в неизвестность. Где-то далеко, собирая вещи, кричала Маша.

Дверь захлопнулась, наверное, с грохотом, но для меня это был далекий, ватный звук. Не распахнутая московская и захлопнутая миланская. Doors Джима Моррисона между познанным и неизведанным. Двери восприятия Хаксли – прочь из устаревшего времени и пространства. Вот в чем косяк. Вот где порог. Только протяни руку к скважине – мирра любви потечет с перстов на ручки замка, как в Песне Песней.

Думаю, в ту ночь заработал необратимый процесс моего преображения, превращения в мужчину. Когда, к примеру, заводишь часы, то крутишь заводной механизм. Когда заводишь женщину, заводной механизм крутит тобой.

Маша, Машутка, красивая моя, прости.

 
Последний Блюз.
Блюю, плююсь,
Но снова пью,
Да, да, да,
Хрусталь из люстр,
Любовь из уст,
Мечту твою.
Да, да, да,
Последний Блюз. Йе.
 
 
Ушла в семь.
Насовсем.
Остались только
Твоя заколка,
Зубная щетка.
И память кожи:
Касанья обжиг,
Почти щекотка,
Осталась тоже.
Мне счастья мало.
Все ерунда.
Ты и не знала,
Что ты уходишь,
Да, да,
Совсем уходишь,
Да, да, да —
Навсегда. Йе.
Дайте, дайте, дайте
Еще одно тело – я выпью душу.
Еще один берег – я выпью сушу.
Ну хоть однажды, молю,
Утолите жажду мою,
Дайте, дайте, дайте
Музыку. Последний Блюз.
О, йе!
 

Paroles, paroles, paroles

Валялись. И снова занимались любовью. Как вилки из старого наркоманского анекдота, которые упали – и давай валяться. Заказывали в номер ужин, звонко игрались металлическими крышками для блюд, вместе ели, свесив ноги с постели. И вновь любили друг друга. В ее страсти иногда прорывалось что-то звериное, дикое. Она рычала перед оргазмом, слепо кусалась, впивалась когтями. За нанесенные увечья извинялась – тоже по-звериному. Фырчала, этаким милым хомячком, часто-часто вдыхая и выдыхая, своеобразно соединяя передние зубы с нижней губой. Получались милые ффрр-извинения – а я и не обижался.

Прервали молчаливые споры на кричащем языке тел лишь на следующие сутки. Я ликовал, словно случайно открыл светлый секрет Вселенной, да еще умудрился удержать его в руке.

Сквозь приоткрытую штору на простынь между нашими телами падала ломаная линия света.

– Не пора ли познакомиться… – Я не узнал собственный голос: тенор джентльмена без бабочки.

– У меня нет имени. Придумай его.

– С ума сойти. Хочешь поиграть? Допустим… Ева.

– Пойдет. Ты первый гений, который меня так увлек.

Ее рука на светлой полосе. Моя сверху. Мягкий свет слабо согревает мои фаланги, проигрывая глубокому теплу внутри ладони, от ее нежных пальчиков. Разомлев, промямлил:

– Какой гений, о чем ты.

– Режиссер и параллельно ученый. Сначала меня поразила твоя «Архетипическая лингвистика в юморе». Лихо ввел новый термин и структурировал архетипы. А твоя недавняя научная статья «Психология юмора»… Нечто! Переворот!

– Откуда знаешь? – Отпустил ее руку. – Статья еще не вышла.

Она улыбалась, наблюдая за моей реакцией.

– Я давно слежу за потенциальными гениями. И некоторых обязательно спасаю. Революционная тема, поверь. Считай меня, так сказать, Че Геваршей. А потом, если сохраню хоть с десяток гениев, наеду на глобализацию и транснациональные холдинги. Но, видимо, теперь не успею.

– Рот Фронт! Но пасаран! – поднял кулак в шуточном приветствии. – Прикольно, продолжай!

– Есть первая организация антиглобалистов People’s Global Action. Я придумала им лозунг «Ya Basta» – «С нас хватит!». Потом бросила мексиканских сaпатистов, потому что поссорилась с их субкоманданте Маркосом. «Четвертая мировая война началась» читал?

– Ничего себе, шпаришь! Отличная импровизация.

– Он скорее марксист-анархист-маоист, чем настоящий антиглобалист. Скоро, кстати, будет заварушка в Сиэтле. Хорошо бы переименовать город в Кобейн-сити, в честь Курта. Против форума ВТО под нашим лозунгом «Мобилизация против глобализации» выступят тысячи людей. Мы создаем информагентство антиглобалистов Indymedia.

– Тише-тише, слишком быстро.

– В Сиэтл не поеду, буду в Испании – поменяю лицо.

– Замри! Как Моника Витти в «Затмении». Браво, отличный монолог! – Я засмеялся и вальяжно похлопал, трижды ударив в ладоши. – А серьезно? Как ты нашла обе статьи? Только друзья знают про мое хобби. Признавайся!

Она изобразила разочарование и скуку так властно, что я не смел продолжить расспросы. На ее стороне была сила обаяния. Изображая оскобленное самолюбие, симпатично надула нижнюю губку. На ее стороне было и солнце. Лучик заглянул в ее розовое ушко, потом скользнул на аккуратный прямой носик.

– Давай еще, мне нравится! Могу подыграть. Ты сказала – «спасаешь гениев». И что, ты спишь со всеми «спасенными»?

Она взглянула на меня ласковыми зелеными глазами. И наизусть, слово в слово, стала монотонно повторять мою статью в 25 000 знаков:

– …Афористическое использование фразеологических единств, сочетаний и сращений…

– Хватит, хватит, – прервал я. – Ну и память! Мои актеры «с листа» не запоминают, месяцами учат. Я ведь решил снимать кино, буду искать продюсера. Так что, считай, прошла кастинг.

– Сейчас или ночью?

– Еще в гримерке. Задача режиссера – проникнуть в актрису, понять ее изнутри…

– И путь ее в искусство проходит через сауну? Не парься. Авангарду ревдвижения не до игры.

– Да я пошутил. Значит, ты просто моя первая фанатка?

– Ну-ну, не зазнавайся. Ты смог доказать, что люди шутят, как роботы, – всегда одинаково! Причем вообще все люди, во всех концах света! У всех одни и те же шутки, с одинаковыми логическими, лингвистическими, образными, архетипическими, смысловыми и прочими ходами. И главное, все систематизировал! Не нашла ни одной ошибки. Таблица Смелянского когда-нибудь станет известнее таблицы Менделеева! Получилась универсальная штука для всего искусства. Фильмы, спектакли, бестселлеры – все можно создавать по твоей системе, супер!

– Точно фанатка. Дай поцелую, – потянулся, чтобы чмокнуть.

Она отстранилась, продолжая в том же тоне:

– Одно «но». Ты в своей работе дал человечеству шанс развиваться. Как бы открыл перспективы развития юмора. Что пока недоказуемо. И, похоже, неверно.

– Лучше было бы «одно ню», а не «но». Все там верно! Люди не звери и не роботы.

– Уверен? А вдруг они рабы?

– Чьи?!

Она обхватила губами мой член.

– Опять? – притворно возмутился я. И тут же заметил острую вспышку света.

На полу блеснула Машуткина сережка: наверно, обронила в спешке.

Научные трактаты о любви.
Из ноутбука Vaio загружено в Odnoklassniki.
Пирамида

Пирамида потребностей Маслоу – навеки! Главное ее вовремя «обновлять» и уточнять, чтобы гуманистическая психология не отставала от реальной жизни.

Слова, слова

Я вскочил с кровати, потянул ее к зеркалу:

– Посмотри, какая ты красивая. И вместе мы неплохо смотримся.

Она, покраснев, отвернулась.

– Что с тобой?

– Не люблю смотреть на себя в зеркало.

Мы упали на кровать. Ева делала мне массаж. Оказавшись сверху, она перехватила инициативу и в разговоре:

– Мы неудачные клоны тех, кто достоин жить на этой планете.

Я молчал.

– Жить опасно. А со мной – вдвойне. Не боишься?

– Я ничего не боюсь.

– Что ты говоришь? Увидим! А ты… был в Риме?

Вскоре я привыкну к подобной реактивной смене тем, свойственной всем визуалам. Хотя сомневаюсь, что хоть один мастер НЛП смог бы «заякорить» или ввести в транс мою симпатичную визуалку.

– Да.

Корсо, Ватикан, Пантеон… Рассказал о своих римских каникулах после окончания ВГИКа. Именно там, гуляя по Трастевере, я познакомился с компанией слегка обкуренных ребят с психфака МГУ и решил заняться факультативным изучением психологии юмора.

Обсуждали Италию, мол, какой город лучше. Она настаивала на Неаполе, загадочном городе на горе, чем-то схожем, по ее мнению, с израильской Хайфой. А Рим у нее ассоциировался с Иерусалимом.

– Ватикан тогда сравнишь с Назаретом, что ли? Я был в арабском Назарете ночью – страшное дело. Ой, полегче… – Она не щадила мои плечи.

– Кстати, римский Колизей построили рабы-иудеи. В курсе?

– Сомневаюсь.

– Похоже, ты еще много чего не знаешь о своем народе. О Холокосте. Тебя ждут потрясения, мне жаль тебя… «Не город Рим живет среди веков…» – нараспев процитировала она Мандельштама.

– «…А место человека во Вселенной»… Знаю. При чем здесь Холокост?

Она ударила меня по спине. Я гаркнул:

– Полегче! О’кей, продолжим. Венеция? И Лидо!

Город каналов, по ее мнению, не шел ни в какое сравнение с Флоренцией, родиной итальянских гениев.

– Хотела бы я постоять с тобой на одном мостике во Флоренции. Или целоваться на смотровой площадке у статуи Давида. А еще люблю Позитано под Неаполем, «вертикальная деревня», как ее называют итальянцы. И Капри. И Канниджионе на Сардинии.

Теперь уже я принялся за массаж, мял ее розовую спину с редкими веснушками.

– Как тебе Вена? – В географическом споре я вышел за пределы итальянского сапожка.

– Красивая, но помпезная. Лучше Прага. Уютная и роскошная. Многие Габсбурги жили в Праге. И вообще, Чехия – прелесть.

– А мой друг считает, что Прага – Лондон для бедных.

Она лихо ударила меня пяткой, согнув ножку за моей спиной.

– Ты явно не был в Праге.

– Не был, но поеду.

Я рассказал ей, как в Лондоне, чтобы попасть на чаепитие в Ritz, был вынужден на последние фунты купить себе пиджак. Как обманным путем проник в модный клуб Chinawhite с его морскими камешками на стеклянных раковинах, как пытался попасть в закрытый клуб White’s, членство в котором получают, в основном, по наследству. Она хохотала:

– Я была в нем. Ничего особенного. А в Токио был? Эх ты. Там центр величиной в пять центров Москвы. А в Киото, городе храмов?

Она рассказала мне про Императорский дворец в Токио, этакий оазис среди небоскребов, про район электроники Акихабара с сумасшедшими хакерами, про то, что в модных магазинах вся женская одежда одного размера.

– Твою Японию задвинул Китай. Пекин, Шанхай и Гонконг рулят! – Оставлял борозды на ее спине, сначала розовые, потом и вовсе красные, руки устали, костяшки пальцев болели, но она не замечала беспощадного массажа.

– Ты был в Гонконге? Там половина небоскребов – панельные дома в аварийном состоянии. А на обзорную точку поднимают на ржавом доисторическом трамвае.

Удар по голове. Что такое? Ах ты! И началась битва подушками. В какой-то момент я с удивлением увидел: она, словно маленький ребенок, раскрыв ротик, сжалась и радостно пищала в ожидании подвоха или скрытого броска. Девочка моя, как же ты росла, если не наигралась в своем детстве. А еще меня поразила точность и мужская сила каждого ее удара. То, что ей казалось шалостью, мне уже напоминало драку, причем драку сильной со слабым.

Примирились на Швейцарии. Средневековый Цюрих, зеленый и радостный Люцерн, интернациональная Женева, рабочий Шаффхаузен и набоковский Монтрё – все у нас совпадало по впечатлениям.

– А Париж? – спросил томно.

– О, Париж…

– Париж был непередаваем…

 
Необъясним, неповторим.
А мы идем, переживаем,
И говорим, и говорим.
И я забыл уже про Сартра,
Гюго, Матисса, Пикассо,
Пока от Башни до Монмартра
Крутил Парижа колесо.
Арабы жарили каштаны
У бутиков на Риволи.
И воровали хулиганы,
И умирали короли.
 

Я нараспев декламировал свой старый стишок, обращаясь к резному лакированному шкафу. Обернувшись, встретился с ее счастливой улыбкой, с ее лучистым взглядом в тени длинных ресниц. Поправил ее рыжий локон, и, когда рука скользнула мимо ямочки на щеке, она успела коснуться языком моих пальцев.

– Что, моя сладкая фанатка? Между прочим, в Париже, еще студентом, я придумал вместо выпускного фильма поставить музыкальное шоу. И написал первые стихи к мюзиклу. Премьеру которого ты чуть не сорвала… Давай я наконец-то расскажу тебе, что было с моей квартирой, а ты…

– Молодец! Спасибо за стихи и массаж. – Она перевернулась, грубо продемонстрировав власть над течением беседы. – И все-таки Санкт-Петербург.

– Ах ты, командирша-Че Геварша! Что ж, а по ритму Москва.

– Согласна.

Мороженое

Белокаменный Дуомо исчез за бюстом официантки – обманчивость перспективы. Нам принесли мороженое.

К краям стеклянных вазочек магнитились лучи. Ева радовалась, и снова чрезмерно, как ребенок. Я с грустью посмотрел на сумки с модными брендами, занимавшие два пустых стула, – дешевое мороженое порадовало ее сильнее всех моих подарков.

Сливочная горка быстро растаяла, Ева измазалась.

– Детский сад! – ругал я, вытирая ей рот и щеки салфеткой.

Одной тонкой бумажки, вежливо предоставленной кафетерием для посетителей, явно не хватало. Измазанная красотка сориентировалась на месте. Когда официантка с бюстом, точнее, если отдавать должное пропорциям, бюст с официанткой, проходили мимо, Ева выхватила матерчатую салфетку с подноса, предназначенного другим туристам. Более того. Вытерев лицо, она умудрилась баскетбольным полукрюком подбросить грязный хлопковый комок так, что салфетка, будто с неба, упала на торчащую грудь официантки. Та возмущенно озиралась. Моя спутница невинно рассматривала Дуомо, она выглядела так, что я сам засомневался в ее причастности к международному инциденту. Честно говоря, было смешно. Но я задумался над несуразной смелостью шутки и ее виртуозным исполнением. Рыжая шалунья. Она не знала, что, кроме меня, проказы видел кто-то еще. В снайперский прицел.