Текст книги "Сталинские соколы. Возмездие с небес"

Автор книги: Станислав Сапрыкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Стали разбираться, в чем причина падения двух самолетов, сослались на ошибку летчиков, двух сразу? Сбить огнем с земли их не могли. Стали проверять мою машину, опробовали двигатель, слили топливо, но ничего не нашли. Выходит, я в рубашке родился.

20 февраля пошли тройкой на обнаружение немецких танков, стянутых к переднему краю. Разведка сообщила о готовящемся внезапном контрударе. Поднялись в воздух в 9.45 в условиях отличной видимости. Вел группу старший лейтенант Козловский. С нами шла шестерка пушечных истребителей. «Ястребки» танки не нашли. Мы, поднявшись на тысячу метров, обнаружили группу танков перед небольшой рощей, расположенной на холмах между реками. Кроме танков к роще двигались машины, стягивались войска. Козловский решил, что наносить удар тройкой Илов по таким силам противника будет не эффективно, вернемся большей группой. Мы резко повернули машины на противника и, снизившись до бреющего, пронеслись прямо над танками, затем, так же внезапно повернули домой. По нам открыли беспорядочный огонь, снарядом вырвало часть передней кромки крыла нашего самолета, надо было быстрее убираться. Понятно, что танки мы не уничтожили, но квадрат их сосредоточения запомнили и в штаб сообщили.

В начале марта прибыло некоторое пополнение, поговаривали о том, что полк, вскоре отправят на отдых, а пока дивизионное начальство присваивало очередные звания. Получил младшего лейтенанта мой товарищ Толя Соляников – хороший летчик уже проявивший себя. Меня опять в списках не было.

В марте боевых вылетов я не делал, только отрабатывал слетанность с пополнением в качестве ведущего пары.

Итогом январско-мартовского наступления стало освобождение Воронежа, Касторного, Старого Оскола. Гитлер окончательно потерял Дон. Но, хотя войска советских фронтов выдвинулись от Дона на запад более чем на двести километров, уничтожить немецкие армии в районе Курска не удалось. И все-таки, по сравнению с Ржевской бойней, где наши коммунисты-полководцы, не достигнув результатов, положили столько людей, действия Воронежского и Брянского фронтов можно считать успешными. Потери полка были огромны, за три месяца – двадцать три самолета, но они не были напрасны, если смерть твоих товарищей может вообще быть не напрасной. Полку засчитали уничтожение двадцати семи самолетов, семнадцати артиллерийских установок разных типов, до тридцати четырех автомобилей и несколько сотен человек личного состава противника.

В начале апреле полк был выведен на короткий отдых и комплектование. Новый комполка майор Сапогов ознакомившись с моим личным делом и послужным списком, весьма удивился, почему такой «старик» до сих пор только старший летчик. Он хотел назначить меня командиром звена и предложил стать кандидатом в партию, но я отказался.

– Если будет приказ, я могу повести группу в бой, но увольте меня от назначений в командиры, я вполне на своем месте, и для вступления в партию я еще не готов – тактично отвертелся я.

Сапогов подумал и все же представил меня к награде. В перечисленных моих заслугах говорилось за период с 6.11.42 по 29.01.43 участвовал в Отечественной войне на Брянском фронте. Совершил 9 боевых вылетов на штурмовку техники и живой силы врага. Уничтожил. до 8 автомашин с войсками и грузами, до 5 орудий зенитной и полевой артиллерии, до 3 самолетов на земле. Над полем боя ведет себя смело и мужественно. Летает на самолетах Ил-2. Делу партии Ленина-Сталина и социалистической родине предан. Достоин представления к Правительственной награде – ордену «Красная Звезда».

Орденом меня наградили достаточно быстро, прямо в части перед строем полка. Сапогов продолжал настаивать на моем назначении командиром звена. Я поблагодарил майора за оказанное доверие и, пока полк был в тылу, попросился на… фронт. Дело в том, что в запасную авиабригаду, куда временно прибыл оставшийся состав 810-го ШАП приехал «купец». Он набирал летчиков для штурмовых полков направляемых на Кубань и Кавказ, где Красная Армия повела активные боевые действия. От него я узнал, что туда направлен 190-й ШАП, в составе которого я встретил июнь 1941. Перевод в «новый-старый» полк освобождало меня от «долга» перед Сапоговым и давал право на недельный отпуск, в который я ринулся в Куйбышев к семье. Мы не виделись год. Трудно описать радость встречи с моими любимыми женщинами. женой и дочкой. Были и радость, и слезы, бессонные ночи разговоров и любви, праздничный стол с коньяком и гулянья по городу. Дочка, показывая пальчиком на орден, говоря, что ее папа герой, просила рассказать, как я воевал.

– Как? – говорю. – Летаю, где фашисты, бомблю их, стреляю.

– А Гитлера ты бомбил?

– Нет – отвечаю. – чтобы бомбить Гитлера, надо вначале победить всех охраняющих его фашистов, поэтому мне нужно вернуться на фронт.

Васька, мой спутник в путешествии домой, домашним понравилась. Кстати у нее начали двигаться задние лапы, так что я не оставляю надежду на ее хотя бы частичное выздоровление. Вначале я хотел оставить ее у семьи, но потом, на семейном совете решили. раз она и вправду стала моим талисманом, пусть едет на фронт со мной, к тому же, кошка, ценя мою полугодовую заботу, признавала своим папой-хозяином и слушалась беспрекословно только меня.

Недельный отпуск проскочил мгновенно подобно пушечному снаряду, пролетевшему мимо, и в середине апреля я прибыл к новому месту службы. Не зная планов нашего командования, обстановку на Кубани я частично представлял. После успеха под Сталинградом, советские войска попытались провести ряд наступательных операций по всему фронту, я ведь сам только что участвовал в такой кровавой бане. Ситуацию на Кавказе трудно было оценить в ту или иную сторону. В середине февраля был освобожден Краснодар – столица Кубани, с трудными боями нам удалось выбить немцев из ряда крупных станиц. С другой стороны Северо-Кавказское наступление не принесло ожидаемого результата, нам не удалось ни запереть немцев на Кубани, ни нанести им решительного поражения, более того, Вермахт даже смог перебросить наиболее боеспособные танковые части с Кубани на Украину. При поддержке авиации немцы регулярно предпринимали мощные контратаки, одновременно создавая узлы сопротивления и опорные пункты, соединенные непрерывными линиями траншей и окопов, усиленных железобетонными огневыми точками – так называемую «Готскую позицию» обороны, преграждающую нам вход в Азов и Крым. К апрелю ситуация стабилизировалась. Немцы заняли подготовленные рубежи в шестидесяти-семидесяти километрах западнее Краснодара, с мощными узлами в районе станицы Крымская и Новороссийска, частично контролируя шоссе Краснодар – Новороссийск. Войска Северо-Кавказского фронта также перешли к обороне, имея плацдарм в районе Мысхако. Прекрасно организованная немецкая авиация господствовала в воздухе. Впереди было лето – пора, когда немцы успешны в наступательных действиях, так что южные регионы совсем не обещали курортного отдыха. Враг был близок, и с ним предстояла упорная борьба.

Вечером 17 апреля я с группой молодых летчиков прибыл к новому месту службы.

Я надеялся встретить хоть кого-нибудь из однополчан по сорок первому году, но надежды мои были напрасны. Самым «старым» в полку оказался механик по вооружению, двадцати трех летний белорус Филипп Андросик, но и он попал в полк в конце июля сорок первого года, когда меня уже в полку не было. Все остальные погибли еще летом сорок второго под Орлом.

Нас разместили в полуразрушенном общежитии и дали выспаться. Утром полк собрали у здания склада переделанного в штаб и провели что-то среднее между политинформацией и постановкой задачи. Выступали поочередно. новый только что назначенный командир полка капитан Бахтин, мой одногодка по окончанию летной школы, политрук и начальник разведки полка. До личного состава довели обстановку, в целом информация была полезной.

Для обороны Таманского плацдарма немцы сосредоточили шестнадцать пехотных и кавалерийских дивизий и стянули крупные силы авиации. 4-й воздушный флот, пикирующие бомбардировщики из Туниса, истребители из Голландии, бомбардировщики из Крыма и юга Украины. Мол, это до сорока процентов люфтваффе на Восточном фронте. Именно с помощью сил авиации немецкое командование рассчитывает сорвать новое наступление советских войск. Добившись превосходства в воздухе, немцы уже перешли в наступление на плацдарм в районе Мысхако. Для отражения их ударов и завоевания неба, необходимого для последующего нашего наступления с целью разгрома немецких войск на Таманском полуострове, командование привлекает крупные силы авиации, куда входит и наш полк. К двадцатому апреля практически все авиационные части и самолеты, перебрасываемые на Северный Кавказ, а это три корпуса, должны приступить к боевым действиям. Перед истребительной авиацией ставится задача завоевать господство в воздухе и прикрыть пехоту, ну а нам, бомбардировщикам и штурмовикам. поддержать с воздуха наступление Северо-Кавказского фронта, уничтожая живую силу, артиллерию и узлы обороны противника. Задача Ил-2 – непосредственная поддержка наземных сил.

Мы выслушали эту информацию, практически молча, все было и так понятно, предстоит крупное авиационное сражение, в небе будет жарко даже для ранней кубанской весны.

Чувствовалось, что мы начинаем учиться воевать. Тактика взаимодействия авиации предполагала атаку целей штурмовиками только в сопровождении крупных групп истребителей, что должно было снизить наши потери. Теперь нам стоило больше опасаться огня зениток, чем охотников Люфтваффе. Впрочем, «гладко было на бумаге…», поживем, увидим. Главной проблемой нашей авиации было удаление основных аэродромов на сто пятьдесят – двести километров от линии фронта и Кавказский хребет, поэтому истребители сопровождения перевели на полевые аэродромы в район Геленджика, мы же должны были действовать с краснодарского аэродрома.

Я принял самолет, это был двухместный штурмовик 1942 года выпуска с деревянной конструкцией крыла, до этого мне приходилось летать на крыльях с дюралюминиевой, а не с фанерной обшивкой. Что касается полезной нагрузки, то на двухместном Ил-2 никто про «сталинский наряд и не вспоминал», это еще на одноместном можно взлететь с шестью сотнями бомб, а здесь, да еще в условиях горной местности четыреста килограммов фугасок – максимум, да плюс комплект снарядов и патронов, и еще четыре РС с пусковыми установками – больше ста килограммов. С нагрузкой более четырехсот килограммов бомб я нигде не летал, ни под Сталинградом, ни под Брянском. «Ворон ворону глаз не выклюет», начальство, само делающее боевые вылеты, это понимало и перегруз не допускало. В этом плане авиация привилегированный род войск. Умираем, конечно, как и все, но, все-таки, в окопах на переднем крае не сидим и под танки не ложимся. Кстати о танках. По дороге на Кавказ я познакомился с одним офицером танкистом, следующим с Ленинградского фронта. Разговорились, кто как воюет. Тот мне сказал, что у них есть приказ военного совета фронта под страхом трибунала запрещающий экипажу бросать поврежденный танк если он своим ходом двигаться не может, то есть. подбили тебя в атаке, сиди внутри и веди огонь «с места» до последнего. Хорошо, если атака удалась и немцев оттеснили, а если захлебнулась… На этот приказ у танкистов даже частушка сложилась, он мне ее напел, но я не запомнил, что-то там про «суку» было, наподобие: – «Вот нас вызывает особый наш отдел. – почему ты, сука, с танком не сгорел? – А я им говорю. вы меня простите, в следующем бою с танком обязательно сгорю…» Ну, нечто подобное. Он сказал, что некоторые ретивые начальники предлагали заварить нижние люки, чтобы экипаж уж точно не смог покинуть подбитый танк под обстрелом, но, до этого не дошло. Так что мы еще как «у бога за пазухой». Конечно, и у нас случалось разное. Были возвращения с боевых вылетов по причине «липовых» отказов техники, были и «недоштурмовки» целей. Правда случаев умышленной порчи техники при мне не встречалось, но говорят, что бывало и такое, ну «самострелы» в авиации как-то не приняты. Собственно говоря, я-то почему до сих пор живу! Если над целью плотный огонь, то стараешься избавиться от бомб и ракет в первом заходе и, «для приличия», постреляв из бортового оружия, удираешь – это и есть «недоштурмовка», выжить-то хочется! Даже без огневого противодействия, само по себе. обнаружить цель и спикировать на нее с пятисот метров с выводом метрах на пятидесяти от земли – уже щекочет нервы. А когда по тебе ведут огонь из всего возможного, причем стреляют не с азартом, как на охоте или в тире, а с отчаянием, на выживание, тут с каждым последующим заходом шансы уйти уменьшаются процентов на тридцать. Так что второй заход – это уже геройство, ну а те, кто пытаются долго висеть над таким салютом, остаются там навеки. Но ведь были и огненные тараны, это когда летчики, не думая о собственном спасении, направляли подбитые над полем боя, но еще управляемые машины в скопления вражеской техники. Вспомнить хотя бы поступок Вани Богачева. Сейчас, после стольких боевых вылетов страх мой притупился, нет, он не прошел совсем, просто стал чувством привычным. Когда летишь, стараешься не думать об опасности, не рисовать в голове картин падения самолета, изуродованных людских тел, представляя в них себя, иначе сойдешь с ума, руки ноги затрясутся, и развернешься назад хоть под трибунал! Выключаешь воображение и, на автомате контролируя ситуацию, продумываешь последующие действия необходимые для выполнения задания, тогда время идет быстро. ух, уже над целью, ух, уже пора возвращаться, времени на сентиментальные глупости не хватает.

20 апреля личный состав полка проснулся в 5.00 утра. Битва в воздухе началась и на сегодня запланированы боевые вылеты. По разведданным немцы планируют наступление на Мысхако, наша задача нанести упреждающий удар по его атакующим порядкам.

Я отошел на край летного поля, откуда просматривались северная сторона Кавказских гор. Весна была ранняя, снег уже сошел, зазеленела трава. Кубань, наполненная талой водой, была холодна и полноводна. Если не обращать внимания на глубокую грязь, характерную для весенней распутицы, кругом был природный рай. Что еще надо человеку для жизни, чистая вода, горный воздух, плодородные поля, живи – радуйся, но именно эту весеннюю идиллию человечество решило испортить своей войной.

Немцы планировали начать атаку в двенадцать часов дня при поддержке авиации и артиллерии. Мы участвовал в упреждающем массированном ударе. Первая группа из восьми Илов нашего полка, ведомая лично капитаном Бахтиным, поднялась в воздух в одиннадцать десять с таким расчетом, чтобы быть над целями в половине двенадцатого и подавить огневые точки и узлы управления. За ними почти сразу пошла еще одна восьмерка для нанесения удара по скоплению войск и техники в районе высоты 397,2. Каждую из групп Илов сопровождало до восьми истребителей новых типов Ла-5. Я взлетел в третьей группе всего из трех Ил-2 в 12.45, когда бои в небе приняли особое ожесточение, а плацдарм на Мысхако был скрыт в сплошном дыму и пыли. Нашей целью были немецкие позиции с обнаруженной батареей тяжелой артиллерии на высотах, господствующих над плацдармом в окрестностях Мысхако. Шли на высоте одной тысячи метров под прикрытием всего двух истребителей, шедших сбоку нашего звена. Нужно было незаметно проскочить район воздушного сражения, и подавить артиллерию. Я шел замыкающим. При пересечении горного хребта оба Ила и один истребитель внезапно пошли вниз и врезались в землю. Что произошло, я не знаю, возможно, летчики попытались неудачно сеть на фюзеляжи, мне даже показалось, что они столкнулись в воздухе. Второй истребитель сопровождения развернулся обратно, возможно рассчитывая, что я последую его примеру. Как бы там ни было, но наш самолет остался над Кавказским хребтом в гордом одиночестве. Я имел полное право вернуться, но решил продолжить полет. Пройдя вдоль какого-то ущелья, я выскочил южнее Крымской на шоссе Краснодар – Новороссийск, благо погода позволяла, и вдоль дороги вышел в район Новороссийска. Задание с минимальным прикрытием планировалось в расчете на то, что к моменту прибытия нашего звена в район цели в небе будет множество советских самолетов ведущих схватку с немцами. К моему удивлению, самолетов в небе не оказалось, возможно, я вышел в район цели в тот момент, когда первые ударные группы штурмовиков и прикрывавшие их истребители ушли домой, и немцы также пошли на аэродромы. Я прошелся над высотами между городом, занятым немцами и плацдармом с нашим десантом, сделал круг, координаты высоты с обнаруженной батареей я знал, но фрицы успели замаскировать позиции. Наконец, немцы сами обнаружили себя огнем с земли. Увидев артиллерийские тягачи, я спикировал с высоты километр на прикрытое срезанными деревцами орудие, пустив в ход 132-мм РСы, а на выходе из пикирования, когда цель накрылась капотом и фугасные бомбы. Зная, что накрыл артиллерийскую установку, я потянул ручку на себя, в этот момент почувствовался глухой удар в носу самолета, «Ил» налетел на некое препятствие и двигатель замолчал. Не просто заработал с перебоями или потерей мощности, а замолчал совсем. В наступившей тишине слышалась стрельба с земли, запахло маслом, но огня не было. В такие минуты принято говорить, что перед глазами проходит вся жизнь, вспоминается дом и родные. Мысль, пронесшаяся в моей голове, была банальной и примитивной: «Каюк, сбили!». Надо отворачивать в сторону своих, используя энергию, полученную пикированием, пока есть скорость – тянуть на плацдарм. Я довернул в сторону Мысхако, земля приближалась быстро, впереди показалась сравнительно ровная площадка. Кричу стрелку:

– Андрей держись, сейчас будет жестко!

Сам инстинктивно поджимаю ноги, стараясь упереться ими в приборную доску, а руками упираюсь в фонарь. Снизив скорость, мы грохнулись «на пузо» посреди поля, правое крыло зацепилось за неровность, самолет развернуло, оторвав правую плоскость от центроплана. Ил остановился. Открываю не заклинивший фонарь, но самолет не покидаю, огня, гари или дыма нет, от опасных боеприпасов мы избавились. Кричу стрелку:

– Ты как, жив?

Андрей стонет, его чуть не выбросило из кабины, он ушиб левую ногу, и в момент разворота он ударился головой о УБТ, кровь идет, но травма не сильная, больше беспокоят шейные позвонки, травмированные резким рывком головы, но он жив и в сознании. Оцениваю ситуацию, стараясь рассуждать вслух, подбадривая Андрея:

– Мы сели на нейтральной полосе более чем в двухстах метрах от расположения немцев и около двух с половиной километрах от позиций нашей десантной группы. Немцы к нам пока не спешат, наверное, думают, что экипаж погиб или ранен. Если сейчас покинем самолет, выдадим себя и окажемся под огнем. В корпусе мы хоть в частичной безопасности.

А сам думаю: «Это я в бронекорпусе, а стрелок – нет. Пока будем сидеть, не высовываясь и наблюдать за немцами. Если пойдут к нам малой группой, накроем их огнем УБТ, пулемет у нас есть. Конечно, если откроют огонь из артиллерии, нам хана, тогда поползем в сторону своих».

Оставив в кабине орущую Ваську, стараюсь незаметно, с противоположной от немцев стороны, пробраться к Андрею с аптечкой, перевязываю ему голову и помогаю перейти ко мне в бронекорпус. Немцы заметили движение и начали стрельбу, но группу к нам не послали. Может немцам, чье наступление было сорвано сегодняшними ударами, было не до упавшего самолета, может, думали, что заберут нас после наступления. В голове крутится: неужели плен. На мне новая, недавно полученная, форма с лейтенантскими погонами, на груди орден Красной Звезды. Нас предупреждали. с наградами не летать. Возникла мысль сорвать и закопать орден, но я быстро смог взять себя в руки и успокоится. Глубоко дышу и думаю. чему быть, того не миновать.

Один снаряд, упавший недалеко от Ила, взбороздил землю и вызвал повторный взрыв. Так вот почему немцы не посылают к нам солдат, подходы к батарее заминированы. Мы просидели в самолете до сумерек. В темноте мы выбрались из своих укрытий и, медленно пригибаясь, пошли в сторону своих. Идти по минному полю в полной темноте – такого ужаса я не испытывал никогда, ни во сне, ни в детстве, ни во взрослой жизни. К тому же на подходе к Мысхако нас запросто могли шлепнуть свои. С правой стороны в сумке висит Васька, с левой стороны опирается на меня Андрей, крадемся по изрезанным холмам, спускающимся к морю и думаем, что каждый следующий шаг может быть роковым. Но мы оказались везунчиками, каким-то чудом доковыляв до десантников уже после полуночи.

Окрик:

– Стой, кто идет! – показался нам волшебной музыкой, и мы хором закричали, – Не стреляйте, свои, сбитые летчики! – Казалось, кричала даже Васька. Нас провели в какое-то подземное укрепление, где с нами побеседовал капитан – начальник отряда десантников на Малой земле, как именовали Мысхако его защитники.

Выслушав наш рассказ, капитан еще раз переспросил с удивлением:

– Ну, ребята, неужели дошли по минному полю без саперов? Если летчики, то молодцы, ваш брат сегодня фашисту здорово показал, на наших глазах все было. Потчевать вас сильно нечем, со снабжением у нас туго, но по пятьдесят граммов спирта налью и с переброской на большую землю организую, а там пусть с вами разбираются, летчики вы или диверсанты… Немцы с моря нас блокируют и днем и ночью, но в темноте можно пробраться на мотоботе в Геленджик.

Весь следующий день мы отсиживались в скальных траншеях под артиллерийским обстрелом противника, в том числе и под огнем той самой батареи, которую атаковали вчера. Наблюдали несколько воздушных боев между истребителями и одну бомбардировку «лаптежников». Плацдарм, занятый десантниками, представлял полоску прибрежной земли вдающейся в берег на длину до пяти километров, а может и более. Земля была изрыта траншеями, имеющими наблюдательные пункты, оборудованные огневые точки и подземные склады. Стало понятно, как отряду морской пехоты в несколько сотен человек удавалось держать оборону уже два месяца. Масштаб саперных работ проведенных под огнем противника впечатлял. Мужество защитников вызывало восхищение.

С наступлением темноты, когда Новороссийск бомбила наша авиация, меня, Андрея и еще четверых раненых вывезли на катере на два километра от берега и пересадили в небольшой транспорт, доставивший защитникам грузы. Я не представляю, как моряки ориентировались в полной темноте под угрозой напороться на мину. На транспорте нас отвезли в Геленджик, и двадцать третьего апреля мы вернулись на свой кубанский аэродром. В результате того вылета мы потеряли три штурмовика и один истребитель. Два человека погибли, остальные были направлены в госпиталь. С Андреем все обошлось.

24 апреля с рассветом участвуем в первой волне штурмовиков, атакуем артиллерийские батареи и пехоту противника на высотах северо-западнее Новороссийска. 7.30 утра, еще дымка, нижний край облачности всего на шестистах метрах. Наша группа – шесть Ил-2 под прикрытием всего двух истребителей. Основной удар готовится на середину дня, тогда и будет жарко. В группе есть неопытные пилоты, меня, после недавних потерь личного состава полка, так и назначили командиром звена. При подлете к горам еще в наборе попали в сильную облачность, лучше бы вернуться, но командир принял решение пробиваться. Поднялись на одну тысячу пятьсот метров, идем над облаками, истребители еще выше над нами. Дошли до окрестностей Новороссийска, где облачность почти рассеялась, и начали штурмовку сосредоточения войск и артиллерийской батареи. Немцы открыли ответный огонь. Мы рассредоточились и стали клевать их позиции заход за заходом. Мне сразу не удалось выбрать цель. В первом заходе я прошел на бреющем, осмотрелся, набрал высоту и с разворота атаковал батарею. Сделал сброс бомб, судя по всему, они легли правее цели. Еще один заход, пристрелочная очередь и залп РС по орудию. Тяну ручку, Андрей кричит что попали, еще один заход. Так, зависнув над высотами, мы сделали по четыре захода, устроив немцам настоящую баню. Выйдя из зоны зенитного огня, мы повернули на Краснодар, стараясь держаться от моря как можно дальше, обычно оттуда появлялись истребители противника. Наш самолет поврежден не был, наверное, этого нельзя было сказать о товарищах. Шли медленно, высоту набирали с трудом. Над горами опять попали в плотную облачность. Я летел замыкающим и наблюдал, как все пять машин, не набрав нужной высоты и потеряв ориентировку, шли на жесткую посадку в горах. Мне с трудом удалось набрать два километра и перескочить хребет. На аэродром вернулись только мы и истребители. Обидно, что остальные Илы просто упали на обратном пути. Их потом нашли. Потери экипажей составили четыре человека, остальные вернулись в часть или попали в госпиталь. Несколько дней мы не летали, разбирались, в чем причина дикой аварийности.

29 апреля полк возобновили действия, получили задание уничтожить немецкий аэродром, расположенный в семидесяти пяти километрах от Новороссийска. Ночью наши бомбардировщики уже нанесли удар по вражескому аэродрому, но результаты ночной операции не известны, вот нам и поручили подчистить утром то, что осталось от ночников. День обещает быть безоблачным. Нас собрали перед флагом полка, провели быструю политработу о том, насколько важны удары по прифронтовым аэродромам для снижения активности вражеской авиации и через двадцать минут мы уже сидели в кабинах.

Поднялись в воздух в 8.15 в сопровождении всего пары истребителей. Рассчитывали подойти незаметно, подавить зенитки, не дав подняться самолетам. Основные силы авиации должны были оказывать авиационную поддержку нашему наступлению в районе станицы Крымская и наносить удары по другим аэродромам.

Мы пошли вдоль разбитой сельской дороги на высоте один километр. Проскочили полосу вражеской обороны, немцы, конечно, сообщили своим, и еще на подлете к аэродрому нас встретило не менее двух пар фашистских истребителей. Истребители сопровождения, вызвав помощь, попытались отсечь немцев от штурмовиков, но перевес был не в нашу пользу и «Мессершмитты» набросились на Илы, сразу сбив одного. Оценив обстановку, я понял, что помощь может и не успеть. Ответным огнем был сбит «худой», затем упал еще один Ил-2. Оставшаяся тройка штурмовиков и один истребитель попробовали стать в круг. Я дал полный газ и проскочил вперед, оказавшись впереди группы прямо над аэродромом. Зенитки стреляли как сумасшедшие. Плюнув на страх, уверенный, что все обойдется, я увидел три самолета, поставленных на стоянке достаточно тесно, возможно их готовили к взлету, для немцев это было большой ошибкой. Спикировав на стоянку, я сбросил все четыре ФАБ-100 с таким расчетом, чтобы попытаться попасть по центральному, а значит, и повредить остальные.

– Попали, попали! – кричит стрелок, в его голосе страх перемешен с торжеством. накрыли сразу всех. Ухожу в сторону, чтобы оценить обстановку. Оставшиеся штурмовики прорвались к аэродрому и начали свою атаку, значит я не один! Разворачиваюсь и намечаю зенитное орудие, атакую, выпуская РСы, наблюдаю разбегающуюся обслугу, другие зенитки отвечают огнем. В этот момент чувствую несильный удар за кабиной, там, где сидит мой стрелок, может быть, ближе к хвосту. Покидаю зону огня, самолет управляем, осматриваюсь, в небе уже появились наши истребители, оттесняя немцев, но где моя группа, никого. Андрей молчит, впрочем, он не говорливый. Иду домой, лететь достаточно долго, стараюсь обойти зону, где начались наиболее интенсивные воздушные бои. Над предгорьем чуть не сталкиваюсь со стаей белых, почти серебряных птиц, может чайки. Сажусь на аэродром. Выскакиваю из кабины, у хвостовой части Ила уже столпился техсостав и летчики, не задействованные в вылетах. Что такое, у меня незначительно поврежден киль и руль поворота, но главное другое. Андрей сидит на ремнях, неестественно завалив голову на бок, да он же мертвый! Осколок зенитного снаряда прошил ему грудь, вся кабина залита кровью. Бронекорпус спас меня, но открытая кабина стрелка не защитила его от летящей гибели. Это первый член моего экипажа, потерянный на войне. Не прошло и десяти дней как мы чуть не погибли, посадив подбитый самолет на фюзеляж на вражеской территории, и теперь, дав короткую отсрочку, смерть забрала его. Земля пухом! Васька, как талисман хранила только меня – своего непосредственного хозяина. О чем я думаю, какой бред! Ни пара истребителей, ни пятерка Илов на аэродром не вернулись. Я уверен, что группа сбила не менее трех истребителей противника, не считая нанесенного на земле урона.

К тридцатому апреля в полку осталось семь исправных боеготовых самолетов, и мы временно прекратили боевые вылеты. Приобретенный опыт был колоссальным. Мастерами штурмовых ударов стали. капитан Бахтин, старший лейтенант Тавадзе, спокойный и хладнокровный крепкий двадцатитрехлетний деревенский парень из-под Смоленска Ваня Воробьев – прозванный «Воробушком». Все они получили очередные звания и следующие командные должности. Я остался лейтенантом, командиром звена, наверное, потому. что вылеты, в которых довелось мне участвовать, были самыми трагичными по числу потерь.

Воспользовавшись передышкой, вызванной получением пополнения и новой матчасти, мы могли на какое-то время расслабиться. После боевых вылетов нам выдавали по триста граммов сухого разливного кавказского вина, даже тем, кто в этот день не летал. Но что такое для человека, находящегося в постоянном нервном напряжении стакан или чуть больше «сухарика», поэтому мы нашли в Краснодаре магазин, куда завезли вино в стеклянной таре и каждый день бегали, считай в самоволку, покупали по бутылочки, больше не отпускали в одни руки, и часто просиживали потом в лесочке рядом с аэродромом, рассуждая. как будем жить после войны. Однажды грузин Давид Тавадзе смог раздобыть у горцев целого барана и устроил нам настоящий пир, с вином и жареным мясом. Интересно, как на войне происходит смена он горя к радости. Недавно стольких товарищей похоронили, и боль утрат искренняя, но уже хочется наслаждаться жизнью. И правильно, мало ли кто следующий!

Поступило небольшое пополнение личным составом. Как командир звена я попытался наладить обучение новых пилотов. С четвертого мая полк возобновил вылеты, но Бахтин постоянно назначал меня дежурным по старту и летать не давал. В откровенном разговоре он признался:

– Слушай, за тобой в полку закрепилась дурная слава, ты уж извини. Летчики откровенничают. кто с тобой в бой полетит, обратно не возвращаются, тебе даже прозвище дали. «Могильщик».