Текст книги "Сталинские соколы. Возмездие с небес"

Автор книги: Станислав Сапрыкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Увидев всех летчиков штаба вместе, я смог понять, с кем придется разделить место в казарме и небо в плотном строю. Я считал, что пилоты предыдущей части являются образцом летного мастерства и мерилом офицерства, но по сравнению с коллективом штаба «Иммельмана», сослуживцы, коих пришлось оставить, теперь выглядели разгильдяями и бесшабашными гуляками, любителями женского общества и спиртного. Летчики штаба оказались маньяками, вся жизнь которых была посвящена авиации. В свое время, служа в пехоте, я было начал курить, правда, с поступлением в Люфтваффе бросил эту привычку. То, что я не курил, оказало добрую услугу при знакомстве с личным составом. Меня приняли за своего, поскольку новые сослуживцы всячески приветствовали здоровый образ жизни, занятие гимнастикой и постоянную подготовку к полетам. Вот он, образец совершенства арийской расы.

Мое первое впечатление об оберст-лейтенанте Динорте было скорее отрицательным. Волевой подбородок и всегда уверенно смотрящие в лицо собеседнику глаза-буравчики выдавали в нем самоуверенного и бескомпромиссного человека. Говорил он громко отрывистыми фразами, четко проговаривая каждое слово.

«Этот спуску не даст, едкий тип, даже ехидный», – думал я, невольно вытягиваясь по стойке смирно и ловя взгляд командира. Уже потом от обер-фельдфебеля Бока, летавшего с моим новым товарищем Ехемсом. я узнал, что Оскару Динорту, чемпиону Германии и Европы, принадлежит несколько мировых достижений по планерному спорту. Командир оказался профессионалом, прекрасным пилотом и грамотным авиационным инженером, посвятившим авиации более двенадцати лет. Он принадлежал к числу избранных, начавших оттачивать летное мастерство еще в липецком учебном центре, когда стране вообще было запрещено иметь свою авиацию. Ему также принадлежал тридцатидвухчасовой рекорд продолжительности полета на планере. Так что командир имел право быть требовательным к подчиненным. Да и штаб, подчинявшийся ему, был подобран из таких же маньяков от авиации.

Мой знакомый Германн Ехемс, несмотря на отсутствие офицерского звания, имел опыт боев в Западной Европе и Балканах, кроме того, он получил прекрасную штурманскую подготовку, и, отвечая за навигацию, специализировался на дальних разведывательных полетах.

Офицер по техническому обеспечению штаба обер-лейтенант Лау был не только хорошим пилотом, но и опытным техником-инженером, еще весной он вместе с Оскаром Динортом разработал специальный штырь с приваренным диском, устанавливающийся в носу бомбы, не дающий ей зарыться в грунт и взрывавший бомбу в нескольких сантиметрах от земли, что увеличивало радиус поражения. Говорят, что это новшество собираются принять на вооружении под наименованием «стержней Динорта».

Еще один пилот немногочисленного штаба обер-лейтенант Кене до направления в штабную эскадрилью был летчиком-испытателем.

Выходит, я был самым слабым звеном во всей этой собранной когорте профессионалов.

Командир сообщил, что утром следующего дня запланирован налет на мост в тылу противника. Задача по дальности для двухмоторных бомбардировщиков или для подготовленных пилотов штаба.

Ехемс, склонившись над картой, принялся разрабатывать маршрут полета к цели и обратно таким образом, чтобы, обойдя сектора русских зенитчиков и ифанов, мы смогли избежать ненужных встреч и вместе с тем сэкономить топливо. Остальные под руководством Лау пошли к своим самолетам, чтобы закончить подготовку до темноты.

Оставался вопрос укомплектования моего экипажа. Ожидая пополнения, моим стрелком временно назначили техника фельдфебеля Ханса, познакомиться с которым я не имел времени.

Ночь у всех, кроме меня, прошла спокойно, только я, не привыкший к новому месту, ворочался на койке, мучаясь от летнего зноя.

Подъем в пять утра, пробежка и гимнастика. После завтрака собираемся в штабе, чтобы еще раз продумать все этапы задания. Наконец предполетная подготовка закончена, и мы занимаем места в кабинах. В 7 часов 15 минут взлетаем с пятисоткилограммовой бомбой каждый. Нас шесть самолетов. Оба звена ведет оберст-лейтенант Динорт, за ним следуют фельдфебель Ехемс и я. Второе звено на Юнкерсах, взятых у первой группы, состоит из обер-лейтенанта Лау, обер-лейтенант Кене и еще одного обер-фельдфебеля из первой группы, которого я не знаю.

В воздухе слабая дымка, что не характерно для лета, но способствует скрытности нашего мероприятия, остается надеяться на штурманскую подготовку командиров.

Часть маршрута нас сопровождают вылетевшие на охоту истребители из группы LG-2.

Открывающиеся впереди задымленные просторы кажутся бесконечными. Дойдем ли мы до края, что ждет нас впереди, не сегодня, в этой войне – какие-то отрицательные смутные волнения охватывают меня.

Звенья идут плотным строем, на высоте трех тысяч метров, изредка меняя курс по проложенному маршруту. От смурных мыслей меня отвлекает Ханс, оказывается, он не просто техник, до войны он был журналистом, мой стрелок грамотный парень с хорошо подвешенным языком, в его компании уж точно не будет скучно.

Избежав контакта с противником, мы взорвали мост и таким же замысловатым маршрутом вернулись домой. Все довольны, но расслабляться нет времени, неугомонный «чемпион» Динорт, прозванный «планеристом», уже знает следующие задачи.

Новым заданием началось позднее утро следующего дня. Динорт лично возглавил группу из трех имеющихся при штабе Ю-87, с ним полетел экипаж обер-лейтенанта Лау и мой, к вылету командир также привлек четвертый бомбардировщик из группы.

Мы вылетели в девять утра по берлинскому времени, чтобы поохотится за поездами ифанов в район станции Осмолово. Нас эскортировали две пары Мессершмитов. День был чудесный, от вчерашней дымки не осталось и следа, «Штуки» упорно продавливали воздух, стараясь забраться на безопасные пять тысяч метров. По докладу истребителей, где-то в стороне прошла группа русских бомбардировщиков, одна пара «велосипедистов» ушла для атаки. Войдя в указанный квадрат, мы потратили некоторое время на поиски цели, которые увенчались успехом. Несколько снизившись, Динорт, летевший впереди, сообщил, что видит идущий состав. Спикировав почти одновременно, «Штуки» точно уложили бомбы, не оставив большевикам никакого шанса. Во время атаки в моем распоряжении было несколько секунд, чтобы рассмотреть поврежденный поезд, без сомнения, это был воинский эшелон. По сообщению моего болтливого Ханса, наша точность была поразительной, бомбы не то чтобы упали рядом, они накрыли состав прямым попаданием.

В приподнятом настроении с чувством выполненного долга наша группа, оставшаяся по причине малой дальности истребителей без эскорта, взяла курс на аэродром, снизившись до двухсот метров. Длительный полет на малой высоте не способствовал полному расслаблению, и мы увеличили дистанцию и интервал между самолетами. Над территорией, занятой вермахтом, нас неожиданно атаковал одиночный истребитель. Первый заход он сделал на моего ведущего Лау. Я попытался повторить маневр принесшей мне первую победу, но расстояние было слишком большим, и я не вышел на дистанцию прицельного огня. Однако стрелку удалось отогнать, и, похоже, легко повредить нападавшего. Вместо того чтобы убраться, ифан отошел назад и, заняв позицию сзади с превышением около тысячи метров, став недоступным для пулемета Ханса, продолжил следовать за звеном. Я надеялся, что русский ничего не предпримет, но он просто выжидал. На всякий случай я подвел Юнкерс ближе к ведущему, чтобы встретить атаку двумя стрелками. Через несколько минут такого полета ифан быстро спикировал, открыв огонь по ведомому Динорта. Я среагировал мгновенно, дав полный газ, и бросился вдогон атакующему, открыв огонь из курсовых пулеметов. Русский бросил жертву, пилот «Штуки» сообщил, что самолет поврежден, и ушел виражом в сторону. Оказавшись у русского на хвосте, я бросил строй и, мысленно молясь, чтобы у противника не было ведомого, встал в вираж. Остальные Ю-87 прикрывали поврежденную машину.

Русский выполнял левый разворот, я шел за ним, пытаясь поймать врага в прицел. Теперь я смог рассмотреть, что за птичка решилась на атаку звена пикировщиков. Это была не «крыса», а большой моноплан с кабиной, как у «штуки» и тупоносым мотором воздушного охлаждения. Если бы «крысу» вытянули в два раза без изменения толщины, добавив в нее двойную кабину – то получился бы именно такой самолет. В чем-то он был похож на Ю-87, но благодаря убранным шасси должен был иметь большую скорость. Самолет, поврежденный то ли стрелком Лау, то ли моим огнем, оставлял легкий масляный шлейф, он не мог разогнаться и пытался сбросить меня излюбленным приемом «ифанов» – виражом. Его скорость была значительно ниже моей, и это предрешило наши судьбы. Я догнал русского и, расстреливая почти в упор, ушел для новой атаки. Зашел второй раз и опять расстрелял в упор, стараясь целиться по кабине и двигателю. Его задний стрелок был убит или тяжело ранен, так как мы не встречали ответного огня, тогда как Ханс принимал у меня эстафету, как только «Штука» обгоняла русского. Самолет оказался крепким, во всяком случае, огневой мощи пулеметов 7,92мм явно не хватало, чтобы сбить ифана с первого раза. Наконец, приблизившись в третьем заходе, я заметил, что фонарь кабины открыт, мотор продолжает оставлять след, а планер сильно поврежден. Еще несколько очередей и большевистский самолет, сделав хитрый кульбит, перевернувшись, вошел в неуправляемое пике. Мы заметили, что русский пилот был жив и попытался покинуть сбитую машину «самовыбрасыванием», резко отдав ручку от себя, что и вызвало виденную эволюцию. Учитывая высоту боя двести метров, у него было мало шансов, и действительно, его парашют не успел раскрыться, и летчики и самолет рухнули в небольшую речку, в отличие от пилота, стрелок даже не пытался выбраться – сегодня явно был не их день.

Сделав хищный круг над поверженной жертвой, окрыленный второй победой, на значительных оборотах я бросился догонять звено. Все-таки ошибался первый инструктор, не разглядев во мне талант истребителя!

Поврежденный самолет ведомого Динорта не дотянул до аэродрома и упал прямо на лес. Через несколько десятков километров мы с Хансом обнаружили место падения «Штуки», скосившей несколько деревьев и повисшей на ветках. Сесть рядом не представлялось возможным, но самолет упал на нашей территории, и о месте катастрофы командир уже сообщил наземным службам. Вид разбитого Юнкерса испортил наше приподнятое настроение, и остаток полета мы провели в молчании.

Лейтенант, которого командир штаба взял в качестве ведомого, погиб, его стрелку повезло больше, ударом его выбросило из кабины, с поврежденным позвоночником и многочисленными травмами он попал в госпиталь.

Самолет, который мы сбили, оказался двухместным русским бомбардировщиком.

С ленью покончено, подъем в четыре утра, в воздухе слабый утренний туман, делаем пробежку, завтрак и на предполетную подготовку. В половине седьмого три Ю-87 штаба, усиленные еще одним звеном «Штук» отрываются от земли и берут курс в русский тыл с общим направлением на Толочин. Задача сеять панику и уничтожать любые объекты и оборудование, желательно нанести удар по разведанным военным складам, пока большевики не вывезли все ценное.

Туман не плотный и не создает больших проблем, но и не развеивается. У меня плохое предчувствие, но уважительных причин не лететь нет. Ханс не разделяет моего дурного настроения, шутит и рассказывает какие-то непристойные истории из гражданской жизни. Я делаю вид, что мне интересно, но совсем не слушаю его байки, благо товарищ не видит моего лица. Набираем четыре тысячи метров, я разбираюсь в причинах своего беспокойства, сегодня мы идем без эскорта, будем бомбить населенный пункт, возможно, прикрытый истребителями, ифаны сражаются неумело, но отчаянно, если уж их одинокий бомбардировщик попытался напасть на четыре «Штуки», всякое может случиться. Сегодня звено ведет не Динорт, в «планеристе» я уверен, а другой ведущий – это повод для беспокойства.

Я не сверяю карту, надеясь на навык командира. Мы находимся над крупным населенным пунктом, и ведущий отдает приказ искать цели для атаки. Я пикирую на какие-то ангары, возможно, это корпуса или склады. Неужели здесь нет зениток? Как по моему требованию с земли открывается запоздалый огонь. Тяну вверх, снаряды рвутся вокруг, сотрясая лезущий наверх пикировщик. Становится страшно, взрывы ложатся на моей высоте, неужели это конец?! С трудом удается вырваться из этого ада. Пытаюсь найти группу, задерживаться на месте нельзя. Наконец замечаю идущих на запад Ю-87. Инстинктивно пересчитываю машины, как будто я командир, все на месте.

Но бой не заканчивается. Нас догоняют русские истребители. Один попадает под огонь собственных зениток и уходит, второй атакует ведущего группы. Я пытаюсь повторить уже отработанный маневр и, выжав из Юмо всю мощность, бросаюсь за ифаном, стрелять бессмысленно из-за большой дистанции и преступно, так как силуэт врага сливается с Юнкерсом. Чуть выждав, я все же открываю огонь вдогон. Русский уходит боевым разворотом для повторной атаки. Теперь его цель мы. Ханс отстреливается, а я делаю маневр, смысл которого не могу объяснить до сих пор. Вначале я ввожу «Штуку» в пикирование, но, понимая, что высота для нисходящего маневра мала, задрав нос вертикально, почти зависаю. На секунду мы становимся идеальной мишенью, сейчас «либо в стремя ногой или в пень головой»! – как говаривал мой батюшка. Расчет у меня один. в хвосте не «крыса», а скоростной истребитель, он должен проскочить. И русский проскакивает вперед, не успевая прицелиться. Произошедшего дальше не помню, кажется, ифан пошел на вираж, что было полной бессмыслицей, маневренный бой у земли явно был не в пользу скоростного и высотного истребителя. Он теряет скорость, но все же умудряется зайти нам в хвост и попасть под МГ Ханса. Удирая, я не вижу происходящего, но слышу радостный вопль стрелка, сбивающего русского. Нас больше никто не преследует, и это подтверждает удачу бывшего журналиста.

Нам удается догнать группу. Одна «Штука» терпит аварию, но экипаж спасен и к вечеру доставлен на аэродром. На земле все знают о нашем успехе, встречая цветами и шампанским. Ифаны не кажутся подготовленными пилотами, если за пару вылетов экипажу бомбардировщика удается сбить два самолета. Русские истребители настойчивы, но, бросаясь на противника, они совершенно не придают значения задней полусфере.

Оберст-лейтенант Динорт подал нас с Хансом в список на награждение. В его формулировке. за отличия в бою, выручку товарищей и проявление храбрости в борьбе с самолетами противника.

Какое-то время я не участвую в боевых вылетах. Штабная работа, ввод курсантов и приемка самолетов. Мы продвинулись на восток и находимся на аэродроме Лепель, это историческое торговое поселение, местное население – сплошь евреи. Их сгоняют на специальную территорию. Это неприятное зрелище, и мы не ходим в само поселение без особой необходимости, оставаясь на аэродроме. Живем в походных палатках, благо лето жаркое. Я рвусь в бой и, наконец, в начале августа оберст-лейтенант Динорт берет меня на охоту за русскими в район дорог между Дурово и Вязьмой. Кроме меня, Динорт берет еще двух офицеров – хауптмана и лейтенанта. Вылетаем в первую половину дня, незадолго до обеда. Пересекая фронт, мы медленно набираем три с половиной тысячи метров с расчетом быть недосягаемыми для стрелкового оружия, но такой высоты недостаточно для тяжелой артиллерии. Зенитки русских сконцентрированы в районе станции. На какое-то время мы попадаем под их огонь, но снаряды поставлены на большую высоту в расчете на двухмоторные бомбардировщики, идущие на Москву, и взрываются выше, мы проскакиваем.

После короткой разведки обнаруживаем военную колонну, ифаны отступают, нет, это подкрепления, идущие в сторону фронта. У русских нет воздушного прикрытия и не развернуты зенитки. Наше звено безнаказанно бомбит колонну противника, как всегда, с идеальной точностью. Уже вдогонку ифаны открывают бесполезный огонь из хорошо знакомой нам полковой автоматической зенитной пушки. Возвращаемся, соревнуясь в красоте посадки, вылет штатный и непримечательный.

Наконец, наступившая темнота снимает надоедливый зной и приносит прохладный ветерок. Я ложусь в койку и почти мгновенно засыпаю с приятной мыслью. я снова сражаюсь!

Сегодня Динорт включил меня в звено 2-й эскадры, с нами еще на трех самолетах летят Лау, мой товарищ Ехемс и какой-то лейтенанта из той же группы, что и мое сегодняшнее звено. Летим бомбить русский аэродром.

Нас встречает сильный огонь зениток, тем опасней, что мы подошли всего на двух с половиной тысячах. Ко всему привыкаешь, я уже стал фаталистом и воспринимаю огонь с земли как должное, больше со спокойствием обреченного, чем с нервозностью психопата. Но сегодня русские стреляют особенно плотно. Их снаряды некрупного калибра взрываются так близко, что видны огненные вспышки, и это при солнечном свете. Мы подходим со стороны солнца и это нас спасает. Пикирую, накрывая одну зенитную пушку. Затем долго догоняю своих. Под таким огнем обязательно должны быть потери, но с удивлением и удовольствием вижу впереди все пять самолетов.

На обратном пути недалеко от линии фронта опять попадаем под обстрел с земли. Я отстаю от группы и пытаюсь найти огневую точку. С удивлением обнаруживаю, что это поезд. Ханс кидает монетку по моей просьбе.

«Орел» – значит, будем атаковать. Не обращая внимания на прицельный огонь, делаю два захода «по ходу» и «против хода» поезда, снижаясь до «сенокоса». Под нами русский бронепоезд. Я не вижу, но понимаю, что мои пули, выпущенные из МГ 17, просто отскакивают от вагонов и локомотива. Затея абсолютно не оправданная, желание заработать очки похвально, но невыполнимо. Меня давно мучает вопрос. почему, избавившись от бомб, Динорт сразу спешит «домой». Теперь я понимаю, что Ю-87 – это бомбардировщик, но никак не штурмовик, и расстреливать цели из пулеметов – неэффективный риск. – Файерабенд, – кричу Хансу и бросаюсь догонять группу.

В штаб прибыл какой-то чин и долго беседовал с командиром, после чего оберст-лейтенант собрал пилотов и сообщил, что от нас требуют разбрасывать листовки над русскими, и в качестве доказательства показал несколько листов с картинкой и надписью на русском. Он перевел, что листовки содержат призыв к солдатам красной армии убивать своих командиров и комиссаров и сдаваться в плен, что Германия спасет народ России, и в первую очередь крестьянство, от жидовской оккупации кровавых большевиков.

Динорт сказал, что вначале отказался браться за эту работу, мотивируя неприспособленностью Ю-87, и вообще, это не наша задача, однако прибывший чин убедил его в необходимости таких действий. Мы немного поспорили, но все же решили брать некоторое количество листовок в кабину стрелков, чтобы те, приоткрыв фонарь, сбрасывали пропаганду за линией фронта. В конце концов, согласились мы, в этом нет ничего постыдного, нас же не заставляют участвовать в экзекуциях по уничтожению тех самых большевиков, а если ифаны прекратят сопротивление и будут сдаваться в плен, это только спасет их жизни.

В середине дня мы вылетели для нанесения удара по железной дороге. Динорт лично возглавил звено из четырех самолетов, взяв с собой двух лейтенантов 2-й эскадры и нас с Хансом. Мы успешно разбомбили поезд, и, сбросив по пачке листовок, благополучно вернулись на базу.

Сегодня печальный день, я похоронил Ханса! Это ужасное состояние – потеря боевого товарища. Все было так. С утра два экипажа штаба. мой и фельдфебеля Ехемса, включили в состав двух звеньев Ю-87 для атаки русского аэродрома. Нас эскортировала пара истребителей. Путь к цели вышел на редкость удачным. На аэродром вышли на четырех тысячах метров, не встретив воздушного противодействия. Зенитки русских стреляли только с окраин аэродрома, и звенья отлично поразили цели, мне удалось точно попасть в стоящий на летном поле самолет.

Мы набрали высоту и пошли «домой». Пара «велосипедистов», ссылаясь на «жажду», ушли раньше, возможно, их привлекла возможность свободной охоты. Наши Юнкерсы остались одни. Через некоторое время Ханс обратил внимание, что за нами со значительным превышением идут несколько самолетов. Попытавшись задрать голову максимально вверх и назад, я разглядел две или три приближающиеся точки. К тому времени звенья достаточно снизились. Мне удалось разглядеть пару двигателей на крыльях, по очертаниям машины походили на Ме-110. Наверное, Динорт отправил несколько тяжелых истребителей для нашего эскорта, поделился я мыслью с Хансом. Успокоившись, мы перестали смотреть вверх.

«Гром прогремел», когда я увидел, как двухмоторный самолет, принятый нами за Ме-110 быстро пикирует на замыкающий Юнкерс второго звена. Впереди атакующего шли две хорошо заметные полосы реактивных снарядов. Пилот атакованной «Штуки» успел крикнуть что «освещен», его надрывный крик до сих пор звенит у меня в ушах, затем самолет, разваливаясь в воздухе, начал падать. Я бросился на врага, но разница в скорости была слишком значительна. Ифаны продолжали повторять атаки сзади сверху используя пулеметы и реактивные снаряды. Звено отстреливалось, но наши МГ оказались неэффективными против скоростных целей. Это было настоящее «избиение младенцев». Я признал всю необоснованность собственного пренебрежения к ифанам после трех одержанных побед. Это были русские эксперты на бомбардировщиках Пе-2, которые большевистские летчики иногда использовали в качестве истребителей. С большой дистанции их можно было принять за Ме-110, хотя «Пе» не имели мощного носового вооружения.

Еще две «Штуки» получили повреждения и пошли на посадку. Я пытался вести бой, то уходя в вираж, то пикируя, насколько давала высота, но качественный и количественный перевес был на стороне противника. Пулемет Ханса, не прекращающий стрекотать, вдруг замолчал, «журналист» не отвечал. Бросив тщетные попытки сбить русских, я стал уходить на малой высоте, в двигатель попало несколько пуль. Юмо стал греться, выбрасывая легкий паровой шлейф, уменьшив без значительной потери скорости нагрузку на мотор, я стал готовиться к вынужденной посадке, но все-таки дотянул.

Ханс был мертв, убит пулеметной очередью, при том, что сам самолет не получил критических повреждений, имея несколько пулевых пробоин. Сегодня скорбный день. Еще один экипаж погиб, и два – сели на вражеской территории. В том числе и два моих штабных друга. Ехемс и его стрелок Бок. Через несколько дней им удалось выбраться, избежав плена, судьба другого экипажа неизвестна. Радостная весть о спасении товарищей притупила, но не заглушила боль от потери Ханса. Кто теперь будет прикрывать мою спину?

Наступило 10 августа, мы воюем уже полтора месяца. Ранним утром штабная эскадрилья перелетает на аэродром Яновичи, на котором уже находятся остальные группы «Иммельмана». Это километрах в ста двадцати от Лепеля восточнее Витебска и в ста километрах на северо-запад от занятого Смоленска – ключевого города на пути к Москве.

Шесть Ю-87 во главе с оберст-лейтенантом Динортом поднялись в воздух в 5.45. С нами чудесно спасшийся экипаж из фельдфебеля Ехемса и обер-фельдфебеля Бока. В слабом тумане, не мешающем самолетовождению, мы набираем большую высоту и двигаемся вглубь России, дальше на восток.

Меня неожиданно переводят на завод Темпельхоф в качестве заводского летчика. Не знаю, помощь ли это моего покровителя оберста Байера или случайность, но я не рад переводу. Жизнь в Берлине и большие шансы выжить, не участвуя в боях, – это замечательно, но бросать фронт, когда впереди нас ждет всего несколько месяцев победоносных битв и заслуженные лавры героев, кажется несвоевременным.

Приходится расставаться с ребятами, и, получив добродушно-смешливое напутствие Динорта, лететь в Берлин. Я еще не имею права на отпуск и принципиально не хочу заезжать домой. Вот когда получу ожидаемый орден, тогда и смогу вернуться с высоко поднятой головой. Бедняга Ханс получил свою награду уже посмертно.

Несмотря на близость столицы, я, приученный к аскетизму приятелями из штаба, веду достаточно скромную жизнь, облетываю заводские самолеты и пишу рапорты о возврате в боевые части. Наконец меня слышат и в декабре направляют в Краков, где планируется переучивание эскадр пикирующих бомбардировщиков на новую модификацию «Штуки». Мне даже предлагают перевестись в истребительную авиацию, но я уже не хочу, привык к Ю-87 и работа пикирующего бомбардировщика кажется мне интересной.

«Дора» остается пикирующим бомбардировщиком, но благодаря усиленному бронированию может использоваться как штурмовик. Самолет надежный и защищенный, но, несмотря на новый, более мощный двигатель, самолет кажется тяжеловатым. С максимальной бомбовой нагрузкой скороподъемность явно неудовлетворительная, хотя горизонтальная скорость возросла. В Кракове я исполняю роль инструктора и продолжаю писать просьбы о переводе. Обещанная быстрая победа так и не наступает, хотя наши успехи на востоке бесспорны. На фронтах тяжелые бои, русские упорно сопротивляются, и в конце концов меня возвращают в I группу 77-й эскадры, с которой я и начал войну. В составе 8-го корпуса эскадра находится в Крыму, где поддерживает наземные войска, действующие против крепости Севастополь.

В конце апреля я прибываю в Крым на аэродром Сарабуз. Моей радости нет придела. Ведь меня встречают старые товарищи. хауптман Брук и обер-лейтенант Глэзер. Командир Брук стал кавалером Рыцарского Креста, он такой же простой и спокойный «лесник», каким был почти год назад. Живы стрелок Брука Франц и мой многоопытный Карл. Зная, куда попаду, я беру с собой гостинцы. шампанское и шоколад. Также перегоняю новую «Дору», на которой теперь рисуем с механиком обозначение «S2 DL». Я готов действовать.

Вскоре мне предоставляется возможность вновь побывать в бою. В пять утра взлетаем с Сарабуза, взяв тонну бомб, и берем курс на Севастополь. Нас четверо. Командира я не знаю, он прибыл из штаба флота, капитан нашей эскадрильи обер-лейтенант Шеффель сегодня не с нами. Впереди лейтенант Хакер – молодой новичок, недавно прибывший в группу, он следует за ведущим. Я ведомый у гауптмана Якоба – он тоже шишка, офицер связи штаба 4-го флота, прикомандированный к группе. Несмотря на безоблачное небо, в воздухе стоит противная дымка, ухудшающая видимость. Загруженные «Доры» медленно набирают высоту, с трудом получается держать три метра в секунду. Севастополь недалеко, такими темпами мы не успеем залезть на запланированные четыре с половиной тысячи метров и рискуем попасть под зенитный огонь. Ифанов можно не опасаться, они патрулируют район порта и крайне неохотно вступают в бой за пределами этой зоны. А вот зенитные батареи представляют серьезную головную боль. Стараясь не задерживаться под огнем, мы сбрасываем бомбы на Севастополь и пытаемся уйти. Такого огня с земли я не встречал в июне-августе сорок первого. Я почти теряю сознание на выводе из пикирования, от перегрузки темнеет в глазах, самолет выравнивается в нескольких десятках метров от земли, спасает автомат. Прихожу в себя и не вижу остальных. Звено распадается, и на аэродром наш экипаж следует в одиночестве. Несмотря на близость расстояния, я временно теряю ориентировку, и когда садимся в Сарабузе, узнаем, что ведущий звена штабной майор погиб, не вернулся также экипаж штабного офицера связи. Дневные поиски возвращают нам Гауптмана Якоба, его стрелок убит. Офицер рассказал, что в районе порта они были атакованы ифанами, и им даже удалось сбить один самолет, но «Штука» получила такие повреждения, что он был вынужден сесть на окраине города и чудом избежал плена, при этом русские застрелили стрелка. Целыми вернулись только мы с Хакером. Получается большой скандал, назначается расследование инцидента, меня частично признают виновным, так как я не поддержал звено, а самостоятельно ушел на аэродром. Под давлением вышестоящего начальства Брук временно отстраняет меня от полетов. Стараясь не подключать Байера, не вешая на него свои неприятности, с большим трудом связываюсь с Динортом, с которым расстался по-доброму, и с согласия командира группы, прошу оберст-лейтенанта забрать меня в «Иммельман», но оказывается, что Динорт уже не командует 2-й эскадрой, он переведен в министерство авиации. Вот она глупость чистой воды, оба моих начальника, на коих я мог рассчитывать находятся не на фронте, а в Берлине, где был устроен и я, но по собственной воле сменил работу в тылу на действующую часть. Что я выиграл. сижу на передовой, но не воюю, а ведь я ожидал орден и повышение!

Наконец, когда мне уже порядком надоел перегон самолетов и введение новичков, а то и просто работа в мастерских, в середине лета приходит сообщение, что расследование закрыто, я полностью оправдан и перевожусь в 4-ю эскадрилью 2-й эскадры пикирующих бомбардировщиков «Иммельман». Недолгие сборы, короткое прощание с друзьями, напутствие гауптмана Хельмута, говорящего, что будет всегда рад меня видеть, и я «отбываю» в новую часть.

«Путь недолог», ведь мы базируемся на одном аэродроме Обливская, только мы туда прибыли пару дней назад из Керчи, а 2-я группа торчит здесь уже около месяца. Ну, вот и все, моя старая часть после трудных боев весны и лета отправлена на отдых в Бреслау, а я, поскольку почти не принимал в них участия, остаюсь на передовой, куда мечтал попасть полгода назад.

Четвертая эскадрилья, куда я введен, совсем не та, что действовала при нападении на Россию. Ее переформировали еще зимой, и я новый человек. Командира эскадры майора Хоццеля я лично не знаю, и был крайне удивлен, когда он пригласил меня к себе. Только после аудиенции все прояснилось. Пауль-Вернер Хоццель сменил Динорта год назад, а до этого майор был начальником 1-й школы штурмовой авиации, той самой, которую я закончил под руководством Эберхарда Байера – моего покровителя, ушедшего в министерство. Теперь все стало понятно: Байер, Динорт и Хоццель знали друг друга, и, возможно, знакомый оберст способствовал моему переводу под начало своего преемника. В чем-то мы были схожи, командир эскадры также не хотел отсиживаться в тылу.

Командир группы, в которой действует моя эскадрилья, майор Купфер – легенда штурмовой авиации, летчик, имевший высшее уважение подчиненных. Он бесчисленное количество раз вывозил сбитые экипажи, севшие за линией фронта, от русской пехоты, и всегда вступал в бой с ифанами, если те угрожали нашим самолетам, а «велосипедисты» не справлялись с эскортом. Год назад он был сбит над Ленинградом и получил тяжелейшие травмы, включая перелом основания черепа. Его лицо было обезображено, говорят, нос Купфера хирурги сделали из его же ребра. И все же он нашел силы поправиться и вернуться на летную работу. При всей скрытой предвзятости подчиненных к своим начальникам, существующей в любой структуре, майора искренне уважали и считали большой удачей служить под его началом.