Текст книги "Схватка за Амур"

Автор книги: Станислав Федотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Муравьев слушал внимательно, не перебивая, и только пальцы, крутившие пустую рюмку, выказывали его внутреннее напряжение. Геннадий Иванович четко осознавал, что вставать поперек уже сложившегося решения весьма и весьма опасно, но остановиться не мог – честь и совесть не позволяли.

– Поэтому затраты, – продолжил он, упрямо наклонив голову, – которые понесет казна вследствие переноса Охотского порта в Петропавловск, а также укрепления последнего и обустройства тракта от Якутска до моря будут, на мой взгляд, бесполезными. Они не дадут нужного результата.

– И что же, по-вашему, следует делать? – Генерал выделил это «по-вашему», но Невельской был нацелен на то, чтобы высказаться до конца, и не обращал внимания на такие мелочи.

– Наши открытия показывают, что Амур с притоками и Забайкалье есть единое целое, и это целое связано с морем. И, если найдется смышленый и смелый наглец и проникнет в устье Амура, этот край легко станет его добычей. Вы, кстати, об этом сами говорили, и неоднократно. Поэтому наиважнейшей задачей должно быть немедленное занятие устья Амура, а затем, постепенно, и всего нижнеамурского края, а также, в первую очередь, поиск подходящей бухты вплоть до корейского побережья – для учреждения там российского порта. Такая бухта наверняка найдется, и, думаю, не одна. Вот хотя бы та же Де Кастри, открытая Лаперузом. Такой порт может снабжаться круглый год, независимо от морского пути; он станет надежной базой для крупной эскадры, а может, и целого флота – представьте, хотя бы в далеком будущем, – Тихоокеанского флота России! Но даже незначительными силами военные корабли с такой базой могут контролировать все российское побережье, поддерживая серьезное политическое значение России на Тихом океане. Кстати, в самое ближайшее время во всех более или менее подходящих для кораблей бухтах, может быть, вплоть до Кореи, надо будет устроить военные посты, чтобы у иностранцев не возникло и малейшего сомнения, что берег принадлежит России. В первую очередь, в той же бухте Де Кастри.

Невельской замолчал и, успокаиваясь, отпил коньяку.

Муравьев продолжал крутить в руках пустую рюмку и тоже молчал. Потом поставил ее на столик, достал из кожаной табакерки тонкую сигарку и прикурил ее от свечи. Затянулся, вытянув губы, пустил струю дыма и только тогда заговорил:

– М-да-а, Геннадий Иванович, задали вы мне задачку. Как генерал-губернатор я должен ежечасно печься об экономии казенных финансов, а по-вашему, выходит, что я – безответственный транжира. – Невельской дернулся – возразить, но Муравьев остановил его жестом. – Однако отозвать свои представления я не могу, да и не к чему это делать. Ваши соображения очень и очень дельные – кстати, изложите их на бумаге во всех подробностях, хочу всё спокойно обдумать, – однако же они вполне уживаются с моими. Порт в Авачинской бухте все равно нам нужен, как нужна и дорога от Якутска до моря – так что деньги будут потрачены не зря.

Глаза Муравьева затуманились:

– Знаете, прежде сложно было что-то доказывать, зато теперь, после ваших открытий, у меня, можно сказать, руки развязаны. Даже за год я что-то успею сделать, а ежели Бог даст и государь позволит – в пять-десять лет я сделаю все, что нужно для Камчатки и нашего возвращения на Амур. Вот только денег дают слишком мало, и мне надо добиться, чтобы какая-то часть добываемого у нас золота шла на эти цели. И для того же наладить свой китобойный промысел или облагать пошлиной иностранных китобоев. Тогда я смогу если не закончить, то хотя бы продолжить дело, что начинали Поярков с Хабаровым и албазинские казаки. Нам с вами, Геннадий Иванович, придется хорошенько поработать, чтобы развернуть восточное крыло нашей орлицы-России, чтобы Отечество про нас не забыло.

– Вас-то точно не забудет, – с заметной горечью усмехнулся Невельской. – А что ждет в Петербурге меня? Известно же, как государь поступает с теми, кто осмелится не подчиниться его воле…

– Не тревожьтесь, дорогой Геннадий Иванович, все будет хорошо. Я не могу поехать с вами в Петербург, чтобы лично заступиться перед кем бы то ни было – без соизволения государя мне выезд в столицу не положен. Но я уже написал о подвиге вашем и вашего экипажа во все инстанции – в первую очередь государю, затем князю Меншикову и, конечно, графу Перовскому. Отписал и графу Нессельроде – как же без него! Но если, паче чаяния, моя защита не подействует и вас начнут травить, я немедленно подам в отставку.

– Николай Николаевич, из-за какого-то капитан-лейтенанта уходить с высокого поста…

– Во-первых, Геннадий Иванович, вы – не «какой-то», таких людей в нашем Отечестве единицы, а во-вторых, я не могу служить на своем месте, если государь моему слову не доверяет.

– Почему так уж сразу – не доверяет? Он может просто посчитать, что прав Нессельроде, а не вы. Наверное, у графа есть свои аргументы, и весьма весомые?

– Разумеется, есть. Я знаю: он полагает, что нам не нужны новые земли, что надо осваивать то, что есть. И я с ним положительно согласен. Но при этом думаю, что нельзя не использовать подходящее время, чтобы вернуть России то, что было открыто русскими людьми, а потом отторгнуто под угрозой силы. Китай сейчас боится Англии и Америки и не станет ссориться с Россией из-за территорий, которые ему никогда не принадлежали. Я надеюсь, государь оценит этот политический момент и поддержит нас с вами, а не канцлера, который непонятно почему панически боится Китая.

В шандале, потрескивая, горели свечи, испуская сладковатый аромат воска, его не мог перебить даже табачный дым. В соседней комнате, спальне, куда давно уже удалилась Екатерина Николаевна, было тихо – из-за плотно прикрытой двери не доносилось ни звука. Тишина царила и в другой половине губернаторского дома, который был спешно выстроен к возвращению генерала из Камчатки, – там разместились Элиза с Ваграновым, и они тоже, по-видимому, уже спали.

Муравьев, привстав, взял пузатую бутылку темного стекла и наполнил опустевшие рюмочки. Густым янтарем просверкнула струйка в колыхнувшемся пламени свечей.

– Позвольте? – Невельской принял бутылку из рук Муравьева, провел пальцами по выпуклой надписи на стекле – «Courvoisier», рассмотрел этикетку. – «Napoleon Fine Champagne». – Поистине, «тонкий, изящный». Чудо, а не напиток! Как он оказался в этом медвежьем углу?

– Это подарок одного славного человека, бывшего офицера, Андре Леграна. Подарил мне на дорогу две бутылки. Одну мы распили со святителем Иннокентием в Петропавловске, а вторую я предусмотрительно оставил тут на хранение. Вот и пригодилась. Легран говорил, что «Курвуазье» – новый коньячный дом, ему еще нет десяти лет, а он уже успешно конкурирует со старыми домами.

– Превосходный коньяк! – подтвердил Невельской, отставляя бутылку. – А вот скажите мне, уважаемый Николай Николаевич, Франция вас не пугает? Она ведь тоже за колониями охотится, и я уверен, что на камчатские берега заглядывается. По крайней мере, китобои французские в наших морях – не редкость.

– Францию со счетов сбрасывать нельзя – это точно, – согласился Муравьев. – Но у них есть естественный противник – Англия, которая многие французские колонии прибрала к рукам. И, пока они грызутся, нам можно Франции не опасаться.

– Я опасаюсь всякого, кто может войти в Амур и поставить в устье свой флаг, – проворчал Невельской. – Мы обязаны это сделать раньше всех, пока сведения о нашем открытии остаются тайной для Европы и Америки.

– Я строго-настрого наказал Корсакову никому постороннему не рассказывать.

– А вы думаете, официальные люди в столице умеют и хотят хранить тайны? Я в этом оч-чень сомневаюсь!

Глава 2

1

Королева Великобритании и Ирландии Виктория пригласила министра иностранных дел Генри Джона Темпла, третьего виконта Пальмерстона, на приватную беседу в Букингемский дворец. Поскольку беседа носила частный характер, лорд Пальмерстон не счел нужным извещать об этом премьер-министра лорда Джона Рассела, хотя, по-честному, отлично понимал, что эта встреча – одно из звеньев ползучей реставрации абсолютизма, проводимой в последние годы королевой, недовольной тем, что парламент ощутимо ограничивает ее права монарха.

Впрочем, он столь же отчетливо сознавал, что истинным инициатором этой попытки возвращения во времена Тюдоров был супруг королевы и отец ее уже шести детей герцог Саксен-Кобург-Готский Альберт. После бракосочетания его стали называть принцем-супругом, но Виктории хотелось выполнить тайное желание горячо любимого и, надо сказать, весьма образованного и умного мужа – она мечтала его короновать. Однако большой друг и первый премьер юной королевы, Уильям Лэм, второй виконт Мельбурн, отсоветовал ей излишне возбуждать палату общин парламента, обойти которую в этом вопросе было невозможно.

– Наша нижняя палата, ваше величество, – сказал он в одну из традиционных субботних встреч тет-а-тет, – может возводить короля на престол, но может и низвергать с него. И она дорожит этой возможностью, как девушка своей невинностью: стоит один раз уступить – и репутация будет подорвана навсегда.

Королева покорно склонила голову, но не сдалась. Всегда внимательная к советам принца-супруга, она повела подкоп под парламент, как говорится, тихой сапой. И приватная встреча с министром иностранных дел была одной из ячеек этого подкопа.

Немногословный слуга в ливрее проводил сэра Генри в рабочий кабинет ее величества окольным путем. Проходя по роскошно отделанным апартаментам, лорд видел через дверные проемы, что в других помещениях царит беспорядок: в Букингемском дворце полным ходом шла реконструкция (она уже почти десять лет идет полным ходом, иронически подумал Пальмерстон), которой руководил архитектор Томас Кьюбитт, параллельно занимавшийся строительством Осборн-хауса, летней резиденции королевы на острове Уайт. Может, потому все и затянулось, что мистер Кьюбитт взвалил на себя слишком тяжкую ношу. А вот у нас получается, не без самодовольства отметил сэр Генри. Он имел в виду, конечно, две войны, которые Великобритания провела практически одновременно: четырехлетнюю в Афганистане и двухлетнюю, которую назвали «опиумной», в Китае. И это, не считая колониальных в Нигерии и Индии. В Нигерии конца еще не видно, а вот в Индии Ост-Индская компания покончила с государством сикхов в Пенджабе (естественно, силами регулярных войск: Империя не бросает своих негоциантов на произвол судьбы) и теперь можно говорить, что эта жемчужина Востока в полную силу засияла в короне Империи.

Внешне холодный и застегнутый на все пуговицы министр иностранных дел наедине с собой и близкими людьми (нередко и с женщинами, которых он любил, несмотря на солидный возраст) мог позволить себе некоторую поэтическую выспренность. Впрочем, не эта ли скрытая поэтичность его сугубо рациональной натуры двигала им, когда он поддерживал революционные волнения в Европе, за что даже получил прозвище «Лорд-поджигатель»? Королева была этим недовольна, но коллеги-министры понимали его действия как направленные на подрыв торговых и колониалистских конкурентов Империи, а потому всецело их поддерживали. Недаром премьер-министры менялись, а сэр Генри оставался главой иностранных дел.

В общем, десятилетие Виктории прошло под знаком виктории, усмехаясь, скаламбурил Лорд-поджигатель, но тут же вздохнул. Вспомнилось, что война с афганцами, которая началась в год коронации юной принцессы, омрачилась гибелью в горах Нангархара, на пути в Джелалабад, шестнадцати тысяч британцев и индийцев, попавших в ловушку, то есть почти половины экспедиционного корпуса. Такого поражения не случалось за всю историю Империи, с тех дней, когда Джон Ди, придворный астролог великой Елизаветы, так назвал Соединенное Королевство. Правда, через восемь месяцев две дивизии, выступившие из Индии, взяли Кабул, и возмездие не миновало непокорных, но, как говорится, осадок остался. Очень неприятный осадок!

От размышлений министра оторвал осторожный стук слуги в дверь кабинета ее величества. И, словно только это и ожидалось, дверь распахнулась, выпуская в приемную целую толпу гувернеров, гувернанток, нянюшек, которые опекали не меньшее количество детей. Старшие – Виктория, Альберт Эдуард, Алиса и Альфред – шли сами, а младшие – трехлетняя Елена и полуторагодовалая Луиза восседали на руках нянек. Юные члены королевской семьи были радостно возбуждены: глазки блестели, щечки румянились, рыжеватые – в папу-немца – волосы завивались крупными кольцами. Девочки и мальчики шли парами и о чем-то перешептывались, бросая на взрослых быстрые веселые взгляды.

Пальмерстон с почтительным полупоклоном и вежливой улыбкой пропустил, посторонившись, всю эту разновозрастную ораву, которая, кажется, даже и не заметила седовласого джентльмена. Да-а, нечасто мама балует своих детей вниманием, подумал он, если устраивает им прием в рабочем кабинете, и они этому рады до смерти. Проводил их взглядом и обернулся, услышав металлические слова своего сопровождающего:

– Сэр Генри Джон Темпл, третий виконт Пальмерстон, ваше величество.

– Проси, – ответил хорошо знакомый мелодичный голос.

Пальмерстон вошел в кабинет и от порога слегка наклонил голову здороваясь. Будучи представителем партии вигов, да и по натуре не склонный к подобострастию, он считал излишним склоняться перед королевской четой.

Как он и ожидал, королева была не одна: принц Альберт, перебирая бумаги на рабочем столе, поднял голову и кивнул на приветствие министра. Королева, тридцатилетняя женщина в расцвете своей красоты, несколько тяжеловато поднялась с дивана, на котором, видимо, занималась с детьми, и, протянув правую руку, сделала навстречу лорду несколько шагов. О Боже, – подумал Пальмерстон, – да она, кажется, снова заряжена. Ай да принц, ай да немец! При такой производительности эта пара обеспечит женихами и невестами все монархии Европы, и слово Великобритании будет в этих монархиях значить очень много. За одно это можно каждый день начинать с восторженного “Боже, храни королеву!”»

– Мы пригласили вас, Пальмерстон, чтобы из первых уст услышать про обстановку в Европе. – Королева взяла лорда под руку и увлекла к дивану. Села сама и легонько хлопнула ладонью рядом, указывая сэру Генри место, которое он занял с полупоклоном. – Вы ведь нам редко и с запозданием докладываете о внешней политике правительства, а некоторые действия вообще скрываете от нас. – И она оглянулась на принца, который устроился в кресле за столом; на его холеном лице, украшенном франтоватыми усиками и пышными бакенбардами, отражалось напряженное внимание.

Интонации королевы были припудрены вроде бы легким укором, однако виконт явственно расслышал злое недовольство. Тем не менее ничего отвечать не стал, да Виктории, похоже, ответ и не требовался.

– Правда, некоторые члены парламента, – продолжила она, – уверяют меня, что нам это ни к чему. Мол, королеве достаточно выступать осенью с речью на открытии парламента, принимать высоких гостей из-за границы и наносить визиты самой. Ну и время от времени знакомиться с жизнью Англии.

– Вы забыли, дорогая, про рождественские елки, – нарочито саркастически добавил принц.

Виктория согласно кивнула, а Пальмерстон внутренне усмехнулся: уж слишком явно принц-супруг проявлял свою претензию на что-то большее, чем позволял его статус. Рождественские елки появились в Англии вместе с Альбертом: именно он завез из Германии эту праздничную традицию и теперь ежегодно зажигал свечи на королевской елке в Виндзорском дворце. Неплохо, конечно, совсем неплохо, но для коронования маловато. Впрочем, для компенсации неудовлетворенных семейных амбиций надо им что-то подкинуть.

– Ваше величество, – торжественно сказал он, – вы можете вполне законно требовать регулярного отчета о работе правительства и парламента, особенно по иностранным делам – вы же глава Соединенного Королевства, представляете его перед другими государствами. И вы можете высказывать свое мнение, к которому должны прислушиваться и премьер-министр, и спикеры обеих палат. Тем более что время вашего правления будут называть эпохой Виктории, или Виктории и Альберта, но никак не Мельбурна, Пиля или Гладстона, не говоря уже о спикерах или рядовых министрах. – Пальмерстон заметил, как при словах об эпохе зарумянились щеки принца, и понял, что попал в самую точку. Взглянув в глаза королевы, уловил их довольный блеск и продолжил: – Что же касается положения в Европе, то оно, ваше величество, сегодня стабильное. Революции всюду закончились и новых не ожидается.

– Вы так думаете? Революции быстро не кончаются. Они захлестнули даже миролюбивую и счастливую Германию. Мне прямо-таки стыдно за добрых немцев – что с ними случилось? А кто гарантирует, что зараза не перекинется на наши острова, что мы не лишимся Канады и других владений? Вон во Франции опять республика! Этот ужасный президент, племянник Наполеона…

– Вы же знаете, ваше величество, чем закончилась так называемая Великая французская революция и первая их республика? Империей Бонапарта. И сейчас республиканцы уже почти полностью изгнаны из французского парламента, а их место заняли монархисты. Президент прибирает к рукам армию и полицию. Думаю, через год-два Шарль Луи Бонапарт повторит подвиг своего дядюшки, которого, как известно, он обожает, и станет новым императором. И почем знать, – может, вашим лучшим другом. Это было бы весьма кстати. А вот что нас заботит по-настоящему, так это – Россия. Особенно, после того как ее войска подавили венгерское восстание.

– Ну и замечательно, что подавили! Русский царь показал себя смелым и решительным… Настоящий монарх!

– Это и пугает. Он всегда и везде показывает свою решительность, а его генералы и офицеры берут с него пример. Когда в тридцать седьмом году русским резидентом в Кабуле объявился поручик Виткевич, Ост-Индская компания так перепугалась за свои индийские владения, что нам пришлось начать войну с Афганистаном.

– Вы шутите, сэр Генри!

– Ничуть, ваше величество. России нужен выход к теплым морям. Она мечтает завладеть Босфором и Дарданеллами…

– Но там – Османская империя, – неожиданно подал голос принц Альберт.

– Да, ваше высочество, которая хочет вернуть Крым. Но она слабеет с каждым годом, становясь чуть ли не протекторатом России, чего мы, естественно, не можем допустить, и наша задача – подставить ей надежное плечо.

– Свое? – удивился принц. – Это как-то не в духе Лорда-поджигателя.

– Для этого нам и нужна Франция, – довольно цинично улыбнулся министр. – Вместе с ней мы подвигнем Турцию к войне за Крым, в нужный момент вступим в эту войну и легко отодвинем Россию от Тихого океана.

На красивом лице принца появилась ироническая гримаса:

– Простите, Пальмерстон. Я ослышался или в географии до сих пор происходят открытия? Я всегда считал, что Крым невероятно далек от Тихого океана.

– Эпоха великих географических открытий продолжается, ваше высочество. Буквально сегодня я получил известие из Петербурга, что некий русский, капитан-лейтенант Невельской, обследовал устье великой сибирской реки Амур, доказал его проходимость для морских кораблей и попутно открыл, что Сахалин – не полуостров, а остров. И Тихий океан от Крыма не так уж и далек. По крайней мере, в контексте интересов Великобритании.

– Благодарю вас, Пальмерстон. Я получил исчерпывающее объяснение.

Однако недоумение выразила королева.

– Дорогая, – мягко произнес принц-супруг, – сэр Генри имеет в виду, что мы, то есть Великобритания, очень много потеряем, если допустим, чтобы русские закрепились на побережье Тихого океана. Война за Крым отвлечет их силы и внимание от Амура, и у нас в том районе будут развязаны руки. Не так ли, Пальмерстон?

Министр наклонил голову, подтверждая его слова, а сам подумал, что сегодня заложил приличный камень в фундамент своего будущего премьерства. Не в пример своей супруге, принц чертовски умен, схватывает все на лету и был бы, пожалуй, неплохим королем, тем более что уже стал родоночальником новой династии – Кобург-Готской – британских королей. Однако, единственное, что ему «светит», – это король-консорт, и то вряд ли. И, пожалуй, это даже хорошо: при всем своем уме принцу не хватает дальновидности и широты взглядов.

Словно в подтверждение его мыслей принц не преминул выставить свою идею фикс:

– В первую очередь Россию следует отодвинуть от Дуная и Одера. Ослабить контакты русского царя с Австрией и германскими государствами. Отобрав ее западные пограничные земли, мы можем превратить ее в чисто азиатское государства, которое уже не будет играть существенную роль в управлении Европой. Ту роль, которую Россия не по заслугам получила после нашей общей победы над Наполеоном.

«Легко сказать “отобрать”, – подумал виконт, – так она их и отдала. Тем более после всех своих побед, которые принц не хочет признавать. Как будто что-то зависит от его признания или непризнания. А вот не допустить русских к проливам и в Восточное Средиземноморье – это в наших силах, и я жизнь положу, чтобы этого добиться».

А вслух сказал:

– Россия не хочет быть азиатским государством, хотя, действуя аккуратно на Востоке, могла бы добиться многого. Но она стремится в Европу, ей почему-то страшно хочется европейского признания, и мы, играя на этом, отрежем ей путь на Восток, а потом укажем на ее истинное место – на задворках.

– Судя по вашей осведомленности в русских делах, – сказала Виктория с улыбкой, которую многие, но не Пальмерстон, посчитали бы одобрительной, – меня не удивит, если выяснится, что вы как министр иностранных дел имеете агентов влияния в окружении русского императора.

– Разумеется, они есть, ваше величество, и вы все-таки удивитесь, если когда-нибудь узнаете, насколько высоки их посты при его дворе.

– Вы меня заинтриговали, Пальмерстон. Кто же это?

– Государственный секрет, ваше величество. Я не могу его открыть даже вам. Скажу лишь, что игра уже идет. Не так давно императором создан Амурский комитет для решения важнейших вопросов на востоке Сибири. Из этого следует, что дело будет провалено: вы же знаете, комитеты, как правило, для того и создаются, чтобы заболтать важные вопросы. Поэтому, думаю, России не удастся поставить свой флаг на Амуре.

2

По случайному совпадению, а может быть, по иронии провидения, именно в этот день и в это же время президент Второй Французской республики Шарль Луи Наполеон Бонапарт, подтянутый мужчина сорока с небольшим лет, в черном сюртуке и белой рубашке с белым шелковым бантом, принимал с докладом начальника разведывательного отдела «Сюртэ Женераль» виконта де Лавалье. Когда виконт вошел, президент остался сидеть за своим огромным письменным столом, читая и подписывая бумаги; он только кивнул в ответ на приветствие Лавалье и жестом указал ему на глубокое кожаное кресло по другую сторону стола.

После того как Бонапарт в декабре 1848 года занял этот кабинет, а Лавалье, активно помогавший Шарлю Луи прийти к власти, получил желанный пост начальника отдела, матерый разведчик многократно бывал тут и не переставал удивляться неиссякаемому стремлению его хозяина к самоутверждению. Циклопические стол и книжные шкафы, в которых даже книги казались невероятно большими; сверкавшая латунными кольцами армиллярная сфера, высотой чуть ли не в рост человека, – президент, если не сидел за столом над грудами бумаг, любил принимать возле нее величественные позы; и, напротив, глубокие кресла для посетителей, в которых человек тонул и сам себе начинал казаться маленьким и ничтожным, – все говорило о продуманной психологической стратегии и тактике политика, намеревавшегося повторить немыслимый кульбит своего великого дядюшки, Наполеона Первого – от Республики к Империи. Лавалье о замысле президента знал совершенно точно: тот еще до революции делал несколько попыток захвата власти, но лишь народное восстание и последовавшие за ним выборы позволили ему приблизиться к заветной цели. Теперь «маленький Наполеон», как прозвали Шарля Луи в народе, производил решительную чистку, избавляясь от сторонников республики во всех органах власти, – готовил почву для переворота.

К счастью, у него хватило ума не подражать императору французов во внешнем облике: и прическа, и костюм соответствовали моде – никаких там высоких сапог и походных мундиров, – а рыжеватая «козлиная» бородка и густые усы, лихо торчащие заостренными кончиками вверх, казалось, безапелляционно свидетельствовали о самодостаточности их владельца. Правда, высокий лоб, тонкий нос и изящный овал лица все-таки напоминали о родстве с великим Наполеоном.

Впрочем, Лавалье не испытывал желания вдаваться в анализ внешности и поведения шефа (хотя виконт со своим отделом числился по «Сюртэ Женераль», подчинялся он непосредственно президенту). Он принимал его таким, каким тот хотел являться обществу, и этого было достаточно. А Шарлю Луи просто необходим был человек типа Лавалье – надежный, весьма опытный и во внутренних, и в международных делах, имеющий секретные досье на влиятельных людей во всех странах, представляющих для Франции интерес, и тайных агентов, которые умели в нужный момент надавить на этих людей. Именно благодаря Лавалье он смог блокировать конкурентов на президентских выборах, а теперь дискредитировать и вышвырнуть из парламента всех опасных для его будущего республиканцев.

– Слушаю вас, Лавалье, – произнес наконец Бонапарт, подписав последние документы и отодвинув их стопку в сторону. – Есть какие-то новости?

– Новость из России, сир. – Так в свое время обращались подданные к дяде Шарля Луи, и сейчас такое обращение всегда вызывало на лице президента довольную улыбку. Однако на этот раз улыбка сразу же завяла: «маленький Наполеон» вспомнил, чем стала Россия для Наполеона «большого», и инстинктивно насторожился в ожидании неприятностей.

И не ошибся.

– Генерал-губернатор Восточной Сибири генерал Муравьев, – продолжил Лавалье скучным голосом, – вернулся с Камчатки с неким капитаном Невельским, который сделал два важных открытия: во-первых, доказал, что Сахалин – остров, а не полуостров, как утверждал наш великий Лаперуз, а во-вторых – и это куда важнее, – выяснил, что в устье реки Амур могут заходить довольно крупные корабли…

– И что с того? – весьма невежливо перебил Бонапарт. – Какое нам дело до какой-то там реки Амур с ее устьем? Могут заходить корабли и пусть себе заходят. И этот генерал-губернатор… как его?.. не слишком ли мелкая фигура, чтобы ему уделял время президент Франции?

– Сир, в шахматах бывает, что мелкая фигура делает мат, а в политических шахматах – тем более. – Лавалье явно намекнул на свою роль в событиях годичной давности, но Бонапарт сделал вид, что не понял. – А эти две фигуры – Муравьев и Невельской – начинают всерьез угрожать интересам Франции на востоке Азии. Позвольте, я все объясню?

– Когда что-то касается интересов Отечества, я всегда слушаю очень внимательно.

И тут встал в позу, внутренне поморщился Лавалье, но продолжил с прежней невозмутимостью:

– Как вы знаете, вследствие поражения в Семилетней войне и последних Наполеоновских войнах Франция лишилась большинства колоний в разных частях света и лишь теперь, через тридцать лет, мы начали снова расширять свои колониальные владения.

Шарль Луи нетерпеливо дернул головой:

– Избавьте меня от лекций по истории, Лавалье. Про наши колонии я знаю все, включая приобретение Маркизских островов, Хуанпуйский договор с Китаем и аннексию Алжира. Мне известно и о том, какую прибыль приносят французские китобои, промышляющие в водах России…

– Об этом и речь, сир, – мгновенно использовал виконт случайно возникшую паузу в монологе президента. – Они добывают китов на сотни тысяч франков, но ближайшие базы китобоев – на Маркизах и в Пондишери – это за две тысячи лье от русского Охотского моря, которое является настоящим питомником китов. Интересы Франции требуют, чтобы мы заимели базы гораздо ближе, и возможность такая есть. Вот посмотрите…

Лавалье одним напряжением тренированных ног выдернул свое тело из жарких объятий кресла и прошел к столику между двумя книжными шкафами, на котором лежал огромный – наверняка изготовленный по специальному заказу – географический атлас, откинул тяжеленную кожаную крышку с тиснением и начал перелистывать плотные бумажные листы с цветными картами.

Заинтригованный Бонапарт вышел из-за стола и остановился позади разведчика, заглядывая через плечо.

Лавалье нашел лист, на котором была изображена западная часть Тихого океана с Японией, Курильскими островами и Камчаткой. Сахалин на ней красовался в виде полуострова, соединенного с материком узким перешейком.

Лавалье вынул из внутреннего кармана сюртука карандаш.

– Вот, сир, это побережье, – он провел кончиком карандаша по береговой линии от Корейского полуострова на север до мнимого перешейка, – а также остров, теперь уже остров, Сахалин, никем пока не занятый. Мои агенты среди китобоев доносили, что ни русских, ни японцев, ни китайцев на Сахалине нет, зато наверняка и на материке, и на острове есть удобные гавани. Англичане там уже рыскают, и мы можем потерять очень многое, если позволим им захватить ключевые позиции.

– А чем грозят нам русские?

– Если русские займут устье Амура, им ничего не будет стоить сплавлять по этой реке военные грузы для укрепления Камчатки и так называемой Русской Америки. В их руках прекрасная Авачинская бухта, в которой можно разместить любое количество кораблей. Если это случится, на нашем китобойном промысле в этих водах можно ставить жирный крест: русские закроют Охотское море для чужих судов.

– Я на их месте давно бы так и сделал, – задумчиво сказал Бонапарт, возвращаясь за стол.

Лавалье с неудовольствием снова погрузился в кресло.

– Одна надежда, сир, на русскую неповоротливость и продажность чиновников. За хорошие деньги они затормозят любое дело, даже самое полезное для своего Отечества.

– Неужели все такие? Я бы, не задумываясь, отправлял их на гильотину.

– К сожалению, не все. Мой агент сообщает, что генерал-губернатор Муравьев безжалостно преследует взяточников, а сам не только ни монетки не присвоил, но и на Камчатке побывал за свой счет. А это где-то двенадцать-пятнадцать тысяч серебряных рублей…

Президент поморщился:

– Для меня рубли – пустой звук. Сколько во франках?

– Во франке примерно в четыре раза меньше серебра, чем в рубле. Можно сказать – порядка пятидесяти тысяч франков.

Шарль Луи изумленно распахнул свои красивые глаза, так нравящиеся женам и дочерям парижских буржуа (которые, между прочим, весьма повлияли на своих мужей и отцов во время выборов):