Текст книги "Хрустальный шар (сборник)"

Автор книги: Станислав Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

IV

– Моя работа начинается с того, что я должен подозревать всех, не так ли? – спросил я Грэма.

Мы стояли на крыше одиннадцатиэтажного здания, которое находилось в центре комплекса Б. Вокруг простиралась панорама, состоявшая из бетонных глыб; кое-где сияли, как вымытые, зеркала больших бассейнов; из торчащих труб вился легкий дымок. В отдалении, на фоне плоских травянистых склонов, виднелись колонны дистилляторов.

– Никто не будет навязывать вам свои методы. Вы будете знать все, что мог бы знать президент Штатов, если бы ему вздумалось что-либо спросить. Что касается служебных отношений, то вы являетесь членом совета.

– Кто в него входит?

– Доктор Гримшо, начальник шифровального отдела, Фолстоун из радиоперехвата, Гридли из отдела связи, майор Каннеби, командир вооруженных сил, и несколько специалистов из Чикаго и Лос-Аламоса. А также Мейкинз, вы его уже видели.

– Спасибо. Кто, кроме них, знает о моей настоящей роли? Ученые будут знать все?

– Нет, зачем? Только Куэрни. Ученые наверняка лояльны, тем не менее это ученые… Не книжные растяпы, поэтому осторожность не помешает. Во всяком случае, ни один из них не ориентируется полностью в деталях нашей системы безопасности.

– Я буду не в своей тарелке – ведь я все-таки инженер, а не физик.

– Вас будет сопровождать Куэрни, он и подстрахует. Ему по должности положено представлять всех гостей. В любом случае ученых из сферы следствия вы можете исключить. Не такие это люди, которых можно купить.

– Да, это редкий вид, – согласился я. Снизу вышел Куэрни и подошел к нам. – Кто бы мог подумать, что всего за восемь месяцев будет построен такой город и производственный гигант в мирное время, даже если бы речь шла о так называемом благе общества или человечества? – добавил я.

Доцент улыбнулся:

– Благо человечества в нашем языке понимается как интересы нескольких людей. Но есть страны, которые руководствуются иными законами. – И продолжил в ответ на мой удивленный взгляд: – Советы, например. Вы пойдете сейчас со мной? Я покажу вам лаборатории.

Он двинулся вперед. Когда он отошел на несколько шагов, Грэм подмигнул мне и шепнул:

– Его называют «красным». Идите с ним.

– Я не буду наводить на вас скуку показом специфических деталей устройств или известных вещей, – сказал Куэрни, – хотя у нас здесь много чего замечательного. Вас, как специалиста, наверняка заинтересовали бы наши турбокомплексы. Они стоят в комплексе Б-2, их мощность составляет 280 тысяч лошадиных сил. В зданиях напротив нас, это А-1, находятся наиважнейшие устройства для производства чистого урана 235. Это атомный детонатор.

Мы прошли по мостику, переброшенному по воздуху над площадью, лежащей внизу. Раздался свист сирены: там проезжал маленький, словно игрушечный, локомотив, тянувший связку товарных вагонов. За мостиком была будочка охранников, которые пропустили нас дальше, и мы прошли через люк в крыше. По крутой лестнице в бетонном блоке спустились вниз.

Когда мы оказались в длинном коридоре, одну стену которого составляли огромные, оправленные в сталь окна, Куэрни остановился.

– Я полагаю, – сказал он, – вы слышали о взрывчатом изотопе урана?

– Да, – ответил я. – Недавно я читал, что еще в 1939 году стала известна разновидность обычного урана, который способен взрывообразно распадаться под влиянием столкновения с какими-то электронными частицами.

– В принципе так, – сказал доцент. – Есть два вида урана с одинаковыми химическими свойствами: уран 238 и 235. Этот второй и является взрывчатым изотопом, который распадается на легкие элементы. Рассчитана так называемая критическая масса U235. Это наименьшее количество данного элемента, которое самопроизвольно взрывается, будучи собрано в одном месте. Это основной принцип действия всего будущего атомного оружия. Единственным секретом, который мы охраняем, является метод получения чистого U235 из смеси обоих изотопов в урановой руде. Взрывчатый уран находится в обычном количестве – 0,7 процента, а разница атомных масс составляет всего лишь 3 единицы. Так что трудности при очистке огромные. Ничего удивительного, что мы испытали в наших лабораториях все возможные и невозможные методы.

Он шагнул вперед и, быстро приложив карточку пропуска, потянул на себя большие белые двери, остро пахнущие лаком.

Мы оказались в длинном, очень узком зале. По обеим сторонам на выступающих из стен подставках висели связки труб, которые издавали слабый звук высокой тональности. Под сводом яростно вращались пропеллеры вентиляторов, засасывая воздух снаружи. Было видно, как на фильтрах оседает песок.

– Это одна из десятков тысяч частей аппаратуры для газовой диффузии, – сказал доцент. – Соединяя уран с фтором, мы получаем газ, почти нелетучий, ядовитый и разъедающий металлы. Частицы изотопов урана имеют разную скорость. Поэтому если разделить соответствующий резервуар пористой преградой и под давлением перекачивать газ, частички более легкого урана 235 проходят через поры намного скорее, нежели частички другого изотопа.

– Это очень просто, – сказал я, – а какова производительность? Да, я хотел еще спросить, господин доцент, какова критическая масса урана?

Доцент облокотился на вибрирующую трубу, покрытую белым панцирем, и улыбнулся:

– Вы понятливый слушатель. Это так необходимо для исполнения ваших функций? Скажем, немного больше одного килограмма. Что же касается метода диффузии, то он не лучше и не хуже других. Например, есть тепловая диффузия. Там частицы газа подвергаются воздействию разных температур. Более тяжелый элемент скапливается в области низкой температуры. Можно использовать и электролиз. Рассчитано также, сколько десятков тысяч больших центрифуг следовало бы поставить, чтобы получить один атомный заряд. Но у нас используется прежде всего газовая диффузия. Чтобы открыть вам глаза на необычные условия нашей работы, приведу пару примеров. Говоря о скорости частиц изотопов, я имел в виду среднюю, ведь вы знаете, что газ состоит из молекул с различной скоростью. Так вот, сорок девять процентов более легких частиц, то есть U235F ₆, имеют такую же скорость, как пятьдесят процентов частиц другого, более тяжелого изотопа. Чтобы выделить нужный уран, приходится процесс повторять тысячи и тысячи раз. Поверхность пористых фильтров измеряется в акрах. Вы слышите, как дрожат трубы? На всех этажах, днем и ночью, насосы под давлением прогоняют гексафторид урана через фильтры из цинка и серебра. Наше производство основано на принципе неслыханно маленькой разницы масс изотопов элемента. А нам приходится спешить, потому что идет борьба за уран. В лабораториях всего мира, в немецких, итальянских, японских, ведутся исследования. Целью гонки является получение двух килограммов тяжелого металла. Пока мы находимся на первом месте. Вы видели с самолета эти чудовищные бетонные коробки? Это и есть наши камеры диффузоров. Всюду одно и то же: насосы, фильтры, трубы, камеры промывки, сушильные шкафы… Но наш запас чистого урана постоянно растет. Теперь мы перейдем на другой блок, и вы увидите монтажный зал.

Доцент проводил меня к концу помещения. В высокой нише размещались насосы, насаженные на общую ось электромотора. Там же стоял человек, у которого на шее висел противогаз. Я спросил о его предназначении, когда мы вышли.

– Газ очень ядовит. Длина труб исчисляется сотнями километров, и могут быть дефекты, иногда случается утечка. Были случаи.

Мы подошли к повороту. Здесь два гигантских здания стояли так близко друг к другу, что из окна коридора нельзя было увидеть небо. Темнотой и холодом веяло из раскрытых дверей. Воздушный стальной мостик над десятиэтажным колодцем вел к противоположному строению. Мы прошли по нему и вошли в лифт. Однако эта маленькая каморка оказалась не лифтом, а вагончиком, который покатился по скосу вниз. Мигали контрольные зеленые огоньки в туннеле, и вдруг посветлело. Доцент раздвинул стеклянные двери. Я шагнул вперед.

Мы стояли на небольшой железной галерее. Под нами находился высокий зал, накрытый сверху сводом из матового стекла на плоской стальной сетке. С зеркального гранитного пола поднимался на высоту нескольких этажей блок устройств, завершаемый массивной бетонной скобой, несколько напоминающей Триумфальную арку на площади Этуаль в Париже. Однако «проход» под этой бетонной дугой не был пустым, там стоял черный металлический цилиндр, похожий на газгольдер, которым опоясывали балюстрады. Из стали выступали столбы с изоляторами. Муравейник уменьшенных расстоянием людей окружал постройку, к которой вели тонкие подмостки. Внизу сверкали сотни голубых искр. Это рабочие сваривали балки конструкции. Подсобные краны ездили по рельсам, устанавливая длинные решетки, похожие на арочные пролеты мостов, которые объединяли грушевидные основания.

– Мы строим изотрон, электромагнитный разделитель изотопов. Первый такой аппарат построил профессор Лоренс в Калифорнии. Он назвал его калутроном, это аббревиатура от выражения «Калифорнийский университетский циклотрон». У него был магнит весом четыре тысячи тонн, наш будет еще больше. Один его полюс занимает площадь в тридцать семь квадратных метров.

– А можно произвести взрыв малого количества урана в лаборатории? – спросил я.

– В лабораторных условиях, как это делается, например, с обычными взрывчатыми материалами, нельзя. Зато нет ничего проще, чем взорвать уран, если имеется нужное его количество. Достаточно соединить друг с другом, как половинки яблока, две полусферы металлического урана. Когда половинки соединятся, сразу же начинается реакция распада. Она лавинообразно разбивает ядра атомов, за одну десятитысячную долю секунды материя превращается в энергию… Температура превышает миллион градусов, а излучаемое давление превращает в пар железо и гранит.

Я молчал. Внизу стучали сотни пневматических молотов, верещали дрели, рабочие бегали по ярусам железных строительных лесов. Большие дуговые лампы спускались сверху на проволочных тросах. Выкатывались огромные барабаны кабелей.

– Значит, достаточно, чтобы немцы узнали принцип действия изотрона… да? – спросил я.

Куэрни, неподвижно смотревший вниз, вздрогнул и повернулся ко мне:

– Да… хотя путь от познания принципа действия до получения чистого урана не близок.

Мы опять замолчали. От сотен голубых огоньков поднимались нити пара, собираясь вверху в прозрачное, легкое облако. В воздухе стоял острый запах окиси серы. Во рту возник привкус металла. Когда мы спускались по железной лесенке, по блоку, переброшенному через траверз, съехал какой-то человек в кожаной куртке, с асбестовой маской на лице.

– А что это за купола на тех зданиях за шоссе? – спросил я. – Выглядят как крышки резервуаров.

– Да, мы собирали там тяжелую воду, но сейчас мы ее не используем.

– Тяжелую воду? Ах да, Боже мой! – Я вынул из кармана бумажник. – Совсем забыл. Господин доцент, вы говорите, что тяжелая вода не нужна для производства атомного оружия?

– У нас есть более дешевые замедлители, но можно использовать и ее.

Я наконец нашел завернутую в бумагу фотографию.

– Совсем забыл об этом, – обратился я к доценту, который прикрывал глаза от вертикальных лучей солнца. – Ваши люди так быстро забрали меня из Лондона, что я даже не связался с нашим отделом Economic Warfare [138] 138
  Экономическая война ( англ.).


[Закрыть]. У нас там есть так называемые «подрывные карты», перечень всех целей, которые следует уничтожать на территории врага в первую очередь. В феврале этого года в Норвегии была выброшена группа парашютистов именно на одну из таких целей. Вот ее снимки. Это норвежский завод в Рьюкане, неподалеку от Осло, который производит тяжелую воду. Теперь я припоминаю, что тогда говорили что-то об атомах; это совершенно вылетело у меня из головы.

Доцент с интересом вгляделся в фотографии.

– Ну… только тяжелая вода, этого еще мало… Уничтожили этот завод?

– Да… вы знаете, наши парашютисты – это были норвежцы, специально подготовленные… Я не знаю подробностей этой истории, поскольку лишь собирал материалы, которые использовали другие…

Мы перешли широкий газон. Перед нами возвышались широкие и очень плоские здания; ближайшее, со скошенной крышей и округлыми краями, выглядело как бронированный бункер.

– Атомная гонка, как ее называют некоторые, в разгаре, – сказал Куэрни. – Поэтому город был создан не только для очистки урана 235. Работа по его добыче – это лишь одна из тайн нашего производства. А вот другая.

Мы приблизились к массивному плоскому блоку, который отбрасывал на нас прохладную тень.

– В 1940 году, – начал доцент, поднимая палец, – Макмиллан и Кеннеди с помощью циклотрона, о котором я говорил, получили в Калифорнии образцы нового элемента, который никогда не существовал на земном шаре. Его назвали плутонием. В ноябре 1942 года Каннингем и Лейбор получили полмиллиграмма плутония. Я работал тогда в Лос-Аламосе, изучая его свойства. Тогда же правительство поручило Лесли Гроуверзу возглавить работы по созданию этого производства. Он не довольствовался созданием одних лишь диффузоров, и тогда под атомным городом был создан второй, подземный. А здесь находится вход в пекло.

Куэрни улыбнулся и, взяв меня под руку, сказал:

– Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate [139] 139
  Оставь надежду всяк сюда входящий ( ит.).


[Закрыть].

Он провел меня через вращающуюся дверь в низкий зал, и я зажмурил глаза, ослепленный контрастом света и темноты. Потом меня втолкнули в маленькую комнату. На стойках висели черные специальные костюмы и маски.

V

Человек в длинном халате помог мне надеть через голову широкий прорезиненный комбинезон, на руки – плотные перчатки, а на голову цилиндрическую маску со стеклянным окошком на уровне глаз. От основания маски отходили шланги к заплечному ранцу, в котором находились баллоны со сжатым кислородом. Наконец меня вытолкнули через другие двери в округлое помещение. Под низким потолком горели три лампочки. Из других дверей вышел доцент, одетый так же, и махнул рукой.

Открылись, раздвигаясь в стороны, двери, как подводный шлюз. За ними был спуск вниз, в нише горела красная лампа. Новые двери, еще толще прежних. По пологому пандусу мы спустились в коридор, освещенный несколькими лампочками. Воздух поступал под маску хорошо, но становилось все жарче. Стекло запотевало. Расступились последние створки в холодном голубом свете. Шероховатые стены и свод: портлендский цемент.

Здесь стоял могучий шум, словно ураган валил деревья. Где-то скрежетала жесть. Из бетона, наполовину утопленный в черный ров, выступал очень длинный черно-синий цилиндр, похожий на котел. С двух сторон к нему подходили веерообразные связки труб, собранные из коротких звеньев. Диаметр их фланцев превышал три метра. С потолка свисали цепи подъемников, заканчивающиеся стальными крючьями. Подземелье было пусто. Я дышал с трудом, на лбу под маской у меня выступил пот. Становилось все жарче. Я обернулся к стоявшему за мной Куэрни. Мы вернулись тем же путем, перешагивая через свинцовые пороги закрывающихся за нами шлюзов. Когда с меня сняли маску, я с облегчением втянул воздух.

– Что это, котел? – спросил я, когда Куэрни вышел из кабинки. – И что там производится, в этом подземелье? Это как-то связано с плутонием?

– Мы были у главного графитово-уранового реактора, – ответил он. – Это гигантская угольная глыба, в которой находятся продольные каналы. В них лежат цилиндрики обычного урана. Он излучает, а возникающие при распаде частицы – нейтроны, проходя через слои графита, затормаживаются и поглощаются другими атомами урана. В результате поглощения нейтронов уран переходит в новый элемент, нептуний, а тот в свою очередь – в плутоний, который тоже может взрываться, как и уран 235.

– Значит, во время работы этого графитового реактора количество содержащегося в нем плутония постоянно увеличивается?

– Да. Во время распада возникает более десятка других элементов. Радиоактивные газы, смертельное излучение необычайной интенсивности, убийственное излучение. Поэтому применяется целый комплекс средств безопасности. Чтобы реактор мог действовать, нейтроны должны двигаться медленно. В этом весь секрет. Мы замедляем их поток, используя в качестве регулятора графит. Тяжелая вода теоретически подходит для этого даже лучше, но на практике возникает множество проблем. С графитом удается лучше регулировать работу этой махины, которую вы видели. Конечно, все управляется дистанционно, на расстоянии, а наблюдатели сидят за экранами из бетона и свинца. По трубам, которые вы видели, нагнетаются массы холодного воздуха, потому что реактор при работе выделяет колоссальное количество тепла. Я охотно бы рассказал вам как-нибудь, сколько труда было вложено при постройке всего этого подземелья. Наш реактор сегодня самый большой в Штатах. При запуске он имел мощность пятьсот киловатт, но было решено, что этого мало. Помаленьку приближаемся к восьмистам, но трудности огромные. Вы не представляете, сколько было несчастных случаев, прежде чем мы научились как следует бронировать этот проклятый «улей» свинцом и бетоном. Алюминиевая оболочка на уране часто трескалась, тогда реактор останавливался. Нужно было входить внутрь, открывать ячейки, возиться в массе разогретого урана, который продолжает бомбардировать осколками взрывающихся атомов. Такие случаи происходили ежедневно. Сейчас мы затапливаем ячейки водой и вытягиваем под ней цилиндрики урана, когда в них собирается плутоний в значительном количестве.

Все это опускается в специальные камеры двумя этажами ниже. Вы, наверное, видели квадратную трубу у блока А-6? В нее вылетают радиоактивные облака газов и эманаций. Потом наступает очищение, растворение, осаждение, связывание – и так по кругу. Триста килограммов руды дают таким образом около сантиграмма плутония в день.

– Но теперь работа безопасна? – спросил я. – Грэм говорил мне о различных предохранительных устройствах.

– Да, камера хорошо защищена. В каждой двери вмонтированы счетчики Гейгера, которые поднимают тревогу при чрезмерном росте радиоактивности. У нас также есть карманные «чихалки», которые показывают количество радиоактивной взвеси в воздухе, и «плутоны». Мы проводим постоянный врачебный контроль, которому подлежат все работники: постоянно проверяется количество лейкоцитов в крови, поскольку излучение разрушает костный мозг, вызывая злокачественное малокровие. Но мы еще не знаем как следует результаты воздействия столь мощного излучения на изоляционные материалы – на цемент, бетон, свинец. Одна ошибка в системе слежения – и плутоний может достичь в подземелье критической массы, а тогда…

– Я не знал, что это так опасно. – Меня взволновали слова доцента.

– Население в округе было переселено. Радиоактивные облака угрожают жизни. Мы постоянно выбрасываем их в атмосферу, – ответил Куэрни. – Грэм наверняка рассказывал вам о наших жилых блоках, о театрах и кино, машинных отделениях и скверах… Но вы помните, пожалуйста, что у нас есть здесь и собственное кладбище и там наши лучшие люди.

В голосе его уже чувствовалась улыбка.

– Господин доцент, – сказал я, глядя ему в глаза. – Я хорошо знаю, что люди, которые приказали возвести эти заводы, совершенно не понимают, какую силу высвобождаете вы, ученые. Должен признаться, что я боюсь этой фабрики смерти…

– Офицер, придет время, мы направим эти силы в нужную сторону, и никто не сможет этому противостоять. Наука в который раз встала на службу войне, но мы сумеем повернуть ситуацию вспять.

– Мне кажется, вы высвободили силы, которые намного превышают человеческие. Как бы они не потянули вас за собой.

– Я вам скажу так: наука всегда запаздывала. Всякий раз, когда нужно было убивать людей, ее запрягали в военную повозку. С периодами убийств связано ее наибольшее развитие. Но это меняется. Сегодня наука тем больше обретает независимость, чем мощнее становится. Все, что мы имеем и чем являемся, произошло благодаря науке. Поверьте в нее.

– Что может сделать горстка людей? – спросил я.

– Я никто, – ответил Куэрни, – но я имею честь знать тех, кто создал новую науку об атоме. Им можно доверять. Они уже сделали больше того, что в человеческих силах… И не остановятся.

Я в третий раз услышал эти слова.

На дверях кабинета Грэма висела маленькая табличка с надписью «Главный инженер».

– Я не знал, что вы исполняете функции инженера, – сказал я, входя в помещение.

Он сидел за столом и просматривал какие-то бумаги.

– Да, официально я являюсь руководителем монтажных работ. Почти у каждого есть такая техническая функция. Ну как вам понравился наш заводик?

– Я хотел бы увидеть доктора Гримшо… – начал я, но в эту минуту кто-то постучал в дверь.

Грэм знаком показал мне, чтобы я замолчал. Вошел Мейкинз.

– Добрый день, господа, – сказал он. – Мистер Грэм, вы упоминали как-то о центральном сейфе. Есть у вас такой?

– Да. На самом верхнем этаже этого здания имеется бронированная комната, а в ней тайник со всеми ценнейшими планами.

– Под потолком?

– Как это под потолком?

– Ну, над этим сейфом уже ничего нет, никаких помещений?

– Нет.

– Грэм, – сказал я, – мне кажется, что вы неосторожны. Что это за история с сезамом? Достаточно подкупить двух людей в охране, и…

Грэм покраснел.

– Я попал в больное место.

– Вы явно не ориентируетесь в мотивах поведения наших людей, – сказал он. – Пожалуйста, не волнуйтесь, сейчас я вам кое-что покажу.

Он снял трубку телефона и набрал какой-то номер. Через долгую минуту в дверь постучали. Грэм приложил палец ко рту. В помещение вошел мужчина в сером халате. Он был высокий и широкоплечий, но когда повернулся к нам, я увидел, что вместо лица у него бледно-розовый затянувшийся шрам. У него был высокий лоб, под ним сияли светлые и интеллигентные глаза, но ниже не было ни носа, ни рта: от скул до подбородка зияла воронка с затянувшимися краями. В щели меж незакрывающихся губ белели зубы. Я изо всех напрягся, когда Грэм представлял меня.

– Доктор Зиланд из Антверпена (это был я) – инженер Лаварак.

Инженер спросил о каком-то списке, который Грэм достал ему из сейфа.

– Кто это? – спросил Мейкинз. – С ним что-то случилось не так давно, да?

– Очень интересная история, – сказал Грэм. – Десять месяцев назад здесь было еще сплошное болото. Когда первые группы приехали закладывать фундаменты, проводились исследования устойчивости грунта. Знаете, как это у нас делается? Гидравлическим прессом вбивается в землю бетонная свая на соответствующую глубину. На ее верхушке находится взрывной заряд. Эта свая нагружается стальными рельсами, и исследуется скорость ее погружения при взрыве. В том месте, где сейчас стоит здание А-6, под землей была известняковая пещера. Нужно было ее засыпать. Была сооружена штольня глубиной одиннадцать метров. Во время работ произошел обвал. Груды песка и известняка засыпали девятерых работников и инженера, который руководил работой. Когда мы их откопали, в живых осталось только пятеро. У начальника монтажных работ было изуродовано лицо, это была одна чудовищная рана. Падающая плита перекрытия снесла ему нос, губы, часть челюсти. Но этого мало. Едва он вышел из госпиталя, его жена погибла в автомобильной катастрофе. И несмотря на это, он не сломался, а немедленно продолжил работу. Мы хотели выплатить ему высокую денежную компенсацию и назначить пенсию, но он не согласился. Он захотел остаться и работать, чтобы любой ценой построить фабричные здания в срок. Ему сделали пластическую операцию, но, несмотря на это, выглядит он страшно. Это был золотой человек, его очень любили рабочие.

– Как это «был»? – сказал я.

– Я оговорился. Это именно Лаварак, вы видели его только что. Очень хорошо держится.

Зазвонил телефон.

– Что-что?! – закричал Грэм. Бросил трубку и побежал к двери. – Господа, быстро, перехват что-то обнаружил!

Мы побежали за ним. За поворотом коридора стоял военный пост.