Текст книги "Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк"

Автор книги: Станислав Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– В Беверли Корт, на дне бассейна после спуска воды. Тело мужчины.

– Кто звонил? – спросил Грегори.

– Что? А, не знаю. Я не интересовался. Он назвал фамилию, но я не обратил внимания. Вероятно, кто-то от вас, из Скотленд-Ярда. Какой-то сержант или кто-то в этом роде. Ну, так и должно быть. Они должны обнаружиться – по очереди, как снаряды, выпущенные из орудия, хотя…

Он замолчал. Грегори стоял над ним, несколько сбоку, глядя ему в лицо прищуренными глазами. Он словно вслушивался в ритм дыхания Сисса.

– Вы считаете, что вернутся все? – произнес он наконец. Сисс поднял на него глаза и стремительно выпрямился. Он дышал громче, на щеках у него появились красные пятна.

– Не знаю. Это вполне возможно. Если такое произойдет, вся эта серия замкнется… и завершится, а вместе с ней и все остальное. Возможно, я слишком поздно сориентировался. Фотоаппараты, работающие в инфракрасных лучах, могли бы дать снимки настолько однозначные, что я был бы избавлен от этой… этой смешной роли.

– Беверли Корт умещается в вашей формуле? То есть – эта локализация вытекает из нее? – спросил Грегори неохотно.

– Вопрос неудачно сформулирован, – возразил Сисс. – Место, где обнаружатся тела, то есть где прекратится их движение, их перемещение, я определить не могу. Приблизительно можно вычислить только время с момента исчезновения вплоть до той минуты, когда явление прекратится. И то относительно. Позже всего должны обнаружиться тела, которые исчезли раньше. Вы можете объяснить себе это, например, тем, что фактор уделил им наибольшее количество двигательной энергии, в то время как на границе района он был ничтожен и мог вызвать только ряд нескоординированных движений. Но вы считаете, что я несу бред. Или что я лгу. В конечном итоге это одно и то же. Вы можете оставить меня сейчас одного? У меня сегодня полно дел. – Сисс указал на ящик с заплесневелыми книгами. Грегори кивнул.

– Сейчас я уйду, еще один вопрос. Вы ездили к врачу на машине?

– Нет, я ездил туда и обратно на метро. У меня тоже есть к вам один вопрос: каковы ваши планы по отношению ко мне? Речь только о том, чтобы я имел возможность как можно дольше работать без помех. Это понятно, не так ли? – Он просил.

Застегивая плащ, который давил на него так, словно превратился в свинцовый панцирь, Грегори вдохнул воздух, еще раз ощутив слабый запах подвала.

– Мои планы? Пока что у меня их нет. Хотел бы обратить ваше внимание на то, что я не высказал никаких подозрений или обвинений и даже не упомянул о них ни единым словом.

Кивнув, Грегори вышел в темную переднюю. В полумраке он различил бледное пятно женского лица, которое тотчас исчезло. Дверь захлопнулась. Он разыскал выход и, спускаясь вниз, еще раз проверил время на светящемся циферблате наручных часов. Из подъезда он, вместо того чтобы выйти на улицу, направился в противоположную сторону, во двор, где стоял длинный серый автомобиль. Он медленно обошел вокруг, но в слабом свете, падавшем из окон дома, ничего подозрительного не обнаружил. Машина была темной, с запертыми дверцами, только зеркальные отражения окон дома передвигались хороводом уменьшенных огоньков на никелированном бампере в такт шагам Грегори. Он потрогал капот, тот был холодным. Однако это ни о чем не говорило, а до радиатора было трудно добраться. Ему пришлось сильно нагнуться, чтобы просунуть руку в глубь широкой щели, окруженной хромированными накладками, наподобие толстых губ какого-то морского чудовища. Он вздрогнул и выпрямился, услышав легкий стук. В окне второго этажа стоял Сисс. Он подумал, что ему нет надобности продолжать обследовать машину, поскольку Сисс своим поведением подтвердил его подозрение. Одновременно он почувствовал замешательство, словно его уличили в чем-то недостойном, и это чувство усилилось, когда он, внимательно следя за Сиссом, заметил, что тот вовсе не смотрит во двор. Он стоял в открытом окне, потом медленно, неловко сел на подоконник, подтянул колени и усталым жестом подпер рукой голову. Эта поза до такой степени не соответствовала представлениям Грегори о Сиссе, что он попятился на носках под прикрытие густой тени и наступил на какой-то кусок жести, который разогнулся под его ногами со страшным шумом. Сисс посмотрел вниз. Грегори стоял неподвижно, мокрый от испарины, злой, не зная, что предпринять. Он не был уверен, что его видно из окна, но Сисс продолжал глядеть вниз, и, хотя Грегори не видел ни его глаз, ни его лица, он все отчетливее ощущал на себе его презрительный взгляд.

Не смея даже и думать о дальнейшем осмотре машины, он опустил голову, сгорбился и с позором удалился.

Но прежде чем Грегори успел спуститься в метро, он остыл настолько, что почувствовал себя способным оценить нелепое происшествие во дворе – достаточно нелепое, чтобы вывести его из равновесия. Ибо Грегори был почти уверен, что видел машину Сисса на исходе дня в городе. Кто сидел за рулем, он не заметил, но успел узнать характерную вмятину на заднем бампере, след какого-то давнего столкновения. Тогда он, занятый собственными мыслями, не придал значения этой встрече. Она приобрела интерес, когда Сисс заявил, что ездил к врачу на метро, а машиной не пользовался. Ведь открытие, что Сисс лгал, само по себе не очень существенное, позволило бы ему (он ясно это чувствовал) преодолеть угрызения совести и почтение, которое он испытывал к ученому. Более того, оно разрушило бы сочувствие, охватившее его во время неудачного визита. Тем не менее и сейчас он не знал ничего, достоверность его послеполуденных наблюдений по-прежнему была отмечена злополучным «почти», которое лишало эти наблюдения всякой ценности. Он мог утешиться только тем, что обнаружил несоответствие между уверениями Сисса, стремящегося от него избавиться под предлогом крайней занятости, и его бессмысленным сидением на окне. Он, однако, слишком хорошо помнил позу Сисса, наклон головы и то, как устало он опирался на оконную раму. А что, если эту усталость вызвал их словесный поединок? Что, если из-за своего глупого рыцарства Грегори не сумел воспользоваться минутной слабостью противника и спасовал секундой ранее, чем прозвучали решающие слова?

Донельзя распалив себя этими мыслями, Грегори в бессильной злости мечтал теперь только о том, чтобы вернуться и подытожить данные в своем толстом блокноте.

Когда он выходил из метро, было около одиннадцати. Сразу же у поворота, за которым находился дом семейства Феншоу, в нише стены постоянно обретался, поджидая прохожих, слепой нищий с огромной облезлой дворнягой у ног. У него была губная гармошка, в которую он дул только при чьем-нибудь приближении, даже не пробуя делать вид, что играет, – он просто сигналил. Старость этого человека угадывалась скорей по его одежде, нежели по физиономии, покрытой растительностью неопределенного цвета. Возвращаясь домой поздно ночью или уходя на рассвете, Грегори встречал его всегда на том же месте, как вечный укор совести. Нищий принадлежал уличному пейзажу наравне с эркерами старой стены, между которыми он сидел. Грегори и в голову не пришло бы, что, молчаливо мирясь с его присутствием, он совершает должностной проступок. Он был полицейским, а, согласно полицейским инструкциям, нищенство воспрещалось.

Он никогда особенно не думал об этом человеке, однако старик, кажется, занимал какое-то место в его сознании и даже возбуждал какие-то чувства, проявлявшиеся в том, что Грегори, проходя мимо, немного ускорял шаг. Он не признавал подаяния, но это не объяснялось ни его характером, ни его профессией. По неведомым ему самому причинам, он ничего не подавал нищим; думается, здесь срабатывала какая-то не совсем понятная застенчивость. Однако в этот вечер, уже миновав старика (впрочем, он заметил в свете далекого фонаря только караулившую собаку, которой подчас сочувствовал), он совершенно неожиданно для себя вернулся и подошел к темному углу, держа в пальцах извлеченную из кармана монету. И тогда произошел один из тех пустяковых случаев, о которых не рассказывают никому и вспоминают с ощущением жгучего стыда. Грегори, убежденный, что нищий протянет руку, несколько раз совал монету в неразличимый сумрак закутка между стенами, но каждый раз наталкивался только на неприятные в соприкосновении лохмотья; нищий вовсе не спешил получить подаяние, но как-то неуклюже, с трудом прижимая к губам гармошку, дул ни в склад ни в лад. Преисполненный отвращения, не в состоянии нащупать карман в драной одежде, прикрывавшей скрюченное тело, Грегори вслепую положил монету и двинулся дальше, как вдруг что-то негромко звякнуло возле его ноги. В слабом свете фонаря блеснул катящийся вдогонку за ним его собственный медяк. Грегори безотчетно поднял его и швырнул в темный излом стен. Ответом ему был хриплый, сдавленный стон. Грегори, близкий к отчаянию, устремился вперед большими шагами, словно убегая. Весь этот эпизод, продолжавшийся, пожалуй, с минуту, привел его в дурацкое возбуждение, которое прошло лишь перед самым домом, когда он заметил свет в окне своей комнаты. Не прибегая к обычным предосторожностям, он взбежал на второй этаж и, слегка задыхаясь, остановился у двери. С минуту постоял у порога, внимательно вслушиваясь в тишину; было абсолютно тихо. Он еще раз взглянул на часы, которые показывали четверть двенадцатого, и распахнул дверь. У застекленного выхода на террасу за его столом сидел Шеппард. При виде Грегори он оторвал взгляд от книги, которую читал.

– Добрый вечер, – произнес главный инспектор, – как хорошо, что вы уже вернулись.

Глава V

Грегори был настолько ошеломлен, что не ответил на приветствие и не снял шляпы. Он застыл на пороге, кажется, с довольно глупым видом, ибо Шеппард слегка улыбнулся.

– Может быть, вы прикроете дверь? – произнес он наконец, прервав затянувшуюся немую сцену. Грегори опомнился, повесил плащ, пожал руку инспектора и выжидающе поглядел на него.

– Я пришел узнать, что вы совершили у Сисса, – проговорил Шеппард, вновь устроившись на своем месте и положив руку на книгу, за чтением которой застал его Грегори. Инспектор как всегда говорил абсолютно спокойно, но в слове «совершили» Грегори уловил иронию, поэтому он ответил, стараясь выдержать тон простодушной искренности:

– Но, господин инспектор, достаточно было мне сказать, и я позвонил бы вам; это, разумеется, не означает, что я не рад вашему приходу, но зачем же вы специально… – бойко зачастил он.

Однако Шеппард отказался принять эту наивную игру и коротким жестом оборвал словесный поток.

– Не будем играть в прятки, – изрек он. – Вы правильно предположили, я явился не только за тем, чтобы выслушать вас. Считаю, что вы допустили ошибку, и достаточно существенную, устроив эту штуку с телефонным звонком. Да, с телефонным звонком к Сиссу в то время, когда вы были у него. Вы велели Грегсону позвонить и сообщить о якобы обнаруженном теле, чтобы проверить реакцию Сисса. Итак, опережая ваш рассказ, рискну предположить, что вы ничего не узнали и этот блеф не дал результатов. Я не ошибся, не правда ли?

Последние слова он произнес резче. Грегори помрачнел и сразу утратил пыл. Потирая озябшие руки, он сел верхом на стул и буркнул:

– Да.

Все его красноречие улетучилось. Шеппард тем временем пододвинул к нему пачку «Плейерс», сам взял сигарету и продолжил:

– Это давно известный ход, типично книжный и чертовски проигрышный. Вы не узнали ничего или почти ничего, зато Сисс знает либо узнает завтра, что одно и то же, о ваших подозрениях. Не очень-то благородно с вашей стороны подстраивать ему ловушку. Кроме того, если стать на вашу точку зрения, что Сисс виновник либо соучастник преступления, вы, предупредив его, оказали ему услугу. Ведь такой осмотрительный преступник, получив столь явное предупреждение, удесятерит свою предусмотрительность. Думаю, вы не сомневаетесь в этом?

Грегори молчал, потирая застывшие пальцы. Шеппард продолжал с тем же спокойствием, которому противоречила только глубокая складка между сведенными бровями:

– То, что вы ни слова не сказали мне о своем плане, – дело ваше. Я всегда стараюсь не стеснять свободу действий, которая необходима инспектору, ведущему у меня следствие. Но то, что вы не поделились со мной своими подозрениями относительно Сисса, просто глупо: я мог сообщить вам о нем многое не как начальник, а как человек, который знает его достаточно давно. От подозрений же по поводу моей особы вы, пожалуй, успели за это время избавиться, не так ли?

Щеки Грегори мгновенно покрылись румянцем.

– Вы правы, – ответил он, подняв глаза на Шеппарда. – Я вел себя, как идиот. Мое единственное оправдание – это то, что я никогда, никогда не поверю в чудеса, хотя бы мне пришлось лишиться рассудка.

– В этом деле мы все вынуждены поступать, как Фома неверующий, таково жалкое преимущество нашей профессии, – сказал Шеппард. Лицо его прояснилось, словно румянец молодого человека принес ему некоторое удовлетворение. – Во всяком случае, я пришел не с целью устраивать вам головомойку, а чтобы по возможности помочь. Итак, к делу. Как развивались события у Сисса?

Грегори с ощущением внезапно обретенной легкости духа принялся, ничего не утаивая, излагать подробности своего визита, который сам он считал провалом. Примерно в середине рассказа, когда Грегори дошел до странной сцены напряженного молчания, после которой они с Сиссом неожиданно рассмеялись, он услышал за стеной приглушенный, далекий звук и внутренне напрягся. Это мистер Феншоу начал свою ночную акустическую мистерию.

Грегори продолжал быстро, с воодушевлением говорить; ему делалось не по себе, ведь не было сомнения, что главный инспектор рано или поздно обратит внимание на эти невероятные в своей загадочности и нелепости звуки и тогда невольно окажется вовлеченным в орбиту необъяснимого бреда. Впрочем, Грегори не думал ни о чем конкретно и не представлял, что может произойти. Он прислушивался к мистеру Феншоу, который расходился за стеной с упорством, с каким трогают нарывающий зуб. Серия стуков, затем мягкие и жидкие шлепки. Грегори, повысив голос, рассказывал все более энергичным тоном, с преувеличенным пылом – только бы Шеппард не обратил внимания на эти звуки. Вероятно, поэтому, закончив свой рассказ, он не умолк, но, испытывая неодолимое желание заглушить мистера Феншоу, позволил себе то, чего при иных обстоятельствах никогда бы не сделал, а именно обстоятельный анализ статистической гипотезы Сисса.

– Не знаю, как он вышел на эту историю с раком, – продолжал Грегори, – но существование такого «острова» с низкой заболеваемостью можно считать фактом. Естественно, следовало бы произвести сравнительные исследования в широких масштабах, скажем, по всей Европе, чтобы установить, нет ли где-нибудь еще таких «островов», как в графстве Норфолк. Это подорвало бы саму основу его гипотезы. Я не говорил с ним на эту тему, впрочем, он прав в том смысле, что это действительно не наша задача. Полиция, проверяющая достоверность научной гипотезы, в самом деле становится смешной. Что касается дальнейших логических выводов, то Сисс, разумеется, достаточно умен, чтобы не ошеломить меня фантастическими вариантами, наоборот, он сам их высмеивал. И что же остается? Я раздумывал над этим и вот до чего додумался. Первый вариант – осторожное предположение; мы исходим из того, что появился видоизменившийся возбудитель рака, скажем, какой-то малоизученный вирус. Тут можно размышлять так: рак создает в организме хаос; сам же организм – противоположность хаосу, это упорядоченность, гармония жизненных процессов. И вот фактор хаоса, раковый вирус, при неких обстоятельствах преобразуется, и хотя он по-прежнему существует в данной среде, люди перестают болеть раком. Он остается в их телах, но в результате изменяется до такой степени, что обретает совершенно новые возможности, превращаясь из фактора хаоса в фактор некой посмертной гармонии, то есть как бы временно подавляет хаос распада, который несет смерть, и стремится продлить жизненные процессы в мертвом организме. Проявлением такого действия вируса и служит перемещение покойников, движение трупов – результат необычайного симбиоза живого, то есть видоизменившегося вируса, с мертвым, с трупом. Правда, рассудок восстает против такого объяснения и оно выглядит весьма неполным. Ведь вирус вызывает не какие-то произвольные движения, а чрезвычайно собранные, скоординированные. Что же это за вирус, под влиянием которого труп встает, находит себе одежду и удаляется столь ловко, что никто не успевает за ним уследить?!

Грегори оборвал свою речь, как бы ожидая реакции Шеппарда, однако в этот момент стена, приковывавшая его внимание, зазвучала чистой, легкой барабанной дробью, словно в комнате мистера Феншоу на нее падал невероятный, горизонтальный дождь крупных капель; поэтому он заговорил еще быстрее и громче:

– Вирус рака – это нечто вполне правдоподобное, однако нельзя в принципе объяснять невозможное правдоподобным, здесь скорее нужны неправдоподобные причины, и поэтому, естественно, Сисс как бы мимоходом упомянул о летающих тарелках, то есть о внеземных причинах. В этом варианте проблема обретает космический размах; перед нами как бы первый контакт Земли и ее обитателей с явлением звездного характера. К примеру, какие-то разумные создания, функционирующие непонятным для нас образом, стремятся познать людей и засылают непостижимым путем на Землю нечто вроде исследовательской аппаратуры. Эта аппаратура – микроскопический субстрат, его сбрасывают с тарелки в виде незримой взвеси. Он не атакует живые организмы, а ориентирован на мертвые. Почему? Скажем, чтобы не повредить живым телам, – свидетельство гуманности звездных пришельцев. Как проще всего механик может изучить конструкцию и действие машины? Очевидно, приведя ее в движение и изучая ее работу, не правда ли? Фактор – или неведомая аппаратура – так и действует: на время приводит в движение мертвое тело, добывая при этом необходимые пришельцам знания. Однако даже так нельзя объяснить все до конца. Во-первых, фактор ведет себя как бы осмысленно, это не орудие в нашем понимании, как, например, молоток, – скорее что-то вроде дрессированных бактерий, натасканных, как наши охотничьи собаки; во-вторых, наблюдается непонятная связь с раковыми заболеваниями. Если бы мне нужно было любой ценой подогнать гипотезу под это явление, я бы сформулировал примерно такую концепцию. В районе низкой заболеваемости раком люди не болеют не потому, что там нет вируса рака, а потому, что тамошние жители невосприимчивы к нему, и тогда мы можем сказать, что восприимчивость к раку обратно пропорциональна восприимчивости к посланному со звезд фактору; тем самым спасены и статистика, и наше объяснение…

Грегори остановился. В комнате и в примыкающей к ней спальне мистера Феншоу воцарилась тишина. Шеппард, который молча слушал и время от времени поднимал глаза на детектива, удивляясь не столько тому, что тот говорит, сколько его горячности, недовольно заметил:

– Во все это вы, разумеется, не верите…

– Ни минуты, – ответил Грегори, ощутив какую-то странную слабость. Ему вдруг стало безразлично, сохранится ли за стеной тишина или нет; захотелось снова, как после ухода от Сисса, остаться одному. Он молчал, пока не заговорил главный инспектор:

– Вам, очевидно, довелось много читать и изучать, у вас совсем не полицейская манера выражаться. Ну да, необходимо детально изучить язык врага… Сисс, во всяком случае, был бы вами доволен. Вы все еще его подозреваете, не так ли? Какие мотивы приписываете его поведению?

– Не то чтобы я его подозревал. Это означало бы, что я наступаю, а я по-прежнему в состоянии отступления, к тому же отчаянного. Я как крыса, загнанная в темный угол. Я только защищаюсь от невероятности этого дела. Ведь, господин инспектор… Если развивать такого рода гипотезы, можно договориться до чего угодно – например, объявить, что вмешательство фактора повторяется периодически, через значительные промежутки времени, что последний спад заболеваемости раком был приблизительно две тысячи лет назад, и не в Англии, а в Малой Азии, и в связи с этим произошел ряд воскресений: Лазарь, как вы знаете, ну и еще кое-кто… Если мы хоть на миг отнесемся к подобным историям всерьез, земля разверзнется у нас под ногами, почва превратится в студень, люди смогут появляться и исчезать, все станет возможно, а полиция должна побыстрее сбросить мундиры, разойтись, исчезнуть… впрочем, не только полиция. Мы должны иметь виновника, но если эта серия завершилась на самом деле, она будет теперь отодвигаться все дальше и дальше в прошлое, и останется лишь несколько гипсовых отливок, несколько противоречивых донесений не слишком интеллигентных служителей моргов и могильщиков – и что нам с этим делать? Последнее, что остается, это сосредоточиться на возвращении тел. Я теперь абсолютно убежден, что вы правы: мой блеф действительно не дал никакого результата, телефонный звонок не вызвал у Сисса ни малейшего удивления, и, однако, сейчас… вы позволите?

Он сорвался со стула, глаза у него сверкали.

– Сисс после этого звонка сказал мне нечто конкретное. Он не только ждет появления трупов, но может даже подсчитать по своей формуле, когда они обнаружатся, то есть когда исчерпается их двигательная энергия, как он это назвал… Нужно сделать все, чтобы это произошло при свидетелях! Хотя бы однажды!

– Одно только слово, – вставил Шеппард, который уже давно пытался что-то сказать, но Грегори, казалось, не замечал этого, он словно вообще забыл об инспекторе. Он кружил, вернее, бегал по комнате.

– Вы выдвигаете альтернативу: Сисс или фактор. И при этом сразу отклоняете ее вторую часть – фактор, так что остается лишь вульгарный обман, жуткая игра в мертвецких. А если обе части ложные? Если это не Сисс и не фактор? Если кто-то открыл, синтезировал, создал нечто и привил это нечто трупам ради научного эксперимента?

– Вы в это верите?! – воскликнул Грегори, подбегая к столу. Он остановился и, прерывисто дыша, уставился на спокойного, почти довольного Шеппарда. – Если вы верите, это… это… Абсурд! Никто ничего не открыл! Открытие, достойное Нобелевской премии, не меньше! Весь мир знал бы о нем. Это раз. А во-вторых, Сисс…

Грегори внезапно замолчал. Воцарилась полная, абсолютная тишина, в которой пронзительно отчетливо была слышна медлительная череда размеренных поскрипываний, доносившихся не из-за стены, а из глубины комнаты, в которой они находились. Звуки эти Грегори слышал не раз, со значительными, многонедельными интервалами, однако прежде это случалось лишь в темноте, когда он лежал в кровати. В первый раз череда скрипов, приближающихся к его постели, даже разбудила его; тогда он очнулся с полной уверенностью, что в комнате кто-то есть и босиком приближается к нему. Он тотчас зажег свет, но никого не было. Вторично это случилось в поздний час, почти под утро – он, измученный бессонницей, в которую ввергли его забавы мистера Феншоу, лежал в оцепенении, не похожем ни на сон, ни на явь. И тогда он тоже зажег свет, но, как и в первый раз, безрезультатно. В третий раз он не обратил на скрип особого внимания, сказав себе, что в старом доме паркетные полы рассыхаются неравномерно, и их слышно только ночью, при полной тишине. Теперь, однако, комната была хорошо освещена; мебель, несомненно столь же старая, как и паркет, безмолвствовала. Зато паркет возле печи опять издал легкий и отчетливый треск. Потом скрипнуло дважды – ближе, где-то посередине комнаты, возле Грегори и за его спиной. И снова установилась тишина. Грегори застыл с поднятыми руками, и тут из комнаты мистера Феншоу слабо, будто издалека, донесся хохот… или плач? – немощный, приглушенный, может быть, одеялом и завершившийся обессиленным покашливанием. И снова стало тихо.

– Во-вторых, Сисс частично противоречил себе…

Грегори тщетно пытался связать прерванную нить разговора, пауза была слишком значительной, он уже не мог делать вид, что ничего не случилось. Он несколько раз беспомощно мотнул головой, словно пытаясь вытрясти воду из уха, и сел на стул.

– Понимаю, – произнес Шеппард, наклоняясь и внимательно глядя на него. – Вы подозреваете Сисса, так как считаете, что тому есть причины. Вероятно, вы пытались выяснить, где Сисс находился во время всех критических ночей? Если бы хоть однажды он имел абсолютно надежное алиби, подозрение рухнуло бы – или пришлось бы принять гипотезу о соучастии, сотворении чуда per procura. [3]3
  по доверенности (лат.).


[Закрыть]Итак?

«Он ничего не заметил? Возможно ли это? – молниеносно подумал Грегори. – Но это невозможно, разве что… разве что он глуховат. Ну конечно, возраст». Любой ценой он пытался сосредоточиться, вспомнить еще звучавшие в ушах слова Шеппарда, смысла которых он, однако, так и не осознал.

– Ну, конечно, разумеется… – пробормотал он. И, опомнившись: – Сисс такой отшельник, что о надежном алиби трудно говорить. Следовало его допросить, а я не сделал этого. Да, я провалил расследование. Провалил… Даже женщину, которая ведет его хозяйство, я не допросил…

– Женщину?.. – с явным удивлением произнес Шеппард. Он смотрел на Грегори с таким выражением, словно сдерживал смех. – Это его сестра! Нет, право, Грегори, нельзя сказать, что вы преуспели! Если вы не захотели допросить ее, следовало хотя бы допросить меня! В день, когда исчезло тело в Льюисе, вы помните, между тремя и пятью часами ночи, Сисс был у меня.

– У вас? – шепотом спросил Грегори.

– Да. Я уже тогда привлек его к сотрудничеству, сначала приватно, то есть предложил ему материалы, имевшиеся у меня дома. Он ушел сразу после полуночи: не могу сказать точно, то ли в пять минут первого, то ли ближе к половине первого, но, даже предполагая, что полночь едва миновала, он должен был бы, сев в машину, мчаться на бешеной скорости до самого Льюиса, и то я сомневаюсь, что он успел бы прибыть на место к трем часам утра. Скорее, около четырех. Но не это самое главное. Вы знаете, есть различные формы материального неправдоподобия, например, когда сотню раз бросают монету и девяносто девять раз выпадает орел. Есть, однако, и неправдоподобия психологические, граничащие с абсолютной невозможностью. Я знаю Сисса много лет, это человек трудновыносимый, резкий и колючий эгоцентрик, при всем блеске ума, абсолютно лишенный такта или, может быть, просто не считающийся с тем, что нормы поведения соблюдаются не столько из вежливости, сколько ради простого удобства общежития. Насчет него у меня нет никаких иллюзий, но чтобы он мог прятаться на четвереньках под старыми гробами в мертвецких, чтобы подклеивал пластырем отвалившиеся челюсти покойников, чтобы выдавливал в снегу следы, ломал голову над тем, как устранить посмертное окоченение, чтобы тряс мертвым телом, словно куклой, пытаясь напугать полицейского, – все это абсолютно не вяжется с Сиссом, которого я знаю. Прошу учесть: я не утверждаю, что он не смог бы совершить преступления и даже злодеяния; считаю только, что он не способен осуществить его в столь ужасающе тривиальных обстоятельствах. Реален только один из этих двух Сиссов – либо тот, который провернул весь этот кладбищенский трагифарс, либо тот, которого я знаю. То есть, чтобы суметь срежиссировать такое, он должен был постоянно играть роль совсем другого человека, чем он есть на самом деле, или, выражаясь осмотрительнее, каким он оказался бы, совершив то, в чем вы его подозреваете. Неужели такая последовательная игра кажется вам возможной?

– Я уже сказал: мне кажется возможным все, что избавляет меня от необходимости верить в чудеса, – глухо произнес Грегори и принялся потирать руки, словно внезапно почувствовал озноб. – Я не могу позволить себе роскошь заниматься психологическими опытами. Я должен найти виновника, найти любой ценой. Может, Сисс безумец, может, маньяк, страдающий распадом личности и раздвоением сознания, может, у него есть сообщник и своей теорией он лишь прикрывает подлинного виновника – вариантов множество, это дело экспертов.

– Вы можете ответить на один вопрос? – мягко спросил Шеппард. – Я хотел бы подчеркнуть, что отнюдь не собираюсь ничего вам внушать, ничего не предполагаю заранее и откровенно признаюсь, что в этом деле ничего, совершенно ничего не понимаю.

– Что это за вопрос? – резко, почти грубо бросил Грегори, чувствуя, что бледнеет.

– Почему вы не допускаете возможности иного объяснения, кроме чисто криминального?

– Но ведь я уже говорил, говорил неоднократно! Потому что альтернатива здесь одна – чудо!

– Вы так считаете? – произнес Шеппард, как бы вдруг опечалившись. Он встал, пригладил полы сюртука. – Ну что ж, пусть так. Алиби Сисса, о котором я говорил, необходимо еще проверить, не так ли? Я имею в виду случай в Льюисе, ибо в тот день я видел доктора только до полуночи. Мой плащ, кажется, здесь? Благодарю вас. Пожалуй, надо ожидать перемены погоды, мой ревматизм дает себя знать и мне тяжело поднимать руку. Благодарю вас. Уже за полночь. Я засиделся. До встречи! Да, еще одно: может быть, в свободное время, для разминки, вы разберетесь и сообщите мне, кто здесь, в кабинете, так скрипел, когда мы беседовали? Это-то не было чудом, не так ли? О, прошу, прошу не изображать удивления, вы это хорошо слышали! Может быть, даже слишком хорошо? Выход на лестнице, прямо вниз и через гостиную с зеркалами, я не путаю? Нет, прошу, не провожайте меня. Входная дверь на замке, но я заметил, что там торчит ключ. Вы можете позже ее запереть, воры не свирепствуют в этом районе. Спокойной ночи, а прежде всего спокойствия и благоразумия.

Он вышел, а Грегори поплелся за ним, не совсем отдавая себе отчет в том, что делает. Шеппард, не колеблясь, проследовал через анфиладу комнат и сбежал по лестнице к подъезду. Детектив спускался за ним медленно, держась за перила, словно пьяный. Входная дверь неслышно захлопнулась. Грегори дошел до нее, замкнул на ключ, дважды повернув его в замке, потом вернулся наверх – с гудящей головой, с воспаленными, словно от огня, глазами. Он так и рухнул одетым на постель. В доме теперь царила полная тишина, в окнах маячили далекие огни, часы тикали тихо; так он лежал довольно долго.

Через некоторое время ему показалось, что лампа на столе светит слабее, чем раньше. «Вероятно, я страшно переутомился, – подумал он, – надо заснуть, иначе завтра буду ни на что не годен». Но не пошевелился. Что-то похожее на облачко или полоску дыма промелькнуло над пустым креслом, в котором недавно сидел Шеппард, но Грегори не удивился; он продолжал лежать неподвижно, вслушиваясь в собственное дыхание. Неожиданно послышался стук.