Текст книги "Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк"

Автор книги: Станислав Лем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– И как мы продолжим столь прекрасно начатый вечер? – спросил Сисс минуту спустя, подняв веки. Он пригладил седые, топорщившиеся над ушами волосы и поудобнее расположился на стуле. Грегори положил столовый прибор крест-накрест на тарелку. Тотчас появился официант.

– Выпьете кофе? – спросил Грегори.

– Да. Хорошо, – согласился Сисс. Он опять спрятал руки под скатерть. – Кажется, я напился, – проговорил он, смущенно улыбаясь, удивленно осматриваясь.

– Время от времени это необходимо. – Грегори вылил остатки вина себе в бокал.

Кофе был горячий и крепкий. Грегори пил молча. Становилось душно. Грегори поискал глазами официанта и, не найдя, встал. Разыскал его возле бара и попросил открыть окно. Когда он вернулся, мягкое, холодное дуновение уже колыхало пар, поднимавшийся над чашками. Сисс сидел, плотно привалившись к балюстраде, глаза у него запали и покраснели. Он глубоко дышал, мелкие, твердые жилки вздулись на висках.

– Вы плохо себя чувствуете? – спросил Грегори.

– Я не выношу алкоголя. – Сисс говорил с закрытыми глазами. – То есть мой организм не выносит его. Я становлюсь мутным внутри, просто мутным, больше ничего.

– Я очень сожалею, – сказал Грегори.

– О, это пустяки. – Сисс все еще сидел с закрытыми глазами. – Не будем говорить об этом.

– Вы были противником превентивной войны? Я имею в виду тогда, в сорок шестом?

– Да. Впрочем, никто не верил в ее успех, даже те, кто ее пропагандировал. Не были психологически подготовлены, знаете. Общая мирная эйфория. Но постепенно даже конклав можно приучить к каннибализму. Только надо действовать последовательно, шаг за шагом. Именно так, как это делается теперь.

– Чем вы занимались позже?

– Различными делами. Начинал много, но, собственно, ничего не успевал закончить. Я обычно оказывался тем камнем, на который находят косы, знаете, а это мало что дает. Это последнее дело я тоже, видимо, не завершу. Я во всем доходил до мертвой точки. Да, если бы я был фаталистом… но это вопрос характера. Я не выношу компромиссов.

– Вы не женаты, не так ли?

– Нет. – Сисс недоверчиво поглядел на Грегори. – Почему вы спрашиваете?

Грегори пожал плечами.

– Мне просто… хотелось знать. Простите, если я…

– Семья – это устаревший институт… – буркнул Сисс. – Детей у меня тоже нет, если вы хотите знать точно. Ну, если бы их производили головой… Я не люблю этой лотереи генов, знаете. Мне кажется… мне кажется, что я тут гость. Пожалуй, нам пора идти.

Грегори расплатился. Когда они спускались, оркестр проводил их оглушительным джазом, они вынуждены были пробираться по краю танцевального ринга, задевая пары. За вертящимися дверьми Сисс с облегчением вдохнул холодный воздух.

– Благодарю вас за все, – вяло произнес он.

Грегори шел за ним к машинам. Сисс долго разыскивал в кармане ключик, открыл дверцу, расстегнул плащ, потом снял его и бросил, смятый, на заднее сиденье. Сел за руль. Грегори продолжал стоять.

Сисс не захлопывал дверцу и не двигался.

– Не могу вести машину… – признался он.

– Я отвезу вас, – предложил Грегори. – Может быть, вы подвинетесь?

Он наклонился, чтобы сесть в машину.

– Но у вас тут свой автомобиль.

– Ерунда! Я вернусь за ним.

Грегори опустился на сиденье, захлопнул дверцу и резко рванул с места.

Глава VII

Оставив машину во дворе, Грегори следом за Сиссом вошел в вестибюль. Сисс стоял, опершись о перила лестницы, глаза его были закрыты, на губах бродила неясная, несколько страдальческая улыбка. Грегори не стал прощаться – он ждал. Сисс вздохнул, или показалось, что вздохнул. Неожиданно он открыл глаза и посмотрел на Грегори.

– Не знаю, – пробормотал наконец Сисс, – есть ли… у вас время?

Грегори кивнул и молча двинулся мимо Сисса наверх. Оба молчали. Возле дверей, нажав на ручку, Сисс замер, хотел что-то сказать, даже придержал дверь, которая уже приоткрывалась, но потом решительно ее распахнул.

– Я пойду первым, здесь темно.

В прихожей горел свет. Дверь на кухню была распахнута, но там никого не было, только чайник тихо посвистывал на маленьком огне. Они повесили плащи на вешалку.

Комната, освещенная белым шаром под потолком, имела чистый и праздничный вид. На письменном столе стоял длинный ряд книг одного формата; карандаши и ручки располагались симметрично; под книжными полками к стеклянному столику были придвинуты два очень низких клубных кресла зеленого цвета, на них – яркие подушки с геометрическим узором. Столик уставлен стаканами и рюмками, подносами, полными фруктов и пирожных. Ложечки, вилочки – все накрыто на две персоны. Сисс потер свои костлявые, вспухшие от артрита руки.

– Садитесь под книгами, там удобнее, – произнес Сисс с наигранным воодушевлением. – Днем у меня был гость, могу угостить остатками.

Грегори хотел ответить легко, весело, чтобы подыграть Сиссу, но ничего не придумал, – отодвинул кресло и присел на его подлокотник, повернувшись лицом к книгам.

Перед ним было внушительное собрание разноязычной научной литературы – несколько полок заполняли труды по антропологии, на нижней полке была пластиковая табличка с надписью «Математика». Краем глаза он заметил какие-то таблицы с пятнами телесного цвета, торчавшие из открытого ящика стола, но когда он взглянул в ту сторону, Сисс двинулся, а вернее, метнулся туда, коленом вернул на место ящик и с треском захлопнул дверцу стола.

– Непорядок, непорядок, – пояснил он с деланной непосредственностью, еще раз потер руки и устроился на батарее под окном. – Ваш вновь вспыхнувший интерес к моей особе я должен признать равно подозрительным, как и тот, первоначальный, – проговорил Сисс. – Он носит слишком всесторонний характер.

– Вы, наверно, испытали в жизни много тяжелого, – заметил Грегори. Он доставал с полок наугад толстые тома и пропускал под пальцами поток страниц, на которых вздрагивали, прыгали алгебраические формулы.

– Скорее – да. Хотите кофе или чаю? – вспомнил Сисс об обязанностях хозяина дома.

– Я выпью то же, что и вы.

– Хорошо.

Сисс отправился на кухню. Грегори водрузил на место «Principia Mathematica» и с минуту глядел на захлопнутую дверцу письменного стола. Он охотно заглянул бы в ящик, но не решился. Через открытые двери слышно было, как Сисс возится на кухне. Он возвратился с чайником, тонкой струйкой разлил чай по стаканам и сел напротив Грегори.

– Осторожно, горячо, – предостерег он. – Итак, вы говорите, что исключили меня из числа подозреваемых? – заговорил он минуту спустя. – А знаете что? Я мог бы подбросить еще один подозрительный мотив, который вы упустили из виду. Скажем, что я стремился скрыть какого-нибудь покойника. Предположим, мою жертву. А для того чтобы укрыть этот конкретный труп, я решил придать ситуации необычный характер и организовал целую серию эпизодов с трупами, внес замешательство, создал ситуацию, в которой моя жертва запропастится окончательно. Что вы на это скажете?

– Слишком литературно, – возразил Грегори. Он просматривал тяжелый, с гладкими, плотными страницами том психометрии. – Существует рассказ Честертона на подобную тему.

– Честертона я не читал. Не люблю его. Значит, нет? А почему же тогда я должен был это сделать, по вашему мнению?

– Я не знаю, зачем вы стали бы это делать. Не могу приписать вам никакого мотива. Именно поэтому я перестал вас подозревать.

– А поинтересовались ли вы моим прошлым? Сопоставляли ли календарные даты с картой моих передвижений? Искали следы и отпечатки? Я не заметил ничего такого, за исключением одного случая.

– Я сразу же отказался от этого, ибо мозаика не складывалась в нечто целое. Впрочем, я не придерживаюсь системы, производя расследование. Я импровизирую, или, если угодно, я разбрасываюсь, – признался Грегори. Он почувствовал что-то твердое между страницами книги и медленно начал листать их назад. – Я даже разработал теорию, вытекающую из моей нерадивости: из коллекционирования следов нельзя делать никаких выводов, пока не нащупаешь определенное направление.

– Вы интуитивист? А вы читали Бергсона?

– Да.

Страницы раскрылись. Между ними лежал негатив большого формата. На фоне просвечивавшей сквозь него белой бумаги обозначился человеческий силуэт, откинувшийся назад Грегори медленно поднес книгу к глазам и поверх нее взглянул на Сисса, который сидел ниже, чем он. Пальцем он двигал пленку по не заполненной печатным текстом полоске между столбцами, продолжая разговор:

– Шеппард сообщил мне, что вы были у него, когда исчез труп в Льюисе. Так что у вас алиби. Я вел себя, как пес, разыскивающий спрятанную кость, я перебегал от дерева к дереву и рыл, хотя рыть было негде. Я сам себя обманывал. Не было почвы, чтобы рыть, ничего.

Он планомерно передвигал негатив между колонками текста, пока наконец изображение на негативе не стало разборчивым. Это был снимок обнаженной женщины, полулежащей на столе. Рассыпавшиеся темные – значит, на самом деле светлые – волосы, спадавшие через плечо, которым она опиралась на груду темных кирпичей, почти касались сосков, обозначенных молочного цвета пятнышками. Длинные ноги, спущенные со стола, опутывала нить белых бус. В руке она сжимала неопределенной формы предмет, пересекающий черноту сжатых бедер. Губы, раскрытые в непонятной гримасе, обнажали темные точки зубов.

– Я думаю, что в достаточной степени посрамлен в ваших глазах, – продолжал Грегори.

Он перевел взгляд на Сисса. Тот, слабо улыбнувшись, медленно кивнул.

– Не знаю. Вы высказали иную точку зрения. Живи мы во времена инквизиции, возможно, вам удалось бы достичь своей цели.

– Как вы это понимаете? – быстро спросил Грегори. Он еще раз взглянул на негатив, плотно прижатый к странице, и неожиданно понял, то что он принял за бусы, было цепочкой. Щиколотки девушки были скованы. Он сморщил брови, захлопнул том, водрузил его на место и легко соскользнул с подлокотника кресла на сиденье.

– Я крайне восприимчив к боли, знаете ли. Пытками вы выжали бы из меня любое признание. Вы поломали бы мне кости, но сохранили бы свой душевный покой. Или, вернее, душевный порядок.

– Я не понимаю Шеппарда почти так же, как и самого дела, – медленно проговорил Грегори. – Он поручил мне это безнадежное расследование и вместе с тем с самого начала не давал никаких шансов. Но вас это, пожалуй, вряд ли интересует?

– Собственно говоря, нет. – Сисс поставил пустой стакан на стол. – Я сделал, что мог.

Грегори встал и прошелся по комнате. На противоположной стене висела фотография в рамке, большой снимок какой-то скульптуры в нижнем ракурсе, с резко очерченными границами света и тени.

– Это вы снимали?

– Да. – Сисс не повернул головы.

– Очень хорошо.

Грегори окинул взглядом комнату и узнал письменный стол, запечатленный на негативе. «Те кирпичики – книги», – подумал он. Оглядел окна; помимо обычных занавесок, на них были и плотно свернутые черные шторы, поднятые сейчас вверх.

– Я не думал, что у вас художественные наклонности, – сказал он, возвращаясь к столу. Сисс заморгал и с некоторым трудом приподнялся.

– Когда-то это меня занимало. У меня уйма этого добра, хотите посмотреть?

– С большой охотой.

– Сейчас, – пошарил он в карманах, – где ключи? Вероятно, в плаще.

Он вышел, оставив дверь открытой, и зажег в передней свет. Долго не возвращался. Грегори хотел еще раз заглянуть в том психометрии, но боялся рисковать. В этот момент до него донесся звук какой-то возни, что-то треснуло, словно разорвали ткань. В дверях появился Сисс. Он разительно изменился. Распрямившийся, неестественно большими шагами он направлялся к Грегори, словно собираясь броситься на него. Он тяжело дышал. В двух шагах от Грегори он разжал руку, из нее вывалилось что-то белое, смятый клочок бумаги. Грегори узнал салфетку из ресторана. Она завертелась в воздухе и упала на пол. Углы маленького рта Сисса сжались с невыразимым отвращением. Щеки, все лицо Грегори внезапно вспыхнуло как ошпаренное.

– Чего тебе нужно, червяк? – фальцетом выкрикнул Сисс. Он давился словами. – Показания? Получай показание: это я! Слышишь? Это я! Все я! Я все подстроил, я воровал трупы. Я забавлялся трупами, словно куклами, так мне хотелось, понимаешь? Только не прикасайся ко мне, гадина, у меня может начаться рвота!!! – Лицо его посинело. Он попятился, добрался до письменного стола, ища опору, упал на стул, трясущимися руками извлек из кармашка стеклянную трубочку, зубами выдернул пробку и тяжело задышал, слизывая жирные капли жидкости. Постепенно его дыхание сделалось чуть ровнее и глубже. Опершись затылком о книжную полку, широко расставив ноги, он ртом хватал воздух; глаза были закрыты. Постепенно он взял себя в руки и сел. Грегори глядел на него, не двигаясь с места. Лицо его продолжало гореть.

– Уходи. Я прошу уйти, – хрипло сказал Сисс, не открывая глаз.

Грегори словно в землю врос. Он молчал и ждал неведомо чего.

– Нет? Значит, нет! – Сисс встал, внезапно раскашлялся, жадно глотая воздух. Потянулся, поправил ворот рубашки, который перед этим расстегнул, одернул пиджак и вышел в прихожую. Через минуту хлопнула наружная дверь.

Грегори остался один в квартире. Он мог обшарить все ящики, весь стол, он даже подошел к нему, но знал, что ничего не сделает. Он закурил и теперь ходил широким шагом от стены к стене. Он вообще не способен был размышлять. Погасил сигарету, огляделся, покачал головой и направился в переднюю. Его плащ валялся на полу. Подняв его, он увидел, что спина разорвана почти до половины, петля с клочком материала осталась на крючке. Он стоял с плащом в руках, когда зазвонил телефон. Грегори прислушался. Телефон продолжал звонить. Он вернулся в комнату, подождал, пока умолкнет сигнал, но тот не унимался. «Слишком много угрызений и слишком мало последовательности, – подумал он. – Я тряпка. Нет, не тряпка, а как он сказал? Червяк!» Он приложил трубку к уху.

– Алло?

– Это вы? Значит, все-таки… – Он узнал голос Шеппарда.

– Да, это я. Как… как вы узнали, что я здесь? – спросил Грегори. Колени у него были как ватные, только сейчас он это почувствовал.

– Где вы можете быть в двенадцать ночи, если дома вас нет? – ответил Шеппард. – Вы еще долго там пробудете? Сисс с вами рядом?

– Нет. Его нет. Его вообще нет в квартире.

– А кто дома? Сестра? – Голос Шеппарда зазвучал резче.

– Нет, вообще никого…

– Как это вы одни? Как вы туда попали? – Голос главного инспектора звучал неприязненно.

– Мы пришли вместе, но он… вышел. У нас произошла… наступило роковое столкновение, – выговорил с огромным трудом Грегори. – Я… позже, то есть завтра, когда смогу… впрочем, это не важно. Что-то случилось? Почему вы звоните?

– Да, случилось. Уильямс скончался. Вы знаете, о ком я говорю?

– Знаю.

– Он пришел в себя перед смертью и хотел дать показания. Я пытался вас разыскать, даже прибег к помощи радио.

– Я… простите, я не знал…

– Не стоит извиняться. Его показания мы записали на пленку. Я хотел бы, чтобы вы ознакомились с ними.

– Сегодня?

– А почему бы нет? Вы ждете Сисса?

– Нет, нет… я как раз собирался уходить.

– Вот и прекрасно. Вы можете прийти ко мне сейчас? Я предпочел бы не откладывать на завтра.

– Могу прийти сейчас, – произнес Грегори без энтузиазма. Он вспомнил про плащ и поспешно добавил: – Я должен только заскочить домой. Это займет полчаса.

– Хорошо. Жду!

Шеппард положил трубку. Грегори вернулся в переднюю, поднял плащ, перекинул его через плечо и сбежал по лестнице. Заглянул во двор: серого «крайслера» не было. За углом он поймал такси и поехал к «Савою», там пересел в «бьюик». Остывший двигатель долго не желал заводиться. Вслушиваясь в урчание стартера, Грегори думал только об одном: что он скажет Шеппарду?

У дома супругов Феншоу парковать машины запрещалось, но Грегори пренебрег этим. Он побежал к подъезду по мокрому асфальту, отражавшему, как зеркало, далекие огни. Довольно долго он пытался повернуть ключ в замке, пока не понял с удивлением, что парадная дверь не заперта. Такого еще никогда не бывало. Громадный холл не был погружен в темноту; он был заполнен колеблющимся полусветом, отблеск которого то угасал, то снова разгорался на сводчатом перекрытии высоко над лестницей. Грегори на цыпочках проследовал до зала с зеркалами и замер на пороге.

Там, где прежде стоял стол, находилось возвышение, покрытое коврами. По обеим его сторонам горели свечи, ряды которых отражались в угловых зеркалах. Воздух заполнял запах растаявшего стеарина, желтоватые и голубоватые язычки пламени хаотично подрагивали, одна из свечей шипела. Картина была столь неожиданная, что Грегори надолго замер, вглядываясь в пустое пространство между рядами свечей. Он медленно поднял взгляд; казалось, он считает радужные искры, вспыхивающие и исчезающие в низко висящей хрустальной люстре. Он огляделся, вокруг было пусто.

Ему предстояло пройти через зал, он двинулся вдоль стены на носках, как вор, задел ногой едва заметную, белую, тонкую, скрученную, как пружина, деревянную стружку. Возле открытых дверей он услышал приближающиеся шаги. Он заторопился в надежде, что успеет добраться до своей комнаты, избежав встречи, и тут увидел впереди, во мраке, дрожание золотых искр. Из коридора выплыла миссис Феншоу. Она двигалась медленно, на ее черное платье была наброшена лиловая шаль, украшенная золотыми цехинами, они раскачивались при каждом движении. Грегори, не зная, как поступить, хотел обойти ее, но она не уступила дороги. Шла, точно слепая, и он вынужден был податься назад. Он пятился, а она шла навстречу, словно не замечала его. Грегори споткнулся о край ковра и остановился. Они были уже среди зеркал.

– Моя жизнь! – зарыдала миссис Феншоу. – Жизнь моя! Все! Все! Его увезли! – Она подступила так близко, что Грегори ощутил на лице ее дыхание. – Он знал, что не выдержит, знал, знал и еще сегодня мне говорил! Но все было как обычно, почему так не могло продолжаться и дальше? Почему?! – повторяла она, опаляя его дыханием, пока наконец слова, произносимые с душераздирающей болью, не перестали для него что-либо значить.

– О… не знаю… правда ли… Я страшно сожалею… – беспомощно бормотал Грегори, погружаясь в какой-то абсурд, в какое-то непостижимое несчастье, в театр неожиданных событий и подлинного отчаяния. Из-под шали, в которую куталась миссис Феншоу, высунулась темная, скрюченная рука и крепко схватила его за запястье.

– Что случилось? Неужели мистер… мистер… – Он не закончил. Она утвердительно закивала, беззвучно рыдая. – Ох, так внезапно, – промямлил он.

Это словно отрезвило ее. Она посмотрела на него с напряжением, пристально, почти с ненавистью.

– Нет! Не внезапно! Не внезапно! Нет! Это длилось много лет, много лет, но он постоянно отодвигал это от себя, мы вместе оттягивали, у него было все самое лучшее, что может иметь человек. Я каждую ночь массировала его, а когда ему было плохо, до рассвета держала его за руку, сидела рядом с ним, он мог оставаться один только днем, днем он не нуждался во мне, но теперь ночь, ночь!!!

Она снова страшно кричала, ее голос отзывался неестественно звонким эхом. Надломленное, искаженное, оно неслось откуда-то из глубины дома, из мрачной анфилады комнат, открывавшейся за лестницей. «Ночь…» – гремело над головой женщины. Одной рукой она судорожно вцепилась в запястье Грегори, другой колотила его в грудь. Удивленный, подавленный такой откровенностью, такой искренностью и силой отчаяния, Грегори начинал понемногу осознавать происшедшее; он молча глядел на подвижные огоньки, освещавшие пустое, устланное коврами место в центре зала.

– О Господи, Господи! О Господи! – прокричала миссис Феншоу; ее возгласы потонули в рыданиях. Слезинка блестящим светлячком упала на лацкан пиджака Грегори; он почувствовал облегчение от того, что она наконец заплакала. Вдруг миссис Феншоу затихла и удивительно спокойно, чуть всхлипывая, произнесла: – Спасибо. Простите. Идите, сударь. Идите. Вам никто не будет мешать. О, никто! Никому, никому…

При последних словах ее голос опять стал опасно смахивать на безумный крик. Грегори испугался, но миссис Феншоу, плотнее запахнувшись в складки лиловой шали, направилась к дверям. Грегори дошел до коридора и почти побежал по нему, пока не нащупал рукой дверь своей комнаты.

Старательно и крепко прикрыв ее за собой, он зажег лампу, присел на стол и уставился на свет – до рези в глазах.

Значит, мистер Феншоу был болен и умер? Какое-то продолжительное, странное, хроническое заболевание? Она ухаживала за ним? Только ночью? А днем? Днем он предпочитал оставаться один. Что у него было? Может быть, какие-то удушья? Она говорила про массажи. Что-то с нервами? И бессонница? Возможно, что-то с сердцем? А ведь он казался здоровым. Во всяком случае, ничто не говорило о тяжелом недуге. Сколько лет ему могло быть? Наверняка под семьдесят. Когда же это произошло? Сегодня, то есть вчера. Меня не было дома почти сутки; скорее всего это произошло утром или днем, а увезли его вечером. Иначе для чего понадобились бы эти свечи?

Грегори согнул ноги: они начали затекать. «Значит, это объясняется так, – размышлял Грегори. – Феншоу был болен, ему требовался уход, какие-то длительные, сложные процедуры, а когда же она спала?..»

Он вскочил на ноги, вспомнив, что Шеппард все еще его ждет. Достал из шкафа старый плащ, оделся и на цыпочках вышел. Дом был погружен в тишину. В гостиной догорали свечи; в их замирающем свете он сбежал по лестнице. Все это продолжалось не более тридцати минут, с удивлением отметил он, садясь за руль. Когда он проезжал возле Вестминстера, пробило час.

Шеппард открыл ему сам, как и в первый раз. Они молча поднялись наверх.

– Простите, что вам пришлось меня ждать, – сказал Грегори, вешая плащ, – но умер хозяин моей квартиры, и я должен был… э… принести свои соболезнования.

Шеппард холодно кивнул и движением руки указал на открытую дверь. Комната не изменилась; при свете коллекция фотографий на стенах выглядела как-то иначе, и Грегори пришло в голову, что в них есть нечто претенциозное. Шеппард сел за письменный стол, на котором возвышалась груда бумаг и папок. Он довольно долго молчал. Грегори был еще весь во власти атмосферы темного, затихшего дома – с внезапно умолкнувшей стеной у кровати, с угасающими свечами. Он непроизвольно коснулся запястья, как бы стремясь стереть след прикосновения миссис Феншоу. Сидя напротив главного инспектора, он впервые за эту ночь ощутил страшную усталость. Ему внезапно пришло в голову, что Шеппард ждет доклада о его визите к Сиссу. Эта мысль вызвала у него такое сопротивление, словно он собирался предать кого-то близкого.

– Я сегодня весь вечер следил за Сиссом, – начал он не спеша и пытливо взглянул на Шеппарда. – Мне продолжать?

– Думаю, это необходимо.

Шеппард был само спокойствие.

Грегори кивнул. Ему тяжело было рассказывать о том, что произошло вечером, поэтому он старался хотя бы не комментировать событий. Шеппард слушал, откинувшись на стуле, только однажды, когда он услышал о фотографии, у него дрогнуло лицо.

Грегори сделал паузу, но главный инспектор промолчал. Когда Грегори закончил доклад и поднял голову, он увидел на лице Шеппарда улыбку, тотчас исчезнувшую.

– Итак, в конечном итоге вы располагаете его признанием, – сказал Шеппард. – Но, как я понял, вы перестали подозревать Сисса едва ли не тогда, когда он оставил вас одного? Не так ли?

Грегори удивился. Он сидел нахмурив брови, не зная, что ответить. Так оно и было, хотя до сих пор он не отдавал себе в этом отчета.

– Да, – буркнул он. – Вероятно, так. Впрочем, я и до этого не рассчитывал на успех. Я действовал по инерции, прилип к этому несчастному Сиссу, – никого другого под рукой не было, я никого не находил; впрочем, не знаю, возможно, я пытался его скомпрометировать. Может быть. Ради чего? Ну, чтобы возвыситься в собственных глазах, – запутывался он все больше. – Я понимаю, все это лишено смысла, – заключил он. – В конечном счете я ничего не знаю о Сиссе, не знаю даже того, что он может делать сейчас.

– А вам хотелось бы знать? – сухо спросил Шеппард. – Возможно, вы нашли бы Сисса на могиле его матери на кладбище либо на Пиккадилли в поисках какой-нибудь юной проститутки. Примерно таков его диапазон. Не хотел бы вас поучать, но к таким переживаниям, к моральному похмелью, следует всегда быть готовым. Что вы собираетесь делать дальше?

Грегори пожал плечами.

– Несколько недель назад я подгонял всех, пугая реакцией прессы и общественности, – продолжал Шеппард, сгибая и разгибая в руках металлическую линейку. – Однако того, чего я опасался, не произошло. Две-три статьи связывают дело с летающими тарелками, и – парадокс! – это и положило конец шумихе. Несколько писем в редакцию – и все! Я не представлял себе, какие размеры обрело в наши дни безразличие к необычайному. Стала возможной прогулка по Луне, значит, возможно все. Мы остались один на один с этим делом, инспектор, и преспокойно могли бы сдать его в архив…

– За этим вы меня и вызвали?

Шеппард промолчал.

– Вы хотели, чтобы я послушал показания Уильямса, не так ли? – минуту спустя спросил Грегори. – Может быть, сделать это сейчас? Потом я уйду. Уже поздно, я не хочу отнимать у вас время.

Шеппард встал, раскрыл плоский футляр магнитофона, включил его, заметив:

– Запись сделана по просьбе Уильямса. Техники торопились, аппарат был не совсем исправен, и качество звука не на высоте. Присаживайтесь ближе. Внимание!

Зеленый глазок несколько раз мигнул. Из динамика донесся размеренный шум, какой-то стук, треск и далекий голос, искаженный, словно доносящийся через жестяной рупор:

– Я уже могу говорить? Господин комиссар, господин доктор, можно мне говорить? У меня был отличный фонарь, жена купила мне его год назад для ночной службы. Первый раз, когда я там проходил, этот лежал в том же положении, с руками вот так, а в следующий раз я услышал шум, словно свалился мешок картошки. Я посветил фонарем через то, второе окно – он лежал на полу, я подумал, что он вывалился из гроба, а он уже шевелился, у него ноги двигались. Медленно так. Я подумал, что, может, это мне снится, и протер глаза снегом, но он продолжал шевелиться и все пытался перевернуться. Пожалуйста, уберите это, я буду говорить. Пожалуйста, не мешайте. Господин комиссар, я не знаю, как долго это продолжалось, но довольно долго. Я светил фонарем и не знал, входить мне туда или нет, а он там изгибался и переворачивался и так добрался до окна, и мне стало хуже видно, поскольку он находился под самым окошком, у стены, и продолжал там шуметь. А потом створка открылась…

Неразборчивый голос спрашивал о чем-то, чего нельзя было понять.

– Этого я не знаю, – послышался более близкий голос. – Я не заметил, что стекло разбито. Может, так оно и было, не знаю. Я стоял с той стороны… нет… не смогу показать. Я стоял там, а он вроде бы сидел, виднелась только голова, я мог до него дотронуться, господин комиссар, расстояние между нами было как до той табуретки, я посветил внутрь, но там ничего не было, только стружки сверкнули в пустом гробу, и ничего, и никого. Я наклонился, он был ниже, ноги у него разъезжались, и он шатался, господин доктор, словно пьяный, весь ходил ходуном и постукивал, как слепые палкой стучат, это он так руками стучал. А может, у него что было в руках. Я ему говорю: «Стой! Что ты делаешь? Что это такое?» Вроде я ему так и сказал.

Наступила короткая пауза, заполненная тихим треском. Словно кто-то иглой скреб мембрану.

– Он так карабкался, что снова опрокинулся. Я ему приказываю, говорю, чтобы он прекратил это, но ведь он был мертв. Вначале я было подумал, что он пробудился, но он был неживой, глаза у него не смотрели, а так… он ничего не видел и не чувствовал ничего, а если бы чувствовал, не стучал бы так в эти доски, но он стучал как проклятый, поэтому не помню, что я ему кричал, а он и так и этак, зубами за этот подоконник уцепился…

Снова кто-то неразличимым, приглушенным голосом задал вопрос, разобрать можно было только последнее слово: «Зубами?»

– Да, я ему совсем близко в лицо посветил, глаза у него мутные, ну как у снулой рыбы, а что было дальше, не знаю.

Другой, более близкий голос произнес:

– Когда вы выхватили револьвер? Вы собирались стрелять?

– Револьвер? Я выхватил револьвер? Этого не могу сказать, не помню. Я убегал? С чего бы мне убегать? Не знаю. Что у меня с глазами? Господин доктор…

Более отдаленный голос:

– …ничего нет, Уильямс. Закройте глаза, вот теперь хорошо, теперь вам будет лучше.

Женский голос, из глубины:

– Ну вот и все, вот и все.

Снова задыхающийся голос Уильямса:

– Я не могу так. Разве я… разве уже конец? А где моя жена? Ее нет? Почему? Она здесь? Что мне инструкция, если в инструкции о таких вещах ни слова…

Послышались отголоски короткого спора, кто-то громко проговорил:

– Ну, достаточно!

Но вторгся другой голос:

– Уильямс, вы машину видели? Фары машины?

– Машины?.. Машины? – повторил протяжным, невнятным голосом Уильямс. – У меня стоит перед глазами, как он этак раскачивался с боку на бок, а сделать ничего не мог и стружки за собой… тащил, я смекнул бы, если бы увидел веревку. Но веревки там не было.

– Какой веревки?

– Рогожа, нет? Веревка? Не знаю. Где? Эх, кто такое видел, тому свет не мил, ведь такого быть не может, правда, господин комиссар. Стружки – нет. Солома… не… удержится…

Длительная пауза, нарушаемая треском и неразборчивыми отзвуками, словно в отдалении от микрофона несколько человек вели шепотом ожесточенный спор. Короткий горловой спазм, звук икоты и неожиданно огрубевший голос:

– Я все отдам, а мне самому ничего не надо. Где она? Это рука? Ее рука. Это ты?

Снова скрежет, стук, словно передвигали что-то тяжелое, звук лопнувшего стекла, короткий звук выпущенного газа, резкий треск и сказанные оглушительным басом слова:

– Ну ты, выключай. Конец!

Шеппард остановил бобины, пленка замерла. Он возвратился за стол. Грегори сидел сгорбившись, всматриваясь в побелевшие костяшки своей руки, вцепившейся в подлокотник. Он забыл о Шеппарде.

«Если бы я мог все повернуть вспять, – подумал он. – Хотя бы на несколько месяцев назад. Мало? На год? Глупость. Мне не выкрутиться…»

– Господин инспектор, – неожиданно сказал он, – если бы вы выбрали другого, не меня, возможно, сегодня виновный был бы уже в камере. Вы меня понимаете?

– Возможно. Продолжайте, пожалуйста.

– Продолжать? В учебнике по физике, в разделе об оптических обманах, был рисунок: можно увидеть либо белую вазу на черном фоне, либо два черных человеческих профиля на белом фоне. Мальчишкой я думал, что настоящим должно быть лишь одно изображение, да не мог определить, какое именно. Разве это не смешно, господин инспектор? Вы помните нашу беседу в этой комнате о порядке? О естественном порядке вещей. Такой порядок, как вы тогда сказали, можно имитировать.