Текст книги "Тимлиды"

Автор книги: Станислав Капинус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

4. О свободе

Выпито было много: начав с коктейлей, компания вскоре перешла на крепкие напитки. Обсудив проекты и технологии, сидящие за столом почувствовали, что очевидные темы разговора иссякли, впрочем, их оказалось много для людей из разных городов, которые познакомились несколько часов назад. Несмотря на то, что в Профсоюзе они были уже годы, личная встреча произошла впервые. Даже те, кто уже общались и имели общие дела, никогда не видели друг друга лично. Сделав глоток виски, Михаил мечтательно сказал:

– Нравится мне моя работа, господа. На какой ещё работе я могу быть в такой прекрасной интеллектуальной компании? Где ещё я могу столько зарабатывать? Какая ещё сфера может дать мне столько интересных задач для решения? И где я могу быть настолько свободен в выборе чем заниматься?

– Да, свобода – это важно. Без свободы жизнь не в радость, – подхватил стоявший рядом с Михаилом Юрий. – С отцом недавно об этом говорил. Он инженер и всю жизнь проработал на машиностроительном заводе, так вот, даже ему, инженеру, надо постоянно присутствовать в производственном цехе, вся его работа там регламентирована какими-то устаревшими инструкциями, начальники дурные и чем дурнее начальник, тем больше от него совещаний…

– Все как у нас, – перебил Антон, приехавший из небольшого поволжского городка. – У меня на текущем проекте проверка утреннего статуса команды из восьми человек – это двухчасовое совещание, которое проводит совершенно безграмотный новый менеджер. Он не понимает технологии, он не знает проект, он не читает документацию, он пишет с орфографическими ошибками и он очень любит совещания! И каждый день из обычных восьми часов работы вся команда тратит два на общение с этим лентяем, неспособным к самообразованию. Так уже месяц, прогресса нет. Не поверите, господа, но у меня уже один разраб написал заявление об уходе из-за этого, сказал: «Не могу больше терпеть этого идиота. Мне за это не платят». И, по-моему, он абсолютно прав.

– Конечно прав, нет смысла такое терпеть, дай мне контакты твоего разраба, мне нужны честные парни, – перехватил Михаил, чем вызвал всеобщий согласный смех.

– Я терплю потому, что три года с нуля этот проект делал. Это как мой ребенок. Там отличный код, все отлажено и работает как часы, команда замечательная. Во всяком случае была до прихода этого менеджера, – с грустью произнес Антон.

– Как только ты влюбился в свой проект, стал его матерью, у тебя появилась слабость. Ты привязан к проекту, менеджер это чувствует и использует твою слабость. Тебе надо защищать твоего ребенка. Это как в дикой природе: в львином прайде родился детёныш, а вокруг бегает гиена. Ваш прайд, конечно, может договориться считать эту гиену частью стаи, но тогда вы какие-то странные львы, возможно, вы гиены? – Михаил любил провоцировать товарищей, чтобы они высказали открыто свои взгляды, показали, что есть внутри.

– Ты так говоришь, будто разрабы и менеджеры – это разные биологические виды, – со смешком сказал кто-то из стоящих рядом тимлидов.

– Так и есть! Исходя из того, что ты знаешь про этого менеджера о его профессиональных и личных качествах, скажи, может он принести в проект что-то полезное, улучшить его, как это делаете вы? – спросил Михаил.

– Скорее всего нет.

– А может ли он его ухудшить: уволить или распугать участников команды, принять глупые необоснованные решения, испортить процесс, тратить ваше время?

– Этим он и занимается, к сожалению.

– Так почем ты удивлен моим словам про другой вид человека? – Михаилу нравился разговор все больше, он повернулся к Антону. – Твой менеджер – паразит, он питается тем, что вы сделали, вашим продуктом, результатом вашего труда. И это не симбиоз, вы от него ничего не получите. Помяни мое слово, скоро будешь искать новый проект вслед за своим разрабом. Двухчасовые совещания в команде на десять человек – это верный симптом!

– Что вы за люди? Такое приятное начало было о свободе, а перешли опять к обсуждению боли. Юр, ты про отца начал! – попытка переключить внимание с Михаила удалась.

– Да вы и так всё это знаете. Я сравниваю себя и нас вообще, разрабов, it-специалистов как класс, с рабочими прошлого века и вижу, что наше положение существенно лучше. Причина этого в том, что и общество изменилось, но и в том, что тот труд, который требуется от нас, может быть реализован только при определённом образе жизни. Много вы кода напишете под грохот станка? Даже и станок не нужен – посади рядом со мной человека, говорящего по телефону, и мой рабочий день пройдет впустую. Сможете сосредоточиться на задаче, если не выспались или кутили накануне, или если голодны или больны? Да что там отсутствие сна или еды, признаюсь, что если мне неприятно руководство работодателя, компания, идея проекта, моя производительность в разы ниже. Если я нахожу какое-то принуждение, несвободу, армейские замашки руководства, я продолжаю формально выполнять свои обязанности, но результат, качество, совершенно иные. Где-то читал, что до революции российский рабочий требовал от своего руководства обращения «на вы», и грубость со стороны управленцев в адрес рабочих могла приводить к забастовкам. Я чувствую их правоту и делаю так же, не я один, вся моя команда.

– Останавливаете разработку? – хохотнул кто-то из тимлидов.

– При малейшем намеке на некорректное поведение менеджера сообщаем руководству. Если изменений нет – сбавляем темп, ждем изменений, делаем только необходимое. Если изменений нет долго – ищем другой проект и уходим. Ну и на зарубежных проектах это не так актуально. Это особенность местного, российского менеджмента, культуры управления же здесь нет, они ориентируются на совок. Но я хотел не об этом: о свободе. Представьте рабочего или инженера двадцатого века или даже современного, но вне нашей отрасли. Пять дней в неделю они ходят на производство, они должны присутствовать там лично, все общение происходит лично, совещания происходят лично. Если ты инженер, совещаний будет много и они будут личные. Из-за специализации найти другое место работы сложно. Машиностроитель не сможет пойти в авиастроение или строительство дорог, а вот машиностроительный завод, например, в городе один и чтобы сменить работу, потребуется переезд. Из-за отсутствия конкуренции за работника, из-за привязанности работника к работодателю – оплата труда ниже, чем могла быть, а переработок и непрофильное работы – больше, чем могло быть. Я уже не говорю про положение рабочих в советское время, когда они скорее стали больше походить на рабов. К чему я это все? Если я сейчас размещу свое резюме в интернете, в течение пары часов у меня будет десяток приглашений на интервью. Эти приглашения будут как от российских компаний, так и от зарубежных. Мне предложат переезд в другие страны и города или работу удаленно, меня будут стараться привлечь в эти компании так навязчиво, что вы все станете завидовать!

– Не начнем, у нас то же самое! – рассмеялись товарищи.

– Знаю, – продолжил Юрий. – И это свобода: свобода выбора места в России или в мире, где я буду жить и работать, свобода выбора компании, на которую я захочу работать, свобода выбора проекта и роли внутри компании. Что значит эта свобода? Она значит, что теперь я выбираю, какую компанию, какую страну, какую группу людей и, в конечном счете, какие идеи я хочу поддерживать и развивать своим трудом. Если я считаю, что будущее за покорением космоса и это самое важное, что сейчас есть в мире, я буду поддерживать Илона Маска – найду способ устроиться в SpaceX или в аналогичную компании, перееду в США. Если я экологически ангажирован, то найду компанию в сфере зеленой энергетики или переработки отходов, спасения редких видов животных и продам им свой труд. Ну а если я думаю, что надо развязать побольше войн и увеличить поток эмиграции из России, я устроюсь в один из подрядчиков, работающих на правительство моей родины.

– Ты совсем не патриот, Юр!

– Патриотизм – это последнее прибежище негодяя. Страна и государство – разные вещи. Я люблю мою страну, но любить местное государство, будто оккупировавшее эту землю и мой народ, подло и глупо, – мрачновато закончил Юрий.

– А я согласен со Юрой, – подхватил Михаил, известный в Профсоюзе своим интересом к политике. – Никогда в истории России, да и мира вообще, у инженера и рабочего не было такой свободы. Он всегда был привязан тем или другим способом к городу, заводу, церкви, государству. Сейчас я сам выбираю, какие из этих связей поддерживать, а какие забыть. Да, все ещё есть формальности, гражданство, например. Но мой российский паспорт никак не мешает мне иметь ещё два вида на жительство в других странах. И такая свобода есть не только у разрабов, она есть у многих других людей в отрасли, даже в России это сотни тысяч людей, если не миллионы. Почти любой, работающий через интернет, может распоряжаться этой свободой: тестировщики, аналитики, рекламщики, блогеры, производители контента. И это личный выбор: пользоваться ли этой свободой, взять жизнь в свои руки или плыть по течение, будто XXI век ещё не наступил и таких возможностей нет. Подумайте, сколько наших коллег – разрабов, тимлидов, девопсов, даже архитекторов – прозябают на скучных, ниже рынка оплачиваемых работах, исполняя прихоти каких-нибудь малограмотных «эффективных менеджеров» на государственных проектах? В одном известном вам государственном банке более десяти тысяч технарей. Скажете, это не совсем государство, да и задачи там технически интересные? Частично соглашусь, но это вопрос компромисса с совестью. Вот другой пример: подрядчики налоговой. Этично ли там работать? Не стыдно ли об этом рассказать детям? Дальше больше: что если вы в подрядчике, который пишет софт для тюрем и ведомств, работники которых очень интересуются тем, что пишут в социальных сетях, и сажают на основе этого в тюрьму недовольных?

– Продолжу твою мысль, Михаил, – взял слово Лев. – Представьте, господа, что наш бессменный лидер осознал свое место в истории и захотел потеснить Шикльгрубера и Джугашвили. Он принялся за окончательное решение русского вопроса. Здесь, под Петербургом, как когда-то его товарищ по роду занятий под Берлином, в Заксенхаузене, он начал строить инфраструктуру: здания, для содержания людей, транспортные пути для доставки людей к этим зданиям, печи. Разумеется, такой проект не обойдется без программного обеспечения: нужен учет прибывших и убывших, нужно видеонаблюдение за лагерем. То, что предшественниками делалось вручную, необходимо автоматизировать. В общем, нужна цифровизация, бюджет есть. Подрядчики соревнуются за написание Государственных информационных систем «РосГулаг» и «РосПечь», понадобятся также продукты в сфере машинного зрения для распознавания лиц заключенных лагеря, рекомендательные системы для палачей, работы много. На каких условиях вы бы были готовы за такую работу взяться?

– Как от темы свободы мы пришли к лагерям, Лев? – с шуточным упреком произнес кто-то из тимлидов.

– Все мы, оставаясь в России, идем на компромиссы. Вопрос в том, где эти компромиссы заканчиваются? Где гибкость совести уже не выдерживает тяжесть грязи, которой ее бомбардируют? – Лев выпил чуть больше обычного и говорил то, что в своем родном городе сказать бы не смог.

5. Профсоюз

Профсоюз начался с взаимопомощи старших товарищей новичку. Когда Вячеслав много лет назад неожиданно был назначен тимлидом на проекте, где он был старшим разработчиком, спокойная жизнь для него закончилась. Он любил код, знал несколько языков и программирование для него было сродни литературному творчеству. Предпочитая лаконичное изложение своих мыслей многословности, он так же относился и к выражению своих идей на языках программирования, проводя иногда часы в поисках элегантного решения задачи как с точки зрения алгоритма, быстродействия, так и с позиций красоты кода. Вячеславу нравилось ощущение сосредоточенности на задаче, будто медитация или молитва, когда мир упрощался до троицы: программиста, задачи и текста между ними, который их связывал. Это был сольный танец: как многие программисты, Вячеслав любил быть один и работать один. Вдруг от него потребовалось большее, то, чего он не умел: быть лидером, руководить, организовывать работу других программистов, объединять людей. И ставка была велика: предыдущий тимлид уходил со всей командой, единственным человеком, который мог подхватить руководство разработкой в проекте был Вячеслав, если бы он не справился, компанию ждало банкротство в течение полугода – два конкурирующих стартапа не дали бы медлить. Таким образом перед Вячеславом стала задача быстро сформировать новую команду и продолжить разработку. Тогда, почти десять лет назад ему помогли Михаил и Лев, они и стали основой будущего Профсоюза. Их советы, поддержка и помощь с наймом новых разрабов и аналитиков спасли дело.

Тогда, много лет назад три тимлида поняли, что буквально спасли бизнес, что это сделали именно они, а не менеджеры или собственники. Усилия, труд, воля этих троих людей, двое из которых даже не работали в компании, сохранили рабочие места, производство и ту кодовую базу, которая была дорога Вячеславу: триста тысяч строк кода на джаве, в которых он жил как кари в Коране. Осознав сделанное, они втроем почувствовали силу в себе, силу, которая повлекла их вперед к новым проектам уже в новом качестве: формально оставаясь наемными работниками, они знали, что это они настоящие хозяева и главы проектов. В проектах, разумеется, были директоры, проектные менеджеры, менеджеры продуктов, менеджеры программ и ещё множество разных менеджеров, но управляли проектами на самом деле вовсе не они.

Вокруг тимлидов сформировалось сообщество высокопрофессиональных технарей, которые любили и умели работать. Со временем к этим троим стали присоединяться другие тимлиды, разделяющие их взгляды на жизнь, работу, людей. Аксиомой для каждого из них была точка зрения, что человек – это ценность, а умный человек, будь то программист, тестировщик или аналитик – это ценность вдвойне. Естественным образом выходило так, что их политические, религиозные, нравственные взгляды были очень близки. Все они были патриотами: любили свою страну и презирали текущее ее руководство. Религиозные взгляды редко бывали предметом обсуждения, и чаще они обсуждали науку. Золотое правило всех религий было основой их взаимоотношений. Они опирались на эти личные связи, которые крепли с годами, и строили сеть, узлами которой были тимлиды, за каждым из которых была команда.

Профсоюз защищал своих участников. Если раньше на рынке труда они должны были конкурировать друг с другом за рабочее место, то сейчас, объединившись, они делились информацией о хороших проектах и помогали друг другу с переходами из проекта в проект. Часто они делились разработчиками. Если в каком-то проекте была острая нужда в специалистах, а с рынка нанять не получалось, тимлид просил товарищей по Профсоюзу дать ему кого-то. Так высокопрофессиональные программисты, звезды, работали на двух и даже на трех проектах с таким же числом зарплат, что было возможным только благодаря доверию между их руководителями – тимлидами. Если у кого-то из тимлидов случался конфликт с руководством, он мог быть уверен, что без работы он надолго не останется и команда поддержит его в конфликте. Понимая это, менеджмент компаний, в которых работали участники Профсоюза, вел себя максимально корректно и тактично. Эксцессы приводили к уходу всей команды разработки, а те, кто оставался, были глазами и ушами ушедшего тимлида в истекающем кровью проекте. Замена грубого менеджера обходилась компаниям дешевле поиска новой команды разработки. Это реализовывало инверсию контроля: руководитель проекта был полностью руководим разработкой и начинал приносить пользу команде. Так к тимлидам присоединялись и менеджеры, уставшие от бессмыслицы бесконечной отчетности ради отчетности и способные получать удовольствие от настоящего процесса разработки программного обеспечения. Хорошие профессиональные менеджеры часто предлагали участникам Профсоюза новые проекты под своим руководством, понимая, что эти люди вытянут любой проект.

Профсоюз был требователен к своим участникам. Не каждый программист, занимавший роль тимлида или девлида, мог присоединиться к организации. Новые тимлиды попадали в Профсоюз только по рекомендации двух и более участников. Это могли быть руководители соседних команд на сложных проектах, где подрядчиков работали на одного заказчика. Или знакомство с новым кандидатов в Профсоюз могло случится на конференции для разработчиков или управленцев. Вступить в Профсоюз было сложнее, чем найти работу на it-рынке, где за каждым бегала стайка эйчаров, предлагающих удивительные и прекрасные новый проекты.

За декаду из Профсоюза никто не ушел. Не было ни одной причины отказываться от коллектива товарищей и общего духа, который царил в коллективе. Профсоюз менял взгляд участников на самих себя, успехи в карьере и рост самосознания стимулировали личностные изменения, придавали сил, мотивировали на достижение новых результатов, на развитие. Отказ от этого был равносилен отказу от самого себя, от своей природы. Даже переезжая в другие страны, получив работу зарубежом, участники сохраняли связь друг с другом, усиливая себя и как следствие коллектив.

Профсоюз не имел официального статуса: не было ни устава, ни правил, ни членских взносов, была лишь группа людей, объединенных вначале профессией, а потом – взглядами, мировоззрением. Впрочем, даже если бы Профсоюз захотел стать официальной организацией и получить регистрацию от государства, это бы не принесло блага участникам. Режим в России руководствовался древним принципом «разделяй и властвуй», справедливо полагая, что объединение граждан, укрепление гражданского общества неминуемо приведет к смене коррумпированной элиты. Профсоюзное движение, как одна из форм гражданского общества, подавлялось и контролировалось государством. Тимлиды старались не привлекать внимание к Профсоюзу и даже участники их команд редко знали о существовании Профсоюза, было негласное табу на произнесение этого слова вне общества участников.

Ежедневно общаясь в интернете, многие из тимлидов никогда не видели других участников Профсоюза вне сети. Разбросанные по стране или живущие заграницей, путешествующие, цифровые номады, они всегда оставались на связи. Незримая связь, соединяющая людей одного рода занятий, вне пространства, поверх границ государств, вне одной корпорации или проекта, живо ощущалась участниками Профсоюза. Они были частью новой зарождающейся метанации, метанарода, объединенного набором человеческих языков и языков программирования.

6. Об эмиграции

Маленький бар, все помещение которого занимала п-образная барная стойка, по периметру которой сидели посетители, был одним из самых уютных в городе: приглушенный свет, камерная атмосфера и лучшая «Кровавая Мэри» были ингредиентами успеха. За барной стойкой сидели двое старых знакомых, которые впервые увидели друг друга лицом к лицу пару часов назад.

– Рад, что наконец удалось познакомиться лично. Из Профсоюза я общаюсь в основном только с тобой, реже с Вячеславом, если вопрос сложнее, – после некоторой паузы, подождав, пока бармен выставит новые коктейли перед ними, продолжил диалог сорокалетний мужчина с аккуратной бородой. Очки в широкой оправе дополняли образ хипстера из инстаграма, каковым он, впрочем, никогда не был.

– Взаимно рад! Сколько мы уже знакомы? Три, четыре года? Если бы не Профсоюз, нам стоило бы открыть с тобой общий бизнес, – ответил Михаил.

– С тобой опасно открывать бизнес, ведь ты только и думаешь, что об эмиграции. Не оставил идею уехать?

– Наоборот, ты же видишь, что происходит вокруг: отравление Навального, аресты его сторонников. А я со своего зарплатного счета ежемесячно помогал Фонду борьбы с коррупцией. Теперь опасаюсь, как бы и за мной не пришли.

– Уверен, этого не произойдет. Сотни тысяч людей поддерживали этот фонд. Если придут за ними, это репрессии масштаба 37-го года.

– Так к ним все и идет, – хмуро возразил Михаил. – И когда это случится, я не хочу быть в России. Сидеть в тюрьме за политику мне совсем не интересно. Поэтому я трачу деньги и силы теперь на получение долгосрочных виз и видов на жительство в нескольких европейских странах. Благо сейчас программистам и фрилансерам вообще во многих странах мира рады больше, чем в России.

– А как же твои семья, дети?

– Ты же знаешь, что я в разводе. А моим детям я желаю жизни лучшей, чем моя. Поэтому не хочу, чтобы они жили здесь. Если бы был умнее, когда был моложе и когда бывшая была беременна, стоило организовывать роды зарубежом, у детей было бы иностранное гражданство по праву рождения. Удивляюсь, как ты об этом не думаешь.

– Думаю, не могу не думать, но не представляю себе жизнь вне России. Мне больно представить, что мои дети забудут русский, русская литература и история им будут чужими, что они не будут понимать своих дедов и бабушек. Я не хочу, чтобы мои дети жили чужаками в другой стране, хотя в последнее время все чаще чувствую себя чужим в своей стране.

– Это уже минимум лет сто не наша страна, это ничья страна, – Михаил становился все мрачнее. – Страна принадлежит анонимной бюрократии, мало на что способной без углеводородов. Эти люди всячески стараются, чтобы ни у кого не возникло чувство, что это его страна. Знаешь, за последний год я провел десятки собеседований, было много собесов с молодыми, двадцатилетними, недавно закончившими образование в России. Мне важно понять мотивацию человека к работе, что им движет, за час собеседования построить обоснованное предположение, как он будет у меня работать. Так вот, эти молодые люди все как один смотрят на пару лет работы в России как на неизбежный опыт перед эмиграцией. Моя воля к отъезду – ничто по сравнению с их абсолютной верой, что с этой страной нельзя связывать свое будущее. Единственные, кто выглядят чуть более лояльными режиму – безопасники, специалисты по компьютерной безопасности. Их с первых курсов университетов обрабатывают. Но они скорее запуганные больше, чем идейные. Уехать хотят все: кто-то навсегда, кто-то временно. И дело не в деньгах – здесь часто платят больше, чем за границей у тебя останется после вычета налогов. Никто не чувствует себя в безопасности, никто не чувствует себя в стране дома, в котором ему рады. Это дом, в котором престарелый, но молодящийся батя, всех домочадцев отправил жить в комнату для грязи, развлекаясь на аквадискотеке.

– Ты опять про политику, мой друг! – с упреком произнес собеседник.

– Я и сам устал от этой темы, но ты спросил про эмиграцию, а у нее есть причина – политика. Не из-за климата же наши с тобой знакомые уезжают в Канаду и Нидерланды. В год из России уезжают сотни тысяч человек, из них тысячи – это инженеры с семьями, it-профессионалы. Они уезжают на меньшие деньги, туда, где никого не знают, часто плохо зная язык, культуру, оставляя стабильную жизнь здесь. Это рациональные люди, такие же, как ты и я, они не делают таких телодвижений без причин.

– А что тогда делать? Что делать мне? Я точно не хочу уезжать, я хочу жить в России, хочу, чтобы мои дети жили в России, мой сын уже на плюсах пишет, областную олимпиаду по математике для школьников выиграл!

– Ситуация для нас почти патовая, – ответил Михаил, жестом попросив бармена повторить коктейль. – Революции, бунты, путчи, войны здесь, а скорее всего и везде, только ухудшают жизнь. Это основной тезис пропаганды, обосновывающий стабильность. Но эта стабильность уже стала застоем с тенденцией к концлагерю. Поспрашивай наших о том, какие проекты от государства к ним приходят сейчас? Все больше проектов про слежку за гражданами через социальный сети, через интернет-провайдеров и сотовых операторов, про анализ данных государственных сервисов в том числе с целью поиска инакомыслия. Ну и бесчисленное множество дублирующих друг друга одинаково ненужных государственных информационных систем, это уже традиция последних двух десятилетий. На этом проще всего воровать бюджетные деньги. Вот и два полюса деятельности: радикальное действие – революция, радикальное бездействие – конформизм и лояльность. Оба одинаково бессмысленны и не патриотичны.

– Ты рассказал о том, что не надо делать, и в этом я с тобой согласен. Но что же на твой взгляд надо делать? Наверно, твое действие лежит где-то между этими полюсами.

– Да, где-то между, и вариантов много. Представь, в тридцатые годы в Берлине делаешь газовое оборудование: трубки, вентили, заглушки какие-то, у тебя небольшой бизнес, и вдруг появляется крупный государственный заказ. Вероятно, ты рад, твой бизнес процветает, расширяется, кроме того ты понимаешь, что экономика на подъеме, раз есть спрос на новое оборудование, и страна будет жить лучше. А потом твою команду зовут монтировать это оборудование, и ты видишь, что оно нужно вовсе не для отопления. Что делать? И вот ты уже ограничен в выборе возможного поведения. Работать с огоньком ты уже не можешь, совесть не позволяет. Но и бросить всё не можешь – это бизнес, договорные обязательства, да и за свою безопасность опасаешься.

– Ты сравниваешь текущий российский режим с тем, что было в Германии в тридцатые?

– А как иначе? – разговор тяготил Михаила. – Мой народ не уменьшался так быстро в числе со времен тех австрийца и грузина. Сейчас, по прошествии почти века, у всего мира примерно одинаковый взгляд на ту историю. Как через десятилетия будет выглядеть наша? Что каждый из нас может делать, не уезжая из страны, находясь на своем месте, так это начать с себя: не поддерживать своим трудом режим, выбирать проекты исходя из своих взглядов, а не только денег. Интересных технологий на государственных проектах почти не встретить, поэтому такой мотив не рассматриваем. Дальше – влиять на других людей, коллег, набирать команду с похожими взглядами, не брать на борт случайных пассажиров. Это не сложно: любой программист мыслит рационально, умеет хотя бы читать по-английски и к тридцати годам понимает, что к чему в этой стране. Потом, когда команда уже есть, влиять на соседние команды. На крупных проектах всегда много команд, нет нужды самоизолироваться. Идейный обмен – это часть инженерной культуры. Ну и никто ведь не отменял митапов, конференций, хакатонов, где можно сильно расширить круг общения. Каждый может жить по своим взглядам. И, конечно, форма действия, которую предложил Вячеслав – хороша.

– Но опасна! Первое, что я почувствовал, когда он рассказывал свою идею – это страх за мою семью.

– Ты же знаешь, что закон тебя здесь не защищает. Ты можешь выйти из этого бара, и на улице полиция подбросит тебе в карман наркотики просто ради выполнения плана по раскрываемости преступлении. Никто не заинтересуется твоими взглядами, ты будешь просто «плюс один» в ведомственной статистике. Да, план Вячеслава может привлечь к нам внимание, хотя и маловероятно. Но внимание к тебе может привлечь что угодно, например, резко сказанное слово на совещании с государственным заказчиком, где будет присутствовать кто-то обидчивый.

– Сам будешь участвовать в деле?

– Да, конечно, – кивнул Михаил. – Я и раньше думал о чем-то похожем, предлагал. Все же приятно быть в компании близких по духу людей, где витают одни и те же мысли.

– Через часик надо будет высказаться всем.