Текст книги "Аллея всех храбрецов"

Автор книги: Станислав Хабаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Пятно четвертое

Когда подошло время подвести неформальные итоги все как-то разом поняли, что лучше всего это сделать в ЦУПе, в особой его малопосещаемой части, исполненной для американского проекта, в одной его производственной комнате, в кабинете цуповского Севы, которого как и Соньку прихватил в Ниццу Грымов, руководивший в ЦУПе полётами..

Время всё расставило по местам. Таисия с нами не церемонилась, а в её голосе теперь сплошь начальственные нотки. Она командует:

– Нужно взять коньяк.

Такие заботы до этого были в сфере её обслуживания. Теперь она приказывает нам:

– Нужно взять.

И я беру. А куда денешься? Долго ждём задержавшегося шефа. Он опаздывает, а впрочем с нами нынче не церемонятся. Ведь так удобно ему. Затем мы дружно выпиваем и смотрим слайды, спроецированные на стену. Создать образ поездки, пожалуй, удалось лишь мне. Съёмка других – обычная груда хлама, но мои слайды в картонных рамках застревают, и, повозившись с проектором, на съёмку плюют.

Мы в тесной комнате и появляется Сонька. Я не хотел Соньку приглашать. Случайна она. Но, видно, Грымов пригласил. Она порождает неуместную суету, непрерывно охая и восклицая.

Кода всё уже выпито, мы выкатываемся на опустевшую улицу перед высоким забором ЦУПа. Все возбуждены. Дворами, продолжая разговор, мы движемся к станции, намеренно не заметив усилий шефа, ловившего в Москву для Таисии такси. Теперь их совместными усилиями создаётся особый мир, доступный не всем, и мы за гранью его.

Шуты и шутихи в центре. Так было давным-давно в замшелые средневековые времена. И почему-то ключом ко всему выбраны плотские привязанности. Они, видно, крепче на время спаривания. А дальше возможно, как у каракурта, самка съедает самца, если зазевается. А не зевай и борись за место под солнцем. Должно быть и им не легко.

Попробуй побудь ослихой при хозяине: терпи его и вези.

Мне объективно судить мешают эмоции. Я думаю о Таисии негативно, сравниваю её с хемингуэевской дрессированной цирковой свиньёй, что нашла, наконец, того, «кто её любит и ценит ради её самой». А можно ли полюбить свинью? И чтобы ужиться с ними нужна доля безалаберности. Как у Соньки, вперёд оплачено всё. И будет оправдана цель, и суета и энергия не обернутся в конце концов мыльным пузырём. Я думаю Соньку тогда волновали и эти вопросы, и ответы, но не смогли её остановить. Переступив через них, она дальше пошла.

Ну, хорошо. Допустим, я решил, что неприемлемы мне правила «дал-взял». Тогда какие правила для меня? Я не успел их сформулировать, быстро изменилось всё. Подобно пласту подтаявшего снега в горах заскользила и покатилась вниз лавина снега и льда. И нет сил, чтобы её остановить. Уцелеть мало шансов. Летит, грохочет, сминая всё на пути, и горе тем, кто на склоне.

У них всё обдумано, и штаб обсуждал меня, и получилось похоже, как у Горбачёва с Ельциным: «Я отключаю тебя от большой политики». ТТ убедила шефа, и они вместе действовали. И понеслось, как камень с горы. Шефом для нас даже ничего не придумывалось. «Зачем на них тратить время? И так сойдёт». Мы для него теперь обычным фоном улицы. Мы по-прежнему в Подлипках на третьей территории, а он в Мытищах в новейшем центре на отшибе. Как-то пришлось у него попросить машину и в ответ: «Вас – двести, а шоферов в центре – шесть».

Теперь мы редко встречаем шефа. Разве что у склада, возле машины. Шофёр тащил в неё красивые коробки, потому что наступила эпоха распределения. Не для нас, для начальства. Скорее всего это была пресловутая гуманитарная помощь запада, что для самых бедных, но доставалась у нас самым богатым и считалась мерой престижности. Всё это было написано и на лице шофёра, который коробки тащил, и что-то, видимо, перепадало из них и ему. Шофёры часто менялись, но в каждом из них появлялось нечто похожее, когда они приближались к шефу и возили его.

Происхождение, детство в нищенской среде было причиной той шефовой ненасытности. Рухнули ограничения. Сегодня – коробки, а завтра – грузовики и составы, написано на его лице. В его кабинете шла теперь закулисная деятельность. Ему там делался массаж позвонков. И с нечистью перестали бороться, и она полезла из всех щелей потоком толкачей новых «многообещающих» экспериментов, пристраиваемых детей и родственников, без которых хоть умри, мол, дело не пойдёт.

Совсем исчез ореол общественного труда, и шеф и свита окружающих работали только для себя. А надо всем властвовала новая хозяйка. ТТ-Лиса Алиса перестроечных времён. Они завязывали новые контакты и с криками «Дассо, Дассо» внезапно уходили вперёд, оставляя нас на периферии событий. Встречаясь с Сонькой, мы обменивались репликами: «А помнишь в Ницце?»

Она кокетничала:

– Вы о каком? С одним или с двумя «ц»?

Потому что действовал уже вовсю НИЦ – Научно-исследовательский Центр в Мытищах, где властвовал шеф, а она по-прежнему служила у Грымова в Центре управления полётами и ещё вечерами теперь училась в университете, на факультете журналистики. И это уводило её пока ещё непонятно куда? Она становилась как бы сама по себе, в иной системе ценностей, но почему-то казалось, что ей тяжело и взятое – не по плечу и хотелось ей помочь. Скорее всего, это тоже было её элементом политики «дал-взял», методом от противного. И, может, даже она дальше всех пошла, понимая правила не умом, а по наитию. Она кокетливо спрашивала:

– Так Ницца с одним или с двумя «ц»?

– А как тебе хочется?

Но тут Сонька сразу уходила в сторону.

– У меня всё хорошо и появилась личная жизнь.

Личная?…Как её понимать? Новые любовники? Полный сексуальный контакт? А семья? А отношения с её обаятельным и красивым мужем? Только Сонька не интересует меня и служит антифоном, доводом – не только пройдохам хорошо при перестройке.

Пятно пятое

Январь девяностого, встреча на Зубовской. Сюда собрались с бору по сосенке, с разных сторон. Здесь, в этих мидовских апартаментах зачинается новое действие. Торжественно, освещённое вспышками блицев корреспондентов, и Сонька меж ними. Она нештатная, от газеты «Калининградская правда».

Наш шеф в центре, на почётном месте и Таисия рядом. Руководители космических программ двух стран делятся планами, и планы эти хороши. Будущие исполнители располагаются на стульях вдоль стен.

Нам не дано мыслить на десятилетия. У нас свои планы, проходные. Я с помощью случайной переводчицы только что объяснился с Лабартом о том, что хотел бы подключиться к нашим – Хустову с Зиновьевым – намылившимся в Тулузу с «иконостасом» французских образцов, вернувшимся с орбиты. Эти образцы материалов проторчали год снаружи станции, изменились, конечно, и возвращались для исследований. Я же вернул с орбиты набор электронных ячеек «Эркос», который тоже полезно привезти.

На заседании мы статистами, несколько человек из ЦУПа и НПО (НПО – так называется теперь наша организация, научно-производственное объединение «Энергия»). Наблюдаем Таисию в центре сборища. Во взлёте её есть и семейная заслуга. Муж её, очень неприятный человек, неценимый и невоспринимаемый исполнителями, проявил исключительную преданность руководству в недавнюю избирательную компанию. Правда, наш генеральный так и не был избран, сказались его родственные связи (женат на дочери второго человека страны). Однако преданность была ярко продемонстрирована, и этого оказалось достаточно и теперь влияет на всё. И Таисия выглядела лояльной, что порой ценится выше деловых качеств, и теперь они с шефом «по правилу буравчика» меняли картину нашего мира.

Зал невелик, но красив. Стены облицованы деревом. Говорят, как водится, общие слова, приличествующие случаю, хотя всё уже предварительно решено, вот-вот состоится подписание. Я смотрю на шефа с Таисией и думаю, что они мои производные. Она точно появилась на сцене благодаря моей безалаберности. Появилась в проекте бесплатным приложением, текстом ненужных песен, радиосборником «Эхо Москвы». Весь их деловой куст вырос из скромной бумажной канцелярии, созданной по проекту «Союз-Аполлон».

Что-то имелось у неё за спиной. Однажды она отказалась переводить. Для этого нужна была смелость. Она взбрыкнула и просто стала на сторону французов, хотя была лишь переводчицей. Теперь она чуть ли не второй человек проекта. А мне не стоит пускать всё на самотёк. Я – их творец, я дал им жизнь и в роли огородника обязан следить за посеянным, хотя, возможно, ты сеял репу, а вырос чертополох.

Подписание выполняется торжественно, на глазах у всех. И у меня «решено и подписано» с «Эркосом», я присоединюсь к Володе Зиновьеву и Славке Хустову с их грузом – «Образцы». Последняя подпись. Все дружно аплодируют. В душе я тоже аплодирую себе, не понимая, что это моя пиррова победа.

У въезда в тулузский КНЕС – лёгкая будочка, этакий стеклянный павильон со шлагбаумом, как будто бы для обычных поборов при платной парковке бюро пропусков. Мы тормозим, и неожиданная встреча: Инесса Волчкова, ослепительная женщина из красивых и богатых, одетая так, что закачаешься, из вновь пристроенных к нам структур. Случалось общаться с нею в роли переводчицы. Сначала все любовались ею и беспричинно улыбались, но постепенно всё заходило в тупик. И мы, махнув рукой на дословный перевод, начинали объясняться на пальцах. Ну, что с того? Ведь была она тогда в роли стажёрки, и кто сказал, что достоинства женщины её деловые качества?

Привет, привет. Она уже неделю здесь с «крокодилами» из Самары. Проект такой под опекой Главкосмоса – «Крокодил». Живут в гостинице у Капитолия – «Альберт премьер». Готова встретиться. Инесса может стать для нас дублирующим вариантом, если в другом не повезёт. Ведь без проблем только у таких, красивых и богатых. А мы по принципу – догнать, что ушло. И так бывает: не догнал и испортил. Она хороша, свежа, выделяется из всех, наверное, по натуре авантюрна, как и её папаша – теперешний генеральный директор могучей космической фирмы со славным прошлым, болтавшейся между нами и Челомеем в преддверии перестройки. Вынырнув из тени секретности в смутные перестроечные времена, сумел он объединить КБ и завод и возглавил фирму носителей. А она – просто директорская дочка. Но хороша, свежа, розовый бутон и только. Ну, ладно, пока, до вечера.

Снова знакомая кнесовская территория. На этот раз мы не в привычных помещениях КИСа, а напротив, в другом крыле служебного здания, прямо по анекдоту: «Рабинович жил напротив тюрьмы, а теперь живёт напротив своего дома». Демонстрируются «Образцы». Панели с набором материалов, распахнутые до этого в открытом космосе, снова раскрываются. С виду они точно кружочки красок ученической акварели – фрагменты материалов и покрытия, находившиеся в открытом космосе целый год. Посмотрите, непосредственно видно, как перенесли они условия эксперимента.

Несколько человек из первой пятёрки КНЕСа во главе с его генеральным директором в нашей комнате знакомятся, слушают. «…Покрытие выцвело, а лучистая звезда – след от удара микрометеорита, хотя, может, он – искусственного происхождения, из тех, что засоряют орбиту…Эта эмаль исчезла, может перенесена в иное место. Не всё, что испарилось, уносится. Станция, словно крохотная планета, удерживает и у неё своя атмосфера. Что-то в неё добавится со временем, что-то осядет на иллюминаторы…» Далее как всегда роскошный обед в киссовской столовой и по пути из неё – встреча с Мишелем Тонини и его коллегами из корпуса пилотируемых программ.

– Как дела?

– Между «хорошо» и «очень хорошо».

– Рады видеть вас.

– Я тоже рад. Что сегодня вечером делаете?

– Сегодня? Вроде ничего. Только нужно дожить до вечера.

– Встретимся, если не возражаете. Я за вами заеду.

Вечером ждём, как условились, на соседней улице. И «крокодилы» ждут, у них очередное мероприятие, их куда-то везут. Вот только Анфиска из Самары, старая знакомая, какой-то ведущий инженер, что в заграничной командировке в первый раз, пропала. Её инструктируя, сказали, если заблудишься, стой, где потерялась. Как оказалось, она и стояла рядом с гостиницей, за углом.

Мы стараемся не встречаться с «крокодилами». У них свои мероприятия, у нас – свои. Кроме того сегодня 8 марта, и просто так нечего атмосферу сотрясать. На стене в кабинете Лабарта неприятный коллаж – франк и мятые рубли по курсу его. Да, действительно, мы бедны, и франки бережем. И хватит ли их, чтобы посидеть в кафе вдвоём с Клер? Я хочу видеть её, и Лабарт по моей просьбе ей звонил в соседний корпус пилотируемых полётов.

Ждём вечером Тонини. Анфиска нашлась, и «крокодилов» увозят на заключительное крокодильское мероприятие. Наконец, Тонини подъезжает. Он снимает квартиру неподалеку, на узкой улице старого города. Он недавно вернулся из Ла-Рошель, где выполнял испытательные полёты на истребителях. Его молодая жена – Лена из Звёздного городка. Они познакомились, когда он готовился дублёром под Москвой. Недавно Лена родила дочь, что попискивает в спальне, на втором этаже. Мы вручаем поздравительную открытку со стихами, но Лене не до неё. Она нам рада, но подготовку «суаре» выполняет сам Мишель. Он быстро готовит картофельное пюре из порошка, замешав его в кипятке.

Провожает он нас в полной темноте. А тихие тулузские улицы теперь точно вымерли. Лишь у гостиницы шум и свет. «Крокодилы» вернулись, разогретые вином, тепленькие. Но общаться с ними и даже с прекрасной Инессой теперь не тянет, и мы уходим гулять по тихой площади Капитоль, а после продолжаем пить вино в номере.

Дел немного на этот раз. Готовится очередной протокол. Рядом с кабинетом Лабарта я натыкаюсь на Декрамера. Он ведёт меня к себе и дарит фото на память, где он с космонавтом в гидрокостюме у бассейна, готовит его к погружению. Перед обедом появляется Клер. Но что мы можем сказать без языка? И просим помочь понимающе улыбающуюся переводчицу.

Клер говорит, что узнала вчера и ждала, но разговор не клеится. В голове вчерашнее вино и апатия и от него и от стороннего перевода. Как общаться, если не знаешь языка, когда женщины любят ушами? Как услышать нежному ушку желанный комплимент, если всё наше общение на уровне «дал-взял» третьим лишним перевода.

Да, она ещё вчера ждала… Переводчица с сомнением смотрит на нас. Разве так общаются через переводчиков? Я могу только на пальцах показать, как немой, но не знаю и этого языка. Переводчица понимающе улыбается. Я приготовишка в здешнем классе любви. А что есть настоящая французская любовь, известная нам по слухам. В чем она заключается и как увлечь французскую женщину, изощренную в нюансах любви?

Мы улыбаемся, говорим общие слова и понимаем, что пора кончать бессмысленный разговор и кажется облегчённо вздыхаем, когда, наконец, расходимся. Неловко мне, чувствую себя дурак дураком. В мечтах, казалось мне, был я всадником на коне, а оказался несчастным ослом. Вечером мы даже с «крокодилами» не общаемся. Выпиваем вино и гуляем по городу. С Тулузой у нас много связано, и, может, сегодня прощание с ней.

Приходится только удивляться задним числом. Рядом прекрасные молодые женщины – француженка и русская. Симпатии их к тебе налицо. А ты полностью индифферентен. Тебе ничего не требуется по юриному анекдоту: «Мужчина выпил, встретил и привёл к себе женщину, раздел, уложил в постель, рядом лёг и уснул. Она поворочалась-поворочалась и тоже уснула, а утром спрашивает: „Что же ты?“ „А я, – отвечает он, – не по этой части, я – алкоголик“. И нам ничего не нужно теперь. Мы крепко выпили и всё. Нам всё теперь по барабану.

В Париже мы селимся в славном и очень известном районе Пасси. Впервые мы вольные птицы, без сопровождающего. Мы сами, всё сами, нам только указано, где заказана гостиница. До улицы Счастливого Давида с крестиком на отксеренной карте мы добираемся самостоятельно.

„Пасси – очень интересный округ, – писал Куприн шестьдесят лет тому назад. – Нынешние эмигранты ославили его русским…“ Это недалеко, за Сеной, визави с Эйфелевой башней. Лечебные воды Пасси. Пасси – большая деревня, куда ездили в своё время на пикники.

Ветер дует вдоль Сены, и мы идём вдоль реки. Печальное, переходное время. Голые ветки скрещиваясь выглядят решетками и через них справа на реке сгорбленная фигура Свободы, а впереди всплеском осциллограммы знакомая башня Эйфеля.

Вечерами отель Нико зажигает напротив манящие огни. Мы живём на улице счастливого Давида и вовсе не счастливы. Скорее наоборот. В чем корень наших нынешних бед? Не знаю, не могу сформулировать, всё отчего-то выходит наоборот. И блока обещанного я не привёз. Я вспомнил таисины слова: „Я так и думала: откуда ветер дует“, и шеф добавил по-своему: „Откуда ноги растут“. А я ответил тогда про домработниц». Хотя не совсем эти слова, но думал тогда я так. У всех на уме ленинские слова о пресловутой кухарке, готовящейся управлять государством. Таисия готовится, но образ её – комический, и слово – bon mot, брошенное мной тогда, расставило нас по разные стороны барьера.

К чему доказывать, что нужно разобраться и воспользоваться? У каждого своя технология, в которой разборка обязательна. И дело не в технике, кухарка за пределами освоенного, и я привык ставить на зеро. Играть, видите ли, тянет меня. Вот и доигрался.

«Крокодилы» в Париже жили не рядом, но неподалеку, возле Дома Радио, напротив отеля «Нико». Но слияние не наклёвывалось, минута была утеряна. В Тулузу приехал их опекающий из Парижа, с виду современный Дантес. Живёт он постоянно в Париже, и начал развлекать «крокодилов». С Инессой мы встретились в самолёте. Она летела одна, уже без «крокодилов», и выглядела отлично, и по всему было видно: всё у неё хорошо. В лице её наблюдалась даже некая пресыщенность.

О чём теперь говорить задним числом? Мы поздоровались, обменялись банальностями, но наша бифуркационная точка уже была далеко за видимым горизонтом. И, может, к лучшему, что воды наших взаимных возможностей утекли. По прилёте мы постарались не попасться друг другу на глаза.

И оказалась последней наша встреча с Мишелем Шереметьевым. Он приехал за нами, не знаю как правильно сказать, то ли к счастливому Давиду, то ли к блаженному Давиду, чтобы отвезти нас в аэропорт. Мы долго ехали, временами останавливаясь и как собачки отмечаясь в избранных местах. Вспоминается рынок на Маженте с зеркальными стенами, в которых отражалась церковь Сен-Лорен. Внутри этих стен кипел бойкий торговый мир с центром – пятачком со столиками. За стойкой бара священодействовал бармен, наполняя бокалы отменным бочковым пивом, подаваемом снизу, из подвала в краны, торчащие над его головой.

Мы пили пиво, смеялись, выбирали ананасы, которые покупал нам Мишель «для подарка», и не представляли, что видимся с ним в последний раз. Куда нырнул в этой жизни этот неугомонный и щедрый человек, какое дно его засосало, какие ветры надули его жизненные паруса – остаётся загадкой? Не знаю как, но хотелось пожелать ему счастливых перемен.

А для меня поездка, обещавшая так много, закончилась безрезультатно. Ну, что осталось от неё в сухом остатке? А ровным счётом – ничего. Лежал себе в Москве без применения электронный блок «Эркос», пропала с горизонта Клер, в пустую кончился многообещающий контакт с Инессой, исчез обычно неунывающий Мишель Шереметьев. И в том, что считал я для себя определяющим – в поисках смысла красоты – в этот раз я не продвинулся ни на шаг.

Красота и Франция во мне с незапамятных времен с фолиантами истории Франции, с историей наполеоновских войн. Труды самого Наполеона поражали скрупулезностью и точностью, а в голову вливалось непонятное очарование Францией, сохранившееся до сих пор. Теперь Франция была рядом, воспринимаясь реализацией мечты, хотелось продолжить начатое и одарить мир формулой красоты.

Обычно теория упрощается практикой, теряя мысленную стройность, и обрастает деталями, возвращающими тебя с выдуманных небес. Но здесь выходило наоборот, объявились новые открытия. Во-первых, открылась мне радость наблюдения красоты: домов, садов, уличных ансамблей, великолепия вычурных храмов и неожиданность рыночных стеллажей. Во-вторых, я открыл в себе артистические наклонности: выступал и меня слушали и не просто слушали, внимали иногда. И от этого я получал иногда не испытанное прежде удовольствие.

Что язык мой – враг мой, я знал всегда. Сколько раз я зарекался, заранее пугался, предвидя, и пострадал именно по вине языка. И очевидна реакция шефа и Ко. А как до них мне было хорошо. Я как на белом коне въезжал в новое измерение, что слабым маревом брезжило впереди. И новый мир удивлял обилием красоты и гармонии. И с этим знанием мне хотелось переделать мир, функционирующий пока по правилам «дал-взял», в пространство нового сказочного измерения. А он был рядом, огромный, засасывающий, как скрытое болото в лесу, невинное с виду, но горе тому, кто поверив, наступит на здешнюю чахлую траву. Короткий вскрик, бульканье и опять-таки тихо и одни пузыри. А что? Ничего, жизнь продолжается.