Текст книги "Юрьев день"

Автор книги: Станислав Хабаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Он все же вытащил блокнот и начал писать, изредка взглядывая на неё, и она ему помогала.

Тяжелый оранжевый солнечный шар повис над горизонтом, когда автобус притормозил у здания строящейся экспедиции, на развилке дорог. Маэстро вылез, поблагодарив водителя, и, поудачнее подхватил сверток, разорвавшийся во многих местах. «Как он там работает? – подумал он о Славке. – В такую жару».

Первым делом, придя в гостиничную комнату, где они теперь жили вдвоем со Славкой, Маэстро разделся и встал под душ, смывая с себя жару и пыль, пока ему не стало холодно. Затем, не вытираясь, он вошел в комнату и начал распаковывать свёрток.

Глава 8

– Готов забожиться, она поглядывает на нас.

– Перекрестись. Она поглядывает на Зайцева.

– А это естественно. Лучшего зятя бы и не пожелал.

– У тебя дочь?

– Слава богу, нет.

Гомон не прекращался, однако Зайцев не обращал на него внимания. Он подумал о девушке ГВФ, что в ней есть что-то восточное: «черноволосая, стройная, с нежным овалом лица».

Взгляды их встретились. Она улыбнулась, покраснела, но глаз не отвела. Маэстро даже вспотел: «Такого не может быть. Разве жизнь не учила, что всё это не для него».

– Юра, нужно…

Но болтать больше не хотелось.

– Ничего мне не нужно, – перебил он.

– Все слышали? Юре ничего не нужно. Он у нас – святой.

– Святыми становятся после смерти.

– А мы убьем его и увековечим.

– Но нужен подвиг.

– У Юры есть подвиг: о деве и змее.

– Каком, зеленом?

Она смотрела на него. «Нет, это невозможно», – подумал Маэстро, и снова прошлое нахлынуло на него. С уходом солнца шоссе перед гостиницей оживилось. Постукивая каблучками-гвоздиками, проходили немногие женщины, жившие на площадке, и этот стук был слышен издалека. Многие, услышав его призыв, выглядывали из окон. А они, местные девушки, шли по своим делам: в столовую, которая закроется вот-вот, в клуб за билетами в кино, в библиотеку. Но вид у них был такой, словно шли они на свой первый бал: белоснежная кофточка, продуманная прическа, модельные туфельки – ни дать, ни взять, девчонка с улицы Горького. Весь день они работали: в архивах МИКа, библиотеке, столовых, в сборочном, но вечерами они были местными девушками, одетыми с картинки, которыми любовались все.

Славка чуточку опоздал.

– Заварушка маленькая приключилась, – объяснил он. – А ты молодец, рассматривал он покупки, – присваиваю тебе звание – молодец.

– А что случилось?

– На имитаторе не проходит сигнал. Правда, не штатный. Придумали тут проверочку. Запросили Красноград. Летит уже голубчик, твой начальник. Да, кончилась твоя беспривязная жизнь.

– А кто?

– Вадим.

– Да, ну? – удивился Маэстро.

– Давай бутылки.

Славка сунул бутылки в умывальник и открыл кран. Вода, журча, заскользила по их выпуклым бокам, исчезая в раковине так же, как она пропадала в ненасытной высушенной солнцем земле.

– Пошли поужинаем.

Они вернулись в гостиницу весёлым табуном. В вестибюле Маэстро и Славка со снисходительным видом подождали, пока Капитолина справлялась о письме. Проходящие взглядывали на девушек, затем на них, их ожидающих, и они резко выросли в их глазах. Когда Славка вынул из кармана ключ, и они ввалились из общего коридора в темный коридорчик прихожей, начались «ахи» и «охи», потому что на полу стояла вода. Наклейка одной из бутылок в раковине залепила сток, и вода, переливаясь через край, тяжело хлестала на пол.

– За работу, синьор, – скомандовал Славка, – а я пока развлеку гостей.

Маэстро нашел тряпку, разделся по пояс и, засучив брюки, начал собирать воду. Изредка он появлялся в комнате и частично слышал разговоры через открытую дверь. Говорил больше Славка, гости отмалчивались. Они сидели на покрытых одеялами постелях, осторожно отвечали и смеялись, переглядываясь, как будто знали что-то, неизвестное другим. Только первый раз, когда он появился в комнате босой с засученными штанами, обнаженный по пояс, с тряпкой в руках, они дружно засмеялись.

– Как зовут твоего друга? – спросила Лена, улыбаясь высокомерно, точно не могла спросить об этом самого Маэстро.

– У него много имен, – сказал Славка. – Мы зовем его Юрой, но его можно звать и Жорой. Георгий ведь тоже Юрий, как и Егорий. А также Жорж по-французски. Джержис по-арабски. Ижик по-чешски, но мы зовем его Юрой или Маэстро.

И когда Маэстро вновь заглянул в комнату, Славка спросил:

– Как прикажешь называть тебя, Юра?

– Фернандо-Лаура-Артур-Мигуэль Дуарте – ответил Маэстро, и они рассмеялись. И ему показалось, что обе девушки с удивлением посмотрели на него.

Он мочил тряпку и выжимал её в раковину, а в комнате разговаривали. «Точно инструкции Мокашева», – думал Маэстро, улыбаясь про себя, – в каждой фразе чувствуется оговорочка. Вроде бы и «да», а если подумать, присутствует и «нет».

Когда он, покончив с водой, он появился в комнате, то в глазах присутствующих увидел интерес. Это возбуждало и сделало его уверенным.

– Как вы успели убедиться, – сказал он, улыбаясь, – я – не тунеядец и способен к общественно-полезному труду. Тем, кто еще сомневается в этом, могу показать свои трудовые мозоли.

– Натертые ручкою двери, – перебила его Лена. А Капа сидела молча, поводя глазами. Ей здесь явно нравилось. – А где же обещанный крюшон?

– Занимайся делом, – распорядился Славка начальственным тоном.

– Бу сделано, – ответил Маэстро, выходя из комнаты. Он чувствовал себя необыкновенно просто и понимал, что теперь в комнате его не будет хватать. Он может уйти, потому что время работает на него.

Он начал откупоривать бутылки, коротким перочинным ножом открыл компот, когда в дверь осторожно постучали. Перед дверью стоял парень в черной джерсовой рубашке. (В такую-то жару?) Сам чёрный, как итальянец. Маэстро видел его как-то в вестибюле, рядом с дежурной. Он был то ли слесарем, то ли водопроводчиком. Одним словом, официальным лицом.

– Что вам угодно? – поклонился Маэстро.

– Мне вот что угодно, – ответил парень, похожий на итальянца. – У вас засор?

– Вроде бы нет.

– А под вами комнату залило. Хотите посмотреть?

Они спустились вниз, сняли ключи с доски с номерами комнат и открыли дверь этажом ниже. Тут был такой же коридор-прихожая, направо туалет и душевая с умывальником и зеркалом, такая же комната с двумя вытянутыми вдоль стен кроватями, столом, шкафом, тумбочками и зашторенным окном. И оттого, что окно было зашторено, в комнате было душно и сыро. По стенам тянулись серые сырые полосы, а на потолке висели крупные капли.

Они отворили окно: пусть подсыхает.

– Да-а-а, – протянул Маэстро, – а мы готовим крюшон. Может, зайдём, выпьешь стаканчик? Зайдем?

– Не могу. На работе я.

– Да-а-а. Такие дела.

Поднявшись к себе, Маэстро освободил мусорный бачок. «На случай маскировки, прятать туда бутылки». Затем запер дверь и появился в комнате.

– Ты что? – недовольно спросил Славка. – Заснул или издеваешься.

– Ходил расхлебывать потоп.

– А что? – забеспокоилась Лена. – Приходил кто?

– Такой чёрный парень. Внизу обычно околачивается.

– А… Это Володя. Тогда ничего.

Наконец, когда смесь вина, водки с толченым сахаром, консервированного сока и слив была разлита по стаканам, и все стали пробовать, интересуясь из чего он готовил «крюшон», снова пришел Володя.

– Заходи, – пригласил Маэстро, отступая от двери.

– У вас авторучки не найдется?

– Зачем?

– Тут еще одни залили. Буду рапорт писать.

– Заходи, потом напишешь, – Маэстро внимательно поглядел на него.

– Хорошо, я позже зайду.

Они не зажигали света.

Быстро, как всегда в этих местах, совершился переход от света к темноте.

Некоторое время фонари не зажигали, и за зданием гостиницы напротив догорал пылающий закат. И от этого странного, умирающего света здание гостиницы выглядело чёрным, тонким и плоским, словно у него был всего лишь вырезанный из жести профиль. Краски неба быстро менялись, и уже скоро на горизонте тускнела сиренево-жёлтая, а затем зелёная полоса, пока она не утонула в фиолете и синеве, которые все же некоторое время отличались ещё от остального неба. Однако сидевшие в комнате этого не замечали.

Казалось, невидимый сдвиг произошел в их отношениях, сделав излишними шутки и те разговоры, которые подходят больше для начала знакомства.

Фонари на шоссе зажглись, вытянув свои шипящие змеиные головы. Свет от них на потолке и стенах, прерываемый колеблющейся занавеской, был неверен, дрожал, появляясь и пропадая, делая фигуры сидевших расплывчатыми, размытыми темнотой. Они в основном молчали, но Маэстро казалось понятным ещё не сказанное и настроение. Выпитое вино разлилось по его телу ленью и покоем и одновременно волнением; желанием что-то сделать и сказать.

– Странно, – негромко сказал он. – У вас такого не было, когда встречаешься первый раз, а точно знал и прежде? Ещё тогда, в том самом времени, которое, как говорится, было давным-давно.

Ему вдруг стало неловко, будто он повторил чьи-то чужие слова, но пока он их говорил, они становились своими.

– А потом долго не видел и отвык.

Ему чего-то не хватало, как декораций и костюмов на репетиции, отчего взгляду со стороны неестественны движения актёров и голоса. В стакане его оставалось на донышке, и он подумал, что с этим у него получилось. «Отличная смесь и горечи не чувствуется». Остаток он выпил медленно и повертел языком, но опять не почувствовал горечи. Ему и в самом деле казалось, что он на зачётной репетиции. И хотя это не в самом деле, а только с «болваном», но если на ней получится, то и дальше в жизни всё будет хорошо.

– Скажите, – начинал Маэстро, еще не зная, о чем будет говорить, но веря, что слова, которые он пока не знает, обязательно придут, – скажите, не скучно здесь зимой?

Славка и Лена смотрелись белыми пятнами в противоположном углу, а Капа сидела рядом, но он не смог бы разглядеть ее фигуры, только лицо и руки на коленях.

– Лето, зима – какая разница?

– Никакой разницы?

– Никакой.

Потом, вспоминая эти минуты, он думал о растянутом времени, о разговоре, полном многоточиями, если бы его записать, не вяжущихся на первый взгляд вопросах и ответах, точно говорили они на разных языках.

Он точно не мог сказать: долго ли они сидели в темноте, разговаривая словами и паузами, но он чувствовал их красноречие, как дебютировавший дирижёр.

А потом из этого состояния, короткого в сравнении с жизнью, но длинного, если его сравнить с заканчивающимся днем, их вывел негромкий, но уверенный стук в дверь.

В коридоре стоял Володя, техник с черными волосами, в черном с ног до головы.

– Проходи, – уступая дорогу, сказал Маэстро. – Эй, в комнате, зажгите свет.

Свет зажгли, и всё разом исчезло, остались: обыкновенная комната и беспорядок на столе.

– Мы пойдем, – изогнувшись, как кошка, поднялась Лена, – нам нужно подготовиться к вечеру.

– Мы пойдем, – повторила Капитолина.

И Маэстро понял, что ей не хочется уходить.

– Хорошо, – ответил Маэстро. – Встретимся на танцах.

И провожая их до двери, он посмотрел на ноги Капитолины, и ему сделалось горячо и неловко, и он поспешно вернулся к столу.

– Пробуй крюшон.

Маэстро налил в ополоснутый стакан остатки смеси и подвинул Володе.

– Что я один?

– Возьми у меня в чемодане, – развалясь на кровати, приказывал Славка. – Да, не там, сбоку, глубже. Нашел?

На столе появилась «Столичная», обмотанная синей изоляционной лентой, консервы – рыба в маринаде, присохший хлеб.

– Остудить бы следовало, – заметил Славка и тут же разлил водку по стаканам.

– За знакомство… Поехали.

– Где это вы с ними, – с набитым ртом спрашивал Володя, – познакомились?

– А что?

– Они обычно с приезжими не связываются. У черненькой, у Капитолины был один из испытателей. Свадьба наклёвывалась. Учиться уехал, в Ленинград. Она писем ждет… А у стюардессы не знаю, не стану врать. Есть, должно быть, кто-нибудь. Не может не быть.

– Не может, по определению. Давай стакан. А почему стюардесса?

– Вы её раздетой видели? На пляже? Нет? Что ты. Божественная фигура.

Когда они с Дашкой приехали, все только ахали: фирменные девочки. Ходит, как по самолёту, конфетки раздает. Словом – стюардесса.

– Сколько ей?

– Отметили двадцать.

– А Капитолине?

– Старше на год.

– Значит в годах?

– В годах. Это точно.

– Хорошо, выпьем за годы.

Они разговаривали, смеялись.

– А вы – везучие парни. Они, как правило, к приезжим не заходят… Ой яй-яй, интеграл по контуру.

Володя вытащил из-под консервов бумажку из зайцевских черновиков.

– А ты знаком? – спросил Маэстро, кивая на бумажку.

– Я здесь вроде сантехника, а в жизни – студент-недоучка. Физтех. У нас на третьем курсе случилась заварушка и влип я, а папашка мой, определив мою моральную неустойчивость, сунул меня от греха на полигон. На время. Вот барабаню год, но тянет считать… Ленка ведь тоже не хухры-мухры: работала в Прикладной математике.

– Да, ну?

– Но что-то у неё не сошлось. Так что здесь натуральный отстойник.

Глава 9

Они вышли из гостиницы и остановились, прикуривая, под окном. Свет жёлтыми пятнами падал на их красные лица, на сигареты и спички.

– Тебе идти не рекомендуется, – сказал Володя Маэстро. Тебе можно, посмотрел он на Славку, – а тебе не следует.

«Тоже мне командир», – подумал Маэстро, но вслух спросил: Это ещё почему?

– Смотри, заметят и с площадки в 24 часа. Рапорт и до свидания.

– Я, когда нужно, соберусь.

Маэстро курил не всерьез, не затягиваясь, просто дым пускал, и думал о том, как придёт на танцы, увидит принаряженных Капитолину и Лену. Пускай между ними ничего не было, и толком слова не сказали ещё, но всё у них впереди.

– Пойдёмте, что ли.

Они подошли к освещенной площадке перед клубом, где было тесно по случаю перерыва, где говорили, смеялись, курили и нестерпимо остро пахла джида.

И тут он увидел её. Она прошла в стороне, по границе света и тени, наклонив голову.

– Кто это? – выдохнул Маэстро.

– А это как раз из тех, тот самый случай, что видит око, да зуб неймёт. Женою Кумыцкого была. А теперь…

– Не жена?

– Жена, не жена. И какая разница? Вы думаете жены – мужьи? Нет, они божьи и не известно: с кем он их ещё сведёт?

Внезапно выпитое бросилось в голову Маэстро. Он растерял в толпе своих попутчиков, с кем-то говорил, у кого-то прикуривал, хотя потом, как ни старался, не мог вспомнить: с кем?

Пробравшись сквозь толпу курящих, он попал через фойе клуба в зал. В фойе было светло, в зале не очень, а один дальний от оркестра угол был совсем тёмен и пуст. Зал проветривали, но теплый воздух лениво впивался через открытые окна, затягивая перерыв.

Музыкальные инструменты, оставленные музыкантами, казались доспехами и оружием на поле брани, где ещё недавно кипел бой. Вдоль стен стояли кресла, скрепленные в ряды, вероятно, это был и зрительный зал. Маэстро уселся у окна и приготовился ждать. И тотчас, словно по команде, зал начал заполняться. Девушки были в кофточках или легких платьях, мужчины в пиджаках, несмотря на жару. Вошли музыканты, пробно подули в трубы и вдруг заиграли протяжно и слажено, и пары заходили, замелькали. Маэстро видел многих знакомых, которых встречал на площадке. Но тут в одиночку, без Славки он не решался поздороваться или заговорить, и ему никто не кивал. «Где это Славка?» – подумал он и тотчас о нём забыл.

Многие мужчины не танцевали, а стояли вдоль стен, иные даже спиною к залу, разговаривали, будто им было наплевать на музыку и на танцы, и на всё это вместе взятое. Просто наплевать. Мужчин было значительно больше. И, может, поэтому после танцев не оставались с партнершей. Кивали, благодарили, отводя их на женскую половину в темную часть залы. «Осознанная необходимость, – размышлял Маэстро, – нужно всем потанцевать».

Он увидел – Кумыцкого, что-то говорившего девушке из миковского буфета. А она танцевала, положив ему руки на плечи, улыбалась, глядя на него снизу вверх. «О чём они говорят, так увлеченно и заинтересованно? О чем? И куда это Славка, запропастился?»

Он видел, как танцевали Лена и Капитолина. И рослая Лена водила за кавалера. И это выглядело странным при избытке мужчин. Но у них получалось слаженно и слитно и многие любовались глядя. Когда они возвратились в темную половину, Маэстро встал и тяжело и уверенно пошел через пустующее пространство зала.

– Приветик, – сказал он, подходя и улыбаясь.

– Приветик, – ответила Капитолина. – Это вы до сих пор там пили?

Он ещё не успел ответить, как она торопливо спросила Лену:

– А если он пригласит?

Они разговаривали о своём, пользуясь затишьем, а он стоял, смущенно улыбаясь и чувствуя себя все более неловко с каждой минутой.

– Чего улыбаешься? – спросила Лена.

– Смешно мне.

Но тут заиграла музыка, и он хотел было пригласить Капитолину, но глядя ей в лицо, он вдруг увидел, что смотрит она не на него, а за ним. Лицо её изменилось, сделалось напряженным, пока за спиною его не сказали: «Разрешите». И она довольная, покраснев, кивнула должно быть тому, кого ждала. Но Маэстро все еще стоял на дороге, и она ему сказала раздраженно: «Да, пусти же ты». И пошла мимо с таким лицом, какого Маэстро ещё не видел у женщин, говоривших с ним.

– Смешно, – повторил он. – В груди его стало пусто, и он внезапно почувствовал, как тяжела его голова, жарко и хочется спать.

– Что смешно? – спросила Лена, оглядывая зал острыми, словно у хищной птицы глазами.

– А всё, – пожал плечами Маэстро. – Все, ваши пляски и разговоры.

– А ну тебя, – нетерпеливо ответила стюардесса. – Загороди, бретельку поправлю.

Она стала поправлять под кофточкой, не обращая на него внимания. А он вдруг представил себя со стороны: нескладным, в помятых рубахе и брюках, с большой лысеющей головой. И со сверхъестественной проницательностью, с желанием самобичевания начал ловить пустые взгляды танцующих, скользящие мимо, улыбки, которые убирались с лиц, наталкиваясь на него.

Он видел, что Капа, окончив танцевать, не вернулась обратно, опасаясь, видимо, встречи с ним. Стюардесса тоже исчезла из этого угла. А когда он двинулся к выходу и должен был пройти мимо них, они отошли на середину зала.

На площадке перед клубом было пусто. Он прошел мимо клумбы, по направлению к столовой, разыскивая кран, который был где-то здесь. Он долго пил, затем курил, глядя на звезды, и свежесть ночи, ночная тишина умиротворяюще действовали на него. «Всё это ерунда, – подумал он. Выдумка, игра воображения. Все выдумано, и не было ничего. Он же не приглашал её. А кто-то пригласил, и это обычная обида».

Он закашлялся, подумал: «Зачем он так много пил? И зачем курит?». Он бросил сигарету и, поколебавшись, снова вошел в зал. Опять был перерыв. Он поискал глазами Капу, Лену и не нашёл. Но тут заиграла музыка, и он заторопился, боясь потерять момент, точно от этого зависело многое: его судьба, удачливость, отношение к себе. Рядом с ним, положив худые руки на подлокотники кресла, сидела с независимым лицом девушка из миковского буфета.

– Прошу на тур вальса, – сказал он ей, наклоняясь и протягивая руку.

– Я не хочу, – ответила она и досадливо закусила губу.

Наверное, со стороны Маэстро был похож на игрока, поставившего последнее. Но он не видел себя со стороны. Ему казалось, что он должен что-то пересилить, перебороть, повернуть неудачное течение, и тогда всё станет на свои места и пойдет на лад.

– Вальс, – по-прежнему стоя перед девушкой, сказал он, не желая показывать, что огорчен, а наоборот весел, небрежен и готов к случившемуся. – Этот старомодный вальс.

– И совсем нет, – ответила девушка запальчиво. – Я очень люблю вальс. И почему вы пристаёте? Я вам сказала – нет, значит, нет. Отойдите, вы мне мешаете смотреть.

Он пошел к выходу, а в его голове звучали раздраженные интонации девушки с худыми руками. «Зачем же так? – думал он. – Всё ясно, не сложно и не трудно понять, но зачем же так?».

Он вернулся в темный номер гостиницы, одетый лег на кровать, и перед ним, как на экране кинотеатра, пошли его знакомые: по школе, институту, работе. Ему всегда кто-нибудь нравился, часто одновременно несколько человек. Одно время ему нравилась молоденькая женщина с восторженным и тонким лицом, которая долго встречалась, когда он выходил на работу. Иногда он останавливался, хитрил, будто рассматривает витрины, а когда выходила она, он шел следом, и сердце его прыгало, проваливалось в такт шагам, неистово колотилось. Потом она куда-то исчезла, и ему нравилась продавщица из цветочного магазина. Он, пересиливая себя, входил в магазин, стоял молча, взглядывая на неё, и она тоже поглядывала, хотя они ни разу так и не заговорили. И хотя почти ни с кем, кто нравился, он не заговорил, они были необходимы ему, дополняли его внутренний мир, составляли его негласное сообщество. Те, кто знал его, окружающие его любили и уважали, и их отношение он переносил на всех. И теперь он чувствовал не только обиду, но унижение и непроходящую боль.

– Есть тут кто-нибудь? – неожиданно прозвучало в темноте. Щелкнул выключатель. Маэстро словно очнулся. Посреди комнаты стоял ведущий Лосев. Как он вошёл? Стучал, а он не слышал стука, или не стучал? Хотя не всё ли равно?

– Не скучно живете, – вместо приветствия сказал Лосев, оглядываясь. Весело живёте. А номерок придется освободить. И не подумайте. Теперь в нашу сторону катится начальственный ком. А руководство, естественно, не поселишь в общем. Предупредите Станислава Андреевича. Свет вам погасить? В темноте лучше мечтается.

Когда Лосев вышел, Маэстро встал, слил остатки из всех бутылок в один стакан. Бутылки отнес в коридор к фарфоровой урне, со стола убрал коробки и банки, помыл стаканы и снова сел.

В открытом окне раздалось громкое цоканье. «Наверное, первая пара отправилась прогуливаться по шоссе». Каблучки звенели, победно цокали, и не будь так душно, он закрыл бы окно. Вскоре послышался общий шум, голоса многих людей, посвистывание и шорох шагов – публика возвращалась с вечера. Слов нельзя было разобрать, будто все говорили разом, и разрезая поток звуков, доносился в комнату довольный женский смех.

– Может, я псих? – спросил сам себя Маэстро.

Спать не хотелось. Он взял со стола печенье, машинально укусил. Затем взял стакан, до половины наполненный розоватой мутной влагой, и медленно, морщась и жалея себя, допил до дна. Встал, посмотрел в маленькое зеркальце, сунул в карман начатую пачку печенья и вышел в коридор.

В холле толпился народ. Московские передачи, из-за двухчасовой разницы с Москвой, интересные, заслуживающие внимания, начинались обычно в полночь. С КВН засиживались до трех. В холле щелкали ручками телевизора, подставляли кресла.

У стеклянной двери, распахнутой настежь, они встретились со Славкой. И Славка сказал: «Кого я вижу» – и развел руками: «Пойдем, походим».

– Пойдем.

– Всё. Укротили дракона. Ведущий не заходил?

– Заходил. В чём дело?

– Есть бог, и нет худа без добра. После нашего банкета я решил проветриться; не попрешься же в таком виде в МИК. Пошёл в степь и не заметил, как дошёл до стартовой площадки. А там дым коромыслом: при свете прожекторов долбят сваю. Я их, чертей, чуть не расцеловал, но попросил прекратить. Они, естественно, ни в какую: у нас, мол, свое начальство. А когда кончите? Через полчаса. Мне только того и надо. Сверили часы. И я галопом в МИК, на телеметрию: бьет собака. А через полчаса – всё в ажуре. Представляешь, ДУСы срабатывали от сотрясения.

Они шли по шоссе, вокруг гуляло много народа.

– Слушай, дорогой мой, непорядок.

– А что? – безразлично спросил Маэстро.

– Наших курочек, которых мы, не жалея последних средств, отпаивали, ты поручил прогуливать другим?

– Где они?

– Ну, ты хорош. Не видишь? Перед твоим носом.

Навстречу им, выпятив грудь, шагали Лена и Капа. Маэстро сунул руку в карман, вытащил два необитых печенья и сделал шаг, становясь на их пути.

– Прошу прощения за угощение, – протягивая печенье, сказал он.

Но девушки расступились и не говоря ни слова с независимым видом обошли его. Славка молча наблюдал. И тут Маэстро увидел, что следом за девушками, в нескольких шагах позади, точно школьники-старшеклассники, шагали ребята. Они были высоки, на голову выше Маэстро, а он стоял у них на пути.

– В чем дело? – спросил один из них. Они остановились. Маэстро протянул печенье, и они автоматически взяли его.

– Угостите своих дам.

Они стояли, вертя печенье в руках.

– Оно съедобное, – обернулись девушки, от внимания которых ничего не ускользало.

– А где же ваше печенье? – спросил высокий парень. У него было красивое и презрительное лицо. Девчонки тоже остановились, ожидая.

– А у меня, – ответил Маэстро, – больше печенья нет.

– Ну, тогда извините. Мы не можем принять последнее.

И он засунул печенье в нагрудный карманчик Маэстро. С таким же успехом он мог засунуть его ему за шиворот. И они зашагали дальше, стройные, как гвардейцы, по блестящему ухоженному шоссе.

– Здорово он тебя, – промолвил Славка, – как говорили в детстве, тянул на тебя.

Потом Маэстро вновь оказался один. Его сознание словно работало пунктиром. Он снова шёл мимо гостиницы, но не один. Рядом с ним покорно вышагивала та, что в первый день ловила фалангу на шоссе. Но как она была хороша, фигура, шея. Он раньше слышал «точенная», но не представлял, как такая выглядит. И всё в ней было красиво. И он почувствовал себя легко и просто и пригласил её зайти.

Они зашли в комнату, где чаёвничал Славка. Маэстро начал про крюшон.

– Я спирта бы выпила, – устало сказала она.

– Я мигом, – вызвался Славка, – uno momento.

Она сидела сутулясь, сложная и усталая, красивая, манящая странной какой-то нездешней красотой. Он поразился руке её, пальцам, красиво сужающимся к концам и задохнувшись от нежности, вдруг начал целовать. Она казалась безвольной. Его неопытные руки тянулись, трогали, отдергивались и вновь тянулись к ней. Внезапно она резко толкнула его. Он стукнулся головой о шкаф. Перед глазами поплыли медузами радужные круги.

Славка принес спирт в химической реторте. Он был горд своим достижением. Действительно, достать спирт в гостинице и так скоро. Но застал их у двери.

– Уходим.

– А спирт?

– Выпей сам.

– Я выпью, – обиделся Славка. – Выпью за вашу скоропалительную любовь.

Они вышли из гостиницы, и тут только он понял, как она пьяна. Он поднял её на руки и понёс через шоссе. Она только сказала, что живёт напротив, наискосок. Он посмотрел, как она вошла в подъезд, а потом бродил по шоссе, разглядывал звезды, и на душе у него отчего-то стало легко.