Текст книги "Революция сознания. Трансатлантический диалог"

Автор книги: Станислав Гроф

Соавторы: Питер Рассел,Эрвин Ласло
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Мы уже и так значительно отстаем. Для предупреждения завтрашнего кризиса нам необходимо было бы измениться еще вчера. Однако если в нашем коллективном бессознательном есть нечто способное проникать в сознание индивидов, то ситуация выглядит более обнадеживающей.

Гроф: Не могу не согласиться с этим. События в мире не всегда развиваются по линейной логической схеме. Мы с вами оба, Эрвин, родом из Восточной Европы, и политическое развитие там живо интересует нас. Думаю, вы согласны с тем, что если бы кто-то за неделю до падения Берлинской стены сказал нам, что это произойдет, мы бы со смехом отмахнулись от такого прогноза, как от нелепой фантазии. Столь же неправдоподобно прозвучало бы заявление, что после сорока лет советского тоталитаризма и политического деспотизма Горбачев просто потеряет интерес к Венгрии, Чехословакии, Польше и другим союзным странам и предоставит им свободу. И уж тем более нелегко было предвидеть, что сам Советский Союз буквально в одночасье распадется и прекратит свое существование в качестве мировой державы. О предсказании подобных событий на основе обычной экстраполяции прошлого опыта не могло быть и речи. Тут должны были сработать какие-то иные факторы.

Ласло: О том, что такие процессы происходят нелинейно, скачкообразно, могло подсказать нам знание того, как трансформируются сложные системы. Отдельные детали великих трансформаций непредсказуемы. Можно лишь ожидать от них неких радикальных новшеств. Но возможны ли такие же революционные перемены в процессах, проистекающих в нашем уме? Произойдет ли в ближайшие годы столь же далеко идущая и бесспорная трансформация и в нашем сознании, несмотря на то, что на сегодняшний день можно наблюдать лишь едва заметные ее симптомы? Возможно ли, что мы находимся на пороге великой революции в сознании?

Рассел: Безусловно, возможно. Если интерес к личностному развитию будет продолжать расти такими же темпами, и если этот интерес найдет свое выражение в изменении сознания, то мы станем свидетелями процесса позитивной обратной связи, ведущей к экспоненциальному ускорению внутренней осознанности. Чем больше пробуждается людей, чем шире распространяется знание о факторах, культивирующих внутреннюю осознанность, – тем благоприятнее становится социальная среда для дальнейшего пробуждения, поощряя к пробуждению все большее число людей. В результате вероятность изменения в сознании растет, и само изменение становится более легким. Такое развитие может спровоцировать коллективный скачок в сознании.

Смерть и возрождение: вымирание и обновление

Рассел: Однако, помимо возможной революции в сознании, есть и много других возможных сценариев. Мы только что говорили о том, что живем в непредсказуемые времена. Темп перемен столь высок, а мир настолько сложен, что никто не возьмется предсказать, каким он будет через десять или даже через пять лет. Несомненно лишь одно – нас ожидает много внезапных перемен. Некоторые из них могут оказаться катаклизмами, некоторые – крупными политическими переворотами, иные – значительными сдвигами в сознании. Не думаю, что в наших силах точно прогнозировать, что именно и как будет происходить. Мы должны быть готовы к любым, самым неожиданным событиям. Может произойти все, что угодно.

Ласло: Или не произойти ничего. Это было бы хуже.

Рассел: Такого не будет.

Ласло: Я имею в виду, что, когда перемена произойдет, нас уже не будет.

Рассел: Нас, возможно, не будет. И страх, вызываемый такой возможностью, весьма реален. Он сам по себе требует пристального внимания, поскольку очевидным образом связан со страхом смерти.

Наша личная смерть – единственное, в чем мы можем быть уверены в своей жизни. Понимание этого и есть та цена, которую мы платим за способность осознавать свою индивидуальность и смотреть в будущее. Смерть является единственной неизбежностью; тем не менее большинство из нас проживает свою жизнь так, словно этого никогда не случится. Мы стараемся не думать о смерти, живя в отрицании того единственного, что невозможно отрицать.

Это происходит и на коллективном уровне. Мы страшимся конца своего мира, конца своей цивилизации. Но и смерть цивилизации, по-видимому, тоже неизбежна. Ведь ни одна из цивилизаций прошлого не длилась вечно. Почему наша должна отличаться от них? И врачи, и духовные учителя говорят нам, что принять свою личную смертность и даже приветствовать ее – один из самых здоровых шагов, которые мы способны предпринять. Возможно, нам необходимо сделать то же самое и на коллективном уровне – принять и даже приветствовать конец мира в том виде, в каком мы его знаем.

Обычно мы поступаем прямо противоположным образом, отрицая это, пытаясь с этим бороться. Мы не желаем, чтобы это произошло, вероятно, потому что не хотим лишиться своего удобного стиля жизни, к которому мы так привязаны. Но в конце концов, нам, возможно, все-таки придется это принять. И тогда такое приятие может стать пусковым механизмом, открывающим новые возможности, новый, более богатый, более духовный способ видеть жизнь.

Ласло: Я все-таки верю, что человечество, как вид, способно трансформироваться и возродиться.

Рассел: В принципе, это так. Но мне представляется, что мы должны допустить и такую возможность, что уже слишком поздно, что время упущено.

Ласло: Во мне тоже все время растет такое ощущение. Возможно, мы действительно упускаем время.

Рассел: Необходимо допустить такую возможность. В ее вытеснении таится великая опасность.

Гроф: На основании опыта и наблюдений в своей работе я склонен рассматривать смерть в более широком контексте, в духовной перспективе. В необычных состояниях сознания психологическая встреча со смертью представляет собой ключевой элемент психодуховной трансформации. Когда смерть переживается символически во внутреннем самоисследовании, она способствует духовному открытию, мистическому опыту. Встреча с актуальной биологической смертью может использоваться для этой же цели. Например, в тантрической традиции Тибета и Индии человек должен проводить какое-то время в присутствии умирающих людей и на кладбищах для переживания контакта с мертвецами.

Для опыта смерти во внутреннем переживании характерно то, что на самом деле биологической кончины индивида не происходит. Скорее это можно называть смертью эго. Мы открываем для себя, что наше существо не сводится к тому, что Алан Уоттс назвал «эго, заключенное в кожу». Наша новая идентичность становится гораздо шире – мы отождествляемся с другими людьми, с животными, с природой, с космосом в целом. Иными словами, в нас развивается духовная или надличностная самость. Это естественным образом ведет к более широкой расовой, культурной, политической и религиозной терпимости и повышенной экологической осознанности. Такие изменения могут приобрести огромное значение в нынешнем глобальном кризисе.

Нечто подобное происходит и с людьми, переживающими околосмертный опыт (ОСО). Как правило, они выходят из него глубоко преображенными, с новым набором ценностей и новой жизненной стратегией. Теперь жизнь представляется им чем-то драгоценным, и они не хотят терять ни единой ее минуты. Они больше не желают тратить время на автопроекцию. Это означает, что они действительно живут в настоящем – здесь и сейчас.

Размышляя о прошлом, мы понимаем, что все то время, которое мы потратили на преследование иллюзорного удовлетворения в будущем, было потрачено впустую. Перед лицом близкой смерти лишь то время нашей жизни, которое нам удалось прожить, полностью пребывая в настоящем, оказывается не растраченным зря. Это великий урок, который преподает людям встреча со смертью – как с реальным, биологическим концом, так и с символическим ее переживанием в ходе медитаций, психоделических сессий, холотропного дыхания или самопроизвольных психодуховных кризисов.

Рассел: У меня недавно было переживание, связанное со смертью близкой подруги. Она скончалась несколько недель назад. Я узнал о том, что у нее рак, более чем за год до этого, и был подготовлен к ее смерти. Тем не менее, когда она ушла, первой моей реакцией было ощущение, что мне и самому необходимо умереть. Сначала я никак не мог понять природу этого чувства, однако, позволив ему развернуться в себе, я постепенно осознал, что испытываю потребность в смерти на уровне эго для того, чтобы моя жизнь стала полнее.

Несколько недель спустя я разговаривал с ее возлюбленным, и оказалось, что он пережил сходный опыт, но намного глубже, чем я. Он сказал, что когда она умерла, он тоже умер. Осознавание неизбежности смерти и ее значимости оказало на него столь глубокое воздействие, что после этого он заново ожил. «Я не собираюсь больше терять не единого мгновения своей жизни, – сказал он. – Я не буду больше отказывать себе в возможности прожить жизнь по-настоящему». В каком-то смысле, некая его часть умерла, а другая возродилась через опыт потери любимой. Это было очень мощное и трогательное переживание.

Ласло: Недавно, когда я был в Индии, в Ауровилле, у меня тоже было глубокое личное переживание. Как-то раз мне никак не удавалось заснуть на протяжении всей ночи, и я не понимал, что мне мешает. Наутро я получил известие о смерти своей матери. День спустя я поехал в Дхарамсалу, чтобы повидаться с Далай-ламой. Я провел там три дня, включая тот, который тибетцы считают особенно важным днем после смерти человека. Именно в этот день сознание покойного начинает свой переход. Находясь в обществе тибетских лам, я осознал, что это не конец. Есть непрерывность существования. Это было очень глубокое переживание, и, если бы оно посетило меня в западной обстановке, я пережил бы его совершенно иначе. Оно навсегда осталось со мной, проявляясь самыми разными способами. Чувство потери все еще есть, но есть и ощущение, что это не абсолютная потеря, не конец, а трансформация.

Гроф: Это очень похоже на тот вид осознанности, который люди выносят из мощного трансформирующего переживания: смерть – не финал и не абсолютный конец существования, это важный переход в иную форму бытия.

Ласло: На Востоке знание о жизни, смерти и возрождении передавалось в течение тысячелетий. Теперь и мы на Западе заново открываем его.

Гроф: Действительно, многое из этого было известно веками или даже тысячелетиями в самых разных частях света. Около сорока лет назад я приступил к психоделическим исследованиям, будучи вооружен фрейдистским психоанализом, представляющим собой весьма узкую и поверхностную модель психики. В сериях ЛСД-сеансов все, с кем я работал, рано или поздно выходили за фрейдистские рамки, ограниченные постнатальной биографией и личным бессознательным. Они испытывали широкий спектр переживаний, не значащихся в картах теорий Фрейда и западной психиатрии. Я три года терпеливо записывал эти переживания, полагая, что создаю новую картографию человеческой психики. Согласно моему тогдашнему пониманию, это оказалось возможным благодаря открытию такого мощного исследовательского инструмента, как ЛСД. Однако, доведя карту до такого состояния, когда она уже включала в себя самые важные области опыта, наблюдаемого мною в психоделических сеансах, я понял, что эта новая карта отнюдь не нова, что она представляет собой лишь заново открытую, очень древнюю карту.

Многие переживания, включенные в мою картографию, описаны в антропологической литературе о шаманизме, самом древнем целительском искусстве и религии человечества. В шаманизме неординарные состояния сознания играют критически важную роль – как в кризисе посвящения, через который проходят в начале своей деятельности многие шаманы-новички, так и в целительских обрядах. Похожие переживания известны также из «ритуалов перехода» – важных обрядов, впервые описанных в книге голландского антрополога Арнольда ван Геннепа.

Ритуалы перехода проводятся в туземных культурах в периоды критических биологических и общественных переходов, таких как рождение ребенка, обрезание, половое созревание, брак, менопауза, старение и умирание. В этих переходах туземцы использовали методы индуцирования неординарных состояний («технологии сакрального»), сходные с шаманскими, – барабанный бой, звук трещоток, танец, пение, социальную и сенсорную изоляцию, пост, лишение сна, физическую боль и психоделические растения. Как правило, у проходящих обряд посвящения бывали глубокие переживания психодуховной смерти и возрождения.

Многие переживания, попавшие в мою расширенную картографию психики, можно найти и в литературе о древних мистериях смерти и возрождения, широко распространенных в древнем мире – от Средиземноморья до американского континента. Все они основаны на мифологиях, описывающих смерть и возрождение богов, полубогов и легендарных героев, как истории об Инанне и Таммузе, Изиде и Осирисе, Дионисе, Аттисе, Адонисе, Кецалькоатле и героях-близнецах майя. Во время мистерий у посвященных, проходивших различные процедуры по изменению состояния сознания, бывали мощные переживания смерти и возрождения.

Наиболее известными из этих ритуалов были элевсинские мистерии, проводившиеся каждые пять лет на протяжении почти двух тысячелетий в Элевсине, близ Афин. Захватывающе интересные исследования Гордона Уоссона (который привез в Европу мексиканские волшебные грибы), Альберта Хоффмана (открывателя ЛСД) и Карла Рука (греческого ученого) показали, что важную роль в элевсинских мистериях играло священное зелье кикеон, сакральное психоделическое средство, приготовлявшееся из спорыньи и сходное по своему воздействию с ЛСД. Посетив с Кристиной Элевсин, мы узнали там, что число людей, каждые пять лет проходивших посвящение в главном зале (телестрион), превышало три тысячи. Очевидно, контакт с этими переживаниями оказал экстраординарное влияние на древнегреческую культуру, а через нее – и на европейскую культуру в целом. Однако этот факт до сих пор не признан историками.

Список участников древнегреческих мистерий читается как своего рода сборник «Кто есть кто в античном мире». Он включает в себя имена философов Платона, Аристотеля и Эпиктета, поэта Пиндара, драматургов Еврипида и Эсхила, военачальника Алкивиада и римского оратора Цицерона. Зная все это, я считаю очевидным, что данные, полученные нами в ходе исследования измененных состояний сознания, на самом деле представляют собой заново открытые древнее знание и мудрость. Мы лишь сформулировали их в современных терминах.

Рассел: Да, мы вновь открываем мудрость, которая уже многократно открывалась в разных культурах. Ведь мы исследуем природу человеческого ума, а по сути своей на протяжении человеческой истории она не претерпела значительных изменений. Сильно изменились лишь наши осознанные представления, наше понимание мира, убеждения, ценности. Пожалуй, в этой области действительно произошли значимые перемены. Но способы, которыми наш ум попадает в ловушку страхов, привязанностей и желаний, изменились очень мало. Суть динамики ума сегодня такая же, какой она была и два с половиной тысячелетия назад. Поэтому для нас все еще так ценно чтение Платона или Упанишад.

В ходе человеческой истории всегда находились люди, признававшие существование огромных, непознанных возможностей человеческого сознания. Многие из них открывали для себя новое измерение осознанности, ведущее к большему ощущению внутреннего мира и к более богатым и гармоничным взаимоотношениям с окружающим миром. Такими были святые, мудрецы и шаманы, которых знает любая культура. Многие из них старались помочь и другим пробудиться для этого более свободного измерения сознания и разработали различные техники и практики, направленные на освобождение ума от многочисленных ограничений. Все они так или иначе искали способы помочь людям перешагнуть через эгоистичный способ осознавания.

Ласло: Может ли распространение этих новых прозрений и техник в западном мире оказать заметное воздействие на то, что мы делаем, на то, как мы относимся друг к другу и к природе?

Гроф: Я, несомненно, верю в то, что это способно произвести самое глубокое воздействие на наше мировоззрение и привести к изменению нашего отношения к жизни. Если мы сравним мировоззрения западной индустриальной цивилизации с теми, которые существуют в древних и туземных культурах, мы обнаружим значительное различие. Некоторые аспекты этого различия касаются отношения к смерти и к нашему познанию материального мира. В частности, западная наука совершила множество открытий в самом широком спектре областей – от астрофизики до мира квантов. Древние и туземные культуры ничего об этом не знали. Однако это нечто вполне естественное, связанное с течением времени и с прогрессом. Этого вполне следует ожидать.

Но есть и другой аспект отличия – экстраординарный и удивительный – и касается он фундаментального расхождения, касающегося вопроса о присутствии или отсутствии духовного измерения во вселенной. Для западной науки мир представляет собой по сути своей материальную систему, которая сотворила себя сама. Этот мир постигаем, по крайней мере – принципиально, его можно полностью понять на основе естественных законов. Жизнь, сознание и разум рассматриваются наукой как более или менее случайные, побочные продукты материи. Полностью отлична от этого характерная для древних и туземных культур концепция одушевленной вселенной, обладающей многими различными измерениями, в том числе и духовным. Все эти измерения являются разными аспектами реальности.

Обычно различие между двумя мировоззрениями объяснялось тем, что западная наука стоит гораздо выше примитивных суеверий. Любое представление о духовности материалистические ученые считают проявлением недостаточного знания, предрассудка, фантазий, стремления принять желаемое за действительное, примитивного магического мышления, проецированием инфантильных образов на небо мироздания, а то и просто симптомом тяжелого душевного недуга. Однако более пристальное изучение вопроса приводит нас к выводу, что дело отнюдь не в этом. В результате сорокалетних исследований сферы сознания я убежден, что подлинной причиной различия являются наивность и невежество западной индустриальной цивилизации в отношении неординарных состояний сознания. Все древние и туземные культуры относились к измененным состояниям сознания с величайшим почтением. Они тщательно разрабатывали безопасные и эффективные способы их индуцирования и применения в самых разных целях – и в качестве основного связующего звена в ритуальной и духовной жизни, и для диагностирования и исцеления заболеваний, и для развития интуиции и сверхчувственного восприятия, и для артистического вдохновения.

Рассел: Ранее я уже говорил, что корни нынешнего интереса к сфере сознания прослеживаются уже в шестидесятые годы. Любопытно отметить, что в значительной степени эта смена интересов была вызвана именно необычными состояниями сознания. В тот период впервые в нашей истории психоделики использовались в самых широких масштабах, в результате чего многие люди пережили особые состояния, о которых мы говорим. Воздействие их было чрезвычайно глубоким. Многие после таких переживаний стали совсем другими людьми. И это влияние никуда не ушло.

Помню, однажды, в начале восьмидесятых, Тимоти Лири спросили, куда делись дети цветов. Он ответил, что они ушли в семена. А ведь так оно и есть. На сегодняшний день этим людям за сорок и за пятьдесят. Лишь немногие полностью выпали из общества, в большинстве же своем они вновь интегрировались в нем, создали семьи, родили детей, сделали карьеру. Некоторые занимают сегодня весьма респектабельные и влиятельные позиции. Я лично знаю таких, кто руководит крупными корпорациями, некоторые стали ведущими фигурами в шоу-бизнесе, другие занимают важные посты в сферах образования, управления и здравоохранении. И для многих видения и прозрения, которые они обрели в шестидесятые годы, все еще сохраняют свою ценность. Некоторые ненавязчиво используют свое нынешнее влияние для того, чтобы их видение постепенно просачивалось в общество.

Еще одна интересная особенность последних лет – растущий интерес к сознанию среди ученых. В прошлом наука оставляла вопросы сознания без внимания, имея на это вполне веские основания. Сознание невозможно измерить, как другие явления и объекты; его нельзя документировать, его не так-то просто даже определить. Да и физический мир, как кажется, прекрасно продолжает функционировать в сознании без необходимости. Поэтому особого стимула изучать этот предмет не было. Но сегодня все меняется – в какой-то мере благодаря растущему знанию о работе мозга, и вопрос о сознании постепенно снова оказывается в фокусе внимания. Ученые и философы начинают интересоваться: а что же такое сознание? Как оно соотносится с деятельностью мозга? Как оно эволюционировало? И откуда оно берется? В последние несколько лет этой теме был посвящен целый ряд международных научных конференций. Ею занимается новое научное издание «Журнал исследования сознания».

Итак, отчасти такая открытость к вопросу изучения сознания вызвана развитием науки, однако я полагаю, что в значительной степени она явилась и результатом того, что уже у очень многих людей есть опыт измененных состояний сознания. Каким бы ни было воздействие этих переживаний, одно несомненно – они производят революцию в отношении человека к сознанию. Как вы сказали, Стэн, человек, пройдя через глубокое переживание такого рода, не может не прийти к выводу о том, что в наших представлениях о разуме имеются и серьезные провалы.

Думаю, вокруг нас распространяется глубокая революция в человеческом видении реальности. Хватка старых материалистических моделей ослабевает, и каждый из нас постепенно вносит свой вклад в новое понимание. Судя по направлению развития, в котором мы движемся, новая модель будет признавать разум и сознание в качестве фундаментального аспекта реальности.

Ласло: Это изменение происходит, несмотря на незнание или даже нежелание ученых мейнстрима. Порой человек меняется помимо своей воли, не ведая причины перемен. В этой связи мне вспоминается переживание, которое было у меня лет шесть-семь назад. Мне пришла в голову некая мысль, которая показалась мне всего лишь мимолетной, хотя, быть может, и интересной для исследования идеей. В результате я написал небольшое эссе, которое было опубликовано только на итальянском языке под названием «Гипотеза пси-поля». Затем я о ней было забыл, однако другие люди не дали мне это сделать. Даже спустя несколько лет после выхода книги мне продолжали звонить из-за нее, ссылаться на нее, исследовать ее. В конце концов я задумался над тем, не имеет ли то мое давнее исследование значения, которое сам я проглядел. Заметьте, я до сих пор так и не сумел избавиться от мыслей на эту тему… Напротив, эта идея неожиданно захватила меня вновь, и в настоящее время я над ней работаю, все больше склоняясь к тому, что в космосе действительно есть что-то похожее на мое гипотетическое пси-поле – некое тонкое информационное поле взаимных связей.

Такие интуитивные догадки осознаются не до конца. Я сам точно не знаю, почему вдруг увлекся этой концепцией: прежде в моем уме не было ничего такого, что подготовило бы меня к этому.

У меня такое впечатление, что подобного рода события в сегодняшнем мире случаются все чаще и чаще, словно людей что-то толкает в сторону определенных исследований. Может быть, это также и знак времени, результат того, что мы живем в особенно нестабильную и переменчивую историческую эпоху. Но являются ли эти изменения достаточно быстрыми? Могут ли они произвести достаточно мощное воздействие? Разумеется, они не в полной мере предсказуемы. Но есть ли у нас основания для разумного оптимизма относительно возможных последствий этих перемен?

Революция в сознании?

Рассел: Позвольте мне рассказать об одном происшествии, которое случилось со мной около четырех лет назад и сильнейшим образом повлияло как на меня самого, так и на мою работу. Я совершал лекционное турне по Соединенным Штатам, посвященное презентации моей книги «Белая дыра во времени». В целом речь на моих лекциях шла о тех же вопросах, которые мы обсуждаем здесь. Я выдвинул предположение, что переживаемый человечеством глобальный кризис в основе своей является кризисом сознания, и если мы желаем уберечь мир, от нас требуется нечто большее, чем спасение дождевых лесов, борьба с загрязнением окружающей среды, с выделением вредных углеводородных газов и уничтожением озонового слоя. Нам необходимо освободиться от эгоцентрического, материалистического модуса сознания, порождающего все эти проблемы. В противном случае окажется, что мы противостоим внешним симптомам недомогания, а не ее первопричине, и заметаем более существенную проблему под ковер.

В какой-то момент я почувствовал, что в том, что я говорю, есть какой-то изъян, некий диссонанс между моими словами и тем, что я на самом деле думаю. Я понял, что говорю не то, во что в действительности верю, а то, во что верил в прошлом. Однако мои взгляды успели постепенно измениться, и я осознал, что на сегодняшний день чувствую иначе, чем прежде. Я обращался к людям, исходя из собственных убеждений, и понимание этого было для меня дискомфортно.

Это пришло мне в голову однажды в Далласе, где я вел радиопрограмму, куда люди звонили со своими вопросами и комментариями. К своему удивлению, я неожиданно заметил, что большинство звонящих отрицают сам факт существования какого-то кризиса окружающей среды. Некоторые признавали, что кризис есть, но не считали, что он как-то касается их самих, и что они должны нести ответственность за него. У них было твердое убеждение, что все эти разговоры о парниковом эффекте и заботе об озоновом слое являются всего лишь разновидностью левацкого заговора. Если и есть какие-то экологические проблемы, то они не здесь, не в США. Не было и речи о том, что эти люди согласятся как-либо изменить свою жизнь. Они не были готовы выслушивать тех, кто ставит под сомнение целесообразность американского стиля жизни.

Это заставило меня понять, что те немногие, с кем у меня есть подлинная коммуникация, и без того уже являются моими единомышленниками, что я обращаюсь с проповедями к уже обращенным. Конечно, в этом тоже есть своя ценность: все мы нуждаемся в том, чтобы время от времени кто-то вдохновлял нас и подкреплял наши глубокие убеждения. Тем не менее это не могло произвести значительного влияния на подавляющее большинство, которое в настоящее время нисколько не заинтересовано в изменении своего сознания.

Моей первой реакцией на такое понимание были ощущение безнадежности и депрессия, и это заставило меня понять еще целый ряд моментов, которые прежде не привлекали моего внимания. Предположим, нам удастся заинтересовать бóльшую часть людей, и они захотят измениться. Как быстро, спросил я себя, может меняться сознание? Возьмем, к примеру, меня самого. Я – человек, который уже около тридцати лет практикует медитацию и различными способами исследует сознание. Разумеется, я лично извлек из этого немалую пользу и во многих отношениях изменился; и тем не менее я все еще далеко не просветлен, все еще нахожусь в плену своих старых привычек мышления, мой эго-разум бóльшую часть времени все еще находится у руля, и я до сих пор далеко не образец для подражания. После всех этих лет мне предстоит еще очень длинный путь, а ведь я осознанно работал над своим внутренним ростом. Если это столь медленный процесс, то каковы же шансы у тех, кто даже сознательно не пытается двигаться в этом направлении? Есть ли хоть какие-то основания для надежды, что человечество вовремя пробудится?

Тогда я подумал: допустим, по какому-то волшебству все пробудились бы прямо сейчас. Стало бы это концом наших проблем? Предположим, на Землю сегодня высадились инопланетяне и изменили наше сознание, или новый Будда выступил по телевидению, и все мы тут же прониклись его словами. Так вот, даже если мы все вдруг пробудимся и станем просветленными существами, кризис не исчезнет в одночасье. Для того чтобы остановить запущенные нами процессы – истощение ресурсов, демографический взрыв, уничтожение дождевых лесов, парниковый эффект, – потребуется много времени.

Нетрудно понять, что эта мысль лишь усугубила мою подавленность. И тут я вспомнил, как разрабатывал для нефтяной компании «Шелл» возможные будущие сценарии мирового развития. В «Шелл» работает группа футурологов, занимающаяся разработкой прогнозов на тридцать лет вперед и картографированием возможных сценариев. Цель этих исследователей не предсказание будущего – они знают, что это невозможно, – а создание диапазона сценариев, которые необходимо принимать во внимание при принятии важнейших решений. Если, к примеру, вы намерены основать в Венесуэле новый нефтеочистительный комбинат, вы понимаете, что это весьма долгосрочное решение, поэтому вам интересно прикинуть, как оно может сказаться в контексте различных экономических, политических, социальных и экологических сценариев. Вы хотите быть уверены, что прикрыли все тылы.

Я понял, что все мое внимание отдано лишь одному из этих сценариев: «мы можем спасти мир, если изменим свое сознание». Назовем это сценарием А. Я полностью вытеснял из сферы своего рассмотрения сценарий Б, согласно которому уже слишком поздно, сдвиг в мыслительных парадигмах уже ничего не спасет, и ничего с этим поделать нельзя. Это весьма неприятный вариант, и, разумеется, именно поэтому я не допускал его до своего осознания. Однако, каким бы он ни был дискомфортным, очевидно, что он очень важен и достоин изучения.

И я решил: ну ладно, давайте посмотрим на эту возможность. Итак, каким будет мир в сценарии Б? Очевидно, что в нем есть масса всевозможных вариантов, но все их объединяет одно: будет много боли и страдания. Боль бывает психологическая – жизнь может стать по-настоящему трудной, когда людям приходится отказываться от того, к чему они привыкли, когда они лишаются привычного комфорта. Бывает также физическая боль. Как знать, что произойдет, если истощатся запасы продовольствия, а ведь вы, Эрвин, говорили нам, что считаете это вполне возможным.

Что же сможет помочь в этих обстоятельствах, спросил я себя. Мне представлялось совершенно очевидным, что по крайней мере одно будет очень важным – забота, сострадание, сообщество. Я вспомнил свою югославскую знакомую из Загреба, которая пережила там войну, общественный хаос, опустошительные бомбежки. Я спросил, как ей удалось пройти через все это, и она объяснила, что жизнь в таких условиях была терпимой только благодаря тому, что она имела возможность встретиться с друзьями, выпить с ними чаю и получить какое-то человеческое участие.