Текст книги "Кровавые сны"

Автор книги: Станислав Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Говорят, здесь варят лучшее пиво в городе, – бросил Кунц подошедшей к их столу девушке. Он снял тяжелый плащ, оставшись в колете, подтянул перевязь таким образом, чтобы всякому приближающемуся была видна шпага на боку. Сейчас инквизиторы не выглядели как служители одного ведомства, напоминая скорее двух приятелей-персонажей народных анекдотов – дворянина и монаха.

– Что господа закажут, кроме пива? – устало улыбнулась служанка.

– Пусть сюда подойдет сам хозяин, – сказал Кунц. – У нас дело к нему лично.

– Я передам, – кивнула девушка.

Не успели Кунц и Бертрам сделать и пяти глотков, как некто в круглой шапочке и засаленной спереди, подпоясанной широким ремнем рубахе, склонился над ними.

– Чем могу быть полезен? – произношение трактирщика выдавало уроженца Фрисландии.

– Как зовут тебя, добрый хозяин? – на черной перчатке, обтягивающей ладонь Кунца, лежала половинка редкой медали с изображением герцога Альбы. Тщеславный Фернандо де Толедо не только увековечил себя в чеканке, но и распорядился изваять собственные памятники во Фландрии. Один из таких монументов, на котором Альба попирал ногами метафорические фигуры Мятежа и Ереси, красовался в цитадели Антверпена. Мудрый выбор места – в цитадели нес службу испанский гарнизон. Инквизитор Гакке понимал, что памятник Альбе, оставленный без охраны, фламандцы разнесут в ближайшие сутки, или даже часы. Подсунув раскрытую руку под самый нос хозяина, Кунц позволил тому изучить условный знак посланника инквизиции.

– Робер Сконтеве к вашим услугам, – хозяин склонился так, что едва не ударился лбом об стол. – Что будет угодно вашим милостям?

– Тихо ли в городе? – обратился к хозяину Кунц. – Не бесчинствуют еретики, не отравляют скот злобные малефики? А ведьмы, не насылают ли порчу на добрых граждан?

– Хвала Господу и Пресвятой Деве, мне ни о чем таком не известно, – сказал хозяин «Веселого фриза».

– А до нас доходили слухи, что в Гронингене полно еретиков! – голос Кунца шипел как змея.

– По правде-то говоря, ваша милость, в Нижних Землях реформатов уже столько, что как бы добрые католики не стали считаться здесь еретиками. – Фриз, нимало не смущаясь, осмеливался говорить в лицо инквизиторам возмутительные вещи. Это свидетельствовало либо о том, что сам хозяин сменил вероисповедание, что в ту пору случалось сплошь и рядом, либо об искренней преданности католическому делу.

Кунц Гакке, опытный знаток человеческих душ, выбрал второй вариант.

– Стало быть, мы преподадим колеблющимся урок, – сказал он, пристально глядя на владельца «Веселого фриза». – Добрый урок! – инквизитор издал каркающий звук, означавший у него смех.

– Давно пора, ваша милость, – улыбка хозяина демонстрировала отсутствие передних зубов. Возможно, то, что показалось отцам-инквизиторам фризским акцентом, было простым речевым изъяном.

– Что тебе известно о здешних меннонитах? – спросил Кунц.

– Меннониты? – хозяин таверны немного выпрямился и пожал плечами. – Что вы хотите о них знать, ваша милость? Всем известно, что это люди смирные, незлобные…

– Когда я буду нуждаться в твоей оценке кого бы то ни было, червяк, – прошипел инквизитор, – то напрямую спрошу об этом. Где молится их община, сколько их, кто у них главный?

– Мне потребуется несколько дней, чтобы узнать, – лицо фриза сохраняло невозмутимость, но Бертрам был убежден, что он затаил обиду. Обида червя была пустым делом для представителей Святого Официума, но в некоторых случаях это могло повредить их миссии. – Сын мой, предоставь сведущим людям определять степень опасности той или иной ереси.

– Отец Бертрам указал рукой на табурет, что было равносильно приказу садиться. В самом деле, долгое стояние в почтительной позе перед незнакомцами могло вызвать вопросы к уважаемому бюргеру.

Отец Бертрам отхлебнул фрисландского пива, чтобы смочить горло, и продолжал:

– Если мы начнем с ярых кальвинистов или лютеран, это может привести к общему сопротивлению вплоть до бунта. Ведь известно, что сии еретики многочисленны, вооружены и опасны, имея поддержку французских гугенотов и лютеранских князей Германии.

– А показательно уничтожив общину последователей Симонса, мы дадим пример ужаса, заставив остальных еретиков трепетать, в то же время не слишком уж разозлив их, – закончил мысль компаньона Кунц Гакке. – Король нуждается не просто в наказании ереси, но и в непрерывном потоке налогов с провинций. Ты, к примеру, исправно платишь налоги, Робер Сконтеве?

– Да, ваша милость, – во флегматичном голосе так и не появилось подобострастие. Трактирщик оставался замкнут в себе, как улитка в раковине.

– Тогда распорядись наполнить эту емкость, – инквизитор показал хозяину заведения, что кружка из грубой глины пуста. – Брат, тебе тоже…

– Благодарю, брат, – компаньон покачал головой, – не стоило и этим перебивать вкус вина, пусть даже испанского.

– Спроси местных виноторговцев, не припас ли кто из них бочонок доброго бургундского, да приготовь нам лучшую комнату, Робер, – приказал инквизитор. – Свежее белье, десяток свечей, письменные принадлежности. Мы еще обговорим детали предстоящего дела, когда проводишь нас туда. – Хозяин «Веселого фриза» встал, забрал пустую кружку, повернулся, чтобы уходить. – Постой! – трактирщик остановился.

– Рядом с нашими лошадьми найдешь солдата из гарнизона. Накорми его и устрой ночевать в конюшне. Да не жалей коням доброго зерна.

– Будет исполнено, милостивый господин, – кивнул трактирщик.

* * *

Флиссингенский дом встретил вдову и наследника ван Бролинов пылью и тишиной. Пока мать и слуга приводили в порядок гостиную, кухню и спальни, Феликс отправился к дому ван Кейков, где жил его теперь уже десятилетний товарищ по детским играм Дирк.

– Хвала Иисусу, ты живой! – Феликс даже немного опешил от радости, с которой Дирк набросился на него. – Как же здорово, что ты вернулся!

– Мы с матерью здесь ненадолго, – сказал сразу Феликс, чтобы не обнадеживать друга. – Но до конца недели, наверное, пробудем. Сюда плыли на баркасе, двадцативесельном, представляешь? – похвастался он. – А давай завтра ловить рыбу!

– Не знаю, смогу ли я, – сказал Дирк ван Кейк. – Отец уже не тот, что раньше после всех последних событий. Я помогаю ему на складах и в гавани. Если новых кораблей не будет, возьмем лодку и порыбачим, но, если будут…

– Тебе же всего десять, почему ты помогаешь отцу, а не братья?

– Ты еще не знаешь, – грустно сказал юный ван Кейк, – Мартин погиб, а Рууд ушел в море с гёзами.

– Мартин, – Феликс помнил веснушчатого рыжего брата Дирка, – царствие небесное, что с ним случилось?

– Он служил адмиралу Горну и был повешен в тот же день, когда его светлость обезглавили вместе с графом Эгмонтом, – сказал Дирк. – Нескольких зеландцев, самых близких адмиралу, обвинили в том, что они планируют устроить ему побег.

– Ух ты! – восхитился Феликс.

– Не было никаких планов побега, – поморщился от неуместного восторга, проявленного другом, юный ван Кейк. – Их казнили в Брюсселе, в полусотне лье от Зеландии. Что бы наши могли сделать в этом Брюсселе, где даже моря нет, и стоит многотысячный гарнизон герцога Альбы?

Феликс не помнил, чтобы раньше Дирк был столь серьезен и рассудителен. Вот так мы взрослеем, подумал он, и, желая тоже произвести солидное впечатление, сказал:

– В Антверпене многие люди возмущаются «Кровавым советом» Альбы. Все о нем говорят, но только с теми, кому доверяют, потому что боятся доносов. Я думаю, король услышит наших горожан и накажет этих злобных испанцев.

– Он сам испанец! – теперь Дирк смотрел на Феликса свысока, будто бы даже с жалостью. – Станет ли хозяин стада прислушиваться к мнению овец и наказывать пастуха, стригущего их шерсть?

– Мы не овцы! – возмутился Феликс. – И отец короля, великий император Карл, родился в нашей стране. Он говорил на нашем языке, знал жизнь даже самых простых людей. Говорят, он мог зайти в антверпенскую лавку и попробовать сыр и творог, спрашивая у торговца, как поживают его жена и дети. Причем всех он знал по именам!

– Это правда, – кивнул Дирк. – Но такая же правда, что Карл Пятый сравнял с землей стены мятежного Гента, а перекладины виселиц ломились от тяжести горожан. Говорят, что император плакал, наказывая город, в котором он родился. Не знаю, что он чувствовал, даже представить не могу. Только Филипп – это ведь не его отец, он вырос и получил воспитание в Кастилии. Ему до наших провинций есть дело, только когда он подсчитывает налоги. Король думает, как извести тех, кто отверг лжеучение римского Антихриста.

Феликс, ходивший в католическую школу, ничего не сказал. Он знал, что взрослые постоянно ссорятся из-за различий во взглядах на веру, но считал это глупостями. Так же считала его мать, а до нее – Якоб ван Бролин, почитавший доброго католика Эразма Роттердамского и ненавидевший инквизицию и кардинала Гранвеллу больше чем даже королевских таможенников, которых ненавидели все моряки Нижних Земель.

Друзья прошли на кухню, где служанка ван Кейков налила обоим мальчикам парного молока.

– Как ты вырос, молодой ван Бролин, – улыбнулась круглолицая женщина в переднике поверх суконного платья и в белом чепце. Она погладила черные кудри Феликса и улыбнулась. – Если матушка забудет расчесать тебе волосы, приходи ко мне.

– Спасибо, добрая Кунигунда, – сказал Феликс, улыбаясь, – как поживает ваша племянница Нелле? Помнится, ей тоже все время хотелось меня причесать.

Лицо служанки эшевена вдруг сморщилось, из глаз полились слезы.

– Он же ничего не знает, – покачал головой Дирк. – Родители Нелле были арестованы инквизицией. Ее отец сожжен как еретик, а мать закопана живьем в землю. Нелле и ее младшие сестры отвезены в какой-то монастырь.

– Раны Христовы! Но за что? – Феликс все еще не мог представить, что такое происходит с теми, кого он знает лично.

Десятилетний Дирк ван Кейк сжал плечо друга и вывел его из кухни. У самой двери, прежде чем открыть ее, он добавил:

– Король Филипп никогда не распустит «Кровавый совет», в котором вместе заседают наши собственные глипперы и кичливые испанцы. За свободы и привилегии, дарованные нам в древности герцогами Бургундии, никто не станет сражаться, кроме нас самих. Приходи завтра с утра прямо в порт. Порыбачим.

Дома горячего ужина никто не приготовил – перекусили колбасой, сыром и хлебом, запив сухую еду травяным отваром, который Амброзия всегда подавала на стол вечером, утверждая, что кофе – напиток не для сна. Усталый после тяжелого дня, слуга отправился спать, а Феликс зажег пару свечей и читал взятую с собой книжечку, изданную в антверпенской типографии Кристофера Плантена, «Похвалу глупости», написанную великим Эразмом. Феликс знал, что его отец очень ценил их великого земляка, и честно старался понять написанное Дезидериусом, хоть и непростая была это задача для семилетнего мальчика.

– Не спишь? – Амброзия неслышно, по своему обыкновению, скользнула в комнату сына. Впрочем, он и сам умел так передвигаться.

– Дверь даже не заскрипела, – сказал Феликс, не оборачиваясь. – Когда только успели смазать петли жиром?

– Пойдем, я все приготовила, – сказала Амброзия.

– Уже сегодня?

– Только если ты не устал.

– Не слишком я устал, матушка, – сказал Феликс. – Только спать хочется.

– Тогда отложим до завтра, сыночек, – Амброзия поцеловала сына и собралась выйти из его комнаты.

– Я не знаю, готов ли я, – сказал Феликс материнской спине. Женщина остановилась, взявшись за ручку двери.

– Нельзя шутить с кровавыми снами, сын мой. Сейчас их сила еще не очень велика, потому что ты мал, но придет час, и, если ты не научишься с ними справляться, сны доведут тебя до страшных вещей.

– Я начну бросаться на людей?

– Нет, если будешь слушаться меня и учиться всему, что я покажу тебе. Чтобы усмирить силу кровавых снов, каждый из нас перетекает время от времени, не слишком часто, в Темный облик, и в нем насыщается кровью низших тварей.

– А это больно? – спросил Феликс.

– Хороший вопрос, – улыбнулась Амброзия. – Нам, или низшим тварям?

– Менять облик.

– Рожать больнее во много раз, – сказала женщина, – но посмотри, сколько на свете матерей. Спокойной ночи, сын.

Ночью на траверсе Западного порта Флиссингена бросили якорь целых два корабля, и с утра друзья наблюдали, как они под косыми парусами, стакселями и кливерами, маневрировали, заходя в гавань.

Каждый зеландский мальчишка того времени знал о кораблях больше, чем о Святом писании, к тому же Дирк и Феликс готовились когда-нибудь сами отплыть от родных берегов. В глубине души маленький ван Бролин мечтал, чтобы это оказались корабли его отца, возвращающиеся вместе с Виллемом Баренцем, коего почитал Феликс за старшего брата. «Меркурий» и «Эразмус» давно уже отплыли на юг, и от капитана Баренца второй год не было никаких известий.

Пришвартовавшиеся корабли были совершенно не похожи друг на друга: один был стремительный трехмачтовый флибот, самый новый тип корабля, который только недавно стали закладывать в антверпенских, голландских и британских верфях. Мальчики восторженно обсуждали быстроходность, пушечное оснащение и вогнутые вовнутрь борта, благодаря которым таможенные пошлины, зависевшие от площади палубы во всех европейских портах, были существенно ниже, чем для такого же водоизмещения кораблей старых типов.

На второй корабль, старый ганзейский когг с низкой осадкой, годный только для каботажного плавания, мальчики почти не обратили внимания, Феликс лишь мельком увидел, что с него сошел бородатый толстяк в каких-то необычно просторных одеяниях. Следует сказать, что именно в Антверпене в те годы можно было увидеть самых экзотических людей, говорящих на всех языках мира: подданных турецкого султана и новгородских купцов, чернокожих из диких неизученных стран и маленьких узкоглазых людей с островов Дальнего Востока, сарацинских торговцев и шотландцев в клетчатых юбках, индейцев с перьями в волосах из Вест Индий, высушенных солнцем новообращенных из Гоа, – нет возможности перечислить все человеческие разновидности, которые вмещал постоянно расширяющийся мир парня из Нижних Земель – самого оживленного и процветающего места на земном шаре. За толстым купцом слуги несли сундуки, а за сундуками старый Эд ван Кейк бежал к мальчикам, крича:

– Дирк, скорее сюда, маленький бездельник! Кто будет пересчитывать товары?

В этот день друзья даже не вспомнили о рыбной ловле, причем Феликс тоже считал ящики и мешки, делал записи, так что в конце разгрузки эшевен похвалил сына Якоба ван Бролина, велел кланяться его вдове и вручил целых 3 серебряных стюйвера, называемых в Зеландии также ахтенвинтиг, потому что 28 таких монет составляли золотой гульден. Это были первые деньги в жизни, которые Феликс заработал собственным трудом, так что домой он вернулся за полдень в прекрасном настроении.

Он застал мать не одну: странный толстый купец, сошедший с ганзейского когга, сидел за обеденным столом в гостиной и уплетал любимый Феликсов пирог с луком и угрями, который так превосходно готовила Амброзия ван Бролин. Крошки пирога падали на огромную лопатовидную бороду гостя, он время от времени отхлебывал пиво из отцовской кружки, и первое впечатление на Феликса произвел не самое благоприятное.

– Знакомься, Феликс, это друг твоего отца, почтенный Симон из Новгорода, торгового города в словенских землях, – представила гостя женщина.

Купец встал и обнял мальчика, легко оторвав его от земли, слеза покатилась по румяной щеке гостя и утонула в светло-русых зарослях.

– Сын Якоба, моего дорогого друга, – выдавил купец по-нижненемецки. Этот язык, столь похожий на голландский, Феликс понимал. – Я рад знакомству с тобой, молодой ван Бролин.

– Умывайся и садись за стол, Феликс, – мать уже отрезала большой кусок пирога для сына и выложила яство на желто-серо-синюю тарелку из фарфора мастерской Гвидо де Савино, антверпенская школа которого восходила к итальянской майолике.

Слуга вручил Феликсу мыло с полынной смолой, полил ему над жестяным тазиком, и, спустя считанные мгновения, мальчик уже набивал щеки, ухватив пирог чистыми руками.

– Ты должен знать, Феликс, что почтенный Симон Новгородский спас твоего отца, когда много лет назад «Меркурий» застрял во льдах Северного океана. Если бы не этот добрый человек, тебя вообще не было бы на свете, а я погибла бы, никогда не увидев Европу и не дожив даже до пятнадцати лет.

– Твой отец искал Северо-Восточный проход в Индию и Китай, – улыбнулся Симон. – Проход, безопасный от сарацин, испанцев и португальцев. Но на севере враги моряка не люди, а льды и холода. Северо-Восточный проход пытаются отыскать уже много лет, но и наши новгородцы, и вы, и флотилии шведского короля и английской королевы возвращаются ни с чем.

– Как вы спасли отца? – спросил Феликс с набитым ртом.

– Я торгую пушниной, – сказал Симон. – Лучшими в мире мехами славится Новгород. Но пушных животных даже у нас становится все меньше, поэтому тем, кто их промышляет, приходится забираться все дальше на север, в необжитые и дикие края, где пока еще много соболя, песца и горностая. У этих зверей самый густой и красивый мех зимой, и наши охотничьи ватаги пускаются на север в крещенские холода.

Купец отхлебнул разом полкружки пива, и Феликс услышал, как его мать негромко отдает распоряжение слуге принести из трактира еще один бочонок.

– Божьему провидению было угодно, чтобы мои охотники наткнулись на зимовку, которую вынужден был устроить экипаж капитана ван Бролина неподалеку от вмерзшего в лед корабля. Твой отец не имел пропитания на зиму, и, если можно было еще охотой добыть мяса, то злаки, репчатый лук и моченые яблоки заканчивались, а без этих продуктов человеческое тело заболевает и гибнет. – Симон был чудесным рассказчиком, Феликс уже и не помнил, что ему вначале не глянулся бородач. – К тому же у ваших голландцев не было ни обуви, подходящей для сильных морозов, ни привычки к выживанию в таких условиях.

– С тех пор мы с Якобом подружились и пронесли эту дружбу через много лет, – добавил новгородец, – нет слов, как горько мне было узнать, что его больше нет.

– Почтенный и достойнейший Симон из Новгорода, – с важностью произнес юный ван Бролин. – Пусть отца забрал к себе Господь, но в моем лице вы по-прежнему имеете друга, на которого можете во всем полагаться.

Черные глаза Амброзии округлились – впервые она слышала от сына такую речь. Симон же перекрестился необычным образом, справа налево, и протянул мальчику обе руки, которые тот с готовностью пожал.

– Признаться-то я хотел обратиться к Якобу с просьбой, – смущенно сказал купец. – Это жизненно важно для меня.

– Вы можете говорить со мной, – сказала Амброзия.

– Если вы хотели просить о чем-то ван Бролина, – сказал с благосклонной улыбкой Феликс, – то вас и выслушает ван Бролин.

Хоть Феликс и не любил поучительный тон «Риторических наставлений» Квинтилиана, но оказалось, что кое-какие приемы, описанные римлянином, мальчик усвоил.

– В Московском царстве творятся страшные вещи, – начал Симон. – Правящий государь, которого будто бы подменили в последние годы, разделил царство на две части, и натравил одну из них на другую, причем сам возглавил первую. Казни, пытки и ужасы правления безумного царя грозят моему Новгороду. Ведь город наш торговый, никогда он не шел ни на кого войной, и управляют им выборные торговые люди, вроде как ваши Генеральные Штаты. Поговаривают, что царь Иван IV ненавидит свободы нашего Новгорода и замышляет поход на него. Даже если это не так, царь пролил уже слишком много крови и уничтожил слишком много неугодных людей из всех сословий, чтобы можно было, доверяя ему, не бояться за своих близких, оставленных в Новгороде.

Амброзия наполнила вновь кружку, из которой пил пиво русский гость. Феликс молча слушал.

– Некоторые люди, известные умом и прозорливостью, уезжают из русских земель, перебираются в ганзейские города, Литву и Священную Римскую Империю. Я помню, в Антверпене стоял маленький храм греческой веры, построенный еще теми, кто бежал из Константинополя, захваченного турками столетие назад. Я люблю ваш город, где любой чужеземец чувствует себя как дома.

– Мы живем в страшное время, Симон, – сказала вдова, качая головой. – Видимо, Господь лишил разума не только вашего государя: испанская армия властвует над Антверпеном, и всеми Нижними Землями управляет Совет по делам мятежей, прозванный в народе «Кровавым советом», во главе его – жестокий убийца Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба. Храм греческих схизматиков у Императорских ворот, о котором ты говорил, господин, давно закрыт и передан в управление здешней католической диоцезии. Правда, биржа еще работает, аккредитивы и векселя антверпенских банкиров и негоциантов ценятся по всей Европе, а на рынок стекаются товары со всего мира. Но не знаю, сколько продлится такое положение, слишком уж новшества его католического величества не согласуются с тем, что всегда было по душе добрым жителям Нижних Земель.

– Когда видишь, что два монарха на противоположных краях Европы ведут себя, как жестокие тираны, поневоле задумаешься о том, что Господь проводит нас через суровые испытания, воплощая неведомые нам планы, непостижимые для жалкого разумения смертных.

– Воистину это так, – склонила голову Амброзия.

– Год назад моя возлюбленная супруга именем Ольга отошла в мир иной, – сказал новгородский гость. – Двое чад остались от нее, и обоих я привез во Флиссинген, чтобы они убереглись от зверств государя Иоанна, попущением Всевышнего владыки Русской земли. Мальчику пошел шестой год, а девочке исполнилось два.

Поскольку на лицах сына и матери ван Бролинов отразилось некоторое недоумение, Симон быстро продолжил:

– Я привез груз первосортной пушнины, который продам здесь и в Англии. По меньшей мере, это даст мне тысячу золотых гульденов выручки, а то и более. Я прошу оставить сирот здесь на воспитание, в то время как я отправлюсь за новой партией в Новгород. Мальчишка пусть изучает фламандский и латынь, а девочке на оставленные мной 500 гульденов найдете няню.

– Это огромные деньги, почтенный Симон…

– Денег я заработаю еще! – воскликнул купец. – По гроб стану вашим должником, если позаботитесь о детках, фрау ван Бролин.

– В конце недели мы с матерью возвращаемся в Антверпен, – сказал Феликс. – До того времени нужно найти добропорядочную сиделку, которую можно было бы поселить в этом самом доме с девочкой. А сына вашего я приглашаю с собой, чтобы он мог поступить в ту же школу, где обучаюсь я, только в начальный класс. Я верно говорю, матушка?

– Покойный отец гордится тобой, глядя с небес, – улыбнулась Амброзия. – Вы говорили, что сняли комнату на постоялом дворе до конца недели?

– Истинно так! – огромный груз свалился с плеч у новгородца, и он допил единым глотком остатки пива. Встал, вытер бороду рукавом и поклонился низко в пояс, по русскому купеческому обычаю. – Я завтра же познакомлю вас с детьми…

– Лучше послезавтра, почтенный Симон, – сказала Амброзия. – Мы должны приготовиться к приему детей, и займет еще пару дней найти хорошую женщину для двухлетнего ребенка.

– Как скажете, госпожа, – купец еще раз поклонился. – Я полностью вручаю свое счастье и судьбу детей вашему разумению.

Наконец, ван Бролины остались одни – обрадованный новгородец вернулся на постоялый двор, чтобы позаботиться о своих чадах.

– Уже поздно и мы устали, – сказала Амброзия. – Но я счастлива видеть, что у меня… у нас с Якобом вырос добрый и благородный сын.

– Не стоит хвалить меня, матушка, – кивнул с достоинством Феликс. – Я сделал лишь то, что сделал бы на моем месте отец. Понял ли я правильно, что ты не позволила новгородцам явиться к нам завтра, чтобы мы могли пройти тот обряд, ради которого мы приехали во Флиссинген?

– Я счастливая женщина, – проговорила Амброзия. – Дай-то Бог, чтобы я всегда могла гордиться тобой так же, как сегодня!