Текст книги "Приключения в дебрях Золотой тайги"

Автор книги: Станис Фаб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Адольф Эрик Норденшельд
Историческое отступление, составленное автором, в котором читатель знакомится с выдающимся арктическим исследователем, путешественником и ученым

Выдающимся полярным исследователем был норвежский профессор Адольф Эрик Норденшельд. Он родился 18 ноября 1832 года в финском городе Гельсингфорсе. Финляндия в это время находилась в составе Российской империи. Отец полярного исследователя Нильс Густав был членом-корреспондентом Петербургской академии наук и много потрудился на ниве минералогии, а в 1824 году был назначен директором Горного департамента Финляндии.

Адольф Эрик Норденшельд был его четвертым сыном и, как отец, много сил и времени отдавал минералогии. В 1855 году он становится магистром, в 1856 году – доктором.

В городе Тромсё состоялось знакомство двух подвижников в деле изучения Арктики – русского купца и путешественника М. К. Сидорова и норвежца Норденшельда. Совместная деятельность этих патриотов сыграла выдающуюся роль в дальнейших исследованиях северных морских путей.

Сидоров приехал в Тромсё для фрахта судна, которое могло бы совершить плавание в сибирские реки. «В Тромсё, – писал М. К. Сидоров, – я был в то время, когда академик Норденшельд только что возвратился из путешествия на Шпицберген, где едва не погиб. Он показывал мне пробоины на пароходе „София“, сделанные льдом. Но когда я стал рассказывать о Карском море, об устьях Енисея, о неудавшихся моих попытках, он забыл все недавние лишения и трудности и так воодушевился, что готов был плыть немедля в Карское море».

Рассказы Сидорова удивительные и содержательные, вызывают у Норденшельда огромное желание осуществить этот проект. В одном из писем норвежца к петербургским друзьям он писал: «Равнины Сибири прорезываются большими судоходными реками, впадающими в Ледовитое море, самое же это море судоходное у северного берега Азии. По крайней мере, ближе к Европе от устьев Енисея и Оби, но дальше на запад путь преграждается Новою землею. Миновать ее можно только, во-первых, обогнув северный ее мыс, который, насколько известно, почти круглый год окружен непроходимыми массивами льда; во-вторых, стараясь пройти через Карское море, образующее как бы обращенный к северу мешок, южная часть которого беспрерывно наполняется с севера новыми массами подвижных льдов по мере того, как прежние тают от господствующего там довольно сильного летнего тепла. По опыту доказано также, что путь и здесь почти постоянно прерван, но положительно нельзя утверждать, что это продолжается круглый год. И, наконец, третье – путем из устья Оби поперек Карского моря в пролив, разделяющий Новую землю на две части, – Маточкин Шар. На этом протяжении Карское море, вероятно, свободно ото льда в продолжение последней половины лета. По личному моему опыту, приобретенному на Шпицбергене, прорезываемом многими проливами, оказалось, что они все были свободны ото льда во второй половине лета. Мне кажется странным, что вопрос о торговом сообщении между Атлантическим океаном и устьями Оби и Енисея давно уже не разъяснен совершенно. Немногие экспедиции, посланные русским правительством, не вполне достигли своей цели, равно как и предприятия промышленников, конечно, неутомимых и бесстрашных…»

Норденшельд рвется в Карское море, мечтает достичь устья сибирских рек, но обстоятельства не позволяют сделать это. И прежде, чем Норденшельд, наконец, преодолеет все препятствия, в Карском море в 1868 г. побывает норвежский зверопромышленник Эллинг Карлсен, а в 1869 г. – Эдвард Иоганнесен, тоже норвежец. Только с 1875 года начинаются путешествия Норденшельда.

Первое – на зверобойной шхуне «Превен». В его команде много известных ученых. Он держит курс на Карское море, посещает остров Диксон. «Я надеюсь, – писал Норденшельд, – что гавань эта, ныне пустая, в короткое время превратится в сборное место для множества кораблей, которые будут способствовать сношениям не только между Европою и Обским и Енисейским речными бассейнами, но и между Европою и Северным Китаем».

В бухте путешественник оставляет корабль и пересаживается на лодку «Анна», на которой собирается подняться вверх по Енисею. Норденшельд и его спутники плыли по великой реке, проводя многочисленные исследования, собирая коллекции флоры и фауны. В конце концов они пересели на пароход «Александр», который 31 сентября пришел в порт Енисейска. После знакомства с городом, его музеями, научными обществами Норденшельд отправился в Красноярск, затем в Томск. 4 ноября их встречала Москва. В московском Обществе содействия русскому торговому мореходству в честь храбрых путешественников дали обед. Путешествие на Енисей члены общества рассматривали как «победу ума и железной воли людей, воодушевленных благородными стремлениями служить благу человечества».

«Экспедиция „Превена“, – писал Норденшельд в письме О. Диксону и А. М. Сибирякову, – породила большие надежды на возможность установить в продолжение по крайней мере части лета постоянное морское сообщение между Европой и Северной Азией».

К деятельности норвежца подключается А. М. Сибиряков. В 1876 году он финансирует следующую экспедицию на пароходе «Имер». Сам же норвежский путешественник сообщает жертвователям, что новым путешествием только собирается доказать возможность торговли между Атлантикой и Сибирью посредством моря.

«Имер», удивительно красивый, построенный из дуба, был снабжен как парусами, так и паровой машиной. Норденшельд надеялся «открыть практически новый торговый путь». Возвращаясь из Сибири в Европу, он предполагал также захватить коммерческий груз из устья Енисея. И 1876 год, с легкой руки Норденшельда, считается началом «Карских операций», которые означали доставку товаров из Европы и вывоз товаров из Сибири. Местом складирования тех и других становится устье Енисея.

Зайдя в устье и двигаясь вверх по реке, путешественники обнаружили неизвестный остров, который разделил устье реки на два рукава. Острову дали имя А. М. Сибирякова.

Глава седьмая
К плаванию готовы

«В петербургских газетах получено известие об отплытии из Англии большого парохода «Лабрадор», отправляющегося через Ледовитый океан и Карское море в устье Енисея.

«Лабрадор» снаряжен ньюкастльским коммерсантом Сюлливаном, которому принадлежат погруженные на пароход товары. Пароход «Лабрадор» идет под управлением опытного полярного мореплавателя Виггинса, проведшего в прошлом году в устье Енисея английский пароход «Феникс», также принадлежащий Сюлливану.

«Феникс» остался на Енисее и будет заниматься речною перевозкою грузов, доставляемых морем к берегам Сибири.

Насколько этот морской путь выгоден для предпринимателей, видно из того, что Сюлливан снаряжает пароходы на свой страх и риск, так как ни одно страховое общество не принимает его пароходов, отправляемых в полярное плавание. В прошлом году Сюлливан, возвращаясь сухим путем из Сибири, возбудил ходатайство о предоставлении ему права беспошлинного ввоза английских товаров в устья сибирских рек. В настоящее время Министерство финансов уважило ходатайство Сюлливана, и ему предоставлено право беспошлинного ввоза товаров в течение 5 лет».

Восточное обозрение

Кто ты, человек? Откуда и куда держал свой путь, пока усталость не легла тяжким бременем на плечи и походная котомка не упала на землю? Ты перешагивал ручьи, переправлялся через реки, продирался сквозь тайгу. Возможно, в смятении и страхе по ночам жался к кедрам-великанам, вымаливая у Всевышнего милости спасения, немножко удачи и любви, чтобы утром вновь пуститься в дорогу. И вот ты пришел к нужному месту. Склонился к реке, чтобы утолить жажду, посмотрел вокруг себя и увидел землю, на которой мог бы взойти хлеб. Увидел тайгу, но не ту, что черной стеной грозно стоит и смотрит на тебя, пугает своей дремучестью, а ту, что даст пищу и тепло. И ты сказал: конец дороге. И ты построил дом. И нарек это место Кежмы… Сколько лет прошло с тех пор? Этого никто не знает. Но однажды здесь появился новый человек. Потом другой, третий… И потекли в благодатные места люди.

Ведал ли ты, основатель, землепроходец, что пути-дорожки по воде и по земле тут сойдутся, завяжутся тугим узелком? На бойком месте поставлены Кежмы. Люди перво-наперво, после того как возвели дома, начали мастерить лодки, потому что стоит сибирское село Кежмы у самой Ангары. А дома те на достаток рассчитаны: изба, против избы – клеть, да промеж избы и клети – сенишки. Двери тяжелые, обитые для тепла в лютые зимы шкурами. Здесь и летом не жарко.

Лодки тоже особые. Светки легкие, из одного бревна сработанные, чтоб меж речных островков петлять; шитики и дощаники, те поболе будут. И карбасы – для путешествий долгих купеческих на торг, на ярмарку, с товарами.

Крепко стоят Кежмы, главное село Кежемской волости. В достатке живут крестьяне, охотники, рыболовы. Добрый люд приютят, накормят, напоят. Но все это, если не кривить душой, не петлять на прямые расспросы, не юлить в разговоре, не прятать глаз…

***

В большом доме волостного старосты уютно и тепло. К вечеру, как стало холодать, хозяин подтопил печь. Вся большая экспедиционная команда собралась за длинным столом, уставленным разнообразной снедью. И чего тут только не было! В больших чугунных казанках дымилась картошка, сваренная в мундире – в кожуре, на нескольких досках – рыба здешнего посола, еще рыбный пирог, вареное сало янтарного цвета, шаньги с грибами, с картошкой и с еще прошлогодней черемшой (она сколь угодно может храниться в подполье). А еще ватрушки с брусникой и голубикой, кувшин с молоком.

Хозяйка дома и ее дочери подносили и подносили новые угощения. Такое широкое хлебосольство было принято в любой сибирской деревне, в каждом сибирском селе. Гости для здешних обитателей явление редкое, а уж таких-то приезжих здесь и отродясь не видывали.

Поэтому-то в тот день, когда экспедиция должна была подойти к кежемской пристани, с самого утра на берегу стали собираться местные. Кто скажет, как и откуда узнали они об экспедиции? А вот узнали. Точно туман речной новость принес! В ожидании дети дурачились у воды. Мужики стояли кружком, покуривали крепкий табак и обсуждали дела хозяйственные, будущую зимнюю охоту, цены на лес и на строительство карбасов. Женщины чуть поодаль вели свои тихие беседы.

Путешественники шли по Ангаре на трех лодках. В передовой – Катаев с сыном, Элен и Сидоров, следом – Яковлев, Фрэнк и проводник, нанятый в Братском остроге. Третья лодка, меньшая по размеру, была с грузом продовольствия, инструментов и прочих экспедиционных вещей.

– Наконец-то земля и люди, – радостно воскликнул Фрэнк.

– Видимо, именно так был счастлив Колумб, когда увидел Америку, – пошутил Яковлев.

Черчилль посмотрел на друга с укоризной и усмешкой. Разве может автомобилист понять, какие чувства переполняют кругосветного путешественника-велосипедиста!

– Гребите, гребите, Черчилль, – буркнул Яковлев, которому картина встречающих, конечно, была приятна, но которому уже осточертело махать веслами.

Конечно, плыть по течению, по спокойной воде – без всякого сомнения, удовольствие.

Но за долгие дни переходов испытали они уже немало: и несметные полчища таежного гнуса, и тревожные ночные привалы, когда казалось, что из-под каждого куста лезут лесные призраки или дикие звери. В полной тишине вдруг раздавались крики и стоны, уханье и рыки, от которых мороз бежал по коже и сон покидал в ту же минуту. Случалось уже миновать шиверы, перекаты, помолясь, обходить пороги, вокруг которых вода кипела и бурлила, словно кипящая на огне.

За несколько недель пути было столько страшного, смешного и грустного, столько приключений и неожиданностей, что будь среди путешественников сочинитель, он набрался бы впечатлений не на один роман. И уже после двухнедельного перехода наши путешественники считали себя опытными таежными следопытами.

Сколько дней прошло, а на привалах нет-нет да и вспомнят с ужасом и смехом напополам боевку на Ангаре.

Боевкой в таежных приангарских селениях называли лов красной рыбы на зимовальных ямах. Ямы те располагались вблизи порогов. Один такой – Мурский – лежал у Пашутиной деревни на Ангаре. Деревня как деревня, каких в те времена было много по реке. Правда, каждая имела что-то свое, особенное. Одна, к примеру, славилась бондарным делом, другая поднялась на судостроении, в третьей научились ловко управляться с горным речками для получения урожаев на холмах, в четвертой все девки были красавицы, в пятой колеса для телег мастерили из кореньев, и не было тем колесам износу. Деревня Пашутина известна была своей боевкой, которую еще называли «рыболов». Вот на этот-то «рыболов» и позвали путешественников пашутинцы.

Кто из гостей мог догадаться, как опасно добывать стерлядь у самого порога?! Ангарские пороги – бедствие для судоходства. Каждый со своим именем, со своим норовом. Похмельный и Пьяный, Падунский и Шаманский, Долгий или Дубынинский, ну и Мурский… Пьяный порог обычно проходили быстро-быстро. И в эти мгновения казалось, что время замирает, так опасна для корабля и его команды водная стихия. Для начала нужно было попасть в ворота. А для этого судно предстояло поравнять с огромным валуном, который здешние жители называли Копной. Поравнявшись с Копной, следовало быстрым движением руля «кинуть» корабль вправо. И если все рассчитано было правильно, то порог проходил. Можно было спокойно плыть дальше до следующего порога.

Мурский лежал в устье речки Муры, что впадала в Ангару. И всем, кто миновал его, запоминался на всю жизнь. И как тут не вспомнить царского посла Спафария, который не удержался и записал в своем дневнике: «А того порогу версты с две. На том месте каменья великие и вода зело быстрая. И волны великие от камени. И только есть небольшие порожистые места, где камени нет. И в те места дощаники проводят канатами великими и бечевами…». Вот к этим-то порогам и отправились рыбачить.

Элен оставили на берегу. Степана, несмотря на все уговоры, местные тоже не взяли – мал еще.

Опытовщики точно знали, где у порога рыбная яма, куда стерлядь заходит из года в год. На такой рыбалке обязательно был старшой. Он же и самый ловкий добытчик, и умелый лоцман, и просто удачливый человек. Все рыбаки в лодках только и ждут его команды, стараются выполнять приказания быстро и точно. Старшого звали Парфением. Был он на удивление молод, голос имел зычный, коренаст и на первый взгляд не очень-то ловок. Но по тому, как запрыгнул в лодку, как ловко уселся на положенное место на самом ее носу, было видно – работу свою знал, ничего не боялся.

Вот все разместились по лодкам, расселись по бортам и взялись за весла. Старшой гыкнул: «Ндать!», и лодки, которых было три, качнувшись, отчалили от берега, встали в течение и с каждым гребком все быстрее и быстрее пошли к порогу.

Все свободное место в них было завалено самоловами, переметами и камнями.

Гребок, гребок, еще гребок… Порог все ближе, все слышнее. Уже видны бурунчики на воде, что проскакивают между каменными грядами, уже различают рыболовы звук, похожий на тихий, но тревожный гул, который заставляет еще внимательнее прислушиваться к командам старшого.

Лодка играет носом, сталкиваясь с сильным течением.

Яма чуть позади каменного валуна, она словно небольшая бухточка на заливе. В нее и нужно попасть с первой попытки, пройти рядом с гранитным шишаком, торчащим из воды метра на два, а потом резко, на сильной и слаженной греби втащить лодку в это защищенное место.

Старшой внимательно глядит на воду, на своих гребцов, выжидает, оценивает течение.

– Ндать! – орет он, перекрикивая шум бьющегося о гранит речного потока.

Гребцы сильнее двигают веслами.

– Еще поднаддать! – командует Парфений.

И гребцы двигают веслами в полразмаха.

И вот уже вошли в порожистую стремнину, и нос лодки силой воды заворачивает и тянет прямо на камень.

– Уй! – кричит старшой, и гребцы тормозят ход лодки веслами, опустив их в воду, а потом резко подняв.

– Хо! – кричит что есть мочи старшой, ибо шум воды настолько силен, что, кажется, гребцы могут не расслышать команды.

Но гребцы все обращены в слух, они слышат. Левый борт, ближний к порогу, подымает весла, а правый что есть силы гребет. Лодка поворачивается носом к гряде.

– Я! – кричит старшой.

Весла снова в воде, рывок, еще рывок – и лодка в яме. За ней другая, третья. Сразу якоря в воду. Все, заякорились. Кажется, что прошла вечность. А ведь заход в яму занял какие-то две-три минуты.

Теперь в дело идут самоловы и переметы. Их бросают куда попало, каждый выбирает место по своему разумению – выше, ниже ямы, в середину, в край. Затем в ход идут камни. Их швыряют в яму, пугая и поднимая рыбу, а спустя какое-то время вытаскивают снасти с богатым уловом… Вот такую рыбалку вспоминали сейчас Фрэнк и Вадим Петрович, уставшие от долгого пути.

Встречали путешественников радушно. Помогли втащить лодки на берег, подходили здоровались, словно с давними знакомыми, расспрашивали, как дела у начальства в Иркутске, не слыхать ли чего нового про потребительские кредиты да про чудотворную икону, что привозили из самой столицы. Детвора сгрудилась возле Черчилля и Яковлева, молча разглядывая мужчин.

– Фрэнк, смотри, даже ребятня тебя побаивается, страшной ты для них!

– Просто они ошарашены твоими усами, Вадим Петрович. Когда ты несешь ерунду, они шевелятся и вызывают приступ страха! Эй, мальчики и девочки, не бойтесь усатого дядю, он без автомобиля не страшный…

Гостей пригласили в дом старосты и закатили для них настоящий сибирский пир. Беседа за столом шла неспешно. Да и куда было торопиться, остановка в Кежмах продлится несколько дней. Предстояло дождаться части груза, которую взялись доставить в Кежмы Никодим Кичияров и Федор Кирсанов, спутники Катаева по предыдущей экспедиции на Хатангу. Затем предстояло двинуться вверх по Ангаре, потом сплав по Енисею к устью Подкаменной и дальше к Ванаваре – небольшой фактории уже на Тунгуске. Все пока шло по плану, ничто не вызывало тревог и опасений…

– Господа, вот последний номер «Восточного обозрения» получен, представьте, в здешней библиотеке, – Сидоров положил на стол газету.

– Что новенького пишут о велосипедистах-автомобилистах? – потянулся за газетой Яковлев.

– Об этом, Вадим Петрович, не пишут ничего. Зато подробно рассказывают о похождениях одного нашего знакомого.

– Интересно, интересно! О ком же идет речь?

– О Зуеве, мальчике-герое, которому мы передали деньги для инвалидов.

– Неужели он уже в Царском Селе?

– В кутузке он, друзья мои, в иркутской кутузке. До Царского Села, слава Богу, не добрался. Хотя было бы забавно, если бы он и там насобирал тридцать рублей в пользу солдат Отечества.

Яковлев буквально вырвал газету у Сидорова:

– Где, где про героя-мальчика?

Сидоров ткнул пальцем в небольшую заметку, которую Яковлев быстро пробежал глазами. Было видно, как сильно он расстроился.

– Обман, опять обман. Господа, герой-мальчик обыкновенный аферист. Одежду и кресты украл на почтовой станции у попутчика. Самозванец! А мы поверили ему.

– Не расстраивайтесь, Вадим Петрович! Чего только в жизни не бывает, вам ли не знать! – обняла Яковлева Элен.

– Бывает?! А мне не денег жаль, а чувств, которые мы искренне проявили. Негодяй, ух, попадись он мне! А что еще пишут в прессе?

– Еще пишут, что англичане уже и пошлину для своей сибирской торговли заполучили. Так пойдет, то скоро весь сибирский рынок к рукам приберут.

Сидоров вздохнул от обиды за Отечество.

Катаев погладил бороду. Он вспомнил заседание Енисейской думы.

– А что, Григорий Матвеевич, товары у них отменного качества. Поделом сибирскому купчине. Свой-то торговец за денежку держится обеими руками, вкладывать в морское дело не хочет – боится. Пусть, дескать, государство вначале рискнет, опосля, может, и он надумает. Мало кто вкладывает деньги в будущее. Таких патриотов, как Сибиряков да Сидоров, по пальцам пересчитать можно.

– Наши товары не хуже. А что англичане везут в Сибирь? Вот нынче виски завезли да гвозди. Ах, какой английский гвоздь! Наш тоже металлический, но у англичан шляпка блестит. Приманка ярче.

– Отчасти вы, Григорий Матвеевич, правы, но только отчасти. Если рассудить по совести, то сибирская промышленность крайне слаба. Доведись завтра в ту же Англию корабль отправлять, кроме леса, пеньки, дегтя да масла, пожалуй, ничего и не сыщешь.

– Хлеб, сибирский хлеб очень хорош, – заметила Элен. – Я помню, как в неурожайный год мои корабли по волжским деревням зерно доставляли. Крестьяне отзывались, что оно даже дешевле собственного, волжского, выходит.

– Конечно, сибирский хлеб отменен. Так ведь пошлина введена. Забыли? Не то что за границу, в Россию отправить невозможно! Заградительная пошлина! Нет, вы слышали что-нибудь подобное?

– А зачем ее ввели?

– А затем, чтобы, не дай бог, помещичьи хозяйства в европейской России от дешевизны сибирской не пострадали. А народу-то, промышленности, сибирский урожай выгоднее!

– Я, Григорий Матвеевич, из ваших слов следствие вижу такое: англичане решили прибрать наши внутренние водные пути?

– Точно, Николай Миронович, совершенно точно! К этому все и идет. Правда, их еще изучать и изучать.

– Они без броду в наши дебри не сунутся, – вставил Яковлев. – Да и как это взять? Не вещь, поди. Попробуй возьми эти пороги на воде да буреломы на суше.

– Наивно рассуждаете, Вадим Петрович. Взять их можно просто, даже не выходя. Положим, из Лондонской биржи или какого-нибудь парижского банка. Купил акции нового канала, получил концессию на строительство дороги или моста – вот река и ваша. И это только первый шаг. А с получением преференций в пошлинах они большие выгоды перед местным купечеством получают. Здешний капитал прежде всего просядет.

– Справедливости ради скажу, Григорий Матвеевич, что наши-то купчины тоже зашевелились. Слыхал, что протест самому министру внутренних дел подали.

– Читал, читал я, господин Катаев, эту информацию. Да толку-то. Тут не только Сюлливан замешан, здесь большая политика. Да и конкурентов у тех же англичан практически нет.

– Ужель и Сибиряков не в счет?

Сидоров на минуту задумался.

– Сибиряков? Капитал имеется, желание принести славу России тоже. Энергия, знания – все при нем. Однако со всей Англией и ему не тягаться.

– А вот тут, Григорий Матвеевич, я с тобой согласиться не могу. Это что же, коли тебя послушать, так Россия, морская держава, получится в зависимости у иностранцев? Ничего страшного, пусть к нам ходят – торговать будем! А то, что они через северные моря в Сибирь направляются, так ничего плохого в том не усматриваю. Милости просим! Страхи и опасения твои от того, что в тебе агент Трапани заговорил. Конкурентов приметил?

Новости до Сибири доходили с опозданием, а до села, затерявшегося в тайге, и подавно. Ни Катаев, ни Сидоров, долго уже путешествующие, поэтому не знали, какие вдруг интересы возникли в Европе к сибирским рекам, какие переговоры и дипломатические силы вступили в игру, которая, впрочем, началась не сегодня и не вчера, а еще во времена императора Александра II.