сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
Речь служанки была отменно вежливой, недаром она состоит в горничных у особы, имеющей отношение к Тэнсёин-сама.
— К тому же в последнее время появилась какая-то новая болезнь, туберкулез легких называется, что ли…
— И правда, сейчас что ни день, то новая болезнь: туберкулез, чума; все время надо быть начеку.
— Мы в старину о таких напастях и не слыхивали. Ты тоже будь осторожнее.
— Конечно, конечно.
Служанка была очень растрогана.
— Как же она могла простудиться, ведь вроде не так уж часто и на улицу выходит…
— Вы знаете, у них в последнее время завелся плохой приятель, — с торжественным видом, словно поверяя государственную тайну, произнесла служанка.
— Плохой приятель?
— Да, такой неопрятный кот, живет у учителя на проспекте.
— У того самого учителя, который каждое утро кричит не своим голосом?
— Вот именно, когда он умывается, всегда орет, как резаный гусак.
«Орет, как резаный гусак» — очень образное выражение. У моего хозяина есть такая привычка: когда он полощет по утрам в ванной рот, то постукивает зубной щеткой по горлу и издает при этом весьма странные звуки, нисколько не беспокоясь о том, что они могут быть неприятны окружающим. Когда он не в духе, то гогочет изо всех сил, а если настроение у него хорошее, это гоготание становится еще громче. Одним словом, плохое ли у него настроение, хорошее ли — он, не переставая ни на секунду, орет свое «га-а, га-а». Жена хозяина уверяет, что раньше у него не было такой привычки, но однажды, после того как они поселились здесь, он неожиданно загоготал и теперь уже ни один день не обходится без этого. Что и говорить, привычка не из приятных, и мы, кошки, никак не можем взять в толк, почему он упорно продолжает проделывать это каждое утро. Впрочем, дело не в этом, уж очень меня укололи слова «неопрятный кот», и я стал слушать еще внимательнее.
— Не знаю, что за заклинания он выкрикивает таким голосом. До Реставрации [37] даже слуги — и те имели понятие об этикете, и никто в усадьбах не умывался подобным образом.
— Ах, ах, ну конечно же!
Служанка слишком часто приходила в восторг, и тогда ахам да охам не было конца.
— Ничего удивительного, что у такого хозяина и кот бродяга, ты его поколоти слегка, когда он придет в следующий раз.
— Непременно поколочу. И не иначе как из-за него заболела наша Микэ. Уж я непременно отомщу ему за это.
«В каком ужасном преступлении ты меня обвиняешь, — подумал я. — Теперь мне нельзя без особой надобности показываться тебе на глаза». Так и не повидавшись с Микэко, я вернулся домой.
Хозяин сидел в кабинете и что-то усердно писал. Он, должно быть, страшно рассердился бы, если бы я рассказал ему, что о нем думают в доме учительницы музыки, но, как говорят, блажен тот, кто не ведает, — что-то бормоча себе под нос, он изо всех сил старался придать себе вид святого поэта.
И тут неожиданно явился Мэйтэй-кун, тот самый Мэйтэй-кун, от которого только что получено письмо, где он извещает хозяина о своей занятости и сожалеет, что не может лично поздравить его с Новым годом.
— Наверное, какое-нибудь синтайси сочиняешь? Покажи, если что-нибудь интересное, — сказал он.
— Угу, — нехотя произнес хозяин. — Вот неплохой рассказ попался, дай-ка, думаю, переведу.
— Рассказ? Чей рассказ?
— Не знаю чей.
— Неизвестного автора? Что ж, и у неизвестных авторов бывают очень хорошие вещи, вовсе не следует относиться к ним пренебрежительно. А где был напечатан этот рассказ?
— Во втором томе школьной хрестоматии, — как ни в чем не бывало ответил хозяин.
— Во втором томе хрестоматии? При чем здесь хрестоматия?
— А при том, что замечательное произведение, которое я перевожу, входит как раз во второй том хрестоматии.
— Брось шутить! Ты, верно, задумал отомстить мне за павлиньи языки.
— Я не такой лгун, как ты, — ответил хозяин и покрутил ус. Он оставался совершенно невозмутимым.
— Рассказывают, что когда-то в старину один человек спросил у Санъё [38] : «Сэнсэй, не попадалось ли вам в последнее время какое-нибудь выдающееся произведение?» Тогда Санъё достал долговую расписку, написанную конюхом, и сказал: «Из созданных за последнее время выдающихся произведений на первом месте стоит вот это». Кто знает, вдруг и у тебя обнаружился тонкий литературный вкус. А ну, читай, я послушаю.
Мэйтэй— сэнсэй говорил так, словно он был самым большим авторитетом в вопросах литературы.
Голосом монаха из секты дзэн, читающего заветы великого Дайто Кокуси, оставленные им в назидание потомкам, хозяин забубнил:
— «Великан Тяготение».
— Что за «великан тяготение»?
— Это заголовок такой: «Великан Тяготение».
— Странный заголовок. Не пойму, что он означает.
— Здесь имеется в виду великан, имя которого Тяготение.
— Не совсем гладко, ну ладно, пока так и оставим, заголовок как-никак. Читай побыстрее сам рассказ. Дикция у тебя приятная, с удовольствием слушаю.
— Только не перебивай меня, — предупредил хозяин и снова принялся за чтение:
— «Кэт смотрит из окна на улицу. Там дети играют в мяч. Они подбрасывают его высоко вверх. Мяч летит все выше и выше. А через некоторое время падает. Дети снова подбрасывают его. И так много раз подряд. И каждый раз мяч возвращается на землю. „Почему он падает? — спрашивает Кэт. — Почему не летит все выше и выше?“ — „Потому, что в земле живет великан, — отвечает мать. — Это великан Тяготение. Он сильный. Он все притягивает к себе. Он притягивает дома к земле. А если бы не притягивал, то они улетели бы. Дети тоже улетели бы. Ты, наверное, видел, как опадают листья. Это великан Тяготение зовет их. Тебе, наверное, приходилось ронять книгу. Это великан Тяготение зовет ее: „Иди сюда“. Мяч начинает подниматься в небо, но тут его окликает великан Тяготение, и он падет на землю“».
— И все?
— Угу. Разве плохой рассказ?
— Ах, что ты, он произвел на меня огромное впечатление. Нежданно-негаданно получил подарок в знак благодарности за тотимэмбо.
— Никакой это не подарок. Просто понравился мне рассказ, вот я и попробовал его перевести. Ты не согласен со мной? — произнес хозяин, вопросительно глядя на очки в золотой оправе.
— Я поражен. Никогда не думал, что ты способен на такие шутки, вот и попался на удочку. Сдаюсь, сдаюсь. — Мэйтэй громогласно объявил о своем поражении, но хозяин так и не понял, что имеет в виду его приятель.
— У меня, — сказал он, — даже в мыслях не было заставить тебя сдаться. Просто рассказ показался мне интересным, и я попробовал его перевести. Только и всего.
— Ах, как в самом деле все забавно получилось! Только этого твоего высказывания не хватало для полноты картины. Потрясающе! Я преклоняюсь перед тобой.
— Не надо преклоняться. Недавно я забросил живопись и решил вместо этого заняться писательским ремеслом.
— Это, конечно, не идет ни в какое сравнение с твоими картинами, которые лишены перспективности изображения и отличаются удивительным несоответствием цветов. Я в совершеннейшем восторге от перевода.
— Ну, раз ты так хвалишь, то я с еще большей охотой буду продолжать заниматься литературным творчеством, — ответил хозяин. Он упорно не желал понять истинный смысл слов своего собеседника.
В это время в комнату вошел Кангэцу-кун.
— А, здравствуй, — приветствовал его Мэйтэй-сэнсэй. — Только что я прослушал одно великолепнейшее произведение, и дух тотимэмбо уже не витает над нами.
— Вот оно что, — воскликнул Кангэцу. Очевидно, ему был понятен намек Мэйтэя. Только хозяин пребывал в полном неведении и не испытывал никакой радости.
— Недавно, — обращаясь к Кангэцу-куну, сказал хозяин, — по твоей рекомендации ко мне приходил человек по имени Оти Тофу.
— Зашел все-таки? Он очень честный парень, этот Оти Коти, но у него есть свои странности, и я боялся, как бы его визит не доставил вам беспокойства. Но он так просил познакомить…
— Особого беспокойства он мне не причинил…
— Неужели он вам ничего не рассказывал о своем имени?
— Нет, об этом разговора, кажется, не было.
— Да ну! Ведь у него привычка каждому новому знакомому объяснять свое имя.
— Как же он его объясняет? — вмешался Мэйтэй-кун, который долго ждал подходящего момента, чтобы вступить в разговор.
— Он очень обижается, когда «Коти» читают на китайский манер.
— Отчего бы это? — спросил Мэйтэй-сэнсэй и взял из замшевого с золотым узором кисета щепотку табаку «Кумой».
— Он всегда предупреждает: «Мое имя не Оти Тофу, а Оти Коти!»
— Странно, — произнес Мэйтэй, глубоко затягиваясь.
— Это объясняется исключительно его увлечением литературой, ведь если читать «Коти», то получается целое выражение «там и сям»; кроме того, он чрезвычайно гордится тем, что его имя и фамилия образуют рифму. Поэтому, когда «Коти» читают на китайский манер, он жалуется: «Растолковываешь, растолковываешь, и все без толку».
— Самое настоящее чудачество, — заявил Мэйтэй-сэнсэй тоном, не допускающим возражений, и вдруг, сжав в руке трубку, закашлялся — табачный дым, который сэнсэй в это время выдыхал из легких, изменил направление и, не дойдя до ноздрей, попал в дыхательное горло.
— В тот раз, — посмеиваясь, заговорил хозяин, — он рассказал мне, как исполнял роль лодочника на собрании кружка декламаторов и как над ним посмеялись студентки.
— Вот-вот, — Мэйтэй-сэнсэй принялся выколачивать трубку, и я поспешил отодвинуться подальше. — Этот самый кружок! Мы говорили о нем, когда я угощал Тофу тотимэмбо. «На следующее собрание, — сказал он, — мы решили пригласить известных литераторов. Прошу и вас оказать нам честь своим присутствием». Опять, спрашиваю, будете читать сэвамоно Тикамацу? «Нет, теперь мы возьмемся за более современные вещи, думаем остановиться на „Золотом демоне“ [39] . Какая же тебе, говорю, досталась роль? А он отвечает: «Я буду Омия!» Зрелище обещает быть забавным: Тофу в роли Омии. Обязательно побываю там, устрою ему овацию.
Кангэцу— кун как-то странно усмехнулся:
— Да, это будет забавно.
— Однако он хороший парень — исключительно искренний и весьма серьезный. Не то что Мэйтэй.
Хозяин сразу отомстил Мэйтэю и за Андреа дель Сарто, и за павлиньи языки, и за тотимэмбо. Но Мэйтэй-кун словно пропустил его слова мимо ушей и только улыбнулся:
— Ничего не поделаешь, у меня нрав что кухонная доска из Гётоку [40] .
— Да, примерно так, — сказал хозяин. По правде говоря, он не понял, что значит выражение «кухонная доска из Гётоку», но ведь недаром он был учителем и лгал на протяжении многих лет — в трудные минуты педагогический опыт приходил ему на помощь.
— А что значит «кухонная доска из Гётоку»? — с простодушным видом спросил Кангэцу. Хозяин, глядя на вазу с цветами, стоявшую в нише, произнес: «Эти цветы я купил еще перед Новым годом, когда возвращался из бани, хорошо сохранились, правда?» — и таким образом сумел перевести разговор на другую тему.
— Твои слова напомнили мне об одном удивительном случае, который произошел со мной перед Новым годом, — заговорил Мэйтэй, ловко жонглируя своей трубкой.
— Что за происшествие? Расскажи, — с облегчением вздохнул хозяин, видя, что со стороны «кухонной доски из Гётоку» ему уже не угрожает никакая опасность.
И Мэйтэй— сэнсэй рассказал следующее:
— Было, как сейчас помню, двадцать седьмое декабря. Я получил от этого самого Тофу записку: «Хочу прийти к вам побеседовать о литературе, пожалуйста, никуда не уходите». Я ждал его с самого утра, но сэнсэй все не шел и не шел. После обеда я расположился у котацу и погрузился в чтение юмористических повестей Берри Пэйна, как вдруг пришло письмо из Сидзуока от моей матери. Она уже стара, и я для нее, видно, всегда буду ребенком, поэтому в письме содержалось множество разных советов: «зимой не выходи по вечерам из дому», «холодные обтирания — вещь, конечно, хорошая, но все-таки не забывай топить печь, а то простудишься» — и так далее. Уж на что я беззаботный человек — и то растрогался:
«Как хорошо, когда у тебя есть родители, ведь никто другой так о тебе не позаботится». И тогда меня осенила мысль: «Довольно бездельничать. Надо написать какую-нибудь большую книгу и таким образом прославить нашу семью. Пусть еще при жизни матери весь мир узнает имя Мэйтэй-сэнсэя».
Читаю дальше: «Тебе очень повезло. Сейчас, когда из-за войны с Россией нашей молодежи приходится переживать огромные трудности и приносить все свои силы на алтарь отечества, ты продолжаешь веселиться, для тебя каждый день — праздник». Не так уж весело я провожу время, как думает мать. Потом она перечислила имена моих школьных товарищей, которые погибли или были ранены на войне. Когда я читал одно за другим имена товарищей, мне вдруг стало очень грустно: почему так печален мир? Как мало стоит человеческая жизнь! А в самом конце письма говорилось: «Я уже стара и этой весной, пожалуй, в последний раз отведала новогоднего дзони…» В этих словах чувствовалась такая безысходность, такая печаль, что я совсем расхандрился. «Хоть бы Тофу пришел поскорее», — подумал я, но сэнсэй все не шел. Так незаметно подошло и время ужинать. После ужина я решил написать матери ответ. Письмо получилось коротеньким, всего двенадцать-тринадцать строчек. Мать же иной раз присылала письма больше шести сяку. Мне так никогда не суметь. Поэтому я обычно напишу десяток строк и на этом кончаю.
Я целый день провел без движения, и к вечеру у меня разболелся желудок. Сказав своим: «Если придет Тофу, то попросите его подождать», — я вышел прогуляться, а заодно и опустить письмо. Вместо того чтобы пойти, как всегда, к Фудзимитё, я незаметно для себя забрел в Дотэ-Самбантё. Вечер был холодный, небо затянули тучи, из-за Охори ежеминутно налетали порывы сильного ветра. Со стороны Кагурадзака донесся гудок, и вскоре у подножья дамбы промчался поезд. Меня охватило жуткое чувство одиночества. Мысли об убитых на войне товарищах, старческой немощи, о превратностях судьбы и скоротечности жизни вихрем кружили в голове. Я подумал, что чаще всего именно в такие минуты людьми вдруг овладевает желание повеситься, навсегда уйти из жизни. Взглянув на дамбу, я обнаружил, что стою как раз под той самой сосной.
— Той самой сосной? Какой сосной? — взволнованно спросил хозяин.
— Под сосной удавленников, — ответил Мэйтэй и запахнул ворот своего кимоно.
— Сосна удавленников растет на холме Ко-но-дай, — возразил Кангэцу, внося тем самым еще большую путаницу.
— На Ко-но-дай, — поспешил разъяснить Мэйтэй, — растет сосна, на которую вешают колокола, а на той, что в Дотэ-Самбантё, вешаются люди. Еще в древнем предании говорится, что у каждого, кто пройдет под этой сосной, появляется желание повеситься. Вот ее и назвали сосной удавленников. У дамбы растет несколько десятков сосен, но если ты услышишь о том, что кто-то повесился, знай, он мог повеситься только на этой сосне. Ежегодно с дерева снимают несколько удавленников. Другие деревья совсем не навевают мыслей о смерти.
Я взглянул на сосну. Ее ветви склонились над улицей. «Ах, какая красота, — подумал я, — даже жаль уходить отсюда. Вот бы посмотреть, как выглядит это дерево, когда на нем висит человеческое тело. Может быть, еще придет кто-нибудь». Я оглянулся по сторонам, но поблизости не было ни души. Ничего не поделаешь, придется, наверное, самому повеситься. Нет, не стоит, уж очень опасный эксперимент, — так, пожалуй, и с жизнью расстаться недолго. Но ведь говорят же, что древние греки во время праздников развлекались тем, что имитировали повешение. Делалось это так: человек становился на подставку и просовывал голову в петлю, и в этот момент кто-нибудь выбивал у него подставку из-под ног. Тот, кто изображал повешенного, тут же высвобождал голову из петли и спрыгивал на пол. Если это правда, то почему бы и мне разок не попробовать. Я ухватился руками за ветку, и она послушно наклонилась, образовав изящный изгиб. Я попытался себе представить, как плавно она будет покачиваться, когда я повисну на ней, и меня охватил неописуемый восторг. «Обязательно повешусь», — подумал я, но вспомнил о Тофу — а вдруг он придет, тогда ему придется слишком долго меня ждать. Лучше встречусь сначала с Тофу, поговорю с ним, как обещал, а потом снова приду сюда, — решил я и быстро направился домой.
— И это все? — спросил хозяин.
— Интересно, — ухмыльнулся Кангэцу.
— Прихожу домой, а Тофу нет. Зато от него пришла открытка: «Сегодня у меня много неотложных дел, никак не могу к вам выбраться, но надеюсь, что мы непременно встретимся на днях». Я сразу успокоился и с радостью подумал: «Теперь можно спокойно пойти и повеситься». Быстро надев гэта, я со всех ног бросился бежать к заветной сосне…
Мэйтэй посмотрел на хозяина, потом на Кангэцу и замолчал.
— Ну, ну, прибежал ты, а дальше? — нетерпеливо спросил хозяин.
Кангэцу же произнес:
— Вот здесь-то и начинается самое интересное, — и принялся крутить шнурок от хаори.
