Текст книги "Сахарная кукла"

Автор книги: Соро Кет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Есть Сказка о Девушке, дочери морского Царя, что превыше всего полюбила земного Принца. Чтобы быть с ним, она отказалась от моря, своей короны и голоса. Стала обыкновенной, такой, как все.

Принц был привязан к ней, но свое cердце отдал Принцессе.

«Порадуйся за меня! – сказал он онемевшей Девушке. – Ведь ты любишь меня больше всех на свете!»

И Девушка радовалась. Она танцевала на его свадьбе всю ночь, а к утру исчезла.

Так говорится в Сказке…

Так было лучше для всех.

I

РАЛЬФ

Сын нехорошей женщины

Ральф ненавидел этот квартал.

Когда он бывал здесь по «делу», ему казалось, что его обокрали. Ряды старинных особняков, окруженных многоакровыми зелеными участками, вызывали у него колики. Он душу бы продал, чтобы здесь жить, но… в свои шестнадцать он понимал: душа ничего не стоит.

Он продавал наркотики.

Ральф сам не знал, откуда у него это чувство. Избранности. С самого детства, – не похожий на остальных, – Ральф считал себя лебедем на птичьем дворе, потерянным принцем, гением. Кем угодно, кроме бедного мальчика, живущего на пособия.

Тетя Агата, растившая его после смерти матери, говорила: Ральф весь в отца. И даже клялась, что он точно так же закончит. Что это значило, Ральф не знал. Он понятия не имел, как именно его отец кончил. К слову, как начинал – тоже.

Агата не потрудилась выяснить, кто именно был отцом Ральфа. Когда ее сестра умерла, она взяла на воспитание ее сына. Так ей велел христианский долг. Все остальное тетя считала блажью.

– Мы не общались, – говорила она, когда малыш-Ральф просил рассказать о матери. – Сюзанна была нехорошей женщиной. Я ее образ жизни не одобряла.

Ни фотографий, – хотя бы детских, ни писем, ни дневников, ни вещей.

Похоже, он был единственным, что осталось от его матери… Если не считать тети.

– Естественно, он был проходимцем, – говорила она, когда Ральф-подросток просил рассказать об отце. – Кто еще мог сделать женщине ребенка вне брака?! Ты кончишь точно так же, если не прекратишь фантазировать, дорогой мой! Тебе нужно думать не о богатстве, а лишь о том, как получить школьный аттестат! И поступить на параллельное обучение!

Ральф лишь глаза закатывал. Работать на фирме, одновременно обучаясь профессии? Стать инженером? Господи, да он уж лучше сбросится со скалы! Пусть его аттестат заменит тете его, когда она пойдет в церковь.

Тетя таких порывов не понимала.

В Библии говорилось: сын не в ответе за своего отца, но тетушка была куда строже. Все его собственные мечты и склонности, – начиная от карате и заканчивая собственным бизнесом, – она считала болезнью, которую Ральф унаследовал от Этого Негодяя.

Все его склонности следовало искоренить и убить, так она говорила.

В детстве Ральф жутко стыдился отца; пытался доказать тете, что он – не такой. Но тетя не поддавалась. Ни на его старания, ни на его любовь.

– Учись, Ральф.

– Молись, Ральф.

– Береги свои вещи, они очень дорогие!

Вот и все, что он слышал.

Лет в десять, потерпев неудачу на ее заповедях и выплакав все, без остатка слезы, Ральф записал на бумажке все то, что тетя запрещала. А сверху, большими крупными буквами:

ПЛАН МОЕГО РАЗВИТИЯ.

И дальше плакала уже тетя.

Ральф бился с ней, как волна с утесом, он разбивался вдребезги и поднимался вновь. И ее проповеди тонули в брызгах соленой пены. Теперь она обвиняла его по делу, но Ральфу было уже плевать.

Он бился с ней не затем, чтобы выиграть. Он бился с ней, чтобы умереть в борьбе.

***

В ту ночь шел дождь.

В такие ночи всегда идет дождь. Неясная тревога, что он ощущал с утра, превратилась в какую-то радостную щекотку. Вечером ему позвонил чувак из Того квартала.

Оптовый, лучший его клиент. Судя по голосу, какой-то старый кастрат и гомосек впридачу. На самом деле, тот, конечно, вряд ли много старше него. Они ни разу не виделись, но Ральф понимал: старик не сможет незамеченным пройти в школу, чтобы оставить деньги в их тайнике. Как сам он не сможет спокойно, средь бела дня, дойти до развалин старинного замка Штрассенберг, – оставить там кокаин.

Белый гном под розовым зонтиком.

В ночи, невидимый, словно ниндзя, Ральф тайной тропкой проник в квартал, добежал до леса и там, уже неспеша дошел до Развалин. С холма, на котором когда-то стояло родовое гнездо, открывался замечательный вид на жилье потомков. И от одного только вида, Ральфа со страшной силой накрыло вновь.

Ему хватало ума назвать не свою школу, а вот его клиенту – нет! И тем менее, этот кретин богат, а он – беден! И это он стоит сейчас в лесу под дождем, и это он рискует всем ради лишней сотни!..

Вечно, вечно, вечно все лучшее на свете не для него.

Сам Ральф не принимал наркотики, он их продавал. Ему хватало ума понять, что принимать товары – плохо для бизнеса. Но не хватало пока эмпатии для того, чтоб понять клиентов. Хотя бы представить ту зудящую внутреннюю пустоту, которую они пытались заполнить наркотиком. Клиентов Ральф ненавидел и презирал, считая слабыми и безвольными. Это мешало ему понять одну вещь: он сам наркоман, только сидит не на коксе, а на кипящем в венах адреналине.

– Ты скоксишься и умрешь, – сказал он камню, которым прикрыл хранилище, – а я буду богат и успешен, и…

Ральф не договорил.

Сквозь ровный шум капель он услышал за спиной треск.

Рефлексы, – его рефлексы бойца, – сработали безупречно. Ральф замер, распластавшись об уцелевшую стену, в которой когда-то находился большой камин. И лишь затем, прислушавшись, огляделся.

Никого нет.

Ральф вытер мокрой ладонью вспотевший лоб и решил еще чуток затаиться. На всякий случай.

Тетя Агата пророчила ему смерть в драке, или же долгую жизнь в тюрьме и Ральф понимал, что скорее всего, так оно и будет. Но! Он не собирался закончить здесь; вырубленным каким-то лохом при помощи шокера.

Ральф Дитрих плевал на жизнь, но очень дорожил честью.

Вновь хрустнула ветка, на этот раз он все видел. Тот, кто скрывался в ночи, не выдержал первым и побежал.

– Пфф!.. – выдохнул Ральф и оттолкнувшись локтями от стены, выпрямился. – Олень!

Его буквально качало от облегчения.

Это действительно был олень. Мокрое животное мелькнуло в свете луны, проредившей тучу, и тут же исчезло. Ральф проводил его взглядом, – олени не прекращали его удивлять. И он подумал: как умудряется бежать по лесу стадо из пяти-шести особей, не издавая при этом ни звука. Как?..

Он все еще пытался это обмозговать, – в том бесконтрольном навязчивом желании, что заставляет день напролет пытаться вспомнить куплет из забытой песни, – когда увидел, как что-то белое мелькнуло между деревьев.

И это, точно, был не олень!

– Папочка! – пискнул голос и слился с криком потревоженной оленем совы.

Ральф сам чуть не закричал.

Любой из его клиентов обделался бы, – Ральф в этом не сомневался. И побежал бы, куда глаза глядят, крича: «Привидение!»

Ральф не помчался и не обделался. Дождавшись, когда луна снова спрячется в свой кокон из туч, он перемахнул через стену, как на скейтборде, скатился по скользкому склону вниз и лишь тогда увидел то, что напугало оленя.

От неожиданности он вскрикнул, попятился и с размаху шлепнулся задом в папоротник.

***

Прошла секунда прежде, чем он все понял. Секунда – на самом деле, довольно долго, когда ты лежишь в высокой мокрой траве, не в силах подняться и самые страшные детские кошмары встают из своих могил.

В тот самый первый миг он так и подумал: она привидение. Или Гном. Или, Страшное Кровосусущее Привидение. Древнее Зло, усохшее до размеров ребенка.

И лишь секунду спустя, Ральф понял: это – Просто Ребенок.

Девочка, пусть и не смог взять в толк, что эта девочка делает ночью посреди леса.

Она была маленькая, – Ральф плохо понимал в детях, – но зонтик, что та держала в руках, казался палаткой. Такие маленькие девочки не слонялись ночью в лесу! Не здесь, не в этом жлобском, снобском квартале!

Опять показалась желтая, большая луна и белизна волос девочки заставила его собственные волосы встать дыбом. Они были настолько длинные и густые, что показалось, она закутана в саван.

– Ты удаился? – спросила она испуганно.

И колдовство кончилось.

В самом худшем случае, Это было Гномом. Девочка смотрела на него, открыв рот, вцепившись маленькими ручками в рукоять большого розового зонта. Возможно, малышку принесло сюда ветром.

Он выбрался из папоротника, отряхнулся и встал. Злой и смущенный одновременно.

– Ты видей моего папоську? – жалобно пискнул Гном и шмыгнул крошечным носом-кнопкой.

– Папочку? – тупо уточнил Ральф.

В голове все равно возник мальчик из рассказа Стивена Кинга.

– Где мой Поппи?

– Твоего папочку?

– Да. Он очень касивый и носит чевное пватье, – Гном крепче ухватился за зонтик, чтоб не упал и вытянул вперед ножку в потешном розовом сапожке. Белая ночная рубашка с рюшами, липла на голенище. – Диинное, как мое. Его все жнають.

Ральф фыркнул. Ему представился величественный транс под два метра ростом, одетый в черное платье, украшенное пайетками.

– Как его зовут? Твоего папочку?

Оливия Джонс? Ее тут точно, все знают. Весь Гамбург.

– Отесь.

– Отец?.. Нет, как его называют другие люди.

– Отесь! – повторила девочка, словно хотела сказать: «Я не тупая!»

Он рассмеялся:

– А как тебя зовут? Дочь?

– Виви, но папоска зовет меня Цукелпу.

Ральф сделал шаг вперед и присел на корточки, чтобы лучше разглядеть феерического создание. Цукерпу… Цукерпуппе, наверное. Сахарная кукла. Папочка, видно, старой модели. А может, вообще антиквариат. Родил себе на старость лет альбиноса.

Так он подумал, но что-то в ее глазах заставило его устыдиться. Еще ни одна особа женского пола не смотрела на него ТАК. С нескрываемым восхищением. И Ральф, циник-Ральф, который обожал уличные драки и ненавидел всех богачей, растрогался, как малыш-Ральфи.

– А папочка не боится, что его куколка под дождем растает? – спросил он ребенка.

Девочка захихикала; явно кокетничая с ним, махнула свободной ручкой. Она была еще крошкой, совсем ребенком, но она в самом деле пыталась кокетничать с ним! Он понимал, что будь она старше, смотрела бы либо мимо, либо же сквозь него. Как большинство богатых девчонок в гимназии, где он сейчас учился. Но она была еще совсем крошкой… Крошкой из Штрассенбергов.

Ральфу это ужасно льстило.

Ее глаза были светлыми, похожими на кубики льда. Такие же прозрачные с едва различимой темной каймой по краю. Он заглянул в них и утонул. Еще никогда он не видел таких волшебных детей. Еще никогда не находил каких-то детей волшебными… пока не встретил ее.

– Ты – Пьинц, да? – спросила девочка странным горячим шепотом.

– Принц? Я?!

Девочка трогательно смутилась, теребя ручку зонта.

– Только пьинс бывает такой касивый, – прошептала она.

И Ральф почувствовал, что краснеет.

– Если я выведу тебя на дорогу, ты узнаешь свой дом? – спросил он нежно.

– Да! – жалобно сказала она. – Да, я увнаю!

И протянула руки, чтобы он взял ее. Не понимая, что делает, Ральф подхватил ребенка и крепко прижал к себе.

Розовый зонт заслонил обоих от водной мороси.

Ложь и запах клубничной жвачки

Сон был тяжелый, мучительный.

Ральф никак не мог осознать: где он? У себя в комнате, или бежит по лесу, прижимая к груди ребенка? Все, что он понимал: ноги ватные. Ему не уйти… А уходить надо! От кого – Ральф и сам не знал. Во сне его волновало совсем другое.

– Мне надо к папочке, – говорил Гном, болтая розовыми сапожками; ее волосы щекотали ему лицо. – Мы поссоиись с Дессикой и я убежала. Не пойду пока папоська не вийнесся. Дессика снова звая!

Видимо, эта Джессика и представляла собой опасность.

Едва переставляя ватные ноги, Ральф бежал по мокрой земле, утопая в грязи кроссовками. За деревьями был слышен собачий лай. И грубые голоса кричали: «Стоять! Полиция!». А девочка становилась все тяжелей.

И все спокойнее. Словно бы ему в пику.

– Ее зовут Гьета, он позволяет ей спать со мной…

– Всех остальных папа держит в клетке…

– Ты будешь моим бойфендом?

– Ты самый квасивый майчик из всех!..

Слова мешались в его сознании, как стекла в калейдоскопе. Ральф задыхался, давился, захлебывался дождем. Вес девочки словно оттягивал ему руки, но мысли бросить ее, у Ральфа не возникало.

Она его шанс, джекпот. Его маленькое Спасение! Пусть он не знал пока – от чего.

Собака была все ближе и ближе… Ральф ощущал запах псины и жар распахнутой пасти. Он пробудился рывком, когда сверкающие, чуть загнутые клыки, почти впились ему в шею и с криком отбросил от себя одеяло. Сознание возвращалось; лес кончился. Не было ни девочки, ни собаки.

Ральф медленно, с трудом сел; размяк затекшую шею.

Запах клубничной жвачки забивал ноздри.

В тот миг он действительно закричал. От страха. Закрыл собой девочку, выставив перед ними зонт… Теперь ему было ужасно, до боли стыдно за этот страх. Собака оказалась их собственная. И Папочка, крикнувший: «Грета, фу!» ничем не напоминал вампира.

– Папи! – сказала девочка. – Папочка, это – Принц!

Их взгляды встретились, и Ральф почуял – этот мужчина напуган ничуть не меньше.

Они так спешили разойтись навсегда, остаться инкогнито… Отец унес с собой девочку. Ральфу остался зонт. Он понял это лишь когда попытался сесть на велосипед. И бросил зонт. Сложил, повесив на дереве.

Запах же он принес с собой.

Умыв лицо, Ральф спустился в кухню и сел за стол.

Еще никогда, ни за что на свете, он не стыдился так. Еще ничего на свете не хотел позабыть так сильно, как эту встречу.

И тем не менее…

– Не знаешь, у кого-то из Штрассенбергов есть нянечка по имени Джесс? – спросил Ральф, усаживаясь за стол.

Тетушка, жарившая оладьи, подозрительно уставилась на него. Еще до его рождения, она служила горничной у графа. Затем перешла к кому-то попроще, затем была нянечкой у кого-то еще… Ирония судьбы заключалась в том, что она работала в том же квартале, что он сейчас. У Штрассенбергов. И до сих пор поддерживала контакты с тамошней прислугой.

– Где ты таскался всю ночь? – спросила она сурово.

– Гулял.

– Под дождем? От твоей одежды разит женскими духами!

– Духами? – искренне ужаснулся Ральф, который списывал запах на что угодно, кроме духов; уж слишком маленькой была девочка.

– Духами! – безжалостно подтвердила тетушка. – У Эльке Энгель точно такие же!

Ральф закатил глаза.

Эльке была католичкой, – как его тетушка. Такой же чистой и девственной, как сама Агата… Только на пенсии, когда судьба забросила ее в Африку, Эльке вдруг поняла: как она промазала, посвятив всю жизнь Иисусу.

Он был моложе, красивее и беднее ее. Он был влюблен, как никогда в жизни. Он научил Эльке жить, дышать и носить нелепые молодежные шмотки. Через три года, когда Он научился говорить по-немецки, нашел работу и получил ПМЖ, Он… сбежал, прихватив с собой все, что мог продать по дороге.

Эльке пережила. Не сошла с ума, не ударилась обратно в религию. Эльке ни о чем не жалела.

– Мы ничего не знали о сексе, – говаривала она.

И копила деньги на новое путешествие в Африку.

Ральф представил себя на месте Черного Принца Эльке и его передернуло.

– Я продавал наркотики, – дерзко ответил он.

Тетушка строго сжала маленький ротик.

– Твои шутки, порой, бывали смешнее! – выдавила она.

– Я просто тебе подсыпал кое-что в коньяк, – Ральф буквально выстрелил ей в лицо улыбкой.

Тетушка захихикала.

Она в жизни не пила ничего крепче настоя валерианки.

Сам же он был задет всерьез.

Ральф допускал, что тетя считает его Иисусом, способным накормить их обоих на десять евро, что тетя в начале месяца выдавала ему на расходы. Допускал, что тетя настолько погрязла в вере, что даже не обращает внимания на продукты, что сами собой появляются у них в холодильнике…

Мысли, что тетушка считает его тойбоем, Ральф не допускал никогда. И это очень больно его задело.

– Ну, что же, – ответил он. – Спасибо! Значит, в твоих глазах я малолетняя проститутка? Так ты обо мне думаешь?!

Она покраснела.

– Ральф, – сказала тетя серьезно и у нее предательски заблестели глаза. – Новый священник – будет один из Штрассенбергов, ты же знаешь, – голос срывался. – Если ты что-то делаешь… Ральф, если ты занимаешься чем-то нехорошим… я очень тебя прошу!.. – она отвернулась, резко задрав к лицу край передника.

Он вздохнул; что-то было в ее вопросе, в ее осанке и голосе, что задело его самого до слез. Все она, конечно же, понимает. Просто не вмешивается. Просто молчит, потому что другого выбора у них нет. И то, как именно она ему об этом сказала, заставило Ральфа почувствовать себя ниже, чем вчера ночью он чувствовал себя в том лесу.

– Новый священник, а? – спросил он нарочито беззаботным тоном, хотя в душе все пульсировало и жгло. – Вы же старого еще не сожрали!..

И вышел из кухни, так и не притронувшись к остывшим оладьям. Как бы он не пытался, он никогда не станет достаточно хорош в глазах тети. Похоже, за всю его жизнь, его признала кем-то особенным лишь одна женщина.

Девочка.

Сахарная куколка по имени Виви.

Ральф прямо в одежде упал обратно в постель и зарылся лицом в подушку, чтоб заглушить стон.

Штопоры в голове.

Если бы Филиппа фон Штрассенберга попросили описать ее в двух словах, он бы ответил: «Сиськи!» Теперь, к описанию прибавились темные, в поллица, круги под глазами.

– Ты достал? – спросила Джесс, едва он вошел в гостиную.

Казалось, если он скажет «да», она разорвет его в клочья, чтоб не делиться.

– Нет, – сказал Фил, почти с наслаждением.

Верена, что-то рисовавшая за столом, немедленно навострила уши. Грета, лежавшая рядом с ней, тоже навострила. Обе казались ему на редкость разумными, в отличие от смотревшей за ними Джесс. Та выглядела ужасно. Бледная, не накрашенная в какой-то старой футболке. Видимо, Маркуса.

– Ты так и не дозвонился?

– Нет, – буркнул он. – Ты выглядишь, как дерьмо.

– Пошел ты, – прошептала она и легла на спину, потеряв к нему интерес.

В свои шестнадцать, Филипп был довольно рослым и не по возрасту развитым, крупным мальчиком. Он уже миновал ту пылкую стадию влюбленности, когда не смел взглянуть ей в глаза, но еще не избавился от интереса к ее грудям.

Джесс была много старше его. На целых четыре года. У нее уже была дочь… и муж, годившийся им обоим в отцы. Лежа, порой, без сна, Филипп часто думал о тайнах тела, помогая себе рукой. Джессика же смотрела сквозь него… на брата своего мужа.

– Будь ты похожа на человека, мы могли бы сесть в твою тачку и съездить на Рипербан. Но сейчас я даже на диван с тобой рядом не сяду, —сказал Филипп.

– Да ты бы на бомбу сел, если б я тебе разрешила, – огрызнулась она.

Он смолчал. Пару дней назад они с Джессикой, на пару обшарили каждую выемку в развалинах замка, но ничего не нашли. Филипп нашел привлекательной ее грудь, но Джессика его оттолкнула.

– Ну, почему все это происходит со мной? – страдальчески прошептала Джесс, закрыв лицо диванной подушкой.

– Потому что ты – наркоманка? – предположил он. – Потерявшая берега торчушка, которая умудрилась подсесть на обычный кокс?.. Хотя, я не врач, конечно.

Он подождал, но Джесс не отреагировала. Порой, когда у нее случались обломы с Фредом, она позволяла зажать себя в уголке, поцеловать, потискать… Но сегодня он сам не хотел прикасаться к ней. Даже если б она позволила. Взглянув на Джессику, Филипп на миг задержался взглядом на ее буферах и покачал головой.

– Лучшее пособие на тему «Вред наркомании», – подумал он про себя.

– Хай, Филипп, – напомнила о себе Верена.

Она сидела, как взрослая, – склонив на бок голову и постукивала по бумаге карандашом, видимо, подражая Лизель. Обычно, она его забавляла своими ужимками и кокетством, но сейчас он сам был не в духе. Филипп, конечно же, не торчал. Он не джанки, не идиот и не наркоман. Ему просто скучно, и он хотел бы взбодриться.

– Привет, Снежок!..

Ему всегда казалось забавным называть ее, как наркотик. Она была очень белая. Очень-очень, – даже для штрассенбергских девчонок. Поначалу вокруг шептались, что девочка – альбинос. И все, что рассказывала Миркалла – правда… К облегчению всей фамилии вскоре стало понятно: на молочную кожу девочки легко ложился загар. Так стало ясно, – Верена не альбинос и особо способные умы даже подсчитали, что она не могла быть от Альфреда: Верена родилась четырьмя годами позже, чем он погиб.

Так долго детей не носят даже слоны.

– Как здорово, когда в семье есть люди способные сложить два и два, – по праву главы семьи подытожил граф и дело закрыли.

Тем более, что девочка подросла и дала им больше пищи для разговоров.

– Изменяла мне? – спросил Филипп строго и наклонившись, поцеловал ее в лоб.

Она снисходительно вытерпела ласку и глубоко вздохнула, словно он ее утомил. От нее, как обычно, за километр несло Moschino Pink, длинные волосы завиты и забраны в высокий хвост на макушке.

– Ты с Джессикой уходий! – сразу предъявила она. – Я внаю!

– Э-эй! – Фил выставил вперед палец. – Мы ходили искать твой зонтик. Просто я же не знаю, какой у тебя был зонт.

Она презрительно качнула в ответ хвостом и сморщила носик.

– Ты вьеш как и все мусины!

Фил с трудом сдержал смех. Она действительно была нечто!

– Видишь? – спросил он, наклонившись над девочкой. – Если ты это знаешь про всех мужчин, то стопроцентно мне изменяла! Что ты рисуешь?..

Рисунок, над которым она работала, представлял собой двух разнокалиберных слендерменов, которые держали друг друга руками-вилками. Один, поменьше, был в розовых сапогах и торчащими дыбом бежевыми палками-волосами, другой, похоже, упал головой на штопоры. Филипп насчитал в его черепе шесть пружин, старательно выведенных черным.

Что-то внутри у него сжалось. Он знал, что неделю назад, Джесс накоксилась до кровавых соплей и в доме что-то произошло. Верена сбежала. Исчезновение дилера он с этим пока не разу не связывал, но что-то в ее рисунке насторожило его.

– Кто это?

Верена лукаво на него посмотрела.

– Это мой бойфренд, – с нескрываемым удовольствием, произнесла она.

Мой бойфьенд.

Интересант!

Откуда в кругу ее общения, вдруг затесался брюнет? Да еще так прочно, что стал бойдрендом?..

– Я думал, что это я – твой бойфренд, – сказал Филипп, притворившись обиженным.

Верена надулась и спрятала лист под стол.

– Джессика говорит, ты станешь священником! А всем священникам нравятся мальчики, а не девочки! – выпалила она так быстро, что он едва понял исковерканные слова.

Онемев, Филипп медленно обернулся к дивану. Как раз в тот миг, когда Джессика буквально заколыхалась от смеха.

– Ты посто пиходис надо мной посмеяться! – заявила Верена, прижав к бокам кулачки и Филипп понял вдруг, что для нее – все это серьезно. – Никогда тебе не пвощу!

Он знал, конечно, что эти двое не мать и дочь, а почти соперницы. Но все равно обозлился. Ей ли не знать, что он – не гей?!

Взяв себя в руки, Филипп перевел дыхание.

– Нет, – он честно-честно посмотрел Верене в глаза, сделав вид, что забыл про Джессику. – Не все священники любят мальчиков. К примеру, твой дядя Фредди, любит только тебя!

Смех стих. Толстая муха, словно маленький истребитель, вспорола сонную тишину. Грета клацнув зубами, оборвала мушиный полет. Филипп ухмыльнулся.

– Знаешь, что? – сказал он, понизив голос и, взяв Верену за локти, притянул поближе к себе. – Когда я стану священником, обещаю: мы будем вместе всегда-всегда, как Лизель и Мартин. Даже если ты замуж выйдешь… Плевать сколько раз!.. Я все равно тебя любить буду, – он перевел дыхание, дав девчушке немного переварить, после чего улыбнулся. – А теперь, расскажи мне, Цукерхен, кто твой новый бойдренд?