Текст книги "Добрая память"

Автор книги: Софья Хромченко

3. В столице

 
В Петербурге подполье немалое было.
Редкие знали друг друга в лицо.
Но единила надежды всех сила:
Дети их жить будут лучше отцов!
 
 
Кто-то придет ночью, стуком разбудит.
Матвей отворит. И не знала жена
Даже обычно, кто были те люди.
Страшно ей стало: ребенка ждала.
 
 
Вдруг мужа схватят? С Матвеем венчались
Сызнова в церкви. «Так надо, – сказал, –
Дабы законными дети рождались».
Священнику молвила: «Муж мой пропал –
 
 
В розыске. Я повстречала другого.
Он увез в город. Хотела б начать,
Дитя ожидая, судьбу свою снова.
Батюшка, не откажите венчать!
 
 
Стыдно в грехе жить». Спросил о приходе
Бывшем. Туда и направил письмо
(Хи́тры на выдумки бабы в народе).
Письмо же ответное скоро пришло.
 
 
Священник из церкви, где всю жизнь считалась
Она прихожанкой, дал краткий ответ,
Что первым браком, и верно, венчалась.
Сам венчал. Мужа же нет уж семь лет.
 
 
Преступник он стал. Как Авдотья невинна
В отсутствии мужа безвестном, то ей
Второй брак дозволить по праву не стыдно.
Был очень доволен венчаньем Матвей.
 
 
Авдотья же в церкви заметно робела
(Матвей не женатый по паспорту был
И на своем стал), носить не сумела
Стыд – исповедала. Поп ей простил.
 
 
Был средних лет, сам семейный. Считался
Делом нередким для клира донос
В бедных районах. Однако держался
Совести батюшка и не донес.
 
 
Жалел свой приход. Указал он Авдотье,
Что мужа не следует ей выдавать
Никому никогда. Бог молчанья не против,
Коль это поможет беды избежать.
 
 
«Батюшки разные тоже бывают», –
Изрек назидательно. Крепко Матвей
Бранил, что призналась попу, ожидая
Ареста, но глупость, любя, простил ей.
 
 
Он понимал, что едва ли годилась
В жены подпольщику, – слишком проста.
Иное ему никогда и не мнилось,
Но втайне гордился, что сердцем чиста.
 
 
Дочь родила. Ее Анной крестили.
Еще у груди была, как зачалось
Новое дитятко. Анастасией
Будто в утробе само назвалось.
 
 
Батюшка тут никого не неволил:
«Как назовете, так и окрещу».
Следом Иван родился́. Был доволен
Матвей, понял: сына на старость ращу.
 
 
Даже не верилось: мальчик родился!
После всех дочек! Спустя год за ним
И Александр в семье появился.
Только… войной уже полнился мир.
 
 
Мальчики в доме Матвея рождались
В годы войны[8]8
  Первая Мировая война началась в июле 1914 года. В августе того же года в войну вступила Россия.


[Закрыть], хотя беды ее,
Впрочем, не вдруг до столицы добрались:
Понял не враз народ горе свое.
 
 
Но… понемногу прилавки пустели.
Голодные в город пришли времена.
Удачу подпольщики в том усмотрели:
Пусть будет счастью такая цена!
 
 
Смуту нарочно теперь растравляли
Между рабочих; конечно, Матвей
В том преуспел, за что деньги давали,
Ими усилив величье идей[9]9
  Многие подпольщики получали на революционные нужды и в качестве вознаграждения за риск деньги из революционной кассы, формировавшейся из средств отечественных и зарубежных жертвователей на дело революции.


[Закрыть].
 
 
Много народу в боях положили.
Что и напрасной, и долгой война
Случилась, не прячась уже, говорили, –
Как началась, года минуло два.
 
 
Матвей на заводе работал, однако
Мечтал фронтовым агитатором быть.
Там, на войне, – средь смертей лютых мрака, –
Ужас убийства солдатам открыть.
 
 
«Немцы, – пока речь вел в городе, – люди:
Как русские, люди которых война
Ведет убивать, в плену тех же иллюзий –
Долга и чести; враг главный – она.
 
 
Общий враг бедности – власть и богатство.
Монархи велят, а рабочие мрут,
Будто скотина. Им жить бы согласно.
Нет! К себе злую погибель влекут!
 
 
Должен быть мир!» Как Авдотья боялась
Что арестуют Матвея!.. Она
Каждый день с мужем навеки прощалась,
Каждый день весть об аресте ждала.
 
 
Жене дал наказ: «Не вернусь до рассвета –
Сразу с детьми возвращайся в село.
Отпустят, найду тебя». Помнила это.
Грамоте муж обучил здесь ее.
 
 
«В столице неграмотной женщине стыдно», –
Он толковал. Но жена поняла:
К аресту его муж готовит, как видно,
Дабы писать ему письма могла.
 
 
Грамота ей в ее годы давалась
Трудно. Однажды Матвей почитать
Дал запрещенное. Так испугалась,
Что не умел жены страха унять:
 
 
В книге что слово – одно богохульство!
Как это можно хранить?! А Матвей
С тех пор, стараясь щадить ее чувства,
Не предлагал запрещенное ей.
 
 
Втайне мечтал, чтобы с ним разделила
Дело его. Что постов не блюла
С мужем, об этом всегда говорила
В церкви, а в прочем – обычью верна.
 
 
Даже иконы муж дома поставил –
Ради жены. Соню – дочку свою
Тоже он Бога забыть не заставил.
Впрочем, совсем не стремился к тому.
 
 
С Соней такой Матвей мысли держался:
«Для мужа ращу – замуж ей выходить.
Только б супруг терпеливый достался,
Тот и решит, как жене его жить».
 
 
Так и росла. Евдокия влияла
Больше на дочку. Мать нежно любя,
Меньше к отцу Соня чувства питала.
Матвей понимал: мать растила одна.
 
 
Дочь никогда и ни в чем не неволил,
Баловал часто – хотел заслужить,
Чем только мог, он привязанность Сони.
Братьев-сестер помогала растить.
 
 
Их она с первой минуты любила.
Каждого. Как еще жили в селе,
В школу три года там Соня ходила –
Внучек учить велел свекор семье.
 
 
(Многие в школу детей не давали
Женского пола.) В столице, любя,
От книги к хозяйству родные не гнали –
Пусть себе в радость читает она.
 
 
Книги в семье всегда разные были –
Соне на счастье. Особенно ей
Пушкин по сердцу пришелся – открыли
Строки поэта любовь перед ней.
 
 
Вот бы любить так! К любви тяготела
С юности ранней, пример же ее
В родителях ясный и чистый имела,
В жизнь не вникая отца своего.
 
 
Хоть и, конечно же, кое-что знала.
Старшую дочку в четырнадцать лет
Учиться семья в мастерскую послала:
Без ремесла, знал отец, счастья нет.
 
 
Выбрал Матвей труд для дочки полезный –
Быть ей швеей. Соню отдал учить
Он в мастерскую самой Одоевской –
Что для мещан та велела открыть.
 
 
Чтоб и рабочие дочек учили,
Скромную плату разумно ввела.
Все ученицы княгиню любили,
Хоть ее видели раз или два.
 
 
Кроме шитья, там учили манерам:
Как ходить правильно, как говорить,
Как одеваться – чтоб чем-нибудь скверным
Имя княгини бы не посрамить.
 
 
Соня за три года это впитала,
И оглянуться отец не успел –
К выпуску барышней питерской стала.
Дочкой гордился Матвей и жалел:
 
 
Кто на ней женится? Та на рабочих
И не глядела. Семнадцати лет
Стала работать: хотелось ей очень
Родным помогать. Возражения нет.
 
 
Но отсоветовал, чтоб становилась
Швеею на фабрике – каторжный труд.
(Для шитья на дому, разумел он, училась.)
Вот упаковщицей пусть уж возьмут.
 
 
Зефир с пастилой паковать она стала
В цехе на фабрике. Вдруг на глаза
Из руководства кому-то попала.
С ней говорить стал. Молчать тут нельзя.
 
 
Спрашивал имя ее и откуда.
«Имя красивое», – он похвалил.
Сам англичанин. По-русски же трудно,
Мало, смешно, на свой лад говорил.
 
 
Очень уж Соня ему приглянулась!
В тот день смущенно с работы домой
Она с пастилой и зефиром вернулась:
Не взять неудобно – начальник большой.
 
 
Прибыльным делом считалось в столице
Русской иностранцам фабрики открывать.
Где работала Соня, была та английской.
Грамотна ли, в другой раз хотел знать.
 
 
Матвей потемнел: не к добру та забота.
Соне на фабрике скоро нашли
По указанью другую работу –
Легче, с бумагами. Дни меж тем шли.
 
 
Встретив работницу вдруг в коридоре,
Ее англичанин всегда узнавал.
Здоровался первым, к смущению Сони,
Какой-нибудь краткий вопрос задавал.
 
 
Соня его обхожденья стеснялась.
«Нужно с работы тебе уходить,
Покуда ты с честью своей не рассталась, –
Отец рассудил. – Мой семью долг кормить».
 
 
Соня ушла. Не взяла и расчета
За месяц последний – боялся Матвей:
Коль тот узнает – уходит с работы,
Он что дурное уж вытворит с ней.
 
 
(Разные случаи слышал в столице.)
Больше работать отец не пускал
Соню: какой богатей вдруг польстится?!
Дома сидеть ей с детьми наказал.
 
 
Та и сидела. Любви же, как видно,
Конем не объедешь, коль время пришло.
Собою хрупка была и миловидна,
Чувство к ней финну вдруг в сердце вошло.
 
 
Утром на улице он ее встретил –
Шла она в лавку. Застенчивый взор,
Косу до пояса взглядом отметил,
Представился. Вышел у них разговор.
 
 
Ее на каток пригласил – там каталась
Вся молодежь. После нескольких встреч
Его объясненье в любви состоялось.
(Офицер был.) Повел о замужестве речь.
 
 
Был православного[10]10
  Большинство финнов лютеране. Православие обычно принимали обрусевшие финны, жившие ближе к границе с Россией, в России и (или) в знак лояльности к российскому самодержавию.


[Закрыть] исповеданья –
Из царскую веру принявшей семьи
Военной, простой – не дворянского званья,
Семью не смутил бы простой род жены.
 
 
Соня к отцу позвала. Попросила,
Чтобы тот выслушал, ибо она,
Видя любовь к себе, тоже любила.
Сердце впервые свое отдала.
 
 
Матвей согласился: ну что ж, пусть приходит.
Жаль, что чухонец. В назначенный час
Статный военный вдруг в комнату входит,
Дочь с офицера не сводит же глаз.
 
 
«Вы – офицер?!» – «Софья вам не сказала?!» –
Финн и не понял, зачем от отца,
Будто позор, его гордость скрывала.
Матвей разобраться решил до конца.
 
 
В Финляндском полку, оказалось, тот служит[11]11
  Лейб-гвардии Финляндский полк – полк Российской императорской гвардии, состоявший из военных финского происхождения. Местом дислокации был Санкт-Петербург (после переименования в 1914 году Петроград).


[Закрыть].
Пока полк в столице, но лишь до поры.
Скоро на фронте окажется нужен.
«Жене вы готовите участь вдовы?» –
 
 
«Нет, уповаю в живых я остаться,
Но до прощания скорого дня
Желал бы как можно скорей обвенчаться». –
«Что если станет моя дочь вдова?
 
 
Можете ль вы ради прихотей ваших
Невинной душой так жестоко играть?
Когда б на коленях молила бы даже
Вам бы не смел я согласие дать!» –
 
 
«Что ж, рано ль поздно война завершится
Нашей победой…» – «О, как вы юны!
Одной революции дали свершиться,
Другая нас вырвет из глупой войны!» –
 
 
«Но как это можно?! Уже побеждаем!» –
«Отнюдь, попрошу, посмотрите вокруг:
Мы губим солдат своих, мы голодаем!» –
К согласью нельзя прийти было им вдруг.
 
 
У каждого в сердце осталась обида.
Проводив офицера, обнял дочь Матвей:
«Хотя по душе ты пришлась ему, видно,
Худ будет, знаю, конец его дней.
 
 
Или на фронте от пули он ляжет,
Иль, если выживет, новая власть
Его за погоны, что носит, накажет.
Тебе не позволю напрасно пропасть!»
 
 
Плакала Соня, отца умоляла
Дозволить венчаться. Уж скоро она
С тревогой на фронт жениха провожала.
(Согласье свое ему тайно дала.)
 
 
Финн целовал ее в шуме перрона,
Первый-единственный раз. Оставлял
Девичье сердце столь страстно влюбленным,
Как сам любил. С фронта письма писал.
 
 
Нежно и пылко они умоляли
Соню дождаться. В счастливой судьбе
Любви их, надеждою жил, уверяли.
Ей наказал ехать к маме-вдове.
 
 
Мать его добрая, всё давно знает –
В письмах признался той сын, что влюблен.
Ее, как невесту его, ожидает,
В отпуск домой возвратится и он.
 
 
Отпуск короткий ему обещали.
Там обвенчаются. Понял Матвей:
Что-то глаза дочки горько скрывали,
И … Чемодан нашел, собранный ей.
 
 
«Куда собралась?!» Отцу дочка призналась.
Больше того: стать она медсестрой
На фронте, чтоб с мужем быть рядом, сбиралась.
Что ей в Финляндии делать одной?
 
 
«Нечего делать! – Матвей тут ответил. –
Костьми к двери лягу – тебя не пущу!
Езжайте в деревню – есть нечего детям,
Коль кто помрет, я себе не прощу!
 
 
А от земли пропитанье найдете». –
«Ты с нами, видно, не едешь, отец?» –
«Нет, всех твоей поручаю заботе –
Меня посылают на фронт наконец.
 
 
Домой телеграмму послал – вас там встретят».
Соня отцу объявила отказ.
Матвей, не желая с ней спорить при детях,
Жене наказал с ними ехать тот час.
 
 
Меньшего – Сашу он, правда, оставил –
Соня им вслед привезет. Сам с женой
Простился сердечно, беречь всех наставил.
С вокзала вернулся он к Соне домой.
 
 
Соня два дня взаперти просидела
Волей отца, но она уезжать
С братом в село ни за что не хотела.
Силой тащил на вокзал – не сбежать:
 
 
Дочки косой обмотал свою руку
Крепко – не вырвется. Всякий читал
Встречный прохожий в глазах ее муку.
В вагон посадив, брата на руки дал.
 
 
(Саше от роду лишь год миновало.)
И… быстро вышел. Куда с тем одна?
Соня решила: ну что же, сначала
Брата отдаст в селе маме она.
 
 
Денег попросит и сразу уедет
В Питер, потом же Финляндия ждет.
Мать – не отец, она дочь пожалеет!
Умер как раз Николай в этот год.
 
 
Умер спокойно. Авдотья узнала
Об этом в селе: отцу писем она
(Грамоту знал) никогда не писала –
Заботой о муже и детях жила.
 
 
Память услужливо с ней поделилась,
Что, покидая родительский край,
Отцу не взглянула в глаза, не открылась!
Простил ли молчанье ее? Поди знай!
 
 
Понял ли, что открыть тайну Матвея
Дочь побоялась? Вон свекор так клял
Сына за то же (но втайне жалея),
Что Дмитрий ей сразу то горе сказал.
 
 
Он же, вздохнув, успокоил Авдотью,
Тревогу поняв ее: «Благословил
Отец твой тебя – передать просил. Вроде
Хворал он недолго. При мне уходил.
 
 
Мы же родня. За ним с братом глядели,
Как уж подняться не мог… Человек
Добрый был… Дом ваш потом не сумели
Спасти. И к чему? Отслужил он свой век.
 
 
Был вскоре пожар. Дом сгорел Николая,
Сам бы сгорел, видно, жив будь. Его
Чьей-то мольбой смерть минула худая –
Так все решили. Не плачь за него».
 
 
Долго Авдотья на деверя смело
Глаз не могла поднимать – от стыда:
Долг ее выполнил. Только и смела
Спросить о Глафире. Жива ли она?
 
 
«Жива, как я слышал. В Москве она. С мужем.
С детьми. А у нас, почитай, на селе
Лишь старики да калеки. Не сдюжим.
Слышь, и мои сыновья на войне.
 
 
И у Романа. У Агнии тоже.
У Пелагеи. Один Журавлев
Сынов откупил, говорят, это можно.
Да не про нас бедняков-дураков.
 
 
Все дело ясное с белым билетом.
Будто бы хворые. Только они
Трудятся так, как не помнят об этом.
Работников нет. Уж теперь-то одни». –
 
 
«Наши сыны до войны оженились.
Думали, выстроим каменный дом,
Дабы пожара вовек не страшились, –
Молвил Роман. – Был готов почти он.
 
 
Тут вдруг война… Сыновей всех забрали.
Мы в доме печь не успели сложить –
Всех печников воевать сразу взяли
Да положили. Как с домом нам быть?
 
 
Стоит одинокий, просторный, холодный…
Печь уж сложили вдвоем, как могли,
Дом же, однако, к житью мало годный –
Зябко там. Дарим, Авдотья. Живи.
 
 
Вам все равно идти некуда. Места
Нету у нас – много внуков. Матвей
Воротясь дом поправит – умелец известный.
Мы не чета, хоть одних с ним кровей».
 
 
На деверей робко Авдотья глядела.
Жались к ней дети. Поспорить с родней,
Как-то себя отстоять – не умела.
Знала: Роман управляем женой.
 
 
После свекрови в избе заправляла
Только она, а пока говорил,
Строго Татьяна на мужа взирала.
Он замолчал и глаза опустил.
 
 
Дмитрий повел дом показывать. «Таня, –
Взмолился Роман, – пусть у нас поживут!
Жалко тебе?» – «Чем кормить мы их станем?!
Нет, пусть отдельно хозяйство ведут». –
 
 
«Злая ты, Таня! Ведь дети Матвея…» –
«Он их плодил, тебя спрашивал? Нет!
Так отчего мы теперь их жалеем?
Наши воюют!» – услышал ответ.
 
 
Спорить не стал. «А моя-то в землице,
Агафья, – дорогою Дмитрий сказал. –
Каждую ночь сиротинушка снится…»
Ввел семью в дом, тяжело замолчал.
 
 
Холодом, сыростью сразу дохнуло
В лица вошедшим. Простился с родней
Дмитрий с порога стыдливо, понуро,
И, не спеша, побрел к брату домой.
 

4. На селе

 
Авдотья о детях в том доме боялась –
Застудятся. Дров им навез печь топить
Дмитрий, но, сколько она ни старалась,
Согреться нельзя было. Как зимой жить?!
 
 
Нынче весна хоть. Снаружи теплее,
Чем изнутри, было. Скоро пришла
К ней Журавлева, Авдотью жалея,
Стряпать хозяйку к себе позвала.
 
 
Слышала, печь у нее и не варит
Как следует. «Что же, спасибо, приду».
В лавке съестного у них же набрали
И к Журавлевым – готовить еду.
 
 
Те, видя скудность, своей поделились.
Дали семян на посев. Две семьи
На удивленье селу подружились,
Хоть и чужие они – не сродни.
 
 
Соня приехала. В бедности видя
Семью, уж оставить ее не могла.
Село – его грязь и тоску ненавидя,
Денег последних просить не смогла.
 
 
Да и Авдотья во старшей нуждалась.
Соня писала, жених же молчал.
В Финляндию выслать письмо опасалась,
Дабы кто горький ответ не прислал.
 
 
Он жив! – жила верой. Дни быстро летели.
Сельские сверстницы Соню своей
Ровней признать ни за что не хотели –
Много чужого заметили в ней:
 
 
Речь, городскую одежду, осанку…
Робость и гордость попутали. Та
Не походила ни в чем на крестьянку.
С сельской родней мало зналась она.
 
 
Больше близ матери в доме сидела
Аль на дворе была. Всё же о ней
Вскорости знать уж молва захотела:
Кто шил наряды чудесные ей?
 
 
В ответ улыбнулась: «Сама я их шила».
К швейной машинке девчат подвела,
Как обходиться с ней, им объяснила.
«Мы не умеем! Ты сшей нам сама.
 
 
Ткань принесем». Всем сперва шила даром,
Потом платить стали. Хоть и бои,
Хоть и нужда, были юны недаром.
Желали красивыми быть здесь они.
 
 
Юность брала свое. Чаще платили
Продуктами. Реже деньгами. Наряд
На селе городской вошел в моду – форсили,
Пусть редкий отец новой моде был рад.
 
 
В крестьянской одеже куда как сподручней
Труд сельский нести. Городское надеть
Платье на праздник что разве. «Ты лучше
Шей сарафаны аль их не суметь?» –
 
 
Соню с сомненьем отцы вопрошали. –
«И сарафаны могу», – был ответ.
В столице хоть шить те случалось едва ли,
Где восемь жила Соня памятных лет.
 
 
Удались сарафаны. Пошел по округе
Слух добрый о Соне. Бралась та всё шить.
К труду на селе не привычные руки
Ее, шитьем стали домашних кормить.
 
 
(Не ошибся Матвей в Соне!) Время летело.
Семья небогато, но сыто жила.
Корову рябую (детей пожалела!)
Старуха-вдова им на двор отдала.
 
 
Лошадь из двух своих девери дали.
Хоть и бранился с Татьяной своей
Роман, всё же братья родне помогали.
Али они Журавлевых скупей?
 
 
Что же Матвей? Слал он редкие письма.
Солдаты встречали его хорошо –
И наши, и немцы. Желанный мир близко!
Опасности будто смеялся в лицо.
 
 
Раз к немцам пошел… И его задержали.
С листовками был, без оружия он.
Нашли бы оружье, тогда б расстреляли.
И так нарушал, несомненно, закон.
 
 
Таких агитаторов много ловили,
А их всё не меньше. Вздохнул офицер:
Уж больно смутьянов солдаты любили!
Вот этому б пулю всадить всем в пример!
 
 
Эх! Молча выстрелил… Писем не стало
С того дня от мужа. Напрасно жена
Каждый денечек вестей ожидала,
Страшные мысли от сердца гнала.
 
 
Однажды конверт наконец получила.
Открыла. Прочла. И дрожащей рукой
Печную заслонку затем отворила –
Стал чужой почерк седою золой.
 
 
Пусть будет так. Пусть никто не узнает.
Сама ж заболела. Как радостно ей
Было мечтать, что она умирает:
Бог даст с мужем встречу, призрит их детей!
 
 
«Мама! Она! Революция!» – Соня
С улицы в дом забежала, смеясь. –
«Что ж так кричит, ведь такая тихоня!» –
Думала мать, на иконы крестясь. –
 
 
Ну, революция… Две пережили,
Эта уж третья»… Осенние дни
Желтой листвою близ окон кружили,
Золотом землю мостили они.
 
 
«Что, моя милая?» – «Папа вернется!
Вернется домой!» Мысль об этом вошла
В душу девичью, как в ночь входит солнце.
Прежних обид ни следа не нашла.
 
 
Острою болью любовь отболела.
Отца поняла дочь. В родимом селе,
Глухом и забытом, душой повзрослела,
Пусть приходил финн печальный во сне.
 
 
Звал за собою. В тот миг просыпалась
Соня в слезах. Что убитый зовет,
Как-то сама она вдруг догадалась.
Молилась – Создатель тоску отведет.
 
 
«Вернутся все наши! Какое же чудо!
Мамочка, правда?» – Что молвить в ответ,
Когда и дышать в жару матери трудно?
«Отец не придет, моя милая, нет.
 
 
Ты никого не пугай этой вестью.
Помни сама. А теперь мой черед…
Было письмо, а в письме том известье…
Детей береги… Пусть священник придет».
 
 
Батюшка был не давнишний, а новый –
Монах. С ним живой разминулся Матвей
Всего ничего – побывал сперва дома,
Там и узнал об Авдотье своей.
 
 
К больной заспешил. Услыхала Авдотья
Голос Матвея, не верит она,
Что не покойник. Рукою из плоти
Взял ее руку, тогда поняла.
 
 
Виновато Матвею в глаза поглядела:
«А я помираю… прости, милый мой!
Как жаль умереть!» – С той минуты хотела
Жить она страстно… И встала живой.
 
 
Дня через три так уже управлялась
Одна по хозяйству. Матвей рассказал,
Как ее «вдовство» печальное сталось:
Подлец офицер его только пугал;
 
 
Выстрелил мимо – авось забоится!
О́тдал под суд по закону, потом
Сам отчего-то своим стал хвалиться,
Что порешил. Ложный слух и пошел.
 
 
Ну, а поскольку к своим не вернулся,
Те и решили… И друг написал
Ей, коли случай такой обернулся, –
Зря ему, трусу, вперед адрес дал.
 
 
«Он от себя, видно, много прибавил». –
«Так указал, где могила твоя,
Что сам хоронил…» – «Тут уж явно слукавил!
Жив и здоров я, родная моя!»
 
 
Судить не успели. Пока находился
Под следствием, чаянья многих сбылись –
Пришла революция, освободился.
«Сюда только вести о ней добрались?
 
 
Нескоро. Ну, край тут, понятно, далекий».
Глаз не сводил муж с Авдотьи своей.
Чуть не поспел бы к ней, жил б одинокий…
Любо и страшно, что дорог так ей!
 
 
Прямо беда. На село возвращались
Близкие с фронта. По счастью села,
Кто провожал, почти все и дождались.
(Вся возвратилась Матвея родня.)
 
 
Много в селе о том радости было.
Как же теперь всю большую родню
Соня, деля эту радость, любила!
Кровь горячо поняла в ней свою.
 
 
Жизнью жила общей. Все принимали
Соню как ровню. За бывших солдат
Быстро отцы дочерей отдавали,
Коль те и сами венчаться спешат.
 
 
(Еще венчались.) В такую-то пору
Брак подневольный век долгий отжил.
Было, любилися (и без позору!)
Даже до свадьбы – такой уж был пыл.
 
 
Соне невесты свои поверяли
Секреты и чаянья. Ясно, что ей
Часто с приданым помочь доверяли.
К одной из родни лишь не сватались – к ней.
 
 
Нравилась многим. Боялись: откажет, –
Гордая. Соне все были родня
(Хоть и на грех уж никто не укажет –
Худшее людям списала война,
 
 
А по-иному глядеть не умела
Всё ж на своих, коли в каждом родство
Дальше ли, ближе она разумела.)
Тут уж какое страстей торжество!
 
 
Так ушла юность. Приданое шила
Соня по-прежнему. Пламя войны –
Гражданской вновь судьбы огнем опалило.
Много людей полегло без вины.
 
 
Были идейные – эти считались
Даже счастливыми: знать довелось
Им и о них, за что с домом расстались.
А большинство шли на фронт как пришлось.
 
 
Были ли белые – нет от них спасу:
Всех лошадей по округе взяла
Армия их и съестного запасы.
Сёла разула-раздела она.
 
 
Чем только можно в домах поживилась.
Брали в солдаты они тяжело.
Ох, не одна жена мужа лишилась,
Что не хотел уходить от нее!
 
 
Другие пошли, а верней, их погнали.
Только в себя пришел бедный народ,
Что-то нажил, – в селе красные встали.
Дело такой же взяло оборот.
 
 
Так и случалось, что брат шел на брата –
На самом деле. С пятнадцати лет[12]12
  С 1918 года официальный нижний возраст призыва в Красную армию составлял 21 год (в 1917 г. служба в Красной армии была объявлена добровольной, что не спасало от фактических злоупотреблений), но, если парень был рослый и крепкий на вид, в его возрасте особенно не разбирались.


[Закрыть]
Красные юношей брали в солдаты,
Брали мужчин, прежде скрывшихся бед.
 
 
Свадьбы в ту пору скромнее справлялись.
Реже. За совесть потом, не за страх,
Впитав чью-то правду, крестьяне сражались
И… погибали на двух сторонах.
 
 
Новая власть на крови становилась.
В эту-то пору жалеть о царе
Редко, по правде, кому доводилось –
Он долю испил в чаше, данной стране.
 
 
Он сам это выбрал. Хитрей оказался
Местный помещик: набравши добра,
Махнул за рубеж, где порой сокрушался,
Что с Родины мало увез серебра.