Текст книги "Следы неизвестного"

Автор книги: Софья Дубинская

Соавторы: Лев Цветков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Следы неизвестного

ПЕРВЫЙ БАРЬЕР

РЕКОМЕНДАЦИЯ

Плита перекрытия, придавившая его к ступеням лестницы, медленно сползает вниз. Он чувствует ее тяжесть, чувствует, как ее почему-то горячая поверхность сдирает кожу со лба, век, носа… А главное, не дает дышать. Сердце, как мотор на обедненной смеси, стучит бешено и звонко… Этот звон в мозгу, в раздавленных руках, во всем теле. Это последние судорожные вспышки перед остановкой… Да проснись же!

Вынырнув из мучительного удушья, Алексей делает глубокий вдох, потом еще, пересиливая острую боль в боку и стараясь не поддаться слабости и не заснуть снова. В четвертый раз неимоверным усилием воли он стряхивает с себя кошмар. Хватит. Не спать. В пятый раз можно и не справиться…

Глаза не открыть. Он осторожно снимает с лица мокрое, ставшее горячим полотенце. «Перекрытие…» – вяло мелькает в голове. Светло. Тихо. Ребята, значит, на работе… Он шарит рукой по тумбочке, находит маленькое квадратное зеркальце. «Генкино… – опять проплывает вялая мысль. Из светлого квадратика сквозь багровые щели на него глядит нечто ужасное. Он никогда не предполагал, что лицо может так распухнуть. Там, где были губы, щеки, нос, глаза, теперь сплошной подушкой синяк. «Кастетом, сволочи, били…» Кисти рук в ссадинах. Болит все тело. А что на боку? Тронул пальцами – будто током, ударило болью. Наверное, на ребре трещина… Били – не жалели. Знали: жаловаться не пойдет. Генку в свидетели не потащит. Что сказал ребятам? Ах, да: неизвестные… С Генкой запутались. Теперь уж совсем. Вчера это стало ясно.

Она уходила вся в слезах. Он позвал: «Генка!» Тогда из темноты и вышли эти четверо. А пятый, в стороне – Сокол. …Да, его фигура и голос. Хорошо, что Генка не услышала… Кожана он узнал сразу. И сразу понял: надо бить первому… Но как же быть с Генкой? И с Валентином? «Приезжай в Мурманск, здесь черное – черное, а белое – так без пятнышка». Нет, друг ты мой бывший, далеко не всегда так. И ты – лучший пример тому…

С Валентином Кочневым познакомились в ШМАСе – школе младших авиаспециалистов. Увидел очень приятного парня. Правильное лицо, выгодно подчеркнутое четкими линиями короткой прически. Волевой подбородок выбрит безукоризненно, но припудренная синева свидетельствует, что бритва давно воюет с уверенно растущей бородой – предметом тайной зависти безусых первогодков. Хэбэ – хлопчатобумажные бриджи и гимнастерка – подогнано, отглажено, заправлено. Держится младший сержант свободно, независимо.

– Закурим?.. Алексей Захаров.

– Валентин. Кочнев… «Шипка»? Где достаешь?

Разговорились. И потом уже не расставались ни в ШМАСе, ни в эскадрилье, куда их направили мотористами. Только в армии и только между мужчинами возникают такие отношения, вернее и крепче которых у человека потом за всю жизнь может не случиться…

Но восхищавшийся своим другом Алексей, как выяснилось теперь, многого не заметил, точнее, не хотел замечать – ни того, что тот все время, даже в отношениях с ним, Алексеем, немножко рисовался; ни эгоистичности, с которой Кочнев не раз «уступал» другу свою очередь идти в наряд, сам шел в увольнение, но возвращать подобные долги обычно забывал; ни кочневского пристрастия к красивым, броским фразам; ни того, что фразы эти Валентин, вычитав или услышав где-нибудь, потом с успехом выдавал за собственные. Ничего этого прежде не замечал Алексей, ибо первая мужская дружба, как первая любовь, доверчива до слепоты.

Когда после демобилизации Захаров вернулся в Орел, пришел к Татьяне и тут же ушел от нее – от ставшей чужой и противной ему женщины, он никому и ничего не рассказывал. Ни старикам, обеспокоенным его молчанием. Ни друзьям. Только Валентину написал обо всем. И получил ответ: «Приезжай в Мурманск, здесь черное – черное, а белое – так без пятнышка…»

На сборы ушел ровно один день. И вот Алексей у Кочневых.

Генку он сразу узнал – по фотокарточкам.

– Генриетта, – она энергично пожала его руку, не отпуская, провела к столу. – Садись. И давай считать церемонию законченной…

У Кочневых было хорошо. Очень хорошо. Вечером вернулся с работы Валентин. «Будто перелицованный», – мелькнуло у Алексея, когда он увидел своего друга в штатском: казалось, с военной формой снял тот и обычную свою уверенность. Обрадовался как-то слишком шумно. Расспрашивал вроде и заинтересованно, а всели слушал, что отвечали ему? И голос потише, и во взгляде что-то беспокойное, неверное… Но за столом все стало на свои места. Алексей, может быть впервые после встречи с Татьяной, перестал ощущать холодный комок в груди.

В общежитии Алексея поселили третьим к двум крановщикам из управления механизации. Новая работа слесаря-сантехника не была ему в тягость. Руки, привыкшие к металлу двигателей, уверенно работали с новым инструментом. А голова… Он старался не оставаться наедине со своими мыслями. Днем – работа. Вечером – учебники: они с Валентином готовились в строительный институт. Иногда – просто сидели у Кочневых, пили чай и разговаривали. И Генка, и Валентин были неизменно рады ему.

Только однажды Алексей задумался: не оттого ли это, что других радостей мало?

В тот раз Генка предложила:

– Что мы, в самом деле, как старики, все дома да дома. Айда на танцы!

Они втроем отправились на танцы, и Алексею, в общем-то не любителю их да и танцору неважному, в тот раз было легко, весело. А потом произошла неприятная стычка. Когда все трое, дурачась, отплясывали шейк, Генку вдруг схватил за руку невысокий, крепко сбитый парень и резко дернул. Она налетела на партнеров. Валентин, вдруг весь какой-то усохший и растерянный, взял жену под руку и быстро повел к выходу.

– Эй, куда торопишься? Оставь маруху! – коренастый, пошатываясь, стоял в образовавшемся кругу.

Алексей подошел, коротко ударил левой рукой в солнечное сплетение, а когда парень согнулся пополам, сильно толкнул правой рукой в голову Взвизгнули и бросились в сторону девчонки. В углу зала, куда задом угодил коренастый, затрещали стулья. Алексей, не оглядываясь, спустился на первый этаж и догнал Кочневых. Они шли молча и на расстоянии друг от друга.

– Это Кожан… Тюрьма давно по нем плачет… – пробормотал Валентин.

– Знаешь, Валя, – Генка взяла под руку Алексея, – ты иди домой, я приду попозже. Алеша проводит. Иди. Так лучше – и тебе, и мне.

Оставшись вдвоем, они долго молчали. Алексею было мучительно неловко: и от своего дурацкого положения, и оттого, что он не знал, как теперь оправдать поведение Валентина, и потому еще, что далее молчать уже нельзя было, а в распроклятой голове – хоть шаром покати, ни единой мысли, которую бы можно сказать вслух и не подавиться собственной глупостью.

– Что, удивился, Лешечка? – Генка говорила зло и сухо. – Да, вот так… Я все думала, что у нас на Севере черное – так как полярная ночь, а белое – как снег, без единого пятнышка…

Он вздрогнул и даже глаза зажмурил от неловкости за Валентина, укравшего эти слова. Генка, ничего не заметив, покачала головой:

– А теперь уж и не знаю, что думать… Ну, пойду. Так что не мучайся, не ищи ответа.

А потом все пошло по-прежнему. Вот до этих последних дней… Нет, неправда! Это Алексею так хотелось думать – по-прежнему. А трещина росла. Теперь уж можно не закрывать на это глаза.

Алексею пришлось еще удивиться, и не раз.

Он отработал первый месяц, приближался день зарплаты. Накануне бригадир Козыркин проходил мимо, хлопнул по плечу:

– Ну что, Леха, завтра первую обмываем?

– Придется, – улыбнулся Алексей.

Особых симпатий к этому пронырливому и грубоватому человеку у него не было, но традиция есть традиция. Назавтра, однако, отмечать ему и вовсе расхотелось: зарплата была намного меньше, чем он ожидал. Из простой арифметики выходило, что если вернуть долг Валентину, заплатить за общежитие, отдать взносы в профсоюз и комсомол, то еле-еле хватит до аванса.

Рядом так же хмуро пересчитывал деньги слесарь Абаев.

– Опять с нашими нарядами, мать его в душу, намухлевали. – Абаев подошел к Козыркину. – Бригадир, почему я так мало получил?

– Пей меньше, получишь больше.

– А ты меньше моего пьешь? Почему ты больше получаешь? А Лешка Захаров совсем не пьет – почему он меньше меня заработал?

– Не трезвонь. Захаров – новичок, первый месяц работает… Я пью – не попадаюсь. А на тебя акт – вот, в кармане. Понял? Не перестанешь балабонить – отдам мастеру, он тебе пару-тройку прогулов в табель влепит.

– Ну и гад ты, Козыркин. На Сокола у тебя небось нет акта?

Сокола, дюжего, с бегающими глазами мужика, кажется, побаивались. Говорят, сидел, ли бога, ни черта в грош не ставит. Да и с бригадиром снюхаться сумел: нет-нет и появятся оба с розовыми носами. Сейчас он подошел к столу.

– Закройся. Ты меня видел пьяным? Докажешь?

Абаев плюнул и пошел прочь.

Алексей не успел поговорить с Валентином обо всем этом вечером: было собрание. Выступал капитан из милиции.

– …Работа не для белоручек. И материальных благ особенных сразу обещать не можем… С жильем как? Для холостяков общежитие гарантируем сразу. С семейными сложнее. Но в течение года, думаю, обеспечим. Не дворцом, конечно, но все-таки… Главное, повторяю, нужны люди убежденные, с желанием. Чтобы можно было потом послать их на учебу. Сейчас я скажу, где можно учиться по нашему направлению…

Потом было обсуждение. Выступал и Валентин. Он вообще часто выступал на собраниях. «Что ж, надо, – думал Алексей. – Если все вроде меня будут – ни одного собрания не проведешь».

– …И наша комсомольская организация не ударит лицом в грязь. Лучших из лучших… – Валентин говорил хорошо поставленным голосом, без запинок и путаницы. Ему похлопали, как и всем остальным.

Неприятность с получкой забылась. Но только до очередной зарплаты. Алексею выдали несколько больше, чем за первый месяц, но сантехники утверждали, что все равно смехотворно мало, и опять говорили о жульничестве в нарядах.

– Что ж, – сказал вечером Валентин, – может, и обсчитывают. Даже наверняка. Но за руку не схватишь. А попусту шуметь… Знаешь, тысячи способов есть, чтобы заставить тебя замолчать… Да плюнь ты на это дело. Через полгода экзамены, не шуми, поступай в институт. Закончишь… а то и с третьего курса сам в мастерах будешь. Тогда и заводи новые порядки. Денег не хватает – возьми у меня…

– Правильно, Лешечка, плюнь! – Генка сидела в углу, у торшера, дошивала Ромкины штанишки; в голосе ее – теперь это при Алексее случалось часто – был откровенный вызов. – Слушайся, Лешечка, дядю Валю. Он почем зря никогда не шумит… И вообще жизнь не усложняет. Ромка болел, надо было посидеть на справке, чтобы я сессию сдала, – Ромку папа отправил деду с бабкой. А потом и здорового не стал привозить. Дядя Валя квартиру ждет, куда же в такую комнатушку ребенка везти…

– Но ведь ты сама согласилась! – Валентин повернулся к ней, на его красивом лице читалась и откровенная неприязнь, и поддельная оскорбленность.

Алексей засобирался в общежитие. Эти ссоры теперь были особенно неприятны. Ему все время казалось, что он предает друга. Но ничего не мог поделать с собой: его все сильнее тянуло к Генке. Он запрещал себе – а заставлять себя он умел – думать о ней. И думал. И вечерами неизменно оказывался у Кочневых – рядом с ней. А она? Конечно, они и полслова не сказали друг другу, но, кажется, ей тоже становилось хорошо, когда он приходил…

Скоро сантехников перебросили на кооперативный дом. Близилась сдача, а недоделок было не пересчитать. Алексею поручили сделать отводку из ванной к кухонной раковине. Он попробовал, рукой ровную поверхность стены. Жаль, но делать нечего. Взял длинное зубило и, стараясь вырубать отверстие поменьше, начал легонько стучать кувалдой. Пройти штукатурку – там можно бить в полную силу…

Сзади раздались шаги.

– Что, зеленый, колупаешься? – Это вошел Сокол. – Эх, работяга! Пусти-ка. Перенимай передовой опыт… Э-эх!

Он с силой ударил ломом в перегородку. Рваной ракой зазиял большой скол штукатурки.

– Да ты что делаешь! – Алексей вырвал лом у Сокола.

– Ну и цуцик! Колупайся дальше своим зубилом. Посмотрим, что ты в зарплату запоешь.

– Иди ты…

Алексей сделал отводку, установил в ванной и на кухне смесители. Сгреб дощечкой осколки штукатурки в угол. Посмотрел на часы: ничего, с дневным нарядом справятся. Ушел в следующую квартиру.

Через день, поднимаясь по лестнице, он услышал за дверью голоса. «Опять, наверное, жильцы пришли». Кооперативники приходили по вечерам то помогать в уборке, то подносили материал. А чаще всего – просто приходили посмотреть свои будущие квартиры. Но разговор заинтересовал Алексея. Говорил женский голос:

– Как же так, везде смесители, а у нас просто краны? Может, похлопотать надо?

– Хлопочи, не хлопочи, – Алексей узнал голос Козыркина, – а что по проекту есть, то и ставим. Можно бы, конечно…

– Давай, тетка, червонец, – а это уже голос Сокола, – и конец твоим заботам.

– Да уж, конечно!.. Столько вложили, а им еще подавай! Где же таких денег набраться?

Алексей ничего не понимал. Квартира двадцать четвертая. Он сам здесь позавчера ставил смесители… Приоткрытая дверь отворилась, на площадку вышла расстроенная женщина. Алексей вошел в квартиру. Сокол и бригадир, тихо переговариваясь, стояли в ванной. Непокрашенные трубы кончались двумя кранами, едва навернутыми на несколько ниток резьбы.

– А тебе чего? – обернулся бригадир.

– Мне-то? Да вот думаю: по морде тебе дать или в ОБХСС пригласить…

Дальше все было отвратительно. Вдвоем они, конечно, выкинули его из квартиры, как щенка. Проверка, которую устроил начальник участка, ничего не дала: все сантехническое оборудование было уже на месте. Будущая хозяйка двадцать четвертой квартиры факт вымогательства подтвердила, но что толку: взятку-то она не дала…

Козыркин, оправившись от испуга, обещал:

– Ты теперь у меня заработаешь!

Вот тут Алексею и пришлось еще раз, наверное в последний, удивиться своему другу.

Валентин однажды разыскал Алексея на объекте:

– Иди! В партком вызывают!

– Меня? А зачем? Опять по поводу Козыркина?

– Рули левее… Ладно, конечно, знаю. Будут сватать на новую работу. Помнишь, капитан из милиции приезжал на собрание? Вот, считают, тебя можно рекомендовать. Гордись! Нет, кроме шуток.

– Да…

В общем-то, это не было неожиданностью. Игорь Семенов, секретарь комсомольской организации – молодец парень: как вцепился в Козыркина! – уже разговаривал с Алексеем. Договорились, что Захаров подумает. И вот надо давать ответ…

– Ну а ты, Валентин, как считаешь, соглашаться?

– А что ты теряешь? Оклад у них не меньше твоего теперешнего заработка… Да и обстановка у тебя тут сложилась…

– У меня? Она – и у тебя тоже. Козыркин с Соколом и тебя подаивали…

– Ну, я… Знаю, ты злишься, что я не выступал на этом собрании. Вспомни, сколько ребят выступало? А толку? Козыркин-то все еще в бригадирах. И неизвестно, снимут ли его… Видишь, как все повернули: смесители вместе с ключами жильцам будет вручать домоуправ под расписочку. За что же теперь снимать? Нет, Козыркин кому-то нужен… Не будь все-таки-ребенком, Леша: когда подходит очередь на квартиру, можно и не выпрыгивать, как карасю из воды. А я, сам знаешь, готовлюсь в ответственные квартиросъемщики.

– Да, Валя… Мудрый ты человек. Ну так, выходит, соглашаться мне? А ты пошел бы туда?

– А что, и мне предлагали, не последняя спица в колесе. Но мне нельзя туда. Поздно: жена, ребенок опять же…

– Да, Валя… Тебе, – с нажимом произнес Алексей, – туда нельзя.

Они не встречались около месяца. Столько же он не видел Генку. До вчерашнего вечера.

…Она ждала у общежития.

– А знаешь, Лешечка, плохо мне…

Двумя руками схватила его за лацканы пальто, отчаянно и беспомощно дергала, потом уткнулась в грудь и заплакала… Если бы знать, как помочь ей! Но чужую семью не склеишь. И потому он молчал. Только тихо гладил ее по щекам, чувствуя под пальцами теплые слезы.

Потом она пошла.

– Генка! – окликнул он, вспомнив, что не сказал самого главного – что он, Алексей, всегда будет рядом, что дороже человека…

Она не услышала. А из темноты вышли четверо. Пятый, Сокол, был в стороне…

Ну, ничего. До смерти не убили… Плохо только: именно перед медкомиссией все это произошло…

В дверь постучали. Алексей поспешно закрыл лицо уже остывшим полотенцем, оставив щель для глаз.

– Входите!

Вошел Игорь Семенов и, прищурившись близоруко, закрутил головой, разыскивая хозяина.

– Входи, комсорг. Здесь я, в наличии.

– Здорово, битый. Кто же тебя так?

– Уже наслышан?

– Ребята из управления механизации звонили… С тобой живут, что ли?.. Но я-то не от них узнал.

– Прошли митинги и демонстрации протеста?

Игорь усмехнулся:

– Почти так… Козыркин, во всяком случае, бурно протестует.

– Козыркин? Против чего же?

– Против того, что мы тебя в органы рекомендовали. Даже ходока в партком послал. И знаешь кого? Твоего кореша – Кочнева.

– Валентина? И что?

– А то, что мне как члену парткома поручено разобраться. Когда от имени бригады заявляют, что не хотят терпеть в своем здоровом коллективе склочного и аморального – чью жену ты успел тут совратить? – да к тому же замешанного в пьяной драке человека, то партком должен реагировать.

Алексей, сдернув с лица полотенце, приподнялся на локтях, всматриваясь, не шутит ли? Потом тихо опустился на подушку.

– Комсорг, я, пожалуй, тебе не верю…

Семенов, сидевший на соседней кровати, вскочил и заходил по комнате.

– Вот-вот! Что – ты! Я собственным ушам не верил! Слушай, неужто может быть такое паскудство, а? Да что… ведь было… Все как по нотам: и мнение коллектива, и мнение ближайшего друга… Ну, ладно. Завтра все выясним. Завтра собрание. Потом приду, расскажу…

– Собрание, значит… Вы бы хоть меня подождали. Неудобно вроде: рекомендовали – при мне, а пересматривать – заочно…

Семенов удивленно обернулся, подошел к Алексею и, близко нагнувшись к нему, принялся рассматривать разбитое лицо.

– Эк они тебя… Но все равно. Дурак ты. Кто тебе сказал – «пересматривать»? Завтра ребята из ОБХСС придут. Они тут по моей просьбе кое-что проверяли. Собрание-то не комсомольское – партком и постройком проводят по результатам их работы. Так что бригадир у вас новый будет. Да и мастер тоже… И потом вот что. Ты как хочешь – видно, у тебя есть причины не говорить, кто и за что тебя бил – так? Так вот, ты как хочешь, а я в это дело влезу. Это мордобитие, моментальная реакция бригадира – и какая реакция! – все это вряд ли совпадение. Это даже мне ясно. И лучше, если б ты помог.

– Значит, с моим направлением ничего не меняется… – опять уклонился Алексей.

– Не хочешь… Ну что ж, подожду, пока поймешь, что такие штуки прощать нельзя. Ни по каким причинам!.. Ладно. С твоим направлением ничего, конечно, не меняется… А вот меня снова не взяли. По зрению…

НА ПОСТУ

Ерши были так себе. Да что там, совсем дохлые ершата. Потянут все три на полкило? Кости да плавники… И нес рыбу этот мужчина, почти не спрятав: в авоське, чуть обернув куском мятой газеты.

– Значит, старшим мастером лова работаете? – Алексей подышал на озябшие пальцы, снова взялся за авторучку.

– Да… – тралмейстер краснел так, что даже грудь, видневшаяся из-под расстегнутого ворота рубашки, стала бордовой. – Тьфу, анафема! Двенадцатый год в море хожу – и вот, дожил… Слушай, сержант! Пропади они пропадом, эти ерши, выкинь ты их к чертовой матери! Не пиши на судно. Ведь со стыда сгорю…

– А когда рыбу в сетку клали, не горели со стыда? Знали же: государственная.

– Сержант, – второй, повыше, выдвинулся из-за спины тралмейстера, – я с ним на одном пароходе, боцманом… Так что сам видел… Поверь, Антоныч в этом рейсе государству столько рыбы сберег, что хватит и тебя, и твою проходную завалить. И крыши не видать будет. Не позорь человека…

– А ему что! Он в море не ходит – вишь пристроился! – Это опять подал голос тот, с усиками. Алексей выгрузил из его рукавов, карманов и из-за брючного ремня килограммов шесть окуня холодного копчения. Минут тридцать парень крутил, не называя настоящего места работы. Милиционер новый, молодой – и усатый пробовал все приемы, пытаясь уйти безнаказанно. Сначала хотел прорваться силой. Алексей утихомирил его. Потом вдруг сделался таким кротким, так жалобно просил отпустить его, что Захарову стало неловко за этого «актера». Теперь, почувствовав неожиданную поддержку, усатый приободрился, пробует выедать на грубости: – Он рыбу жрет всякую, а рыбак – не моги!

– Да не верещи ты! – досадливо поморщился боцман. – Не всем в море ходить. Тут тоже надо кому-то стоять. Вон ты как отоварился… Но и то верно, сержант, – обратился он опять к Алексею, – обидно бывает. Зайдешь после баньки пивка выпить, а там уже стоит ханыга какой-нибудь, машет перед твоим носом вот таким ершиком – угощай, мол, за соленую рыбу пивом. Влить бы в этого бича кружек десять… Через мои руки за рейс, может, несколько тысяч таких ершей прошло, однако в буфете я не могу порцию к пиву купить. Торговля у нас неразворотливая. Вот и тянут через проходную эти хвосты. Так-то, брат…

Инструкцию Алексей помнил. В ней все просто и ясно: обнаружил хищение – задержи расхитителя. Но легко сказать – задержи… Пожилому придется, наверное, списываться с судна. Не из тех нахалюг, коим плюнь в глаза – им все божья роса… Тралмейстера отпустить, усатого задержать? Тоже не годится. А черт с ним, с усатым. В конце концов, рыба останется в порту – это главное.

Алексей протянул пропуска:

– Уходите.

Тралмейстер хотел что-то сказать. Похоже, поблагодарить. Потом, видать, понял: неуместно. Покраснел еще больше, махнул рукой и, неловко подхватив чемодан, заспешил за боцманом. Усатый юркнул следом.

Утром, сдавая рыбу, Захаров написал в рапорте:

«…Нарушители скрылись».

Дежурный прочитал, поглядел внимательно:

– Скрылись, значит?

Алексей промолчал.

– Пожалел?

– Пожалел.

– А ты знаешь, что это называется попустительством? Скажите на милость, он за начальника решает, кого наказывать, а кого помиловать! Ты понимаешь, что тебя за это надо с работы увольнять?

Дежурный, старшина Евдокимов, отработал на охране рыбного порта почти два десятка лет. Человек он сдержанный, не шумливый. Алексей впервые видел его таким рассерженным.

– Ты там, на проходной стоя, мог проверить, кого ты отпускаешь? Ты характеристики затребовал, с капитаном поговорил, так, что ли?

Алексей уныло молчал. Евдокимов смягчился:

– Да, не каждому надо на всю катушку… Есть преступление, и есть проступок. Вот для того, чтобы безошибочно определить это, кроме тебя, постового, зарплату получают еще и командиры – от старшины Евдокимова до начальника отдела. У нас другой опыт и другие возможности, чем у тебя.

* * *

Однажды на развод, который проводил начальник отдела, были приглашены все свободные от службы постовые. Люди понимали, что это – не просто так, и ждали того важного сообщения, ради которого подполковник пригласил их сюда. Инструктаж заканчивался.

– …Особенно тщательно досматривайте машины и личные вещи моряков с прибывших судов. А теперь остаться тем, кто сегодня не занят в наряде. Остальные до заступления на пост могут отдыхать.

Оставшихся подполковник пригласил сесть поближе.

– Товарищи, вас я прощу поработать во внеслужебное время. С рыбокомбината сообщили недавно о значительном хищении рыбы. После этого преступники еще два раза воровали самую дефицитную продукцию из цеха холодного копчения. Последний случай – вчера. Похищено около шестидесяти килограммов палтуса, окуня. Ясно, что такую партию рыбы выносят с территории порта не в карманах и рукавах… Хотя и это полностью не исключается. Вот почему надо усилить бдительность на проходных. А кроме того, организуем патрулирование в порту и на новых, южных причалах. Мы с секретарем парторганизации и с комсоргом Приходько уже наметили тут кое-что… Валентина Наумовна, пожалуйста.

Приходько, выбранная недавно групкомсоргом, зачитала списки патрульных групп, назвала маршруты. Потом спросила:

– Возражений нет, товарищи? Тогда начнем с сегодняшнего дня.

Алексей попал в одну группу с ней самой. Ничего в тот вечер не произошло, если не считать, что с тех пор он все чаще думал об этой девушке.

…Неделя патрулирования не принесла новых открытий по делу о хищении рыбы. Зато дежурная комната не пустовала круглые сутки. Драка у проходной – ребята вели сюда драчунов. Вот в голос – а поэтому фальшь особенно режет ухо – рыдает женщина, буфетчица с плавбазы. «Приголубила» казенный сервиз, несла домой в сумке.

Двое молодых матросов. Сопляки еще – а в море могли наделать беды: пытались на грузовой машине провезти в порт целый ящик «Столичной»…

Но «рыбаки» не попадались. Были задержания, но мелкие – один-два хвоста в карманах.

Ясно, что рыба из коптильного цеха уплывала не через проходные.

Однажды Приходько позвала Алексея с собой:

– Сегодня комсомольское собрание в деревообрабатывающем. Из комитета комсомола судоверфи звонили. Сходим? Посмотришь, как общественность реагирует на наши сообщения…

Валентина была в гражданской одежде: розовая вязаная шапка с белым помпоном, светлое прямых линий, пальто, высокие коричневые сапожки. Короткие волосы с одной стороны подобраны под шапочку, с другой густо закрывали щеку. Алексей любовался, не умея и не пытаясь скрыть этого.

– Идем, идем! – она со смехом подталкивала его под руку, смущаясь и радуясь вниманию.

До собрания оставалось еще минут сорок. Они медленно шли по причалам.

Алексей, бывавший здесь уже не однажды, всякий раз с любопытством разглядывал скопление кораблей, выстроившихся в два, три, а то и четыре ряда вдоль изломанной причальной линии. Мачты, трубы, рубки, вздыбившиеся траловые дуги, высокие борта уже разгруженных плавбаз над траулерами, еще не опорожненными, вдавленными тяжестью в воду, яркие пятна спасательных кругов, стрелы-фермы портальных кранов – все это поначалу казалось ему каким-то загадочным единым механизмом, который сам по себе движется, что-то непрерывно делает, сопровождая свои действия хаотическим смешением звуков: лязгом, скрежетом, ударами, свистками, звонками. И только позже, пообвыкнув, Захаров начал замечать среди нагромождения металла человеческие фигурки, начал понимать, что в механизированном хозяйстве так и должно быть: дело делается, а людей не вдруг и увидишь. Теперь, глядя, как медленно, по сантиметру приближается форштевень громадного транспортного рефрижератора, Алексей замечал под бортом колосса и маленький портовый буксир – истинную причину этого движения. Когда омытый всеми морями и осушенный всеми ветрами нос корабля мягко коснулся причала и просмоленное дерево, с виду каменное, начало проминаться, как тростник, и дымиться в месте касания, Алексей подтолкнул Валентину локтем:

– Как думаешь, что сейчас говорит капитан на буксире?

Валентина рассмеялась. Слышно ничего не было, но капитан, стоявший на крыле мостика, так красноречиво жестикулировал, как бывает только при весьма энергичных выражениях.

Встречающие начали двигаться к середине корабля, где моряки уже готовили к спуску парадный трап. Сейчас вся эта праздничная толпа поднимется на борт, и причал снова обретет свой строгий рабочий вид. Валентина смотрела вслед взбудораженным женщинам, и Алексею почудилась горечь в ее голосе:

– И провожают, и встречают пароходы совсем не так, как поезда…

– Что-то вспомнилось? – осторожно опросил он.

Чего греха таить, в мечтаниях своих, связанных с ней, Алексей уносился далеко. Кажется, гораздо дальше, чем следовало бы.

– Вспомнилось… – Она все стояла, глядя на праздничную суету, потом медленно пошла дальше. – Давай считать, что просто песня вспомнилась. И ничего, кроме песни…

Они молча шли, шли самой дальней дорогой – мимо глубоководного причала, мимо полосатой будки постового на границе территории порта и судоверфи. Постояли у слипа: толстые цепи под рокот мощных лебедок тащили по выходящим из воды рельсам многоколесную тележку. На тележке выезжал на берег учебный парусник – ремонтироваться. И Валентина, и Алексей первый раз видели, как поднимают судно на слип. Сейчас девушка завороженно смотрела на неожиданно большой обсыхающий корпус, на вылезающие из воды лопасти винта… Алексей что-то рассеянно отвечал на ее частые, как сыплющийся горох, вопросы. Отвечал, видно, невпопад, потому что она в конце концов спросила:

– Ты где витаешь?

Стояла близко, чуть встревоженно заглядывая в лицо. И от сердца сразу отлегло. Нет. Нет такого парохода, к которому она захочет прийти с цветами. Был, может быть. А сейчас нет…

Они шли мимо цеховых корпусов, и Захаров старался держаться так, чтобы хоть немного прикрыть девушку от резкого ветра с залива.

Неожиданно на него кто-то натолкнулся. Парень тащил два бумажных мешка и от толчка уронил один.

– Извините, – Алексей, задумавшись, продолжал улыбаться. Он поднял бумажный пакет и протянул его парню: – На, не роняй добро.

Тот странно взглянул, молча взял пакет, но не двигался. Алексей уступил ему дорогу и пошел дальше. Лишь пройдя несколько шагов и не выпуская из памяти узкое лицо с усиками, сказал Валентине:

– Постой, где я его видел?

Он почувствовал, как она настойчиво тянет его вперед:

– Иди, Леша, иди! Не оглядывайся! В мешке – рыба? По весу похоже на рыбу?

Он удивленно посмотрел на нее:

– Действительно! И по весу, и, главное, по запаху…

– Да не оглядывайся ты!

Парень, держа пакеты под мышками, торопливо бежал по палубе траулера к катеру, пришвартовавшемуся третьим корпусом. Алексей узнал эту тощую, юркую фигуру. Там, на проходной, он собственными руками вернул усатому пропуск, отобрав шесть килограммов похищенной рыбы…

– Идем, идем! – настойчиво тянула его Валентина.

– Подожди, надо же проверить…

– Не надо, идем!

Он подчинился.

Когда они свернули за угол нового цеха, она торопливо сказала:

– Ты иди один на собрание. Я – в отдел, потом подойду.

И, сжав своей твердой ладонью его пальцы, легонько оттолкнула от себя:

– Иди, иди!

…Вечером Алексей Захаров, одевшись в штатский костюм, пошел в клуб «Судоремонтник». После кино, когда в зале начали сдвигать стулья к стенам, освобождая место для танцев, он увидел знакомых ребят из комсомольского оперативного отряда. Поговорили, покурили. Алексей уже направлялся к выходу, когда его кто-то ударил по плечу.

– Здорово, сержант!

Захаров удивленно обернулся. Пьяно улыбаясь, ему протягивал руку усатый парень. Алексей заставил себя пожать эти безвольные пальцы.

– Здорово… Ну, что скажешь?

– Что скажу? Скажу: ты молодец, сержант… Ты человек, хотя и милиционер.

– А еще что?

– Ты не боись, Коля Семенов в долгу не останется… Раз даешь жить другим… Знаешь что, пойдем выпьем, а?

Алексею не хотелось с ним объясняться, а тем более выпивать. Но усатый был под крепким хмелем, и его буквально несло на волне благодарности.