Текст книги "Срок Серебряный"

Автор книги: София Парипская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Нет, с крикоином!

Жизнь холостых офицеров в Северодвинске протекала достаточно бурно. Архангелогородские блондинки добры и отзывчивы, они прекрасно скрашивают досуг холостого офицера. Встретить женщину, с которой приятно провести время, всегда можно в центральном ресторане города «Белые ночи», коротко РБН. А так как утка Валеры Хомича стояла у меня уже поперёк горла, я любил ужинать в РБН.

Каждый вечер в ресторане играла живая музыка. Ребята в музыкальной группе были заметные, значительные личности, звёзды городского масштаба. Один из них, умник, наслушавшись рассказов какого-то посетителя, зэка в анамнезе, решил ввести себе в крайнюю плоть вазелин и, к несчастью, занёс инфекцию. Его любимый «прибор» отёк, опух, воспалился. Его привели ко мне. Он трясся от боли и страха.

– Доктор, делать будешь с новокаином?

– Нет, с крикоином!

С большим трудом мне удалось удалить его «тюнинг». После этого я стал лучшим другом музыкантов. А анестезия под названием «крикоин» вошла в обиход моих пациентов.

Гусарские замашки мне были не чужды. Однажды я танцевал с очередной красавицей, которая сказала, что она грустит, потому что потеряла серьгу на танцполе. Я принялся её искать, а когда её серьгу найти не удалось, я встал на колено перед девушкой, вынул звезду из погона, сделал из неё серьгу, положил в её руку и пригласил на танец. В танце я аккуратно вдел ей серьгу в ухо. Все, кто наблюдал эту сцену, охренели и зааплодировали моей красавице. Она была счастлива, и у нас намечались «отношения».

Иной раз после закрытия ресторана музыканты приглашали меня посидеть с ними за «дастарханом», то есть за столом, который накрывал дежурный повар. К полуночи мясо в бульоне для первых завтрашних блюд уже было готово, разваренные мослы изымались из общего бака и большой горкой раскладывались по тарелкам. Водка под такую закусочку лилась рекой. Как много за этими посиделками я узнал о роке и джазе! С ребятами-музыкантами я отменно отдыхал от напряжённого дневного графика.

Мне командование разрешило госпитализировать гражданских пациентов. Ещё на кафедре в академии я начал писать диссертацию по применению органосберегающих операций при желудочных кровотечениях, то есть я не проводил резекцию желудка, а делал ваготомию с пиролопластикой, при которой смертность пациентов уменьшалась колоссально – с 86 % до 19 %.

У меня здесь, в госпитале, появилась хорошая возможность продолжить то, что было моей специализацией на кафедре.

Северодвинск относительно небольшой, поэтому молва обо мне быстро разнеслась среди горожан, отбоя от больных не было. В бухгалтерии имелась статья затрат на консультации посторонних специалистов, а под боком был Архангельск с его мединститутом. Я перезнакомился со всеми заведующими кафедрами хирургического профиля. Три раза в неделю в семь утра госпитальная машина уходила в Архангельск за кем-нибудь из них, и к десяти утра тот или иной заведующий кафедрой был у меня в операционной.

Больных я готовил заранее. Так я улучшал свои практические навыки в узких хирургических специальностях: в нейрохирургии, в пульмонологии, урологии, гинекологии, травматологии, в сосудистой хирургии. Я постоянно учился, набирался опыта, стал оперировать гражданских больных не только по теме своей диссертации, но и с другими хирургическими заболеваниями.

Скучать мне не приходилось: никогда не знал, чтó приключится в любое время суток.

Вернулся я из ресторана с милой пассией, с которой хотел провести приятную ночь, но позвонил дежурный по госпиталю и сообщил, что надо срочно брать операционную бригаду и лететь на Соловки. Там мичман выстрелил себе в грудь из пистолета и до сих пор, зараза, жив.

Мы загрузили «укладки» в автомобиль и добрались до пристани. Я, Фердинанд, анестезиолог, и Лариса, операционная сестра, на катере командира базы двинули по Белому морю к Соловкам, а точнее – к острову Жижгин, входящему в Соловецкий архипелаг.

Я немного подремал. Ранним утром мы подошли к острову, и я обомлел, увидев картину, достойную кисти мастера. Остров в сочной зелени, снежно-белый маяк прорезает синее небо, и вокруг ходит волнами серо-лазурное море. Завершает пейзаж четырёхмачтовый барк «Седов», стоящий на рейде. Это громадный парусник, флагман нашего парусного флота. Они шли в Норвегию и, находясь в районе Соловков, получили радиосообщение о том, что необходимо помочь раненому. Врач парусника оказался на острове раньше нас и уже оказывал помощь недостреленному мичману.

Мы высадились на берег острова и прошли в ленинскую комнату казармы. Там, на столе, накрытом белой простынёй, лежал раненый, кожа его была ещё белее простыни. Давление 60 на 40, пульс за 120, все признаки внутреннего кровотечения.

Врач с барка, гордый, стоял рядом.

– Не спешите, коллега, всё в порядке, помощь оказана.

– А что вы сделали?

– Как что? Вот, зашил входное и выходное отверстия.

– Понятно.

Я попросил тишины. Покачал грудную клетку мичмана, все услышали явный плеск. Фердинанд выразительно на меня посмотрел, а Лариса понимающе улыбнулась и стала готовить инструменты для операции.

Да, левая плевральная полость была полна крови. Врач с барка был явно небольшой спец в военно-полевой хирургии. Опыт ещё никому не вредил, и я ему предложил:

– Дружище, мне нужен ассистент. Поучаствуй в операции.

Мы приступили к операции. Пуля повредила межрёберную артерию и ткань лёгкого. Артерию мне удалось лигировать. Кровь из плевральной полости мы профильтровали и перелили обратно в вену раненому. Поставили дренажи и закончили операцию.

Больной был готов к эвакуации. Так как жизни его ничего не угрожало, мы решили перевезти его на Соловки и там, в лазарете, отдать под наблюдение колоритнейшего хирурга, моего другана Миши Блиндера, рыжебородого двухметрового гиганта, который был такой яркой фигурой, что режиссёр Андрей Кончаловский, снимавший на Соловках свой фильм «Романс о влюблённых», не мог не взять его на эпизодическую роль капитана морской пехоты, ведущего своих бойцов в атаку. Я слышал, что вся родня Миши эмигрировала в Израиль, и его, от греха подальше, заперли хирургом на Соловки, чему он был несказанно рад, так как ожидал, что его вообще уволят.

Над всем островом Жижгин стоял йодистый запах водорослей: оказывается, там собирали морскую капусту для производства агар-агара. Больной мой чувствовал себя удовлетворительно, настроение у меня было приподнятое, и я решил вспомнить свои молодые годы на Камчатке. Я на глазах у изумлённых аборигенов сварил в кипятке бурую некрасивую ламинарию, и она превратилась в изумрудную морскую капусту. Потом я нарезал её лапшой, добавил лучку, чесночку, приправил перчиком и солью и щедро полил подсолнечным маслом. Получилась настоящая «качука», японское блюдо, рецепт которого я до сих пор помнил. Лариса, посмотрев на моё кулинарное чудо, набрала ламинарии, чтобы дома порадовать мужа новым блюдом. А Фердинанд такое дело проигнорировал.

Загрузили мы мичмана в катер и повезли на Соловки, отдавать в руки Мишки. По пути должны были вернуть на барк «Седов» доктора и всех, кто прибыл с ним «спасать» раненого. Среди них особо выделялся фотокорреспондент: он оказался известным писателем Михаилом Ивановым. Писатель прожужжал нам все уши, какой он знаменитый, сам японский микадо[4]4
  Император. В последние годы чаще применяется титул «тэнно».


[Закрыть] приглашал его на фуршет.

Питьевая вода на катере была отключена, но эта «знаменитость» так хотела выпить, что я предложил разбавить спирт водой из бачка унитаза, и, хотя это не было императорским фуршетом, писатель согласился. Но я забыл, что вода в гальюны подаётся забортная, то есть морская, солёная, и спирт, разбавленный ею, стал белым как молоко. Однако сухой закон на барке «Седов» так достал знаменитость, что он выпил эту бурду как божественный нектар. Глазки его разгорелись, он сказал, что опишет это приключение в своём следующем романе. Я презентовал ему оставшийся спирт, и наши гости, счастливые, высадились на барке.

Мы сдали больного на Соловках, обнялись с Блиндером и отправились домой, где меня ждали две новости. Первая – хорошая: благодарность от командующего флотом за спасение мичмана. Вторая – плохая: меня вызывают в политотдел. На меня пришло письмо-жалоба, в котором я представал разрушителем советской семьи, и подписано оно было главным психиатром Вооружённых сил, отцом Ингиного мужа.

Моя Инга не отпускала меня.

У меня нет ничего общего с этой женщиной

Меня, не откладывая дело в долгий ящик, вызвали на заседание парткомиссии в политотдел, где меня выстирали и высушили. Дядьки, на мордах которых были написаны пороки всего человечества, с горящими глазами обличали меня в разрушении основ нашего общества, а именно семьи. Я, гад такой, совращал невестку уважаемого человека.

Я на голубом глазу доказывал, что нет у меня ничего общего с этой женщиной, и вообще в моей жизни меня всё устраивает, и жениться я не собираюсь. Да и где я тут женюсь, если даже когда к бабе иду, то адрес оставляю, чтобы меня могли найти, если что-то случится в госпитале.

Тем не менее я был осуждён и предупреждён, что в случае чего я расстанусь с партбилетом. Последней фразой было: «До нас доходят сведения, что вы, Лоевский, большой ходок».

Придя в отделение, я рассказал своей старшей медсестре Тамаре Васильевне о претензиях к моему моральному облику.

– Илья Семёнович, я могу вам сказать одно: в нашем отделении никто вас не сдаст. У вас правильное поведение, вы даже сплетниц «вывели» из нашего отделения, как тараканов. У вас нет фавориток, а то девки сразу дуреют и начинают ставить себя выше других.

Я понял, что теперь моральная обстановка в моём коллективе нормальная. А всё началось с того, что буквально через неделю после зачисления на работу я пришёл на службу пораньше, чтобы перед пятиминуткой успеть посмотреть некоторых больных. В этот момент ко мне в кабинет зашла медсестра Валентина и начала рассказывать мне о перипетиях в нашем коллективе. Я её выслушал и не успел даже начать переодеваться, как пришла другая, Светлана, с информацией такого же рода.

Я понял, что утренний мой обход не удастся. Сплетни и интриги процветали в отделении в полный рост, и это надо было прекращать. Мои ординаторы выносили проблемы отделения домой, к своим жёнам, а они в свою очередь устраивали «лей-перелей» с жёнами других врачей госпиталя.

В тот первый день, начав пятиминутку, я первым делом изложил всем, чтó мне поведала Валентина, а затем и то, что поведала Светлана, и попросил всех не занимать моё время, а говорить всё здесь, при всех, так как сказанное мне кулуарно я доведу до коллектива. Ещё я заявил ординаторам, что настоящий офицер с женой не треплется, не выносит информацию из стен госпиталя.

Смотрю – Света и Валя головы опустили, но периодически так зло на меня посматривают. Ординаторы насупились и как-то сплотились. Для разрядки от взбучки я им всем рассказал очередную байку про своего адмирала Беца. Рассказывал я по ролям и в красках.

Как известно, ковры в дефиците, а на Камчатке особенно. И вот мой адмирал, Валентин Иванович Бец, приходит домой, и жена, Галина Ивановна, радостно сообщает ему, что приобрела отличный ковёр размером три на четыре. На что адмирал говорит: «Галюша, что-то я не видел фамилии Бец в списке счастливчиков, которым выделены ковры, а поэтому, жёнушка, скатывай его и тащи обратно в магазин». Весь посёлок с интересом наблюдал, как адмиральша прёт на плече огромный ковёр. В магазине с трудом сбрасывает его на прилавок и, отдуваясь, говорит: «Девочки, заберите его. Валентину Ивановичу расцветка не понравилась».

Вот вам, коллеги, пример, как офицер должен блюсти порядок в доме.

Эта байка сгладила напряжение, и с тех пор сплетни и интриги постепенно сошли на нет, а жёны ординаторов перестали вмешиваться в жизнь нашего отделения, по крайней мере, открыто они уже этого не делали.

Главное – обстановка стала рабочей и доброжелательной. Офицеры из других отделений приходили и говорили: «Дай посидеть у тебя и отдохнуть».

За две недели до описываемых событий я выезжал с территории госпиталя в расстроенных чувствах, как-то не довывернул руль и рассадил об столб фару и правое крыло любимого «жигуля». Наступила катастрофа. Достать крыло для ремонта и фару, а также покрасить машину было проблемой высшей категории сложности. Однако вечером мне музыканты из РБН представили мужика, который имел хорошие связи на единственной в городе станции техобслуживания. Машинку мою забрали, и через неделю я получил её как новенькую. Я спросил, чтó я должен за такое счастье, и этот постоянный посетитель РБНа с простецкой миной ответил, что в общем-то ничего, но у него болеет тёща и пара ампул морфина в оплату за ремонт его бы вполне устроила. От такого предложения я обалдел и сказал, что рассчитаюсь только деньгами. Я хорошо понимал, что эти две ампулы – начало «большого» пути в поставщики наркотиков для местной наркомафии. Поэтому или пусть берёт деньги, или идёт на хер. Он взял с меня сто восемьдесят рублей, огромную сумму по тем временам, и инцидент был исчерпан.

Прошла ещё неделя в рутинной работе. И тут ко мне на приём привёл свою жену начальник особого отдела. У неё был явно повреждён внутренний мениск правого коленного сустава. Я рекомендовал ей операцию по его удалению. После обследования я назначил дату операции: тянуть не будем, прямо завтра.

Утром захожу в операционную, помылся, облачился в стерильное бельё и перчатки. Операционное поле подготовлено, больная в наркозе. Захожу в сустав и с удивлением обнаруживаю, что мениск цел. Как же так? Я не мог так ошибиться, была явная клиника повреждения с травмой в анамнезе! Но правило есть правило: зашёл в сустав, мениск удаляй. Послойно зашил и пошёл в ординаторскую писать протокол операции.

В ординаторскую вернулся Фердинанд, я поинтересовался, как себя чувствует больная после операции и наркоза. Фердинанд хмыкнул и ответил, что она пришла в себя, чувствует себя хорошо, но спрашивает, почему прооперировали другую ногу.

Вот тут меня затрясло. Случай, конечно, идиотский. Моей чудесной больной обработали и укрыли другую ногу, а я не проверил. Вот это барское поведение – не самому готовить операционное поле – крепко меня подвело. Я судорожно думал, как мне поступить, чтó я могу сказать больной, а затем ещё и доложить её мужу-особисту?

Захожу в палату, моя больная даже с перебинтованной ногой и после наркоза выглядит потрясающе. Глаза серые, ресницы длинные, чёрные, им точно не нужна тушь. Волосы русые, собранные в узел, и лучезарная улыбка – она довольна, что всё позади. Вот как мне её обманывать? Я поддерживаю её улыбку и, с радостью на лице, говорю больной: вам здорово повезло, вы же рассказывали, что упали, поскользнувшись, на оба колена. Она ответила: да. Ну вот, под наркозом мышцы расслабились, и удалось диагностировать, что второй мениск тоже повреждён и его тоже надо удалять. Решили начать с него как с менее травматически повреждённого. А дня через три удалим и второй. Больная согласно кивнула своей хорошенькой головкой и меня поблагодарила. Уф! Прокатило. Через три дня я прооперировал и второе колено, убрал действительно повреждённый мениск и, после снятия швов, выписал больную на реабилитацию в поликлинику. Она пришла красавицей, а ушла ещё красивее.

Великий и ужасный особист пришёл ко мне с двумя бутылками коньяка. Это за два мениска. Он сказал такую речь: «Мы наблюдали за тобой. Ты действительно толковый парень. Мы искали утечку наркотиков, думали, что из госпиталя. Ты не поддался на провокацию».

Я ещё раз порадовался, что интуиция меня не подвела и я не повёлся на халяву.

Илюша, здравствуй!

Я приехала к родителям и разговариваю с мамой, стараюсь быть храброй. Как же моя мама всегда строга со мной! Докладываю ей, как главнокомандующему армии, что покидаю все фланги фронта и перемещаюсь в глубокий тыл. Почему?

Во-первых, потому что я беременна и изо всех сил буду стараться сохранить эту беременность. То есть на работе я возьму больничный и буду носить себя, как тончайший сосуд тончайшего фарфора, а потом просто уйду в декрет. У мамы увлажнились глаза, она кивала головой, периодически всплёскивая руками. Она шумно дышала, кажется, соглашалась, что сейчас ребёнок важнее карьеры. Она мне говорила, что будет сопровождать меня в филармонию и в Русский музей, чтобы дитя уже в утробе постигало прекрасное.

Дальше говорю маме с дрожью в голосе, что хочу добавить: существует некий нюанс моего положения – беременна я не от Игоря. И вот переезжаю к бабушке в Лисий Нос, где буду дышать свежим воздухом и поедать божественную пищу, приготовленную с любовью моей Ба.

По мере того как я сообщала маме о деталях своей беременности, воздух вокруг нас становился всё разреженней, а тишина всё звонче. Мама уже не вздыхала громко, слёзы умиления быстро сменились искрами ярости, вылетающими из глаз со скоростью реактивного истребителя. И качала она головой часто и ритмично взад и вперёд в знак крайнего раздражения.

Я знаю такое её настроение, когда недовольство мной граничит с неприятием меня, когда я как «бельмо на глазу» в её успешной жизни, когда на витрину не выставишь меня, такую бестолковую, и я вижу, как досада сквозит в каждом её жесте, взгляде.

Мама немедленно позвонила отцу и проорала ему, какая у них дочь, и что он и его мамаша вечно мне потакают, и вот, пожалуйста, я принесла «в подоле», и смотреть в глаза Игорю, его родителям и всем остальным порядочным людям они теперь не смогут.

Пока мама заносила в телефонную трубку прилагательные, глаголы и существительные, характеризующие меня, я вспомнила, как она негодовала, когда я получила в пятом классе годовую тройку по географии. Тогда я от мамы сбежала к бабушке, и та по телефону маму успокаивала, что в пятом классе оценка ни на что не влияет, что Инга обязательно всё выучит про моря, и океаны, и горы, и равнины… Всё так и было, я стала внимательнее относиться к этому предмету, мне стало даже интересно, и сейчас я могу на спор назвать столицу любого государства в мире.

Когда мама закончила разговор с отцом, я подошла к ней и, глядя в глаза, рассказала ей о своём сне, одном и том же, как он приходил и повторялся каждую ночь, когда я раньше была беременной. Ведь она помнит про три моих выкидыша. Три… Это достаточно для моей жизни. Сейчас мне необходимо доносить этого ребёнка и родить его.

Я поведала ей, что каждый вечер боялась засыпать, потому что знала: снова увижу шипящий экран, покрытый серыми бегающими чёрточками. И из экрана тянутся шевелящиеся пальцы, и с них капает бурая кровь, и доносится скрипучий, неприятный смех. Как я тогда просыпалась и до утра ходила по квартире, стараясь забыть этот кошмар. А через день или два у меня начинались схватки, и моё тело извергало страшный кровяной комок.

Мама испугалась. Кажется, ей стало меня жалко. Она растерянно посмотрела на меня и спросила: «Ты думаешь, что Бог не хочет, чтобы ты родила от Игоря?» Мама произнесла то, что я тщательно от себя скрывала; я не смела так думать. Я после каждого выкидыша ходила в церковь, ставила свечки. Просила прощения, молилась и просила не наказывать меня за нелюбовь к моему мужу.

На маму рассказ о моём сне произвёл впечатление. Она согласилась, что мне надо пожить у бабушки. И сказала, что нам надо всё сделать для того, чтобы сохранить моего «нагулянного», как она выразилась, ребёнка. Она решила сходить к астрологам, ясновидящим и ещё обязательно – к гадалкам на Таро. Она хочет как-то договориться с высшими силами, поставить для меня защиту от малейшего сглаза. Я успокоилась, ураган пролетел стороной; всё-таки, когда мне угрожает опасность, моя мать готова выставить оборонительные сооружения.

Прошла неделя моей безмятежной жизни у бабушки, даже переговоры с Игорем и его родителями по поводу нашего разрыва вела сама мама. Она твёрдо держала мою позицию: раз ребёнок от другого, то вместе мы быть никак не можем. Да ещё я подлила масла в тлеющие угольки, рассказала ей, что Игорь надумал переехать в Америку и увезти меня с собой. «Да, мама, скоро возникнет вопрос с нашим отъездом. Он пока ждёт, когда его отец выйдет на пенсию, чтобы не навредить ему по службе, а это случится уже через год». Костёр негодования запылал, и Игорь из любимого зятя превратился в неприятеля.

А сегодня посреди ночи я проснулась от того самого жуткого скрипящего смеха, который доставал меня в тех снах. Я услышала смех и явно увидела ядовитую улыбку маленького бестелесного существа, парящего надо мной. Я вскочила и побежала к бабушке в комнату, юркнула к ней под одеяло и замерла. Я хотела, чтобы она меня защитила. Она зажгла свет, прижала меня к себе и сказала, чтобы я написала Илье письмо с известием о ребёнке или даже лучше – поехала к нему.

Мы с ней вдвоём так и не уснули, в темноте пошли на кухню и сели у окна. В стекле отражалась луна, свет от неё расползался и превращался в одну большую улыбку, почти как у Чеширского кота. Но это была добрая улыбка, вовсе не сардоническая. Я прислушивалась к себе, душа уходила в пятки от каждого толчка внутри меня, от спазматических волн, разливающихся в кишечнике.

Когда рассвело, я села и написала Илье:

«Илюша, здравствуй!

Я уверена, что у тебя всё хорошо. Ты несёшь службу на Севере, спасаешь жизни людей, и тобой можно гордиться.

Мы тогда в кафе „Сонеты“ решили, что не будем вместе. Правильное ли это решение? Теперь думаю, что нет. Может быть, ты меня забыл, уже устроил свою личную жизнь и вполне счастлив. Но, несмотря на то, что там у тебя происходит, я прошу твоей помощи. Получилось так, что я из Ялты приехала беременной. Во мне живёт, растёт наш с тобой ребёнок. И он сейчас в опасности, потому что я склонна к выкидышам. И происходит это всегда к третьему месяцу. Сейчас моя беременность подходит к этому сроку, и мне страшно. Я не хочу этого ребёнка потерять. Я одна в этой ситуации угрозы выкидыша точно не справлюсь, и поэтому помоги мне сохранить нашего ребёнка. Я знаю, что мне сейчас необходимо находиться рядом с тобой. Я устроюсь где-нибудь в уголке рядом, и, главное, ребёнок будет находиться под твоей защитой, а это сейчас самое важное для меня и для него.

Вот, оказывается, как бывает. Мы очень нуждаемся в тебе сейчас. Как получишь письмо, позвони мне, пожалуйста. Я живу у бабушки, её тел. 5-21-96-96. Всё-таки припишу, что скучаю по тебе. Инга».

И, как у Чехова, я послала письмо почти «на деревню дедушке», на конверте написала всё, что знала об Илье:

«Архангельская область

г. Северодвинск

Военно-морской госпиталь

Начальнику хирургического отделения

Лоевскому И. С.».

Как только отправила письмо, стала вертеться около телефона, ждать звонка. Вот, совсем скоро, звонок возвестит, что мне не надо бояться, что я уеду к Илье, и мы с ребёнком будем там в безопасности.

Я понимала, что Илья позвонит не завтра и не послезавтра. Может быть, пройдёт неделя. А вдруг он где-нибудь на учениях и получит письмо и вовсе не скоро?

Я измучила бабушку, и она мне предложила не ждать ответа, а ехать к Илье. «Не бойся, дорогая, лети в Северодвинск. С тобой ничего не произойдёт. Ты будешь в пути, и твой сон к тебе не придёт, ты от него улетишь. А если сна не будет, то и выкидыша не будет».

Я, не раздумывая, поехала в Пулково. Я не брала с собой никаких чемоданов, у меня была одна небольшая сумочка. Но верхнюю одежду я выбрала модную: надела перламутровый плащ салатного цвета и бархатную зелёную пилотку. Пилотки тогда вошли в моду, и носить их было самый шик. Вот такая эффектная, в модном образе, я подошла к стойке регистрации рейса на Архангельск. Это был последний рейс, в кассе на него билетов не было. Когда очередь из пассажиров с билетами иссякла, я попросила девушек посадить меня в самолёт. Что-то внутри меня говорило, что мне нельзя отказать.

Девушки вызвали одного из пилотов, показали ему меня и сказали: вот, просится на ваш рейс. «Вижу, что лётчик в такой пилотке к полёту готов. Ну что, полетишь в буфетной? Там нет ремней безопасности, сидеть будешь на коробках». Я совершенно забыла, что я сейчас фарфоровый сосуд, а не мешок с картошкой, и согласилась.

Это был прекрасный полёт: бортпроводницы поили меня лимонадом и пытали, зачем я так срочно лечу в Архангельск. Я им рассказала про ребёнка, они спохватились, что мне сидеть неудобно, а так как все пассажирские кресла были заняты, то они провели меня в кабину пилотов, и я удобно устроилась за их спинами. Я летела и смотрела на звёздное небо. Когда летишь ночью над облаками, то звёзды ослепляют, такие они яркие.

Это был мой «звёздный путь», я летела к любимому.

В архангельском аэропорту я села в такси, и мы поехали в Северодвинск. Перед самым Северодвинском нас остановили на КПП. Оказывается, в город нужен пропуск, а его у меня не было. Таксист рассердился: «Ты что, думаешь, что такая красивая и тебе всё можно? Ты почему не сказала, что у тебя нет пропуска? Поехали обратно. Заплатишь мне и за обратную дорогу».

После полёта под звёздами меня было ничем не напугать, ничем не расстроить. Я попросила дежурного позвонить в госпиталь и найти капитана Лоевского. Илью нашли очень быстро, через час он уже приехал за мной, страшно удивлённый, но, кажется, счастливый.

Письмо моё он ещё не получил и решил, что я просто к нему приехала, потому что люблю, потому что не могу забыть. А я свою причину приезда ему сразу не доложила, попросту забыла обо всём. Я Илью увидела, и мой мозг перестал мыслить.

Мы быстро добрались до его квартиры, и там на кухонном столе на кухне я увидела своё письмо. Его из госпиталя принёс сосед Ильи. Пока я раздевалась, Илья успел прочитать послание. «Так ты приехала, потому что ребёнок».

Илья после чтения письма показался мне расстроенным. Он задумался, от него повеяло холодком, он спросил: «Инга, ты меня любишь?» Я замешкалась, кивнула. Я подумала, что всё складывается опять не так. Снова недомолвки. Но мне было всё равно. Главное, что мой ребёнок там, где его будет охранять врач, офицер и отец. То есть капитан Лоевский, которого я люблю.