Текст книги "В стране кораллового дерева"
Автор книги: София Каспари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Часть третья
Санта-Селия
Апрель – октябрь 1865 года
Глава первая
Первые гости стали прибывать на громадное подворье Сантосов в Сальте сразу после обеда. Сначала они, истекая пóтом, собирались во дворе эстансии Санта-Селия, потом их вели через патио в роскошный зал для приемов. Маленькие служанки-индианки, покорно склонив головы, под скромное музыкальное сопровождение нанятой капеллы разносили на подносах гостям прохладительные напитки и закуски. Потом прибывшие направлялись в небольшую столовую, которая была особенно роскошно украшена в честь празднества. Сюда приносили деликатесы за деликатесами, пока гости не насытятся.
Всего через два часа хозяйка вечера, Виктория, которая несколько недель ждала этого торжества, с трудом сдерживала зевоту. Чтобы избежать болтовни и сплетен, она удалилась на веранду. Стояла середина апреля. Лето уже кончилось, но Виктории все же было жарко в тяжелых парадных одеждах. Она уныло обмахивалась веером.
Из зала доносились голоса женщин и пожилых мужчин, задержавшихся там, чтобы рассказать истории из своей героической жизни. Дон Рикардо, свекор Виктории, вскоре после застолья ушел куда-то со своими деловыми партнерами. Среди них были сеньор Кастро, один из известнейших торговцев мулами в провинции, Франциско Центено и Мигель Алварадо Гомес – все без исключения являлись членами высшего общества Сальты.
Конечно, не могла не прийти и семья Урибуру, которая, как и все богатые жители Сальты, зарабатывала деньги горными разработками, с одной стороны, а с другой – торговала вьючными животными и занималась вывозом хинной коры с восточных склонов Анд, а также, с недавних пор, экспортом драгоценных металлов через океанские порты в обмен на европейские товары. Их не раз подозревали в контрабанде серебра. Конечно, говорили и о том, как бы получше наладить торговлю боливийскими товарами. В связи с этим было бы недурно проложить железную дорогу через Тукуман, Сальту, Жужуй и оттуда до Боливии.
Виктория широко зевнула. Со двора доносились громкие голоса друзей ее мужа, временами их заглушал раскатистый хохот или мычание быка. Девушка снова вздохнула. Она была сыта по горло тем, как семидесятилетние стариканы заглядывают ей в декольте, разговорами с их почтенными женами о том, как вяло течет у них жизнь между десертом и ничегонеделаньем. В Сальте дамы из высшего общества не занимались ничем, за исключением, возможно, пары учительниц. Но о женщинах, которые пытались коротать досуг за вышивкой, здесь говорить было не принято. Они не получили бы приглашения в Санта-Селию.
«Господи, – поджала губы Виктория, – как же я ненавижу эту ложь и глупость!»
– Глупость, – пробормотала она себе под нос еле слышно, – жалкую глупость и ложь. Это просто невозможно выдержать.
Виктория не могла припомнить, видела ли когда-нибудь столько наивных людей в одном месте. Эти женщины ничего не знали, ничем не интересовались и гордились этим. Каждый день поздним утром, после тщательных приготовлений, дамы выходили на улицу – это Виктория узнала, когда жила в городском доме семьи Сантос. Женщины постарше одевались в черные, молодые – в светлые платья. Они шли в сопровождении слуги, который нес подушку или скамеечку. Шли они в одну из главных церквей Сальты, собор на Плаца-Сан-Франциско на востоке или на Плаца-Мерсед на западе. За молитвой и исповедью следовала обеденная трапеза, а потом – сиеста. И только после этого, отойдя от утренних переживаний и долгого дневного сна (Виктория пренебрежительно хмыкнула), они шли на площадь поболтать или встречались в одном из галантерейных магазинов, чтобы купить новые кружева или ленты для платьев и чепчиков.
Виктория энергично обмахивалась веером. Болтовня с матронами не доставляла ей удовольствия. И, конечно, проклятый чужой язык часто становился камнем преткновения, потому что ей никак не удавалось его освоить. Виктория не могла разговаривать так же свободно и непринужденно, как дома. На корабле, в отличие от Анны, она чувствовала себя уверенно. Виктория знала, как трепетно относится к ней Умберто, как он ее бережет. Девушка сложила веер и вновь развернула его.
Сейчас она не могла бы сказать, что ей так уж весело с мужем. Вскоре после приезда Виктория заметила в нем первые перемены. Поначалу она списывала все это на необычную обстановку. В конце концов, новым здесь было все: жизнь на эстансии, расположенной посреди громадного земельного участка; толпы людей за работой; первая встреча с коренными жителями страны; жара; холод; насекомые-паразиты; непривычные звуки; распорядок дня; жизнь в роли невестки доньи Офелии – гордой испанки, как называла ее про себя Виктория.
У девушки похолодела спина, когда она впервые увидела Офелию Сантос у главного входа в дом, в сером с отливом, полностью закрытом платье с кринолином. На лице – словно нарисованная улыбка. Хозяйка поприветствовала невестку легким поцелуем в щеку. Виктории чудилось, что она держит за руки фарфоровую куклу, – такой изящной и хрупкой ей показалась донья Офелия. Но взгляд у доньи был словно стальной, неуступчивый и такой неуловимый, что Виктории сразу стало не по себе. Она уже начала думать, не мерещится ли ей все это. «Эта женщина не может меня ненавидеть, – пронеслось у нее в голове, а по спине вновь пробежал озноб. – Она ведь меня даже не знает».
Первые недели сразу после приезда принесли слишком много нового, чтобы замечать какие-либо изменения. Поэтому Виктория гораздо позже обратила внимание на то, как часто уходит Умберто. Вскоре он стал проводить ночи на южной окраине Сальты, в доме, о котором даме не подобает говорить в приличном обществе. Тогда они все же иногда обменивались парой дружеских фраз. После рождения дочери Эстеллы в сентябре 1864 года Умберто почти полностью потерял интерес к жене. Любовь – общение с ней, как он это называл, – превратилась в обязанность. Виктория быстро заметила, с какой радостью донья Офелия приняла эти изменения в отношении сына к нелюбимой невестке. Однако Умберто вдруг снова стал проводить время с женой.
– Надеюсь, она умеет производить на свет не только девочек, – коротко бросила донья Офелия после рождения Эстеллы.
Вскоре после этого у Виктории случился выкидыш.
– Она ни на что не способна. Это был неправильный выбор, – пробормотала вполголоса донья Офелия, когда Виктория, еще слабая и охваченная печалью, снова завтракала с семьей.
Но на этот раз дон Рикардо разразился руганью.
– Молчи! – Его голос прозвучал в столовой, как резкий удар плетью.
Умберто и донья Офелия тут же склонили головы, как побитые собаки. А Виктория тем временем смотрела на чепчик свекрови, под которым были спрятаны аккуратно расчесанные на пробор седые волосы. Офелия объявила ей войну, это Виктория понимала. Но девушка крепко сжала зубы. «Ты не выведешь меня из равновесия, – подумала она, – только не ты». В тот момент Виктория решила, что мать Умберто больше никогда не увидит, как она плачет. Только поздно ночью, когда все в доме уже спали, девушка в своей комнате позволила себе поплакать в подушку.
Когда слезы иссякли, она села, взяла бумагу и перо и принялась писать письмо родителям. Виктория чувствовала себя ужасно одинокой, потому что служанка Кете, сильно затосковав по родине, почти сразу же отправилась в обратный путь. Но Виктория не писала родителям об одиночестве, она и в будущем не намеревалась этого делать. Она сильная и не позволит себя победить.
«Можно привыкнуть ко всему, – думала Виктория, – люди отходчивы».
Во время подготовки к посту Виктория как новый член семьи впервые получила приглашение от одной из влиятельнейших семей Сальты и поехала в город.
В Сальте праздновали карнавал, и у девушки даже глаза округлились от удивления. Дон Рикардо рассказывал, что люди неделями ждут праздника, шьют костюмы для торжественных шествий и лично участвуют в comparsa – парадах, которые сопровождают карнавальные гуляния. На улицах смеялись и шутили, обливали друг друга водой и делали недвусмысленные намеки. Особое оживление царило в немногочисленных барах и кофейнях в западной и южной частях города, где не показывалась ни одна дама. Увеличивалось количество арестов из-за пьянок и поножовщины. На возвышенности, севернее города, появлялся настоящий палаточный лагерь, где можно было освежиться, насладиться играми, музыкой и танцами. В эти дни Умберто проводил здесь почти все время. В последние дни карнавала приехал Юлиус, но лучше бы Виктория с ним не встречалась. Он целыми днями сидел в кабинете у дона Рикардо, а долгими вечерами они с Викторией говорили о путешествии на корабле и о новой жизни. Так пролетели два месяца. В этом году Эстелла отпразднует первый день рожденья.
Виктория на минутку заглянула в дом, с трудом сдерживая зевоту. Из внутреннего дворика все еще доносились голоса мужчин. Умберто вывел племенных животных и нового жеребца. Мужчины разговаривали о делах. Виктория при всем желании не смогла бы понять, что в этих животных такого привлекательного. Но радостный голос мужа свидетельствовал об удивлении гостей. Вздохнув, девушка вновь взяла веер и стала им обмахиваться.
«И с этим человеком я ходила на выставку современной живописи в Париже, – подумала она. – С этим человеком я сидела на берегу Сены и пила красное вино прямо из бутылки. С этим человеком я сидела в грязных кофейнях и пила абсент. Мы смеялись, думая о том, как были бы шокированы наши родители, увидев нас. Этот человек видел меня раздетой».
Виктория сжала зубы и вытерла платочком пот со лба. «А сегодня ведь еще не так уж жарко», – вздохнула она.
Теперь, если доходило до соития, они даже не снимали ночных рубашек и гасили свет. С тех пор как Виктория приехала на Санта-Селию, у них не было никакого флирта: ни шуток, ни ласковых слов, ни удовольствия, ни смеха. Если Умберто хотел переспать с ней, то просто валил на спину, без лишних сантиментов входил в нее и изливался.
Она вспомнила, как когда-то предложила поехать с ним в Сальту. Тогда Виктория еще ничего не знала о публичном доме. В городе возле собора было здание, в котором семья Сантос проводила по нескольку недель и в котором дон Рикардо ночевал, когда встречался с деловыми партнерами. Это было красивое строение из обычных глиняных кирпичей, со светлой штукатуркой и деревянными балками, поддерживавшими крышу, красивыми коваными решетками на окнах и тяжелой резной дверью.
– Это не для тебя, – коротко возразил Умберто. – Нет.
У Виктории было определенное место в доме на эстансии. Для нее новая жизнь заключалась в том, чтобы держать рот на замке и следовать одному и тому же расписанию изо дня в день под неусыпным надзором доньи Офелии. Виктория словно стала дорогим фарфоровым сервизом, который доставали к приходу важных гостей, чтобы потом вновь отправить под замок. Иногда девушка чувствовала себя настоящей узницей. Виктория прислонилась к одной из резных колонн и закрыла глаза. В голове у нее бушевали мысли. Снаружи шумел ветер в кронах деревьев, раздавались крики птиц, мычал бык, слышались шорохи, которые неизвестно кто издавал. Девушка вспомнила о горах вдали, которые часто и с тоской разглядывала.
«Я хочу уехать отсюда», – подумала она. Но в письмах родителям Виктория рассказывала о девственных ландшафтах и о красоте ничем не обремененной жизни, о том, что ее беспрерывно носят на руках. Она не была трусихой и никогда не бежала от трудностей. Виктория вновь открыла глаза. Иногда она спрашивала себя, действительно ли в Сальте жил настоящий Умберто или на самом деле это был какой-то его злой брат-близнец. С тех пор как она попала на Санта-Селию, ей казалось, что у ее мужа две личины. И не только потому, что он вел себя с ней так, словно потерял к ней интерес. Умберто веселился с другими девушками. Считалось, что приходить по вечерам домой пьяным или развлекаться со шлюхами в Сальте – это в порядке вещей, репутация семьи Сантос от этого не пострадает.
Крики на заднем дворе стали громче. Виктория решила присоединиться к гостям.
Может быть, там было на что посмотреть?
Осторожно ступая по крутой лестнице, девушка спустилась в сад. Едва она очутилась под лучами заходящего солнца, как на ее спине выступил пот. Капли стекали под корсетом. Донья Офелия настаивала на том, чтобы Виктория была при полном параде: в корсете, нижней юбке и платье на подкладке.
– Господи, покрывало бабушки Августы не было таким толстым, – процедила Виктория сквозь зубы.
Совсем не дамской походкой она зашагала дальше.
Когда девушка свернула за следующий поворот, она остановилась, словно пораженная громом. В метре от нее кто-то стоял, прислонившись к стене дома. Этого человека Виктория никогда не встречала в поместье Сантосов. Мужчина был высоким и стройным, кожа у него была темнее, чем у любого на эстансии, если не считать индейцев. Волосы средней длины были собраны в хвост и подвязаны кожаной лентой. В профиль его нос казался острым, челюсть – угловатой. Мужчина был одет в светлую льняную рубашку и кожаные штаны. Он спокойно курил сигариллу, внимательно наблюдая за суматохой во дворе.
«Кто же это? Что он здесь делает, что ему нужно?»
Кончик сигариллы заалел, когда незнакомец сделал затяжку. Какое-то время он смотрел на Викторию, потом улыбнулся.
– Сеньора! – Он кивнул головой.
– Кто вы такой? – бросила Виктория в ответ.
– Педро Кабезас, сеньора Сантос. – Мужчина поклонился.
«Откуда ему известно, кто я такая?» – Виктория недоверчиво нахмурилась, но тут же почувствовала, что может доверять этому человеку. Девушке казалось, что они давно знают друг друга, что она встретила единственного близкого ей в этом краю человека. Какое-то время они смущенно смотрели друг на друга. Голубые глаза Виктории растворились в черных очах Педро Кабезаса. Она не могла отвести от него взгляд.
– И что вы здесь делаете?
Виктория попыталась произнести это вызывающе, но ей это не удалось. В ее словах слышалось любопытство.
– Я старший рабочий дона Рикардо. Я ездил ненадолго по делам на север, если вас это интересует.
– Нет, не интересует. – Виктория заметила, как на губах мужчины промелькнула улыбка. – И все же мило с вашей стороны, что вы мне об этом сообщили.
Девушка глубоко вздохнула. Впервые после прибытия она наконец почувствовала, что добралась до цели. И Виктория решила больше не отпускать Педро Кабезаса.
Глава вторая
Дон Рикардо прислонился плечом к одному из столбов на веранде и склонил набок поседевшую голову, глядя на красно-золотой закат. Голубятня, фазаний двор, много колодцев, искусственный грот, в котором он когда-то держал за руку Офелию де Гарай. На землях эстансии Санта-Селия имелась даже маленькая часовенка, где по большим праздникам приглашенный священник служил мессу для семьи Сантос и работников.
Санта-Селия была большой, роскошной и отлично организованной эстансией, которая мирно раскинулась перед ним в лучах заходящего солнца. За спиной дона Рикардо суетилась прислуга, занимаясь освещением, ведь вскоре наступит ночь, и тогда все войдут в дом, потому что май – один из самых холодных месяцев в году. Дон Рикадро погрузился в воспоминания. Странно видеть, как проходят годы, когда сам становишься стариком. Дон Рикардо пригладил роскошные усы. Если бы потребовалось, он бы описал хозяина Санта-Селии как жесткого, но справедливого человека, который женился на достойной женщине, родившей ему сына. Человека, который сделал все как надо.
Дон Рикардо прищурился. Возможно, были времена, когда он слишком легкомысленно обращался с деньгами. Бывало, он тратил деньги налево и направо, чего и ожидают, верно, в старой доброй Европе от богатого южноамериканца. И тем не менее состояние его не стало меньше. Так всегда было с мужчинами из семьи Сантос: у них были как деньги, так и любовь женщин. Мужчины в семье Сантос всегда были в соку.
Дон Рикардо улыбнулся, вспомнив год, когда он с красавицей женой отправился в Европу, чтобы купить в Париже наряды, сшитые по последней моде. Позже он как-то сам провел в Европе целое лето (в Аргентине была зима), посетил курорты в Нормандии, переплыл Средиземное море, чтобы взглянуть на египетские пирамиды и афинский Акрополь, а донья Офелия осталась с маленьким Умберто дома. В Англии дон Рикардо ради развлечения тогда купил лошадь, чтобы поучаствовать в скачках.
У Сантосов всегда водились деньги. Иногда ему казалось, что они появляются сами по себе. В общем-то, деньги не играли особой роли в его жизни. Нужно было знать, как их получить и как удержать. Не стоило быть щепетильным. Не нужно платить работникам слишком много, если с ними обходятся хорошо. И необходимо знать, что деньги можно заработать всегда: в неспокойные времена, во время войны и мира, честным путем и не очень. То, что контрабанда окажется делом доходным, Сантосы поняли сразу и никогда не оставляли это занятие. Не нужно быть чистоплюем, если хочешь чего-то достичь.
Дон Рикардо выудил сигариллу из нагрудного кармана пиджака и зажал ее между зубами. Потом он едва заметно повернул голову, чтобы взглянуть на сына Умберто, который спал в кресле-качалке. Что-то беспокоило дона Рикардо. Чего-то в нем не хватало, но дон Рикардо не мог бы сказать, чего именно. Иногда он спрашивал себя, куда подевался рослый мускулистый мужчина, которому женщины смотрели вслед? Где был тот парень, которого он, Рикардо, отправил на эстансию своего младшего брата, в пампасы, чтобы выбить дурь из его головы? К тому брату, который в конце концов стал жертвой эпидемии, свирепствовавшей в Буэнос-Айресе, где, по мнению дона Рикардо, жил слишком долго.
Хотя Аргентина еще в 1853 году получила свое официальное название, а люди в ней стали считаться единым народом, дон Рикардо всегда предпочитал говорить о Ла-Плате. С одной стороны, потому, что он родился в вице-королевстве, с другой – потому что для него это стало традицией. Сантосы всегда трепетно относились к устоям, возможно, из-за того, что у их семьи была резиденция на севере страны. Северную Аргентину исследовали в первую очередь, чтобы найти дороги, которые ведут с гор к портам и по которым можно будет доставлять золото и серебро в Буэнос-Айрес. Здесь основали первые города – остановки на торговых маршрутах.
С возникновением вице-королевства Рио-де-ла-Плата захудалый ранее городок стал развиваться, появились первые жители. В округе расцвели огромные поместья. Сантосы извлекли выгоду и из этого, хотя они по-прежнему были привязаны к северным территориям. С размахом занялись в пампасах земледелием и скотоводством. Вскоре зависимость от Испании стала обременительной, и даже когда Буэнос-Айрес объявили наконец зоной свободной торговли, было уже поздно. Porteños, жители портового города, как называли людей в Буэнос-Айресе, хотели обрести независимость от Испании. Но именно в Сальте генерал Мануэль Бельграно[4]4
Мануэль Бельграно (1770—1820) – аргентинский адвокат, политик и генерал.
[Закрыть] в 1812 году одержал первую победу над испанцами. После войны воцарился политический хаос, который продолжался до сих пор.
А Буэнос-Айрес всегда был чертовой дырой. Он, дон Рикардо, рассчитывал только на провинции. Именно провинции делали страну богатой и сильной, а не город Буэнос-Айрес, который постоянно требовал денег. И поэтому дон Рикардо был абсолютно прав, выбрав самую удаленную к западу от города провинцию – Сальту. Здесь поддерживали связи с Чили, Боливией и Перу. Так было в старые времена, и так продолжалось в дни независимости, за исключением кратковременного кризиса. Страны в Андах всегда предлагали рынки сбыта и платили за товары серебром. Благодаря также импортным европейским товарам Сальта и северная провинция Жужуй смогли восстановить лидирующие позиции, оказавшись важнейшими посредниками в перевозке товаров к тихоокеанским портам. Жужуй граничил с высокогорной долиной Ла Кебрада де Умауака, здесь проходил важнейший путь, связавший Ла-Плату и высокогорное Перу, что позволяло контролировать торговлю в регионе.
Дон Рикардо вновь вынул сигариллу изо рта и передал ее личному слуге. Тот поджег спичку и поднес ее к кончику сигариллы, а хозяин с удовольствием сделал несколько затяжек, выпуская дым в вечернее небо.
Дон Рикардо снова взглянул на сына. Он не мог бы сказать, что ему нравились изменения в поведении Умберто. Возможно, он не стал бы беспокоиться об этом, если бы Умберто не был его единственным сыном. После рождения Умберто донья Офелия больше не смогла произвести на свет здорового ребенка. Дон Рикардо временами сомневался в том, что и Умберто здоров. Судя по письмам сына из Европы, ему не терпелось приступить к работе. Однако после возвращения Умберто и прибытия его молодой жены сын стал прежним, таким же, как был до отъезда – лентяем, который чаще всего перепоручал работу на эстансии старшим работникам, постоянно увлекаясь новыми игрушками. Чаще всего это были быки. Умберто пил, проигрывал деньги, развлекался с девочками. Он переспал со всеми шлюхами Сальты.
И все же без тени сомнения дон Рикардо будет и впредь поддерживать его. Умберто, возможно, был треклятым слабаком, но тем не менее он всегда должен стоять на первом месте. В конце концов, этот тунеядец – единственный наследник семьи Сантос. Иногда одна мысль об этом добавляла дону Рикардо седых волос.
Из сада до него долетел какой-то шум. Дон Рикардо прищурился. Сигарилла вот-вот должна была погаснуть. Он сделал несколько быстрых, коротких затяжек, чтобы ее раскурить. Вскоре по дорожке, посыпанной галькой, к нему подошла его невестка-немка. Дон Рикардо невольно улыбнулся. Виктория ему нравилась. Она была красивой женщиной со светлыми волосами и удивительно тонкой талией, такую едва ли можно увидеть еще у кого-то. Хотя дон Рикардо, как и донья Офелия, не был в восторге от этой свадьбы, он не мог не признать, что молодая немка пришлась ему по душе. Она чувствовала момент, когда нужно ретироваться, и была на месте, если того требовала ситуация. С тех пор как невестка появилась на эстансии, она ни разу не потеряла самообладания в трудных ситуациях. Что бы ни произошло, ее манеры оставались безупречными.
Довольный дон Рикардо вынул сигариллу изо рта и снова разгладил усы. Должно быть, Умберто еще в Европе объяснил будущей жене, какую важную роль его семья играет в обществе Сальты. Донья Офелия не скрывала, что не может находиться рядом с женой сына. Не проходило и дня, чтобы она не наговорила невестке колкостей, и этим, собственно, дон Рикардо был уже сыт по горло: у него не возникало сомнений, что в семье необходимо сохранять терпимость и лояльность. И Виктория, казалось, это понимала.
Дон Рикардо снова зажал сигариллу губами и ответил на приветствие невестки коротким кивком. Как и следовало ожидать, спустя несколько секунд он услышал за спиной шаги.
– Что она там делает? – спросила донья Офелия презрительно, как, впрочем, всегда говорила о жене сына.
Да, что она там делает? Дон Рикардо пожал плечами. Она прогуливалась, очевидно, – все немцы любят посвящать время этому странному занятию. Наконец сигарилла истлела. Дон Рикардо выбросил окурок. Слуга тотчас же его подобрал. После всенощных возлияний, карточных игр и напряженного трудового дня дону Рикардо вдруг захотелось покоя и отдыха. Он обернулся к жене, взглянул на ее лицо, казавшееся из-за худобы немного вытянутым, чего в период первой влюбленности он совершенно не замечал. Дон Рикардо с печалью заметил глубокие морщины, которые от крыльев носа спускались к постоянно опущенным уголкам губ. Когда их взгляды встретились, правый глаз жены нервно дернулся. Она глубоко вздохнула.
«Неужели я ее когда-то любил?» – задумался Рикардо. Как давно он искал забвения в объятиях других женщин? Хотя донья Офелия была в этом не виновата. Он никогда бы не смог быть ей верным, это недостойно мужчины.
– Бесстыдство, – продолжала ворчать донья Офелия.
Дон Рикардо взглянул на невестку, которая стояла в нескольких шагах от них, внизу, у сада. На девушке было светлое платье из легкой ткани, с расклешенной юбкой, разумеется, сшитое по последней моде. На прошлой неделе специально из Сальты приезжал портной.
Пожав плечами, дон Рикардо снова повернулся к донье Офелии, которая с тех пор, как умерли ее родители, братья и сестры, предпочитала одежду темных, приглушенных тонов. Он вздохнул. Донья Офелия безгранично уважала своего отца. И против него Рикардо никогда бы не пошел. Иногда он даже боялся, что такую ссору сочтут неприличной.
Дон Рикардо вновь взглянул на невестку. На самом деле он не заметил в поведении Виктории ничего бесстыдного.
Иногда после обеда, во время сиесты, Виктория отправлялась к дочери Эстелле. Так было и в тот день. Она тихо сидела в тени у кроватки ребенка, наблюдая за тем, как от ветра слегка колышутся занавески на окне. Сквозь искусно вырезанные ставни пробивались солнечные лучи, устраивая на полу игру золотого света и тени.
Эстелла спала. Видно было, что девочка спокойна и ничего страшного ей не снится. Малышка положила под голову ладонь, а другую руку согнула так, что кулачок оказался у ее рта. Полные ножки выглядывали из-под одеяла, на них были надеты маленькие носочки. Матерчатая кукла Эстеллы лежала возле ее головы. Виктория очень осторожно положила руку на черную кудрявую головку, потом погладила пухлые щечки.
Кожа Эстеллы казалась такой нежной! Несмотря на прикосновения, малышка не проснулась, даже веки ее не дрогнули. Очевидно, девочка устала после утренних игр с воспитательницей. Эстелла любила Розалию. Когда Виктория впервые увидела маленькую темнокожую индианку, она испугалась. Но любовь, с которой та относилась к малышке, быстро покорила немку. Розалия и к Виктории относилась дружелюбно, и благодаря ей девушке было уютнее на эстансии Санта-Селия. Виктории полюбилась Розалия.
Эстелла вытянула губки и сунула большой палец в рот.
«Эстелла, Эстелла, – повторяла про себя Виктория, – мое маленькое сокровище». Сначала она не хотела называть малышку таким именем, но Умберто и его мать настояли на этом. Если Виктория правильно поняла, так звали младшую сестру доньи Офелии, до того как та ушла в монастырь.
Виктория вздохнула. «Я всегда буду присматривать за тобой, моя маленькая. Я никогда не допущу, чтобы тебя отняли у меня». Виктория не знала, откуда у нее в голове возникла такая мысль. Она постаралась как можно быстрее ее прогнать. Господи, она ведь никогда не была пессимисткой! Кто же захочет отнять у нее Эстеллу?
– Мое сокровище, – бормотала она, – моя маленькая звездочка…
Виктории было легче примириться с этим именем после того, как она узнала, что оно означает.
И все же жить под одной крышей с доньей Офелией было очень тяжело. Иначе и быть не могло. Хоть Виктория и знала, что жизнь со свекровью может быть трудной, но то, что девушка пережила после приезда, превзошло ее наихудшие ожидания.
Виктория невольно подумала о молодой индианке Розите, которую приняли в помощницы, когда после отъезда Кете Виктория стала жаловаться на то, что не успевает готовиться к многочисленным светским мероприятиям. Казалось, служанка понимала все, чего хотела от нее Виктория, но хозяйка не могла разговаривать с ней, как с Кете. Виктория вздохнула. Она считала Кете подругой и сильно скучала по ней.
Снаружи, в коридоре, раздались громкие шаги. И в следующий же миг, как обычно, без стука, распахнулась дверь. В комнату вошла свекровь. Хотя Виктории и не хотелось вставать, она поднялась и поздоровалась с доньей Офелией, поцеловав ее по традиции в щеку. Пожилая женщина остановилась и внимательно осмотрела комнату.
– В нашей семье рождаются сыновья, – наконец произнесла она резко, с упреком в голосе, к чему Виктория уже давно привыкла.
Девушка взглянула на дочь и ничего не ответила. «Я люблю тебя, Эстелла, – подумала она, – моя золотая. Не слушай ее, моя маленькая звездочка».
– Я все же надеюсь, что ты подаришь моему сыну долгожданного наследника. – Донья Офелия подошла к невестке ближе.
Девушка глубоко вздохнула и досчитала до десяти, прежде чем ответить:
– Я подарила Умберто замечательную дочку.
В этот момент Эстелла открыла глаза, встала на колени и протянула руки к матери. Виктория взяла малышку на руки и погладила по сонному личику. Девочка прижалась к ней. Тут же ее большой палец снова исчез во рту. Роды проходили тяжело, Виктория громко проклинала Умберто, и, вспоминая об этом, она сразу же испытывала облегчение.
– Может быть, – ответила свекровь, обойдя детскую кроватку с другой стороны, – но Эстелла не мальчик. – Она внимательно взглянула на малышку. – Теперь одна надежда на то, что она когда-нибудь станет красивой и мы сможем удачно выдать ее замуж.
Произнеся последние слова, донья Офелия расправила плечи и, держа спину прямо, повернулась к двери. Спустя несколько секунд хлопнула дверь.
Единственное, что сейчас могло доставить радость Виктории, – это прогулка верхом на ее сивой кобыле Дульцинее.
Донья Офелия держала осанку, выходя из комнаты невестки. Пока за ней наблюдали, она никогда не позволяла себе опускать плечи, это недостойно представительницы рода де Гарай. Этому правилу ее научил отец, когда Офелия была еще девочкой, и она никогда не забывала этого урока. Она была старшей дочерью в семье, присматривала за младшим братом Фелипе и сестрой Эстеллой. Офелия следила за тем, чтобы Фелипе ходил в школу, когда их мать погружалась в меланхолию. Она выкупила для Эстеллы место в монастыре.
Офелия тут же согласилась, когда выскочка из низов Рикардо Сантос попросил ее руки, возможно потому, что она любила его, но это никого не касалось. Она знала, что еще никто из их семьи не выходил за таких выскочек, как Сантос. Были времена, когда она ни при каких обстоятельствах не опозорила бы отца. Любовь в их кругах никогда не считалась весомым аргументом. Но сегодня у таких семей, как Сантосы, имелись и деньги, и влияние, которых у де Гарай давно уже не было. Осталась лишь грамота, которая подтверждала родство отца с основателем Буэнос-Айреса Хуаном де Гараем.
Донья Офелия хорошо помнила выражение лица Эрнана де Гарая, который доставал старую грамоту.
– Это самое ценное наше достояние, – внушал он ей.
Она верила в эти слова до тех пор, пока однажды ее муж с высокомерной ухмылкой не сказал, что считает «этот клочок бумаги» грязной подделкой. Он уверял, что знает, как можно сделать такой «документ», да к тому же подделка еще и не очень качественная.
Но у Офелии все равно не было других вариантов, ей пришлось выйти за него замуж. Что оставалось делать женщине в ее положении? По крайней мере, дон Рикардо ей нравился, и ее сердце билось быстрее, когда он находился рядом. Это немного скрашивало отвратительную ситуацию. Когда дон Рикардо попросил руки Офелии и благословения ее отца, тот лишь печально взглянул на дочь, но все же сказал «да». Ведь он тоже понимал, что выхода у них нет. Вот так дону Рикардо разрешили сделать ей предложение.
