Текст книги "Время волка. Пленница дважды (СИ)"

Автор книги: София Костогрызова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

  Туда же и прибыла из Монголии семья Джучи: старшая жена Саркаду и сыном Ордой-Эдженом и вторая жена Уки с сыном Бату. Бату, мальчик на вид лет десяти-одиннадцати первым прибежал встречать отца. Первым делом Джучи спросил сына, заботился ли он о матери, усвоил ли монгольское вертикальное письмо, которому обучал его учитель-уйгур. Потом, зайдя в юрту, Бату покажет ему, как красиво у него получается писать монгольские слова. А Орда-Эджен в очередной раз обиделся, что отец говорит с Бату больше, чем с ним, хвалит брата чаще, чем его.

  – Отец, но я три раза побеждал на состязаниях, а Бату – ни разу! Я лучше стреляю из лука, а Бату все время промахивается, а Бату умеет только писать красиво и учить языки. Это дела бесполезные, блажь для воина!

  – Ошибаешься, – отвечал отец. – Вы будете не только воинами, но и правителями. Елюй Чуцай говорил Чингисхану: «Страну можно завоевать, сидя на коне, но править, сидя на коне нельзя».

  Саркаду оставалось только с завистью глядеть на Уки, понимая, что Бату, а не ее сыну уготована судьба править улусом.

  – Уки, я поручаю тебе воспитание куммайан . Обучи их нашим обычаям, – поручил правитель второй жене.

  Уки усердно выполняла, делая из кумайан монгольких женщин:

  От нее Хан-Султан узнала, как надо сидеть в юрте: колено поднятой ноги, согласно правилам, должно было быть обязательно обращено к двери, поэтому женщины, как правило, сидели на правой ноге и выставляли перед собой колено левой, а мужчины, наоборот, – на левой, выставляя перед собой колено правой, или же подложив под себя скрещенные ноги и выставив их перед собой. Научили наложниц и обращаться к людям: называть незнакомого человека «почтенным», а знакомого – «гуай».

  Подавая угощения, следует держать обеими руками, либо только правой. В последнем случае она придерживает кончиками пальцев левой руки себя за локоть правой. Хан-Султан была удивлена, что монголы чистить зубы после еды щеткой с костяной рукоятью , подумав: «Разве им известна чистота?».

  Пленницам пришлось самим собирать юрту. Сначала ставили решетчатые стены юрты – ханы, жердей – уни. Один конец у которых заострен, а на другом имеется веревочная петелька. Заостренным концом они упираются в круг – тоно – центр кровли, а нижним – на решетки-ханы. У входа в юрту устанавливалась занавеса из войлока, снаружи накладывалась, иногда в два слоя, войлочная кошма, поверх которого укладывалась материя, защищающая войлок от дождя и снега. Ткань обвязывалась веревкой. Это был не тот гарем, в котором провела детство Хан-Султан. В степи, и наложницы, и жены работали, стали мозолистыми некогда белоснежные и гладкие, как шелк, руки принцессы.

  Девушки били мокрыми, палками, которые держали в обеих руках по шерсти, чтобы она стала твердой, потом из нее катали войлок. Хан-Султан била со всей силы, проклиная свою судьбу. Кто бы мог подумать? Дочь второго Александра Македонского, которую боялись рабыни гарема, руки которой знали только золотые украшения, теперь валяет войлок, доит кобылу, шьет дээл, ей самой теперь отдают приказы. И, наконец, ударила так, что одна палка сломалась. Уки взяла у нее ворую палку:

  -Ну, зачем так сильно бить? Куда торопишься? Или от злобы бьешь, Султан? Посмотри на меня. Хан-Султан подняла мокрые глаза.

  – Смирись, турчанка, со своей судьбой. Иначе так себя изведешь, умрешь раньше времени.

  – Пусть, Уки-гуай, я свою жизнь уже потеряла: нет больше матушки, нет любимого человека, что с отцом, не известно, даже от родного города ничего не осталось Хан-Султан больше нет, нет больше хатун, есть жалкая рабыня. Зачем дорожить ТАКОЙ жизнью?

  – Не можешь изменить то, что тебя окружает, полюби это, стань его частью, забудь прежнюю жизнь. В степи, где живут войной, многих девушек постигла эта участь Оэлун-хатун, мать самого Чингисхана, была похищена его отцом Есугеем. У нее так же, как у тебя, был жених. Но Оэлун-хатун стала верной женой своему мужу и воспитала великого хана. Жена Угедея Дорегенэ была женой сына вождя меркитов, была взята в плен, родила сына Угедэю, стала его любимой женой. Он теперь во всем ее слушается!

  – Может, женщинам вашего мира это привычно, они полюбят любого, что их похитит, но я не могу. Полюбив однажды, не смогу любить другого мужчину.

  – Не пойму, зачем хранить верность мертвому.

  Маленькая монгольская лошадка не собиралась позволять чужим рукам прикасаться к ней и не стояла на месте, отходя назад. Уки, подошла к лошади. Кобыла встала спокойно и ждала, пока Уки отожмет молоко из вымени.

  – Да что это такое, ничего не умеешь! Как будто не женщина.

  – Почтенная, вам известно, что в моей стране я была хатун.

  – И что? У вас хатун не работают? Я тоже выросла в семье знатного человека, нойона унгиратов, но я делала все то же самое, что и дочери аратов: и шила, и катала войлок, ставила юрту, взбивала масло, стригла овец.

  – Во всех странах, о которых я знаю, это унизительно для знатных.

  – Что ж ту унизительного – постричь овцу, подоить кобылу? – засмеялась Уки. – Это жизнь. Выходит, жить унизительно?

  Рабыни получили приказ привести Хан-Султан ночью в юрту Джучи. Айше, обрадовавшись, что вместе с положением Хан-Сулан, может измениться и ее положение как ее доверенного человек, уговаривала бывшую госпожу быть нежной с ханским сыном. А Хан-Султан думала, что, наконец, настал момент, когда она прольет его кровь за матушку, за Али, за поруганных сестер, за разрушенный Гургандж, заодно и лишит Чингисхана старшего сына. Рабыни намазали лоб и подбородок белилами, и дали чернила, чтобы покрасила зубы, как было принято у китайских, японских и монгольских красавиц.

  Она сделала все, как положено, затем коснулась двери ладонью правой руки, перешагнула через порог, приклонила колено перед Джучи.

  Он медленно стянул с нее платок, стал расплетать косы, с распущенными волнистыми волосами она казалась необыкновенно красивой. Как же было стыдно, когда сын того, кто разрушил Хорезм, прикасался к ней, целовал ее. Но ничего, это последняя женщина, к которой он прикасается, думала она, вынимая нож, висевший у него на поясе. Вынув нож, вдруг почувствовала, как он схватил и зажал ее руку в сильной ладони.

  – Я знал, что сделаешь это – попытаешься меня убить. Это было видно по твоему взгляду, да и убить мужа – для тебя не впервые. Поэтому не стал вынимать нож. В тебе есть храбрость, но нет ума, поэтому повелась на уловку.

  – Казните меня, хан! Отрубите голову рабыне, пытавшейся вас убить! Чего же вы ждете?

  – А я говорил, если ты умрешь, то не по своей, а по моей воле.

  Он бросил нож в сторону, она стал кусаться, пинаться, отталкивать его, потом, отбежав, подобрала нож и прислонила к своему горлу.

  – Не подходите! Я убью себя!

  – Неужели я настолько противен? Никто из моих жен и наложниц не жаловался! Большее оскорбление я получал только от Чагатая, – засмеялся Джучи, смягчив голос.

  – Противен, язычник, проливший кровь невинных людей!

  – Твой народ ответил за свое преступление, за убийство послов. Мы просили твоего отца выдать Инальчика, он отказался.

  – Вы в своем уме?! За поступок моего дяди и отца вырезать целыми городами?! Женщин, стариков, детей! Хотя, чему удивляюсь? Язычники же.

  – Это их народ, пожелавший иметь таких правителей.

  – Да где вы видели, чтобы кто-то спрашивал крестьян и ремесленников, какого правителя они себе хотят? Они живут своей жизнью, своим ремеслом и даже не знают о многих приказах султанов и шахов.

  – Да быть такого не может, что не знают! По нашим законам отвечает ВЕСЬ род за преступление. Твоему народу еще повезло, за отравление Есугея-багатура, было уничтожено ВСЕ племя татар.

  – В Судный день перед Аллахом за свои грехи только каждый ответит, а не за чужие. И гореть вы будете в адском пламени!

  – А буддисты говорят, что после смерти мы переродимся, и будем страдать за грехи в следующей жизни. Кому верить?

  – Позвольте мне уйти к себе.

  – Уходи, – удивил Джучи своим ответом. Хан-Султан думала, что он будет делать то, что его соплеменники делали с хорезмийскими женщинами. – Зачем применять силы, если все равно САМА покоришься. Рано или поздно не выдержишь жизни рабыни и захочешь вернуть жизнь хатун. А я подожду.

  Хан-Султан выходила из юрты, ежась от холода и степного ветра. На пути она встретила Саркаду.

  -Что случилось? Кто кричал? Ты?

  Она ничего не ответила, пройдя мимо старшей жены. Та была шокирована наглостью и зашла в юрту к мужу.

  – Она сопротивлялась? Не далась? Прикажите казнить.

  – Иди к себе, – спокойно отвечал муж.

  -Тогда накажу ее.

  – Я сказал, ничего не делай! – вскрикнул Джучи.

  – Значит, Султан можно то, что нельзя другим? Если бы на ее месте оказалась другая наложница, что с ней стало бы?

  – Ступай к себе! – раздраженно ответил он.

  – Околдовала тебя эта сартаульская девка.

  По дороге юрту наложниц Хан-Султан думала: «Почему ему было не все равно, что я могла себя порезать? Почему его волновало, что я была голодная? Почему готов был отрубить головы кукольникам, только за то, что смеялись надо мной? Не, он варвар, он не может любить и чувствовать сострадания. То не любовь, это похоть»

  В юрте ее встретила Айше:

  -Почему так быстро вернулись? Думала, вернетесь утром. Хан, что вас прогнал? Говорила же я не надо мазаться этими китайскими белилами, это некрасиво!

  – Как только язык поворачивается говорить такое? Я сама заставила его меня прогнать.

   – Что вы творите? Хотите умереть в рабстве?

  – Ложись спать, завтра вставать рано. На следующий день Хан-Султан с другими наложницами снова валяла войлок, как прямо днем ее снова повели к Джучи.

  – Не бойся. Я хочу сообщить, что узнал сегодня. Твой отец умер на острове.

  – Нет, не правда, вы обманываете, вам нравится делать больно, поэтому так сказали.

  – Хан-Султан, я никогда не вру, – говорил он, глядя ей прямо в глаза. – Ты должна пережить это, не вздумай наложить на себя руки.

  – Не беспокойтесь, хан, я много раз думала об этом, но самоубийство – харам, только это останавливает. Когда отец был жив, никто не мог причинить вред его дочери. А кто посмел, тот расплатился с жизнью. Пока отец был жив, оставалась смутная надежда, что меня отсюда вызволят, но теперь мне точно суждено здесь умереть. Я могу идти? Еще много работы.

  Он снова взял ее за руку:

  – Стой. Здесь тоже есть человек, который может тебя защитить.

  Первые несколько дней Хан-Султан, не произносила ни слова. Вставала, шила, катала войлок только по инерции, от женщины, все время строившей планы то побега, то мести, больше ничего не осталось. Когда ее ночью снова привели к Джучи, он увидел вместо гордой, непокорной принцессы увидел измотанную, убитую горем женщину с обреченным взглядом.

  – Кто ты? Я приказал прийти Султан, а кто пришел вместо нее?

  Она молчала в ответ.

  – А я тебе завидую.

  – Что? – спросила она, решив, что этот варвар в очередной раз говорит глупости.

  – Тебя с твоим отцом разлучила смерть, ты не знаешь, что значит потерять отца при его жизни.

  – Это как? – оживилась Хан-Султан.

  – Не важно... – он прижал крепко ее к себе. Сломалась Хан-Султан, больше не сопротивлялась, не было сил. Только на следующий день осознала, что опозорена. И не вернется она больше в Хорезм, даже если брат одержит победу, никто ее, опозоренную, ждать не будет. Жить ей теперь здесь вечно. Только сейчас Хан-Султан стала замечать красоту этого места: широкая долина Иртыша, гористые берега. Джучи стал ее брать на охоту на куланов, диких копытных животных, похожих на лошадей и обитавших в Кипчакских степях. Поскакать верхом по берегу Иртыша мимо кипчакских балбалов навстречу степному ветру, забыв о рабстве – вот это радость! И гнев тогда куда-то улетал вместе со степным ветром. И не страшило, что могут напасть непокорные кипчакские племена: терять больше нечего, и так потеряно все, что можно.

  Хан-Султан была теперь покорна с Джучи, но по-прежнему холодна, в ее глазах он не видел больше ненависти, но и любви не видел. Среди звезд над Иртышем она пыталась разглядеть те созвездия, что видела в Гургандже, в пустыне Каракумы или горах Мазендерана, там, где она была счастлива, где от людей исходила теплота, в Кипчакских степях люди совсем другие, резкие, прямые. Пыталась она увидеть и те звезды, что светили над крепостью Илал, когда она любила и даже надеялась на брак по любви...

  Один раз все-таки напали на них кипчаки во время охоты, были перебиты стражей Джучи, а Хан-Султан стало плохо. Ее отвезли в ближайшее стойбище дружественного племени, позвали местную шаманку. Старуха сказала по-кипчакски, что вовсе не больна кумма, а еще одна жизнь.

  Джучи запретил своим женам давать Хан-Султан тяжелую работу, приказал поставить ей и Айше отдельную юрту, как бы девушки не навредили из зависти. Он, сама выросшая в гареме, была крайне осторожна: прежде, чем есть и пить, давала пробовать Айше.

  Родила Хан-Султан сына, дали имя Берке. И вся тоска по прежней жизни ушла куда-то. Теперь ее жизнь – это жизнь ее мальчика, который должен расти сильным, храбрым, умным и, непременно, стать правителем Улуса Джучи.

  Джучи сделал Хан-Султан своей женой, торжественно возложив боктаг на голову. Теперь с рабством было покончено, и она сала сама собой: вновь тот гордый взгляд, повелительный тон. Саркаду и Уки теперь говорили с ней, изображая вежливость и улыбку, Хан-Султан отвечала тем же.

  Айше отдали в услужение Хан-Султан, еще по ее приказу привели трех хорезмийских рабынь. Половчанок и монголок к себе не допускала. Рабство казалось страшным сном, после которого принцесса проснулась и позвала служанок, чтобы помогли ей одеться.

  – Ты все еще вспоминаешь об этом человеке? – как-то спросил ее муж во время одной из ночей. -

  У тебя был возлюбленный в Хорезме? Не отрицай, Уки рассказывала. Ты должна его забыть.

  – Не понимаю, почему вы спрашиваете об этом. Того человека нет в живых. Я вам клянусь, что у меня в душе, сидит глубоко, не вылезет наружу и не заставит стать неверной вам. Вы – мой муж, благодаря вам меня не постигла судьба многих хорезмийских девушек в монгольском плену.

  – Откуда ты знаешь, что он погиб? – спросил Джучи, будто что-то скрывая.

  – Потому что командовал гарнизоном Илала, крепость сопротивлялась четыре месяца, монголы не могли оставить его в живых.

  – Ну конечно, мы же дикари. Конечно же, мы убили его, поджарили и съели мясо.

  Хан-Султан побледнела, губы задрожали.

  – Что, поверила?! – громко засмеялся Джучи. – Серьезно?! Глупая, ты Хан-Султан. Учили тебя во дворце языкам всяким, а ума не прибавилось.

  – Не смешно. Он погиб, как мученик, и попадет в рай, а мне туда вход закрыт.

  Джучи только, загадочно улыбаясь, покачал головой.

  Когда Илал был сдан, Али лежал с жаром, а, узнав об этом, будто забыл о своей болезни, побежал, чтобы остановить людей, выходивших из крепости, но их было не остановить. Его связанного представили перед военачальником, поставившем его перед выбором:

  – Али-гуай, храбрый воин, говорят, хотел драться до последнего, но Теркен-хатун тебя не послушала, таких мы ценим. Станешь служить Чингисхану, будешь у нас в почете, откажешься – будешь убит.

  Али хотел сказать: "Я выбираю смерть, но вспомнил, что гарем теперь у них в плену, а значит, и Хан-Султан. Что с ней может случиться, страшно даже думать.

  – Если соглашусь, позволите выкупить женщину, что у вас в плену?

  – Конечно, бери любую.

  И он согласился, но Хан-Султан найти не смог, позже узнал, что ее увезли в ставку старшего сына Чингисхана и теперь выкупить ее невозможно. Ему говорили: «Какая разница? Есть много других женщин» и отдали одну из пленных кипчакских девушек. Она своей строптивостью напоминала Хан-Султан, но сердце покорить не смогла.

  Джучи принимал в своей ставке даругачи хорезмийских владений. Хоть он и был персом, но одет был в куяг и пластинчатый шлем, волосы были заплетены в две косы за ушами и завязаны в узел, как у монгола. Ему советовали одеть доспехи, ибо в тех местах жили воинственные кипчакские племена, покоренные Джучи неокончательно. Все, кто служил у Чингизидов, независимо от того, к какому народу и вере принадлежали, были обязаны носить монгольскую одежду и монгольские прически: плешь и две косы. Даругачи сходил на поклон к правителю улуса и его старшей жене. Затем ему велели почтить вторую и третью жену. Говорили, что вторая – дочь нойона племени унгират, а третья – дочь самого покойного хорезмшаха Ала-ад-Дина Мухаммада, плененная монголами в Илале. Не думал Али, что когда-нибудь сможет увидеть ее. Зайдя в шатер, он увидел ту самую женщину, завладевшей его разумом в Илале и ради которой был готов лишиться головы, ради спасения которой вместо смерти героя выбрал бесчестие. То чувство, казавшееся сладким шербетом, оказалось ядом, отравившем душу, сбившем с пути истинного. Она была одета в халат с вышитыми золотыми драконами на груди и спине, на голове – боктаг, украшенный золотой подвеской и длинным пером. Когда увидела Хан-Султан даругачи, у нее задрожали руки и ноги, застучало сердце.

  Увидев в человеке с монгольскими косами и в монгольских доспехах, Хан-Султан узнала того самого человека, подарившего надежду на счастье, человека, что был рядом, когда готова была пасть духом, человека, в котором видела героя, не знавшего, что такое страх. И теперь она видит заурядного человека, желающего жить и боящегося смерти, готового пойти на измену шаху, чтобы выжить.

  – Хатун, я рад, что вы живы и в добром здравии, – говорил Али.

  – Почему вы согласились служить кагану? Я думала, вы не боитесь смерти.

  – Почему вы судите меня, хатун, если сами стали женой сына кагана?

  – Я искала смерти. Там, в крепости, я не вышла, а осталась, чтобы сражаться, хотела погибнуть в бою, но была схвачена. И в плену пыталась бежать, но снова было не суждено.

  Он мог сказать, что остался жить ради своей хатун, чтобы вызволить ее из плена, но не стал. Рядом с хатун стояли служанки, пусть хорезмийки, но все равно могли проболтаться, и каждое их слово могло быть использовано недоброжелателями против Хан-Султан. По той же причине не решился оставить письмо с подарками. Он вручил ей подарки: книги на фарси со стихами персидских поэтов, среди них и стихи Омара Хайяма, любимого ими обоими.

  Когда Хан-Султан осталась с Айше наедине, села на пол и зарыдала. Айше ее упрекала:

  – Прекратите сейчас же, хатун! Это могут заметить! Испортите свое будущее и вашего сына! Ради него только надо жить! Когда мы ту страдали в плену от голода, побоев и страха, он спасал свою жизнь и благополучно служил монголам и дослужился до баскака! Простите, хатун, за дерзость вашей рабы, но для вашего блага стараюсь!

  – Ты права, Айше. Я вырву Али из сердца, тогда мы были другие. Мы оба шли одной дорогой – к победе или смерти, но сейчас пути разные и войны разные: у меня за сына, у него – за что-то свое. Подними боктаг и одень мне на голову.

  Джучи не ошибся, после этой встречи Хан-Султан стала иногда улыбаться и была более ласкова к мужу. Не успело Берке и года исполнится, как Хан-Султан поняла, что ждет еще одного ребенка. И снова сын, ему дали имя Беркечар. После него родился Бури. Жена, подарившая троих сыновей правителю, стала пользоваться еще большим почетом среди подданных.

  Однажды Хан-Султан приказала привести к ней Цветноглазого. Жак преклонил колени перед ханшей, а она, запомнив, как он надсмехался над ней, когда вез в ставку Джучи, испытала необыкновенное счастье:

  – Ну что, евнух, – говорила она с ним в презрительном тоне и глядя надменным взглядом. – Все встало на свои места: я снова хатун, а ты преклоняешь колени. Все, как должно быть.

  – Да, госпожа, все, как должно быть, – соглашался латинян, боясь разозлить госпожу. Тогда была война, вы были пленницей...

  – Не дрожжи от страха, – прервала его Хан-Султан. – Я мстить не стану.

  – Что же вам тогда угодно?

  – Расскажи мне, как был разрушен мой город? Долго ли держался? Сколько горожан убили? Ничего не таи.

  – Вначале город осаждали Джучи и Чагатай, но между ними не было единства: Джучи много раз пытался уговорить жителей сдаться, он не собирался разрушать город, но Чагатай хотел разрушить Гургандж до основания, потому что знал, что он должен стать частью владений Джучи. Тогда каган приказал другому сыну Угедею командовать осадой.

  – Стой! Достаточно, ступай к себе!

  – Хатун, вы не хотите послушать дальше?

  – Я же сказала, иди отсюда! – раздраженно накричала Хан-Султан на Цветноглазого.

  Сжала сердце боль от сожаления, что хотела убить Джучи. Слезы покатились по щекам первый раз не о своей судьбе, не по родным, а по мужу – бывшему врагу. Она вытащила из сундука куклу, ту самую, отнятую у уличных артистов куклу Хан-Султан, глядя на нее, как будто на свое отражение, говорила: «Столько зла ты сделала людям, Хан-Султан, столько боли причинила! После смерти семьи Усмана надеялась на счастье. Не заслужила ты его, ты – плохой человек!»

  Хан-Султан стояла у шатра Джучи, ожидая, когда нойоны закончат говорить о государственных делах и выйдут оттуда. Дождавшись, она подошла близко и, глядя в глаза, спросила:

  – Хан, почему года вы не сказали, что не хотели разрушать Гургандж?

  – Прекрати меня так называть, хан – ой отец, а то люди наклевещут, что я хочу отделиться.

  – Простите, но почему не сказали, видя, как я хотела вас убить? – говорила она со слезами на глазах.

  – Как я мог сказать кому-то о разладе с братом, сама подумай, глупая женщина?

  – я так виновата перед вами! Она обняла мужа за шею, сама, впервые.

  Маленький Берке сочетал в своем облике азиатские и южные черты. Сыновья засыпали под туркменские колыбельные, слушал восточные сказки, рассказы о Пророке с фразой «мир ему» о том, что есть только один Бог. От отца мальчики слышали рассказы о сивом волке Бортэ-Чино и прекрасной лани Гоа-Морал, предках всех монголов, о дочери вождя хори-туматов Алан-Гоа, родившей детей от луча света, излучаемого рыжим и голубоглазым человеком, о том, что Хан Тенгри, Вечное Синее Небо, приказал монголам покорить мир. Как только мальчишке исполнилось три года, отец посадил его на коня, хоть и мать ругалась, что он еще совсем мал. Потом стал брать сына на охоту и учить стрелять из лука, брать на облавную охоту, на которой юные монголы вырабатывали тактику боя. В шесть лет Берке уже побеждал в скачках среди детей. Беркечара воспитывали также. А мать стояла с маленьким Бури на руках и криками поддерживала сыновей. Хан-Султан смирилась с таким воспитанием, решив, что ее сыновья должны быть сильнее своих братьев во всем, пусть даже придется каждый раз сталкиваться с опасностями. Им расти в суровом мире, в суровом мире им править, поэтому должны быть суровыми батырами.

  Как-то раз повел его отец с матерью и братьями в юрту арата.

  – Джучи-гуай, зачем вы нас сюда привели? – удивилась Хан-Султан. Они прислонились руками к двери юрты и перешагнули через порог, хозяин – молодой монгол Аюр и его жена Дариимаа приклонили колени перед представителями Золотого рода. Хозяйка опустила безымянный палец, называемым «чистым», в чашу с молоком и разбрызгала, «накормив» дух огня, затем, повернувшись на северную сторону, почтив духов предков, затем брызнула на гостей, поделившись богатством и счастьем дома. Потом угостила их хуруудом и борцогами .

  – Берке, Беркечар – обратился к сыновьям отец, – Мы пришли сюда, чтобы Аюр-гуай показал, как расписывают седло. Аюр слой за слоем наносил рисунок лаком одного цвета, затем заполнял фон лаком другого. Так на седле появились дракон, феникс, рыбы и птицы с головой в виде полумесяца, а посередине пылающий ромб в двойном круге. Стоявшие рядом седла были с не менее сложными и замысловатыми рисунками.

  – Разве могут дикие варвары делать такие рисунки? Могут дикари любить красоту? – обратился Джучи к Хан-Султан. Та лишь молчала в ответ.

  Гургандж стал отстраиваться заново, крупнейший город Шелкового пути просто необходимо было восстановить, Еке Монгол Улус нужна была развитая торговля. Хан-Султан пожелала сама посмотреть, как отстраивают ее родной город. Взяв с собой старшего сына, она отправилась в путь на крытой повозке, запряженной волами, в сопровождении нукеров и рабынь. Она проезжала мимо полей затопленных из-за разрушения ирригации, не было больше и тутовых деревьев, древесину которых использовали вместо ядер китайских осадных машин. Вдруг среди развалин ханша увидела торговца халвой, тщетно кричавшего и искавшего покупателей. Она вышла из повозки при помощи двух служанок и скупила у торговца всю халву. Этот приторно-сладкий вкус детства, беззаботного детства во дворце, вкус Востока, ЕЕ ВОСТОКА, теплого и родного...

  Она говорила Берке: "Это твой город, только ты и твои братья Беркечар и Бури должны править улусом. Этими землями правил ваш дед, мой отец Ала-ад-Дин Мухаммад , теперь ими правит твой отец Джучи, потом будешь править ты. А чтобы править улусом, каким ты должен быть?

  – Сильным!

  -Этого мало.

  – Умным!

  – Верно, сынок. Сначала умным, потом сильным. Повтори:

  – Умным и сильным!

  – Молодец! А еще каким надо быть?

  – Не знаю...

  – Осторожным. Нельзя верить всем. Повтори за мной, кому можно верить: матери, отцу, Беркечару, Бури, Айше.

  Был еще один человек, имя которого она не произносила при муже и детях: ее родной брат Джелала-ад-Дин. После того, как его выгнала кипчакская знать из Гурганджа, он сумел собрать войско и даже нанести поражение одному монгольскому отряду в битве при Парване. Затем переправился через Инд, приказав утопить в реке свою жену и гарем, а сын, попавший в плен к монголам, был убит. После этого направился в Персию, после чего вторгся в Закавказье, подчинил атабеков Азербайджана, нанес поражение Грузинскому царству, совершавшему набеги на соседние мусульманские государства, в битве при Гарни.

  Хан-Султан молилась за брата тайком, молилась, чтобы просто выжил. Победит он или нет, к своим она уже не вернется.

  Спустя некоторое время после смерти Джучи, Хан-Султан решилась отправить брату послание и вышитый ее рукой пояс. В лагере Джелал-ад-Дина на территории, завоеванной им у Грузинского царства, появился купец. Воины его долго проверяли и опрашивали, не является ли он вражеским лазутчиком: монгольским или грузинским, или киликийским. Врагов у хорезмшаха было се больше и больше. Выяснилось, что он обычный купец, которому поручили передать послание от сестры хорезмшаха, ставшей женой старшего сына Чингисхана. Открыв сверток, хорезмшах прочел: «Наверно, вы от меня отреклись после того, как я стала женой сына кагана. Если так, то это справедливо. Я не надеюсь на ваше прощение, но не могла тогда поступить иначе. Пленнице среди врагов не у кого было искать защиты, кроме сына кагана. Теперь у меня трое сыновей, суфий из Хорезма обучает их Корану». Она ошиблась, не стал брат проклинать свою несчастную сестру, два раза испытавшую горечь плена.

  Сноски:

  5 Сарт – слово, которым тюрки и монголы называли ираноязычных оседлых жителей Средней Азии

  9 Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Том 1. Книга 2. М.-Л. АН СССР. 1952,стр.188-189

  10 Рашид ад-дин 1960, с. 78.

  11Наложницы у монголов

  12 Есть мнение, что зубные щетки появились только в XV веке, и то в Китае. На самом деле, щетки известны благодаря раскопкам городов, расположенных на территории древней Монголии и датируются они Х-ХII веками. Эта находка указывает, что в западном районе золотоордынского города Азак (так в средневековье называли Азов) проживало население с нетривиальными по тому времени культурными привычками, – рассказал заведующий отделом археологии Азовского музея-заповедника Андрей Масловский.

  13 Племя хори-туматы – монголоязычный народ, принявший участие в этногенезе современных бурят.

  14 Борцог – блюдо монгольской кухни, представляющее собой простое тесто, нарезанное на небольшие кусочки, которые обжариваются в масле