Текст книги "Время волка. Пленница дважды (СИ)"

Автор книги: София Костогрызова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

  Но теперь она уже не молода, пропал тот задор, та непреодолимая тяга к опасности, да и нервы стали подводить. Узнав, что сын бежал на остров в Каспийском море, она долго молчала, не выходя из своих покоев, даже на заседание диван-ал-ард (войскового дивана). К тому же пропал визирь Ала ал-Мулал-Алави. Зачем бежал? Куда бежал? Джин что ли в него вселился? Никто не мог понять. Вскоре о объявился как...Военачальник Чингисхана. Предательство повсюду. Сначала предали купцы, убитые в Отраре, затем стали предавать жители вассальных земель. И теперь сам визирь... Вскоре пропал и евнух, урожденный латинянин Эмин.

  В Гургандже теперь все по-другому: нет шума и веселья на базарах, нет на улицах сказителей и бродячих артистов, только звуки азана прерывают тишину. Люди теперь собираются только вокруг проповедников, которые рассказывают о Страшном суде. Даже во дворце тихо: не слышны смех и ругань наложниц и звуков арфы. Город осаждался врагами и ранее, но чтобы приближалась смерть, которая сметала на своем пути всех и вся...

  Хан-Султан теперь все чаще во сне приходил Усмани напоминал, что скоро, очень скоро сбудется его проклятие, скоро хорезмийцы своей кровью ответят за кровь его семьи и самаркандцев. И саму хатун заберет смерть, тогда встретятся они после Страшного суда в аду.

  Хан-Султан было не узнать: теперь улыбка никогда не появлялась на её лице, взгляд был наполнен тревогой и ожиданием чего-то страшного. С приближением смерти к мирному городу, ей захотелось больше общаться с младшими сестрами и братьями. У нее не было детей, после неудачного рака замуж не захотела. Её руки просили многие эмиры, визири, но она наотрез отказывала, как бы отец ни нахваливал потенциальных женихов. А теперь в ней словно проснулась мать, только сейчас стала понимать, что самая старшая среди детей султана и не может, никак не может допустить, чтобы братьев убивали, а сестренок, того хуже, насиловали. По ее приказу прислали гвардеец из хараса (гвардия из воинов-рабов) учил в саду сражаться саблей и ездить верхом в присутствии младших братьев (нельзя было уединяться с мужчиной). Если монголы возьмут город, то придется защищаться. Теперь она все чаще вспоминала, что ее предки, и со стороны отца, и со стороны матери, были воинственными кочевниками, у которых конь и лук были родными братьями. Глядя на это, Теркен говорила суровым голосом: «Вместо того, чтобы выходить замуж, в игрушки играешь?!» А сама думала. Вернуть бы молодость, села бы на коня и поскакала бы на охоту с соплеменниками. И стреляла бы из лука точно в цель. А это девчонка, только и научилась за все время, что саблю правильно держать.

  В Гургандж прибыл посол Чингисхана и передал письмо лично в руки хатун. Развернув сверток, она прочитала: «Тебе известно, как неблагородно поступил твой сын в отношении твоих прав. Вот теперь, в согласии с некоторыми из его эмиров, я выступаю против него, но я не стану нападать на то, чем владеешь ты. Если ты принимаешь это, то пришли ко мне кого-нибудь, кто подтвердит тебе, что я верен своему слову, а затем тебе будут отданы Хорезм, Хорасан и то, что соседствует с ними по ту сторону Джейхуна».

  В покои хан-Султан зашла служанка Теркен и сказала. Что ей и Ай-Чечек приказано собирать вещи, им предстоит долгий путь через пустыню. Не может быть! Она решила покинуть город! И это, когда принцесса приготовилась встретить врага и погибнуть смертью мученика или разделить с жителями города победу! А вместо этого семье султана придется бежать, как последним трусам? Нет, такое не может быть! Хан-Султан побежала в покои бабушки, там она застала Ай-Чечек и двух других жен отца.

  – Кто тебе позволил так врываться! – закричала Теркен.

  – Как может защитница веры и мира, Великая Теркен, Владычица женщин обеих миров просто так взять и трусливо бежать от неверных?! – говорила Султан, глядя прямо в глаза хату. Голос ее был тверд, взгляд наполнен негодованием жены оцепенели, глядя на это, как будто перед ними стояла не там милая и капризная принцесса, которую они знали.

  – Султан, – Подошла к ней Ай-Чечек. – Сейчас же проси прощения Теркен-хатун!

  – АннЭ, а кто будет просить прощения у жителей Гурганджа за то, что оставили его жен и дочерей варварам на поругание? Кто будет просить прощение у отца за то, что не отстояли столицу?! Вы, хатун, езжайте, а я остаюсь!

  Теркен сначала молча слушала, а потом замахнулась рукой и ударила по щеке дерзкой девчонке. – Молчи! Смеешь ослушаться приказа?! Совсем тебя избаловали. Хотя, нельзя удивляться дурному воспитанию, ты же дочь Ай-Чечек.

  Ай-Чечек молча опустила голову и стала напрягать лицо, чтобы не заплакать.

  – Айше! Мунира! – позвала хатун служанок, – проводите Хан-Султан до ее покоев и помогите собрать вещи в сундук. Завтра с рассветом отправляемся.

  – Айше, как стыдно, – говорила тихо Хан-Султан юной служанке.

  – Хатун, вы женщина, а не воин, все равно бы ничем не помогли городу, – успокаивала ее девушка. – Иншалла, город выдержит осаду. А если нет, что будет с вами, даже страшно представить! А крепость Илал – самая неприступная, там вы будете в безопасности, великая Теркен все правильно решила!

  – Илал, это же в Мазандаране, в Персии,– взялась за голову Хан-Султан. – Придется идти по пустыне!

  – Да, но это лучше, чем попасть в руки монголам.

  На рассвете жены, дочери, наложницы, младшие сыновья султана, везира Мухаммада ибн Салиха и сына правителя Языра Умар-хана, который хорошо знал окрестные дороги, в сопровождении воинов хараса выходили из крепости. Там их ожидали проводники с верблюдами. Дойдя до берега Амударьи, все увидели двадцать шесть человек, стоявших связанными на коленях. Хан-Султан узнала в некоторых из них аманатов хорезмшаха – сыновей вассальных правителей, живших во дворце. – Что это значит? – спросила она у матери.

  – Похоже, их собираются убить, тихо с ужасом в глазах ответила Ай-Чечек.

  Хан-Султан побежала к воинам, стоявшим у реки рядом с заложниками. – Что вы делаете?! Развяжите их! Я приказываю!

  – Хатун, мы выполняем приказ Теркен-хатун, – ответил один из воинов. – Аманатов велено утопить.

  Хан-Султан подбежала к Теркен, упала на колени и со слезами стала умолять пощадить заложников. Султанша отвернула голову и ровным спокойным повелевающим тоном сказала:

  – Иди к матери

  -Бабушка, за нами идет смерть, неужели вы не страшитесь гнева Всевышнего, совершая такое преступление? Не боитесь Страшного суда, мучений ада?

  – Они опасны. В вассальных землях многие переходят к монголам. И они могут, – отвечала таким же спокойным ровным голосом Теркен, глядя таким же равнодушным безучастным взглядом. Не тот был взгляд, что у Хан-Султан, наполненный страхом и слезами.

  – Потому что знают, чем ВЫ от них отличаетесь, – вмешалась подошедшая к дочери Ай-Чечек.

  – Что ты сказала?! – воскликнула низким грозны голосом Теркен, посмотрев на невестку, как хищник, собиравшийся напасть.

  – Вы были неверной, ей и остались, – сказала громко осмелевшая от шока Ай-Чечек.

  – Да как ты смеешь лгать? Мы с отцом и всей семьей приняли ислам еще моего замужества!

  – А не обманули ли вы всех и не молитесь в мыслях вашим кипчакским балбалам?

  – Хочешь пойти с ними?

  Хан-Султан поднялась и увела Ай-Чечек за руку к каравану.

  отправился в путь, тем временем приказ султанши был выполнен. Юные сыновья вассалов с камнями на шее погрузились на дно Амударьи. Не убили только одного Умара, знавшего путь в Илал.

  Стояла невыносимая жара, все время хотелось пить, пот лил ручьем при малейшем ветре приходилось прятать лицо от песка. Эта пустыня не казалась безжизненной, как африканские. Каравану по пути редко встречались золотистые барханы, чаще засохшие травянистые растения на песчаной почве. Периодически по песку проползали змеи и черепахи, а над караваном возвышалось – вечное синее небо. И, казалось, не было конца и края, как не было конца этому пеклу и жажде, и только небесная мозаика из звезд ночью успокаивала и внушала мысль о том, как прекрасен божий мир, в котором мы живем.

  Вся прошлая жизнь – беззаботное детство, юность, персидские поэты, мечты о встречах с ними, замужество, жизнь после возвращения домой – словно превратилась в песок барханов этой знойной пустыни, есть только матушка, сестры и братья, сумасбродная султанша, от которой не знаешь, что ожидать, верблюды и пустыня. А еще где-то далеко монголы, с которыми, уходи – не уходи, а встречи не избежать. Золотые украшения, драгоценности в сундуках, которые несли на своих горбах верблюды, которыми Хан-Султан часами могла любоваться у зеркала, превратились в обычные побрякушки, по сравнению с настоящей драгоценностью – жизнью. Бог, как будто, ее наказывал за то, что никак не могла понять этого. Раньше она ругала поваров, когда во дворце не было сладостей, а теперь, кажется, что нет вкуса, приятнее вкуса воды.

  И вот, долгожданный Мазандаран... Издалека виднелись горы, покрытые густыми лесами. В этой местности не было засухи, казалось, нехватка воды осталась в прошлом. Наконец-то жизнь! После долгого пути по пустыне женщинам пришлось подниматься по склонам гор. Наконец издалека показались мощные каменные стены крепости Илал. Харасцы, выполняя тайный приказ Теркен, окружили Умара, единственного выжившего вассала, отняв у него саблю, зарубили. Хан-Султан хотела, побежать, как в прошлый раз, но Ай-Чечек ее взяла за руку:

  – Не надо, дочка, мы не можем ничего сделать, – говорила она сквозь слезы

  – Как с этим жить, матушка?

  – Здесь нет нашей вины, не мучай себя. Отвечать будем только за наши грехи, а за свои – хатун ответит. Всевышний видит, что мы пытались этому препятствовать, но бессильны перед той властью, что твои дед и отец дали ей. Вот когда закончится война и вернется хорезмшах, будем с ним говорить. Разгневается – и пусть, дальше это терпеть нельзя.

  – Отец сам теперь бессилен перед властью Теркен. Почти все эмиры и наместники – ее соплеменники.

  У ворот крепости их встретил мустахфиз (комендант) иранец Али ибн Хусейн ибн Хасан ат-Туси. Хан Султан запомнила его лицо: голубоглазый, бледнолицый мужчина не был похож на ее соплеменников – тюрков. Тридцатилетний комендант мог при желании иметь четыре жены, но жил по принципу Омара Хайяма «лучше будь один, чем вместе с кем попало» и искал недостатки в семье каждой девушки, предлагаемой ему в жены.

  – Так и умрешь один, как Омар Хайям, – говорил ему сотник Бурак, единственный товарищ из гарнизона. Только с ним этот замкнутый перс был откровенен, иногда мог даже пожаловаться, как трудно управлять тюрками, заставлять их подчиняться, действовать строго по команде, да еще и иноплеменнику.

  Встретив с несколькими солдатами, женщин тут же проводили в одно из зданий для проживания солдат выделенного для проживания командного состава. Для мужчин выделили одно из помещений для проживания гарнизона, а солдат оттуда пришлось переселиться и потеснить своих товарищей. С первого же дня Теркен-хатун приказала вызвать коменданта и стала возмущаться:

  – Почему ваш гарнизон не вышел поприветствовать жену хорезмшаха?

  – Солдаты находились на своих постах. Я не могу их отвлечь, только чтобы произнести все ваши титулы

  Теркен поперхнулась, другие женщины смотрели на него с удивлением и даже страхом, помня судьбу заложников и Умара.

  – Простите, хатун, я должен работать, – ушел, поклонившись Али.

  – На второй день Теркен снова вызвала мустахфиза и начала ругаться:

  – Это где вы нас поселили?! Знали, что приедет гарем хорезмшаха, не могли подготовиться? Почему все должны жить в общих покоях: и жены, и наложницы, и даже мать султана?!

  – Хатун, – спокойно, улыбаясь отвечал Али, – помещения здесь предназначены для проживания воинов, а не гарема. За короткое время собрать строителей, зодчих и построить огромных дворец, достойный царственных особ, невозможно.

  – Но кормить нормально вы нас можете? Это что такое! – возмущалась султанша, нервно протягивая ему сухую лепешку. – Как это можно есть? И это после долгого пути по пустыне! Хоть баранов заколоть к нашему приезду вы могли?

  – Мясо нужно для воинов, – так же спокойно отвечал командир. – А женщины вполне могут довольствоваться растительной пищей. Завтра вам принесут мешки с рисом и чечевицей, сварите похлебку.

  – Мы тюрки, степняки, не можем без мяса, хоть мужчины, хоть женщины, без разницы. Наши прадеды верили, что они потомки волка.

  – Хатун, наши враги тоже говорят, что они потомки волка и лани. Только это все язычество, пусть в это верят идолопоклонники, а я верю только в Писание, где говорится, что все люди – дети Адама.

  – Да как ты смеешь мне перечить?! Забыл, кто перед тобой?! Да стоит мне только намекнуть...

  – И что? Прикажете убить? А кто вас тогда будет оборонять крепость? Вы? Вы и Гургандж оборонять не захотели, хотя город хорошо подготовлен. Монголы вот-вот будут тут. Ах, да, – засмеялся комендант. – Есть другой вариант: пока я вам нужен. Буду жить, пока я вам нужен, а после победы убьете, как это было с Умаром. Но есть один момент: вас и так ненавидят люди Хорезма за невинно пролитую кровь, а после убийства командира, спасшего вас, что будет?

  Хатун молчала,нервно прикусывая губу, думая, как ответить на такую наглость коменданта.

  – Хатун, мы тут готовимся воевать с монголами, а не развлекаться. Если вам и вашим невесткам это не нравится, можем погрузить на верблюдов и отправить в другой город.

  У хатун затряслись руки. А Хан-Султан и женщины, сидевшие рядом тихо улыбались, вылупив глаза и прикрыв лица ладонями, а потом опустили головы, как только хатун повернула голову в их сторону.

  Наблюдая за округой на высокой башне, Али разговаривал с товарищем:

  – Ну, вы совсем отчаянный! – говорил он. – И не боитесь, что прикажет казнить потом?

  – Страшнее казни, – говорил он медленно, думая над каждым словом, как делал обычно, – это когда тебя презирают даже женщины. Да, – заговорил Али после короткого молчания, – Не понимаю я этих тюркских обычаев. Нельзя давать женщинам столько власти. Думаю, повелитель теперь сам не рад. Всевышний создал женщину, чтобы она продолжала род, воспитывала детей, дарила любовь и тепло. А когда все меняется местами, наступает конец... Ругал он тюрков в личной беседе постоянно, а у самого перед глазами лицо большеглазой женщины из гарема.

  Монголы не заставили себя долго ждать. Первый штурм удалось отбить. Огромные каменные стены Илала устояли перед ядрами китайских стенобитных орудий. Женщины вздрагивали от громких звуков, закрывали уши, кто-то читал молитву. Одна Хан-Султан притворялась спокойной.

  – Нельзя бояться! – говорила она повелительным тоном, копируя подражая своей бабушке. – Им нужен наш страх, он им доставляет наслаждения. Чем больше мы боимся, тем они сильнее! Теркен лишь с грустью глядела на внучку, видя себя в молодости, во время осады Гурганджа Гуридами. Она раздала всем женщинам флакончики с ядом, который по ее приказу изготовили перед исходом, и приказала пришить к одежде, чтобы всегда иметь при себе, и, если крепость падет, выпить содержимое сразу.

  – Приказываете совершить самоубийство, харам! – говорила Султан, глядя с укором на хатун. – Мало грехов мы совершили в пути?

  – Всем известно, что делают монголы с женщинами, это хуже адских мук.

  Хан-Султан взяла флакон и поставила его в сторону, а сама прибрала волосы и повязала голову чалмой вместо покрывала, сказав, что сильно жарко, потом взяла саблю и куда-то побежала, ничего не отвечая недоумевающим женщинам. Забираясь бегом по лестницам на верхнюю часть крепости и думала: «Нет, Усман, мы не встретимся в аду, я искуплю свой грех кровью».

  Но саблей работать не пришлось. Сначала она стала помогать воинам сбрасывать вниз на забирающихся по лестнице нукеров горшки с горячей смесью из смолы. Затем попросила лук и стрелы и пыталась попасть в какого-нибудь вражеского солдата в пластинатом доспехе куяке и шлеме дуулга сферической формы из нескольких металлических пластин, соединенных наклепками. Али был занят организацией обороны и долго не замечал нового человека. Но, когда его взгляд остановился на не незнакомом воине, неумело обращавшемся с луком. Присмотревшись он увидел, что это женщина, и праведный гнев одолел командира.

  – А ЭТО еще кто?! – спрашивал он, глядя на солдат с гневом в глазах. – Зачем ее пустили? Он взял принцессу за рукав, думая, что это одна из наложниц или служанок гарема и повел вниз по лестнице.

  – Пусти! Я приказываю! – кричала принцесса. – Ты не знаешь, кто я такая?!

  – Иди отсюда! Мы здесь не в игрушки играем! Увязался этот гарем на мою голову!

  – И я не играю! – посмотрела на него она своими большими черными глазами прямо в лицо. Этот взгляд, словно обжог коменданта. Никогда он не видел таких диких, дерзких, в тоже время дико красивых женщин.

  Она говорила быстро и громко, глядя коменданту в лицо, в голосе звучала твердая уверенность в каждом сказанном ею слове. Ее голос и взгляд заставили перса на минуту замолчать. Я устала сидеть и бояться, бояться целыми днями и только думать о страшном. Думать о том, бессильна невыносимо, что ничего не смогу сделать, если враги убьют моих родных, если обесчестят наших женщин! Я уже испытала это восемь лет назад, была в плену, испытала мужские удары, знала, что в любой момент меня могут убить и не могла ничего сделать, кроме ожидания, что придет отец и спасет меня. Но сейчас он далеко, и под угрозой не только моя жизнь, и от того еще страшнее, чем тогда.

  – У кого вы были в плену?

  – Караханидов.

  Теперь Али понял, кто перед ним. Женщина из гарема хорезмшаха, побывавшая в плен у караханидов, которую вызволил из неволи отец – это и есть та самая, которую в народе называю «мужеубийце», о которой говорят, что по ее прихоти был казнен правитель Самарканда с его родственниками. Жена, навлекшая казнь на мужа, злая жена, ослепленная властью и роскошью бесстыжая женщина – так знают о дочери шаха в народе.

  – Ступайте, госпожа Хан-Султан. Если вас убьют или ранят, то нам отвечать своей головой, – сказал командир спокойным повелительным тоном, который неожиданно заставил своенравную принцессу замолчать и повиноваться. Спускаясь с лестницы, она глядела в сторону коменданта, бегом поднимавшегося обратно.

  После того, как штурм был отбит, как ни пытался Али не отвлекать свои мысли ни на что, кроме обороны, из головы не выходили слова принцессы.ю

  «Похоже врут ли злые языки? – думал он. – Женщина своенравна, но она тюрчанка. А на ту, что может убить из прихоти».

  Вернувшись к женщинам, Хан-Султан пришлось выслушать крики Теркен:

  – Совсем потеряла стыд! Стояла рядом с мужчинами! Думаешь, отец далеко, можно его позорить?! Нет, говорила я ему, чтобы он тебя не слушал и снова выдал замуж!

  – Вы, хатун, тоже стояли рядом с мужчинами на собрании дивана, – тихо и уверенно отвечала принцесса.

  – Как ты смеешь сравниваться себя со мной! Ты не родила сына правителю! Да что там сына, ты даже дочери не родила и не родишь больше!

  – Только Всевышний знает, стану ли я женой и матерью, – также спокойно отвечала Хан-Султан. Айчечек подошла и, как обычно, стала уговаривать дочь не перечить хатун.

  – Да кому ты нужна в свои 24 года? а у шаха, кроме тебя есть другие дочери. Для союза с ним тебя не попросят.

  Али встретил на улице из служанок, которая несла воду из колодца. Вручив ей маленький сверток, приказал передать госпоже Хан-Султан. Девушка, обрадовавшись, что, кроме войны и казней, наконец-то происходит что-то интересное.

  – Поняла, – говорила она с ехидной улыбкой. – Передам незаметно.

  – Не поняли, – раздраженно ответил Али.

  – Да все я поняла! – улыбаясь, качала головой служанка. – Госпоже давно пора замуж, только вам ее не отдадут, а-ха-ха!

  – Отдай отрыто, чтобы все видели. И разрешаю прочитать. Там только о военных делах.

  Ай-Чечек стала часто болеть: после казни аманатов у нее стали возникать боли в сердце, а перенесенная дорога совсем пошатнула ее здоровье. В Мазандаране засухи были редкостью, воды в крепости всегда хватало. А сейчас, как назло, пекло и засуха, воду приходилось экономить, что еще хуже сказывалось на самочувствии Ай-Чечек.

  Когда зашла загадочно улыбающаяся Айше, Хан-Султан сидела рядом с лежащей на соломенной лежанке матерьюи поила ее из чашки, приговаривая, чтобы она пила медленными глотками.

  – Айше, что такое? Что там у тебя?

  – Хатун, приказано передать, чтобы все видели.

  Хан-Султан, открыв сверток, прочитала: «Госпожа, я долго думал над вашими словами и хотел бы посмотреть, как вы владеете оружием».

  – Ты еще не выкинула эти мысли из головы?

  – Не переживайте, матушка. Он просто хочет научить меня защищать себя, но не разрешит участвовать в боях. Если крепость падет, нам все равно придется защищаться.

  – Да почему ты решила, что крепость падет? Она, вон какая мощная!

  – Ишалла, мы выдержим, но Отрар пал, другие города пали. Поэтому все может быть...

  – Нехорошо, что ты будешь наедине с мужчиной.

  – Мы будем учиться на улице, там ходят люди. В стены и башни я не пойду, не переживайте. Айше, найди мне платок или шарф, полегче, чтобы можно было надеть на голову вместо покрывала.

  Они встретились на улице у наружной стены крепости. Али попросил Хан-Султан показать, как она умеет обращаться с саблей, и та с радостью от всей души начала изображать. Как рубит ей врагов, а перс чуть ни упал со смеху.

  – Госпожа, вы только махать саблей можете, а собрались воевать. Подойдя, он своей саблей вырвал саблю из белых гладких рук принцессы. – Даже держать нормально не умеете! – смеялся он еще громче.

  – Но меня учили в Гургандже сражаться! – обиженно спорила принцесса.

  – Плохо учила! Когда вернетесь, прикажите отрубить головы вашим учителям!

  – Вы думаете, я такая?

  – Да шучу! Он подошел сзади, схватил ее за плечи и изобразил, будто перерезает шею саблей.

  – Все, я вас убил.

  – Принцесса скривила лицо и закричала:

  – Ты, что, совсем обезумел! Как смеешь прикасаться к женщине! И так не честно, я тебя не видела!

  – А вы думаете, монгол подойдет к вам спереди, чтобы предупредить о своем приближении или не будет вас трогать. Потому что вы женщина? Его не волнуют наши законы, он же неверный!

  – Ай! – топнула ногой принцесса.

  – Мда... Как все запущено... Работать много придется. Я вас научу, только с одним условием: во время занятий забудете, что вы госпожа и будете делать, что вам скажут.

  – Принцессе ничего не оставалось, кроме, как подчиниться.

  Как только Али мог выделить хоть один час, он вызывал ученицу на урок.

  – Госпожа, расскажите про ваш плен в Самарканде, – неожиданно попросил он. После этого вы больше не захотели выходить замуж?

  – Зачем вам это? – разозлилась Хан-Султан от неожиданного вопроса, будто ее задели в давно зарубцевавшуюся рану и стала ударять своей саблей по его сабле с большей силой, и снова сабля была выбита из рук.

  – Вы дали волю гневу, посторонним мыслям, а врага не будет волновать, что у вас на душе.

  – Я не просила отца его убивать, – неожиданно сразу по делу начала говорить Хан-Султан. Вы ведь это хотели узнать? Я просила его наказать за то, что обращался со мной, как с пленницей, наказать его жену за то, что держала меня в запрети и морила голодом, но не убивать, тем более, не просила смерти его семье, – она говорила дрожащим голосом. Может не надо было просить об их наказании, но я не могла! – зарыдала Хан-Султан, присев на землю и прислонившись спиной к стене крепости.

  – Успокойтесь, хатун. Мне не стоило спрашивать. Ваш муж заслужил смерть, он предал султана и совершил бунт. Этого было достаточно для казни и его, и его родни. Не думайте о них.

  – Не могу не думать, он восемь лет уже приходит ко мне во сне. Говорят, перед смертью он проклял весь Хорезм, кричал, что кто-то разрушит города, и мы все утонем в крови.

  – Встаньте! – приказал комендант и дал ей в руки лук.

   – Видите вон то дерево? Представьте, что это призрак Усмана и стреляйте в него. А мне надо идти, больше нет времени. Прощайте.

  Она стояла и стреляла в дерево, пока не израсходовала все стрелы из колчана. Покойный муж ей больше во сне не являлся. Зато стал являться другой человек... Человек, голос которого заставлял ее вести себя, разговаривать вежливо, и как нормальной женщине, слушаться мужчину, мужчину, при виде которого сердце билось чаще, рядом с которым было ничего не страшно и верилось в победу.

  Комендант стал понимать, что скучает, когда принцессы нет рядом, когда не видит ее больших черных глаз. Ее белую гладкую руку, которой она смущенно поправляет случайно выпавший из-под платка черный локон. Разум говорил ему. Что он никто и даже не смеет мыслить о такой женщине, а сердце – что, возможно. Скоро они все будут убиты, как казнят монголы жителей всех непокорных городов. Что же он потеряет тогда? ......

  Айше на этот раз было велено передать письмо тихо и незаметно.

  «Если из-за вас мне придется сложить голову, не вините себя. Я сам выбрал себе такой путь, путь усыпанный раскаленными углями»

  Встретившись с ним у стены снова. Она тихо сказала:

  – На грех я не пойду, и так грехов у меня много. Если не собираетесь взять в жены, прекратите.

  – А если после войны попрошу вас у вашего отца или ваших братьев. Пойдете за меня? Этот ответ удивил и, в тоже время, обрадовал принцессу.

  – Почему вы думаете, что отец выдаст меня за вас? Вы хоть знаете, что тот, кто женится на мне, поднимется на небывалую высоту?

  – Госпожа моя, если мы победим, я стану военачальником, спасшим город. А если проиграем, то мы все умрем. Так что же нам терять? А если ваш отец или ваша бабушка, что более вероятно, прикажут отрубить мне голову, так что ж? Это жизнь... Страшнее смерти жить и думать, что мог быть счастливым, если б попытался. ......

  Хан-Султан бежала домой, придерживая платок, чтобы не упал с головы. Она словно не бежала, а летела, и такая легкость была на душе, как будто ей еще не много лет и не была в плену у собственного мужа, не было тяжелой дороги по пустыне и горам, не было кошмаров с призраком Усмана и не было монголов...

  – Ну, ты, брат, совсем безумен, – говорил ему Бурак на вершине башни, когда услышал о намерениях своего приятеля. – Совсем не дорожите жизнью, мустахфиз! Первый раз совершили безумие, когда дерзили Теркен-хатун и сейчас. Скоро лишишься головы, с которой совсем не дружишь, перс! И помню, говорил, что никогда не женишься на туюрчанке!

  Хан-Султан просила шепотом у матери, чтобы помогла потом уговорить отца выдать ее за коменданта. Только Ай-Чечек отвечала:

  – Если только доживу до конца войны...

  Не долго длилось счастье Хан-Султан. Скончалась Ай-Чечек. Совершив омовение тела, завернув в ткань, похоронили в тот же день. Похоронили ее не в склепе, как положено хоронить людей из царственного рода, а в обычной могиле, поставили только надгробие с арабской вязью. Хан-Султан не видела, как ее хоронили, женщины не участвуют в похоронах. Она только сидела на полу и тихо плакала. От Али приносили письма со словами: «Госпожа, вы не роза, что цветет в саду, которую поливают. Вы – дикий тюльпан, что цветет в пустыне. Пройдет засуха, и цветок в пустыне зацветет снова. Все пройдет, а я буду рядом». У Хан-Султан в новой жизни были только два СВОИХ человека, которые всегда были за нее, беспокоились о ней, как о женщине, а не только как о члене династии. Теперь из двоих остался только один, о нем одном теперь волновалась душа: не мучает ли ЕГО жажда, ел ли ОН, не ранен ли ОН. Его письма она прятала под одеждой, читала их тайком. Но женщины уже не обращали на нее внимания, все их мысли были о воде. Они сильно истощали, невозможно было есть, когда все время мучила жажда. Крепость оборонялась уже четвертый месяц, а дождей все не было, вода в колодцах заканчивалась. Женщины сильно истощали, есть из-за жажды было невозможно. Воины наблюдали со стены, как в стане противника толпы пленный что-то роют и строят, когда оно становилось все выше и выше, стало понятно, что они строят стены вокруг, чтобы блокировать город.

  Не сойти с ума Хан-Султан помогали только мысль о том, что любимый человек рядом и желание пролить ИХ кровь, тех из-за кого она потеряла мать, из-за кого пропал отец, тех, кто убивает мирных хорезмийцев, невзирая на пол и возраст. Гнев заставлял сердце биться, заставлял ее дышать, как заставляет он людей творить, двигаться вперед и достигать вершин хоть в чем.

  Ай-Чечек была только первой смертью. Потом умерло еще несколько женщин, потом стали умирать воины. Но старуха-султанша жила. Ослабла немного, хворала, но не торопилась покидать этот мир. Казалось, ни возраст, ни дальний путь, ни жажда не сломили эту дочь степей. Только кричать на женщин стала чаще, грозила всех казнить, как будто питалась не водой, а негативной энергетикой. Только с Али она говорила спокойно, но приходила к нему постоянно и требовала начать переговоры о сдаче.

  – Вы знаете, что будет с вашими женщинами, если мы сдадимся? Если вы готовы их отдать на поругание, то для нас лучше смерть!

  – Это мой приказ! Повинуйтесь, иначе потом ответите за неуважение к матери султана! – закричала она на него впервые за долгое время.

  – Хатун, хотите, чтобы все четыре месяца были напрасны? Чтобы были напрасны смерти наших людей? Чтобы отдать такой приказ, вам придется отрубить мне голову!

  Вскоре сам Али захворал, мучил сильный жар, не мог подняться. Хан-султан, уже не скрываясь, бегала узнавать о его самочувствии и слезно молила Всевышнего о его выздоровлении. А Теркен, воспользовавшись болезнью упрямого командира, приказала отправить посланника во вражеский лагерь. Воины, чьи мысли теперь тоже занимала только вода, повиновались правительнице.

  – Сдаться? Чтобы подвергнуться насилию? Лучше пусть я умру, пусть другие умрут, но мы попадем в рай!

  Теркен в ответ молчала, потом тихо сказала:

  – Флаконы с ядом при вас. Поступайте, как считаете нужным. Монгольским командованием было приказано, открыв ворота, всем выйти из крепости. Хан-Султан решила, что настал тот час, когда она попрощается с жизнью. Нет, не совершит харам и не выпьет яд, а будет убита врагами в сражении.

  В тот момент, когда все подходили к воротам, Хан-Султан обратилась к служанке:

  – Айше, передай всем, чтобы не сожалели обо мне. Я сделаю то, чего давно ждала: сражусь с ними. – И побежала в обратную сторону.

  – Вы одна... Как же... – не понимала служанка.

  – Хан-Султан, стой! – кричала Теркен.

  Она вернулась в дом, где жили султанши, нашла чернильницу, написала прощальное письмо Али на фарси «Нам не суждена была победа, не суждено осуществить наши мечты, но я благодарна за это время. Когда была счастлива по-настоящему. Благодаря вам, я знаю, что значит любить». Она взяла сверток, маленький кинжал и положила во внутренний карман, специально пришитый к одежде, затем взяла саблю и побежала в сторону крепости.