Текст книги "Время волка. Пленница дважды (СИ)"

Автор книги: София Костогрызова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

  Когда хорезмийцы подходили к воротам, чтобы открыть их, как по закону подлости, грянул гром, далеко, у вершин гор сверкнула молния, словно грозя небесной карой. Когда люди выходили из крепости, полился ливень. Женщины и воины не думали о позоре, а падали на колени, подставляя ладони струям небесной воды и жадно ее глотали. Выходивших людей окружили всадники и повели во вражеский стан.Гургандж тоже держался несколько месяцев. Нового хорезмшаха Джелал-ад-Дина диван не признал и возвел на престол брата ТеркенХумар-Тегин. Он, в свою очередь, приказал сдать город монголам. Но простые жители не признали кипчака новым султаном и не послушали не его приказ, а призыв шейха Наджм-ад-Дина аль-Кубра к священной войне, продолжая сопротивление.

  Еще продолжались бои за городские кварталы, когда старший сын Чингисхана Джучи со своими нукерами, среди которых был хорезмийский перебежчик – бывший раб, зашел во дворец хорезмшаха. Слуги и наложницы, которых Теркен не взяла с собой в Илал, стояли, склонив головы. Пока воины бегали по покоям, переворачивая сундуки с золотом, Джучи взглядом тронный зал, зашел на высокий султанский трон и, смеясь разлегся на него.

  – Какой огромный трон!– говорил сын хана по-монгольски Хорезмийский нукер, не похожий на хорезмийца, зеленоглазый и рыжебородый, стал понимать некоторые монгольские слова, он старался схватывать все: любые бытовые фразы, слова, связанные с войной, оружием и даже ругательства. Но выучить другой язык теперь труднее, чем когда-то в детстве, когда пришлось сменить родной язык на тюркский. Практически все монгольские военачальники и многие нукеры знали тюркский, и в общение с ними не было проблемой, но надо было стать своим для них.

  – Теперь он ваш, повелитель!

  – Сколько раз тебе повторять, чтобы ты так меня не называл? – перешел Джучи на тюркский.

  – Простите.

  – Если не захочешь забыть, что был рабом, так и всю жизнь им останешься. А вина здесь есть?

  – Сарацинам вино запретно, но многие знатные запрет нарушают.

  – Ясно... – улыбнулся сын хана, будет, чем праздновать, когда штурм закончится.

  – Пойдемте, я вам покажу еще много чего интересного. Рыжебородый привел его в шахский бассейн.

  – А это ему зачем? Здесь столько всего бесполезного.

  – Здесь шахи сидели в воде.

  – Зачем?

  – Говорят, вода имеет целебные свойства. Часто они здесь развлекались со своими наложницами. Однажды покойный султан Текеш решил также развлечься, так Теркен-хатун чуть не сварила мужа в бассейне!

  – Во как! Повелители мира, тоже мне! – громко засмеялся Джучи.– Интересно, есть ли среди дочерей султана похожие на его мать?

  – Наверно, старшая, ее имя Хан-Султан. Она была замужем за ханом ханов Усманом, но тот поднял бунт против султана и был казнен, говорят, по настоянию Хан-Султан.

   – Она красива? – с хитрой улыбкой спросил Джучи.

  – Самая красивая из женщин гарема, хоть и уже не совсем молода. – Он куда-то побежал, обещав быстро вернуться. Вернулся рисунком в руках и показал его Джучи. Там Жак, подражая авторам персидских миниатюр, нарушавших запрет изображать людей,попытался нарисовать восточную красавицу и длинными волнистыми волосами и с чуть раскосыми, но широкими глазами.

  – А ты, Цветноглазый, или как там тебя зовут, в душе остался мужчиной, – засмеявшись, похлопал Джучи его по плечу.

  – Господин, мое имя Жак, уверенным голосом сказал воин. – Я христианин.

  Жак родился в небольшой французской деревушке, в семье было девять детей, четверо умерли в младенчестве. Однажды пришли в деревню проповедники и поведали, что только дети с их непорочными душами могут освободить Гроб Господень. Жак поверил проповедникам, сбежал из дома и присоединился к другим ребятам, таким же доверчивым, как он. Купцы обещали помочь, посадили детей на корабль. Беззащитные дети стали добычей работорговцев, которая сама пришла к ним в руки. Горе-крестоносец смутно помнил, как его перепродавали разным лицам. А то, как сделали евнухом. Память отбросила, как будто защищая душу от страшных воспоминаний. Так он попал в Хорезм. Поприказу хозяев пришлось поменять веру и имя. Но наедине, тайком, доставал хорошо спрятанный католический текст и произносил слова молитвы на латыни, которые так и не забыл за все эти годы. Только, будучи взрослым, Жак стал думать о том, что все было подстроено, что злые люди использовали чистые веру и чистые помыслы для своей наживы. Он каждый день видел в гареме красивых девушек, видел их непокрытыми, и хотелось кричать и плакать от мысли, что не суждено ему стать ни мужем, ни отцом, ни просто любимым юной красавицей. Он все время ждал, когда пройдет старшая дочь султана, чтобы взглянуть на ее огромные черные глаза и густые брови. Вторая мечта тоже была несбыточной – вернуться домой. Но никто его, вероотступника, там не ждал, и кого волнует, что предал Святую Церковь не по своей воле? Когда пришли монголы, он не понимал, кто они, откуда, но решил, что это его шанс: если не может осуществить две мечты, тогда хотя бы сможет третью – стать свободным. Он бежал к ним не с пустыми руками, с рисунком расположения городских кварталов и построек.

  – Почему мы должны верить, что ты из самого дворца хорезмшаха? – спросил крупный военачальник с суровым лицом.

  И Жак вытащил украденную печать хорезмшаха. Так он стал монголом. Теперь он не раб, а воин. Такое и на родине не светило безродному крестьянину. Здесь никого не волновало, как он молится богу, какое он носит имя. С этими людьми он смог снова стать собой – христианином Жаком, вернуть себе то имя, которое он носил, когда спина еще не привыкла к плетям работорговцев. Не привыкать бывшему рабу терпеть боль, и во время воинских учений проявлял он стойкость, и в монгольской борьбе вызывался участвовать, был не раз сброшен на землю силачами, но поднимался. Не сразу и стрелять метко из лука научился, но пытался и пытался, пока не стал попадать в цель. Пришлась Жаку по вкусу и монгольская еда – кумыс, сушеный творог хурууд и мясо в разном виде. Мясо почти каждый день. Он не помнит, сколько раз в год на родине удавалось поесть мяса. Еда для настоящих мужчин, придававшая силу. Есть ли запрет Святой Церкви на такую пищу он не знал или забыл. И пусть эти люди язычники, могут потом стать христианами. Монголы видели его бесстрашие в бою, безжалостность в захваченных городах, непреодолимое рвение в исполнении приказов и поручений. И пусть у них необычные лица, которые он видел ранее только у ханьских и кара-китайских купцов,и пусть они говорят на языке, который ранее не слыхал ни у арабов, ни у хорезмийцев, они не смотрели на него, как на раба, не разговаривали, как с рабом. Их темники и даже хан с сыновьями ели ту же пищу, что и простые воины, жили в таких же юртах, звали своего правителя просто каганом. Только одно не понимал цветноглазый латинянин – что принимают в свои ряды сарацинов, пришедших к Чингисхану с земель, где правили кара-китаи от гонений. Приходили перебежчики и из земель Хорезмшаха, чтобы сохранить свою жизнь и жизни близких людей. Приходилось ему видеть, как они совершают намаз в военном лагере и разделять с одним из хорезмийцев трапезу, Цветноглазый возмутился, обратившись к сидевшим рядом монголам:

  – Зачем принимаете к себе ваших врагов?

  – Затем же, что и приняли тебя, – ответил монгол. Кто по доброй воле встал под знамя Чингисхана, то не враг.

  – Но почему хан позволяет им оставаться сарацинами?

  – Почему кагана должно заботить, как молятся его воины? Мы не за веру с ними воюем, мы – не твой народ, а за купцов возмездие вершим. А те купцы тоже мусульмане. Но то были наши купцы, потому что служили Чингисхану. Если бы он не уважал все веры, сартаулы бы не помогли ему победить кара-китаев. К кому бы ты бежал из рабства, глупый человек? Не поднимай шум в лагере! Если что-то не нравится, держи в мыслях, не произноси в словах! Пришлось Жаку терпеть и повиноваться и поднимать в бою упавшее оружие соратника – шаманиста, еретика-несторианина, мусульманина, потому как в противном случае по Великой Ясе грозила смерть.

  Еще один момент омрачал новую жизнь нукера Жака: частенько воины подтрунивали над его увечьем. Во время взятия какого-то города привели местных женщин, стали воины разглядывать дрожащих и плачущих полонянок и говорит ему один: Цветноглазый, а ты что не никого не выбрал? Посмотри, какая! Ах, да, забыл... Ты же... И поднялся хохот, заглушивший плачь несчастных девушек. Но все это были мелочи, посравнению с огромной благодарностью Цветноглазого к детям волка и лани, давшим ему свободу.

  – Поручаю тебе привести эту женщину ко мне, когда мы возьмем Илал, – говорил сын хана, глядя на изображение красавицы, сделанное Жаком.

  – Господин, зачем вам она? У принцессы дурной нрав, она виновна в смерти своего мужа! – недоумевал Жак.

  – Знаешь, какое мое любимое занятие? – улыбался ханский сын. – Укрощать диких лошадей.

  Хан-Султан жадно глотала дождевую воду с ладоней, она бежала, ступая ногами в глубокие ручьи и лужи, но ей не было противно от мокрой обуви и одежды, но чувствовала облегчение от возможности глотать капли, падающие с неба, набрать их в ладони и умыть лицо. Она прибежала в пустую башню, забралась по лестнице наверх.

  Одна из наложниц, развязавшая язык от страха сказала монгольским воинам, что не все вышли из крепости.

  – В чем дело?! – ругался старый нойон на Теркен. Я же приказал ВСЕМ выйти из крепости! Вы не соблюдаете договор?!

  – Простите, все вышли, – оправдывалась уставшая, впавшая в уныние старая женщина. Осталась только одна дочь султана, она шла с нами, но от страха, что ее могут отдать на поругание резко побежала. Мы не успели ее остановить. Это она от страха. Наверное, прячется в крепости.

  Из окна башни Хан-Султан увидела бегущих нукеров.

  – Время пришло, – сказала она. – Прощай жизнь, прощайте, Али.

  И, произнеся молитву, она подбежала к окну, закричала, чтобы те ее увидели.

  Оглянувшись, двое побежали к башне. Принцесса, вынув саблю из ножен, приготовилось. Сердце бьется все чаще, дыхание становится глубже. В лице забравшегося по лестнице воина, одетого, как монгол в куяк, из-под пластинчатого шлема выглядывали две косы, но лицо не монгола, а хорезмийского изменника. Первые его удары успела отбить саблей.

  – Брось оружие, ущербная разумом! – говорил изменник на родном языке.

  – Нет, умрешь, неверный! Не успел изменник отбить удар принцессы, и угодил удар на руку, потекла кровь из раны.

  -Дура, меня убьешь, договор нарушишь, вырежут весь гарнизон!

  – Не пытайся пугать!

  – Это правда, женщина, если город не сдается, вырезают всех до единого! Вы сдались, но если убьете кого-то, убьют всех ваших воинов!

  И защемило в груди: опять стать виновницей смерти многих людей? Не сейчас. У нее еще есть спрятанный ножик. И она непременно попытается сбежать. А если не получится, то погибнет. Но не сейчас. Не настал еще ТОТ ЧАС.

  – Что стоишь! Брось саблю!

  Она медленно положила саблю на пол, словно попрощалась с близкой подругой.

  В лагере Теркен увидела, как воины на конях ведут ее внучку, в промокшей, грязной одежде, она побежала к ней и закричала:

  – Хан-Султан! Это она!

  Ее привели к сестрам и бабушке. Старая султанша первый раз в жизни обняла внучку и первый раз заплакала.

  – Что ты натворила, глупая? Тебя могли принять за простолюдинку и обесчестить!

  – Бабушка, я сражалась, радостным голосом вдруг заговорила принцесса. – Я даже ранила одного.

  – Безумная!

  – И погибла бы, если бы не стали угрожать, что вырежут гарнизон.

  Через некоторое время один монгол повел Теркен к военачальнику. Женщины с тревогой ожидали, что будет дальше. Когда ее привели обратно, она велела Хан-Султан отойти в сторону и сказала тихо:

  – Хан-Султан, не противься судьбе. Тебя повезут к старшему сыну Чингисхана. Не брыкайся и не перечь ему. Меня, вольную степнячку, тоже когда-то отец против воли отправили в гарем к твоему деду. Я смогла вызвать его любовь и была повелительницей женщин мира. Ты тоже можешь. Я подскажу, как понравиться мужчине.

   -Нет, – заплакала Хан-Султан, упав на колени и взяв султаншу за руку. – Ушам своим не верю, вы мне это говорите! Быть с неверным?! Никогда! Харам! Лучше пусть убьют!

  – От нашей воли больше ничего не зависит. Только зависит, станешь ты снова царицей или рабыней...

  – Бабушка, у меня есть любимый человек. Не важно, жив он или убит, ко мне не притронется другой мужчина

  – Забудь о нем. Думаешь, я никого не любила до того, как меня отдали Текешу? Вереницы невольников шли пешими, охраняемые нукерами на конях и подгоняемые стражниками с палками. Проходили разрушенные города. Страшная картина предстала перед глазами Хан-Султан: сожженные дома, трупы жителей, лежащие на улицах. Проходили в каком-то городке, который сдался и остался цел. Местные зеваки стали толпой и кричали:

  – Смотрите, Теркен ведут! Вот она! Вы такие же дикари, как и они! Это вы, проклятые погубили нас! Вы их навлекли беду на Хорезм, грызлись между собой, когда пришли враги! Вышли из юрты, туда и возвращайтесь!

  И полетели камни из толпы в группу полонянок.

  Нукеры стали ругаться по-монгольски и разгонять толпу. Хан-Султан была в ужасе от такой ненависти людей и жестокости к ее семье, и так лишенной всего: власти, дома, свободы. И вспомнила она, как сидела во дворце, когда по приказу ее отца расправлялись в самаркандцами, молчала и не желала знать о резне, не видеть кровь, трупы И теперь вместо звуков арфы и голосов певиц во дворце – ржание маленьких монгольских лошадей и горловое пение нукеров, вместо запаха благовоний и цветов в саду – запах гари и трупов. Где сейчас ее любимый? Думала она, сжимая в руке письмо, что написала в Илале. Погиб смертью мученика. По-другому и быть не может...

  Затем пленниц повели в разные стороны. Саму Теркен – в ставку Чингисхана.

  Хан-Султан и воинам, ее сторожившим, предстояла дорога в ее родной Гургандж, захваченный ныне монголами. С ней взяли и одну из служанок – Айше. Там находился старший сын хана, наложницей которого она должна была стать. Надо бы успеть бежать до того, как они прибудут в Гургандж.

  Досаднее всего, что ее сторожил рыжий евнух, служивший во дворце султана, и теперь он отдает ей приказы, как рабыне.

  Воины решили сделать передышку у маленькой речки, остановили коней, слезли с них и принялись есть. «Самое время» – подумала Хан-Султан и подошла к одному стоявшему чуть дальше от сидевших за трапезой монголов тюркскому изменнику, сняла серьгу, чудом незамеченную нукерами, и сказала полушепотом:

  – Смотри, ты на нее многое можешь купить, если поможешь

  – Нет-нет, – трусливо качал головой воин. Пока слушал ее, на вытащила из-под одежды тот самый нож, воткнула ему в ногу и мигом вытащила его саблю. Он закричал от боли и другие оглянулись.

  – Не убивать! – приказал Жак. – Она нужна живая!

  Она бежала вдоль реки, пока не почувствовала, как что-то надавило ей на шею и потянуло на землю. Это один из нукеров забросил аркан. Второй воин слез с коня и преподнес саблю к ее шее.

  – Не убивайте ее! – подбежав, бросилась на колени Айше.

  – Встань, не смей! – приказала хан-Султан.

  – Режь, что медлишь?

  Нукер обратился к Цветноглазому:

  – Разрешите ее убить. Она ранила нашего воина.

  – Мы не можем с ней делать, что хотим, она наложница Джучи! Он пусть решает ее судьбу. Жак замахнулся на нее плеткой, грозясь ударить, и засмеялся.

  – Хотите, вы, госпожа Хан-Султан, или но вы больше не принцесса, а рабыня.

  – А ты как был жалким евнухом-латинянином, так им и остался. Только хозяева поменялись.

  – Пошла!

  По улицам города всадники вели принцессу на аркане. Она шла, спотыкаясь и снова вставая. Оглядываясь вокруг, Хан-Султан не узнавала родной город Вместо медресе, дворцов, садов – развалины, пепел от пожара и разрубленные тела жителей.Позже она узнает, что убиты были не все: ремесленники уведены в плен. Если бы Теркен не заставила оставить город и осталась бы сама с визирем? Может эти люди были бы сейчас живы? А если бы Теркен не настроила отца против брата? Сколько городов были целы? Сколько жизней мусульман бы сохранили? Нет, она непременно убьет того сына хана. Найдет способ. Нет больше беспокойства о судьбе Теркен, страшно только за сестер, отданных другим сыновьям кагана, нойонам и хорезмийским изменникам. И тревога за отца и брата. Позже она узнает, что родственники Теркен прогнали Джелал-ад-Дина из города.

  Полонянку привели в бывший дворец ее отца, где любил бывать сын хана. Перед газами предстал не страшный варвар в лохмотьях, как она его представляла, а мужчина довольно приятной внешности: высокий, стройный с бледным лицом и мелкой бородкой, хоть и не молодой (38 лет), но выглядел моложе своего возраста. Длинные черные волосы были заплетены в две косы, как у всех монголов, а во взгляде чувствовались какая-то сила и мужество. Он подошел близко, осторожно взял ее сильной рукой за подбородок и стал разглядывать лицо большеглазой полонянки, глядевшей на него с ненавистью. В ее взгляде полыхал огонь вражды, что, казалось, ни будь связанной, тут же напала бы. Думала она, что вот он, разрушитель Гурганджа, которого надо убить, но взгляда от его глаз оторвать не могла, что-то было в них демоническое...

  – Эта женщина пыталась бежать и ранила нашего воина, прикажите ее убить! – говорил один из нукеров.

  – О как! Ранила? – удивился ханский сын. – Где взяла оружие?

  – Где-то прятала нож всю дорогу.

  – О чем ты сейчас думаешь? – обратился он к полонянке на тюркском. – Дай-ка догадаюсь... О том, что тебя ждет после того, как ранила нашего нукера.

  – Да, убейте меня, – уверенным голосом молвила принцесса, по-прежнему глядя с ненавистью в глаза монголу. – Там, в крепости, когда все сдались, я сражалась и ранила еще одного.

  Он осторожно провел краем сабли по ее лиц, чувствуя напряжение ее тела и глубокое дыхание: – Ты, до сих пор не поняла, Хан-Султан, что больше не хатун, а моя рабыня? И умрешь ты не по своему желанию, а когда я прикажу. И даже дышать ты будешь по моему приказу! Уведите ее к пленницам, откормите хорошенько, мне что свою рабыню за кости держать? а мне пора отсюда в свой шатер, пока меня не испортили эти излишества. Вся эта роскошь сильно расслабляет и превращает воина в ленивую бабу. Уходя, он бросил факел на пол.

  Хан-Султан и Айше привели в шатер, где сидели другие пленницы. Она глубоко вздохнула: того, чего больше всего боялась, пока не случилось. Пленниц много молоденьких, о ней, может и забудет. Пусть придется доживать оставшиеся дни в рабстве и грязной работе, такова судьба, таково божье наказание за смерть Усмана и его семьи, надо его принять. Лишь бы монгол не притронулся.

  – А он совсем не страшен на лицо, даже симпатичен, – говорила шепотом ей Айше.

  – Что ты говоришь, ущербная разумом? Страшный и грязный, как и все варвары, – говорила надменным тоном бывшая принцесса.

  – Не настраивайте в себе отвращение к нему, а то погибните. Говорят, он старший сын кагана. Возможно, унаследует престол после смерти отца. Завоюете его расположение – снова станете хатун.

  – Не вздумай даже думать об этом! Позволить к себе прикоснуться неверному, уничтожившему нашу страну, ставшему причиной смерти матушки и Али, уничтожившему все, что было дорого, отнявшему мою жизнь? Ущербная разумом!

  Джучи сидел, держа в руках, чашу с кумысом в огромном золотом шатре со своим братом Угедеем. На лице Джучи было заметно напряжение, как будто ожидает чего-то нехорошего. А ждали они своего брата Чагатая, чтобы отпраздновать взятие города. Человека, оскорбившего старшего брата незадолго до похода на Хорезм, назвав его при отце и нойонах меркитским ублюдком. Старший сын Темучина родился после того, как Бортэ-хатун была освобождена из меркитского плена. Был ли ребенок зачат до плена или в плену, никто точно не знал. Только сама мать твердо настаивала, что ребенок от мужа. Темучин запретил сомневаться в своем отцовстве. В любом случае, Темучин не видел вины жены в ее плене и возможном бесчестии. Однако слухи уже не в силах был остановить даже страх смерти. И когда встал вопрос о наследнике Еке Монгол Улус, Чагатай напомнил об этом, и брать подрались. Присутствующим на совете пришлось разнимать ханских сыновей. Чингисхан, обратившись к сыновьям, сказал: «Как смеете вы подобным образом отзываться о Чжочи! Не Чжочи ли старший из моих царевичей? Впредь не смейте произносить подобных слов!» Но, понимая, что в случае вступления Джучи на престол кагана, может произойти усобица, Чингисхан назначил наследником Угедея, а двое враждующих братьев не стали возражать.

  – Не ругайтесь с братом, – говорил Угедей старшему брату на «вы», как это принято у монголов – Говорите с ним спокойно, люди не должны видеть ваших обид. А то слухи непременно дойдут до врагов, а для них мы должны быть единым целым.

  – Верно говоришь, брат.

  Чагатай, сойдя с коня, привязал лошадь к коновязи и открыл дверь. Затем снял с себя оружие саблю, оставить его снаружи, затем вынуть нож из ножен, прикреплённых к поясу, и оставил его просто висящим на цепочке, входя в юрту, как полагается, коснулся ладонью правой руки притолоки двери в знак миролюбия. Войдя в шатер, как положено, спросил братьев: Войдя в юрту, гость произносит традиционные слова приветствия: «Всё ли у вас хорошо?»

  – Всё хорошо, – изображая улыбку и доброжелательный тон, ответил Джучи.

  В шатер с рабынями зашел нукер и потащил куда-то за руку Хан-Султан. Та кричала, упиралась, дергала рукой, думая, настолько мерзко было прикосновение чужого мужчины.

  – Пусти! Сама пойду!

  Нукер затолкнул ее в ханскую юрту, откуда разносились шум и музыка, приказал перешагнуть через порог, затем преклонить колени перед сыновьями кагана. Рядом несчастные хорезмийские рабыни танцевали лязги. Девушки передвигались на полусогнутых ногах, слегка наклоняли корпус и задорно потряхивали плечами. Ближе к концу движения все более ускорялись: босые женские ноги мелькают, а колокольчик на их руках издают непрерывной мелодичный звон.

  – А это старшая дочь самого хорезмшаха Хан-Султан, – гордо представил Джучи братьям свой главный трофей по-монгольски.

  – Танцуй с ними, – приказал Джучи по-тюркски

  Хан-Султан стояла на коленях неподвижно, глядя на сыновей кагана исподлобья.

  – Не слышишь? Танцуй, говорю, как они!

  Она медленно встала, подошла дрожащими не от страха, а от негодования, к танцующим девушкам, стала медленно поднимать дрожащие обессиленные руки вверх, передвигая пальцами.

  «Ты слабая, Хан-Султан, надо было сказать „нет“, чтобы убил или забил до смерти в гневе. Но, вместо этого я делаю, что говорят, как настоящая рабыня». Затем медленно опускала руки, так же двигая пальцами, слегка качая голой. «Нет, Хан-Султан, ты не слабая, ты просто играешь слабую и покорную, чтобы потом убить этого варвара, когда будет возможность. Тебе нельзя умирать, пока не прольешь его кровь, не отомстишь за Хорезм. А пока танцуй, Хан-Султан, танцуй, пусть они обманутся, потеряют бдительность. Пусть болят ноги от долгого пути, а кожа на них стерлась в кровь, пусть болит шея от аркана, болят руки плечи от падения, болит душа от того, что стало со всем, что было дорого. Танцуй, Хан-Султан, как на углях, танцуй!» Гнев ей снова придал силы, и она стала двигать руками, ногами, плечами с необыкновенной скоростью, что взгляды сыновей кагана и воинов были прикованы к ней. Джучи на миг забыл о присутствии ненавистного брата и глядел на эту женщину, непохожую на миниатюрных и спокойных монгольских, чжурчженьских, китайских девушек, которых он встречал ранее. Другая фигура, южного, типа другой темперамент проявлялся и в движениях и во взгляде.

  – Вы для чего меня пригласили? – оборвал его мысли Чагатай. – Чтобы показать, как вы превратились в сартаульского шаха? Я не удивлен, помня, как вы не хотели уничтожать этот город и уговаривали их сдаться? Может вы еще и их веру примете, если вам все сартское роднее нашего? – говорил брат с ухмылкой.

  – Не начинайте снова! – уговаривал братьев Угедей. Но их перепалку уже было не остановить.

  – Не тебе, Чагатай, этот город отдан во владения, не тебе здесь править и восстанавливать все разрушенное по твоей воле! Ааа, как я не догадался, засмеялся Джучи. – Тебе это и надо было!

  – Не знаю, что вы себе там придумали, мне незачем вам вредить. Кочевнику не нужны каменные стены, тесные кварталы, ему нужны только конь, сабля, лук и степные простор!

  Джучи встал, подойдя к брату, глянул ему в глаза: – Может врезать, как в прошлый раз?

  Остановитесь! Это приказ! – встал Чагатай между ними. Чагатай, возвращайся в свой лагерь!

  Хан-Султан, не зная монгольского языка, не могла понять, о чем они так горячо спорят, но понимала одно: нет между сыновьями кагана согласия, значит, не так они и всесильны.

  Вскоре братья отправились каждый в свои владения. «Все области и улус, находившиеся в пределах реки Иртыш и Алтайских гор, летние и зимние кочевья тех окрестностей Чингисхан пожаловал в управление Джучи и издал беспрекословный указ, чтобы Джучи завоевал и включал в свои владения области Дашт-и-Кипчак и находящиеся в тех краях государства»

  Джучи и его воины отправились во владения на Иртыше, а с ними и хорезмийские пленники.

  Ту пищу, что давали наложницам, Хан-Султан не могла есть. Голодом пленников не морили, давали мясо, но такое мясо запрещено есть мусульманам. Если у мусульман режут горло скота, сливая кровь и произнося молитву, и только такое мясо можно употреблять, то у монголов резали у лопатки, затем засовывали руку внутрь и останавливали сердце, не давая крови испачкать землю. От голода Хан-Султан совсем обессилела, идти могла только с помощью Айше, а впереди еще предстоял долгий путь в Кипчакские степи. – Поешьте, – уговаривала ее та, – Так и умереть с голоду можно. Всевышний видит, что другой еды нет.

  – Нет, не стану есть нечистую пищу, харам!

  Во время очередной стоянки пленницы пожаловались Джучи, что наложница морит себя голодом, отказываясь есть не халяль, при этом чуть ни падая в голодный обморок. Он приказал привести ее к нему:

  – Похоже, ты до сих пор не поняла, кто ты? Я напомню. Галдан! Выпори ее как следует! Монгол богатырского вида связал ей руки и хлестнул плетью по спине. Султан стиснула зубы, пытаясь не кричать, но не получалось. Второй, третий удар. Стой, хватит, поднял ладонь Джучи. Уведи ее. Но не страх он разглядел в мокрых от слез глазах, а все тот же огонь, огонь ненависти.

  Айше промывала раны на спине Султан, сидевшей в одних шароварах, прикрывая грудь снятым халатом, когда в шатер зашел Джучи. Обернувшись, она закричала, от стыда стала судорожно прятаться за другими рабынями, которые стали накидывать на нее халат и платок. На несколько секунд, наконец, он смог разглядеть густые черные волосы, которые раньше были прикрыты платком. На белой спине и плечах виднелись красные полоски – следы от плети.

  – Ты что визжишь, как будто тебя режут! Оглохнуть можно от твоего визга! – засмеялся Джучи.

  – Нашим женщинам нельзя показывать тело и волосы мужчинам, – пояснила Айше. – Только муж может видеть.

  – Какой еще муж? – еще сильнее засмеялся он. – Не будет у нее никакого мужа. Она моя наложница. И как ты, Хан-Султан ночи будешь со мной проводить, если даже волосы показывать боишься?

  – Что вы хотите? – заговорила, наконец, Султан.

  – Узнать хотел, как себя чувствуешь? Поела, наконец? Что будет, если посмотрю на твои волосы? – говорил он, подойдя к ней, взял за край платка и попытался его стянуть. Хан-Султан снова закричала и стукнула его по руке, – А Джучи продолжал смеяться.

  – Думаешь, Бог накажет? Он уже тебя наказывает, я – и есть твое наказание! Бог послал нас, чтобы наказать твой народ за грехи.

  Когда орда двигалась дальше, Джучи, глядя на шедших пешком пленниц, заметил, что Хан-Султан по-прежнему, опирается руками на Айше. – Так и не поела? – спросил он, подскакав на коне к группе пленниц.

   – Глупая женщина! Галдан, съезди в ближнее селение и найди ей хлеб!

  Через некоторое время Галдан вернулся с сухими лепешками в мешке.

  Войско проходило через маленький городок, не оказавший сопротивление и оставшийся целым. Люди, увидев монголов, побежали прятаться по домам, даже с базарной площади люди стали убегать толпой, только уличные артисты с куклами остались, продолжая свое представление. Хан-Султан вспомнила, как она впервые увидела кукольников, когда ехала в Самарканд к Усману. Монголы из любопытства подошли к артистам и с удивлением наблюдали за действом. Воины из местных стали подробно объяснять Джучи, что это такое. Хан-Султан пробралась через толпу воинов, желая увидеть привет из прошлой жизни, той жизни, когда она была принцессой великой и цветущей державы, когда все близкие были рядом и всегда защищали, а на шумных базарах Гурганджа всегда было много людей. Но что она увидела, присмотревшись к куклам? Не истории о Ходже Насреддине, а кукол, изображающих злобную старуху, ее толстого сына в чалме, дрожащего перед матерью, его избалованную дочь, хныкающую и просящую отца отрубить голову мужу, и их имена: Теркен-хаун, Ала-ад-Дин, Хан-Султан. Хан-Султан в слезах собиралась побежать, но кто-то остановил ее, схватив крепко за руку. Оглянувшись, она увидела своего пленителя.

  – Стой. Не показывай, что они тебя задели.

  Привести их всех сюда!

  Растерянных кукольников привели к сыну кагана и поставили на колени.

  – Вы посмели надсмехаться над родом вашего бывшего султана и над наложницей вашего нынешнего правителя? Вы заслуживаете смерти.

  Тут Хан-Султан упала на колени перед врагом, которому больше всего боялась казаться слабой:

  – Хан, не убивайте их, лучше меня казните! Люди злы на наш род, что не смогли защитить их. Это только наша вина, не их!

  – Встань, смотреть противно. Пустите их, а это забрать! – говорил он, указывая на кукол.

  – Можно, я их возьму?

  Бери, глупая женщина.

  Хан-Султан положила кукол в связку с едой и водой.

  Владения Джучи, выделенные Чингисханом, находились в восточной части Дешт-и-Кипчак, в пределах реки Иртыш и Алтайских гор. Каган выделили ему от 4 до 10 тысяч монгольских воинов с семьями, остальными жителями улуса были кипчакские племена. Последние значительно преобладали по численности монголоязычных завоевателей. Их дети говорили на двух языках, а внуки и правнуки стали забывать монгольский. Схожесть культур и хозяйства облегчила созданию смешанных семей: монгольские нукеры охотно брали в жены половецких красавиц.