Текст книги "Конфидентка королевы. На службе Ее Величеству"
Автор книги: Софи Нордье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– …и предлагаю вновь вернуться к исключительно дружеским отношениям.
Раймон нравился Агнессе как правитель и друг, но совершенно не впечатлил ее в роли любовника. Однако эти откровения мудрая баронесса, разумеется, оставила при себе. Граф же, не подозревая об истинных причинах, повлиявших на ее решение, проникся к Агнессе уже несокрушимым уважением, и это еще сильнее укрепило их дружбу на долгие годы.
***
– Жаннета, тебе больше нечем заняться?! – раздраженно воскликнула Агнесса, увидев у двери посудомойку, – та сидела на низеньком табурете и чистила песком закопченный котел.
Служанка, захлопав ресницами, залепетала что-то в свое оправдание, но рассерженная баронесса, не удосужившись ее выслушать, быстро вошла в жаркую и шумную кухню, где все шипело и булькало. Висевшие на стенах сковородки, кастрюли и черпаки сияли начищенными боками, а вереницы кувшинов, горшков и мисок, расставленных на полках, соперничали друг с другом разнообразием форм и размеров. Пройдя возле гигантского очага и споткнувшись о тяжелые щипцы, Агнесса негромко чертыхнулась и принялась отыскивать глазами главного повара среди бесчисленных слуг, бросившихся в разные стороны под ее грозным взглядом. Наконец она заметила повара возле стола, на котором покорно лежала огромная щука.
– Мартин, у твоих помощников нет более важных дел? – Агнесса сердито тронула его за плечо и махнула рукой в сторону испуганной посудомойки.
– Не люблю грязную посуду, – устало улыбнулся невысокий мужчина, вытерев капли пота на круглом добродушном лице. – Не волнуйтесь, моя сеньора, мы работаем без отдыха, и уже почти все готово.
– Ты уверен, что вы успеете?
– Конечно. Вы и ваши гости останетесь довольны. – И Мартин, не совсем вежливо отвернувшись, вновь сосредоточился на щуке, намереваясь сотворить из нее кулинарный шедевр.
Взгляд хозяйки потеплел. С удовольствием втянув ноздрями аппетитный запах томившейся в горшочке на углях мясной подливы, щедро сдобренной чесноком и ароматными пряностями, баронесса отправилась взглянуть на слуг, занимавшихся украшением большого зала и сервировкой праздничного стола.
Агнесса ждала в гости графа Тулузы. Вчера он прислал к ней гонца со связкой битой дичи – видимо, после удачной охоты – и запиской, извещающей о его намерении поздравить дочь баронессы со вступлением в брачный возраст. Это было лишь предлогом, но предлогом обескураживающим! Каким образом граф – после несчастий, обрушившихся на него за последние три года, – помнил такие мелочи, как возраст детей своих вассалов? Разумеется, Агнесса догадалась об истинной цели визита. Смертельно уставший Раймон искал у подданных утешения и поддержки, чтобы, напитавшись их теплом, продолжить борьбу.
Длившаяся более двух лет война истощила его моральные силы. Как ловко римский понтифик натравил одну половину Франции на другую под благовидным предлогом искоренения катарской ереси в Лангедоке!
Целый год Раймон де Сен-Жиль пытался предотвратить войну, ведя переписку с Иннокентием Третьим и лично встречаясь с королями Франции и Арагона, а также с влиятельными баронами Юга. При этом граф согласился даже на унизительную процедуру прилюдного покаяния после очередного отлучения от Церкви[8]8
Графа Раймона VI Тулузского отлучали от Церкви шесть раз.
[Закрыть]. Презрев муки самолюбия, гордый владыка Лангедока, по пояс обнаженный, с веревкой на шее, смиренно прошел сквозь скопище ротозеев. Фанатичная толпа безжалостно бичевала его пучками розог и злобно шипела, пока он на коленях каялся перед разобиженными церковниками. После пережитого кошмара граф надеялся на диалог. Говорили, что он способен убедить даже мраморную статую в соборе, но властолюбивый папа Иннокентий Третий оказался прочней каменного изваяния.
Война все-таки разразилась![9]9
Альбигойская война (1209–1229) состояла из нескольких военных кампаний. Целью крестовых походов, инициированных папством, было искоренение альбигойцев (катаров) и их вероучения, которое начисто отрицало догматы католицизма, а потому представляло угрозу для Римской церкви.
[Закрыть]
Герцог Бургундии и несколько графов, откликнувшихся на призыв понтифика, отправились воевать в Тулузское графство, но после окончания карантена[10]10
Обязательный сорокадневный срок военной службы вассала.
[Закрыть] сразу вернулись на свои земли: уничтожать братьев во Христе им было не по нраву. Лишь странный Симон де Монфор, назначенный осенью 1209 года предводителем этого похода, продолжал завоевывать Юг.
Месяц назад Иннокентий Третий снова отлучил Раймона от Церкви[11]11
Это произошло 17 апреля 1211 года.
[Закрыть]. Но даже после этого миролюбивый граф не оставлял надежды избавить свой народ от военных бед и вновь и вновь пытался договориться с папскими легатами. Безрезультатно. Не сегодня-завтра Симон де Монфор возьмет Лавор, затем Кассе, а затем останется лишь Тулуза…
Агнесса отогнала печальные мысли: грусть – плохой помощник. От нее ждут тепла, и она приложит все усилия, чтобы сделать сегодняшний вечер незабываемым.
Едва село солнце, как с улицы донесся искренний, заразительный смех графа Тулузского. Посмотрев украдкой в окно, Агнесса увидела на ярко освещенном факелами дворе, как Раймон, спешившись, от души хлопнул по крепкому заду пробегавшую мимо служанку.
– Ах, какая ягодка! – И смех любвеобильного мужчины сочно брызнул во все стороны. Его спутники тоже невольно расхохотались.
Теперь эта девица много лет будет рассказывать подружкам о том, что ее удостоил внимания сам сеньор Тулузы!
Свита графа состояла всего из трех человек, что подтверждало предположение баронессы о цели его визита. Она быстро спустилась по широкой лестнице.
– Время не властно над вами, мадам де Лонжер! – Раймон с откровенным удовольствием рассматривал бывшую любовницу, целуя ее холеную ручку, и факельные блики шаловливо искрились в его темных глазах. – Вы, как всегда, прекрасны!
– А вы, как всегда, галантны, мессир! И ваша галантность лишь возрастает, – рассмеялась польщенная Агнесса, вскинув глаза на высокого графа. Они не виделись около двух лет.
Несмотря на то что Раймону шел шестой десяток, в его волнистых каштановых волосах седина была едва заметна. Однако аристократическое лицо усеяла сеть мелких морщинок, а глубоко в глазах навсегда поселилось страдание. «Тем не менее в этого импозантного мужчину все еще легко влюбиться», – сказала себе баронесса, сопровождая гостей в праздничный зал.
Мартин не подвел ее – отменные кушанья просто таяли на языке. Граф – настоящий гурман – не уставал расточать комплименты подносимым блюдам, а хозяйка дома лишь краснела от удовольствия. Перед десертом Раймон выказал желание увидеть «девочек баронессы».
– Девочек? – Агнесса не переставала удивляться.
– Вы полагаете, что я забыл о племяннице, которая находится под вашим попечительством? – улыбнулся граф, не сводя с красивой женщины мягкого, затуманенного вином и желанием взгляда. – Я пока что не страдаю забывчивостью.
Вскоре привели двух худеньких девочек. За последнее время они сильно вытянулись, стали долговязыми, но миловидные личики обещали вскоре расцвести красотой. По знаку графа паж принес два ярко-синих бархатных свертка. Раймон тут же развернул их, и все ахнули! В его руках колыхалась пара великолепных плащей, подбитых густым мехом новгородских белок.
– Скоро вам, милые бутончики, придет время выходить замуж. Примите от меня эту скромную лепту к вашему приданому.
– Какая роскошь! – воскликнула баронесса, подталкивая девочек для благодарственного поклона.
Граф удовлетворенно хмыкнул – он обожал делать подарки.
Покончив с вкуснейшим ужином, гость предложил Агнессе обсудить наедине деловые вопросы. Обсуждение происходило у нее в спальне. До утра.
***
Баронесса в сопровождении воспитанниц вышла из базилики Сен-Сернен. Война войной, но от воскресной мессы в главном соборе Тулузы она никогда не отказывалась. Чудесное, погожее утро еще больше улучшило и без того приподнятое настроение, и, лукаво улыбаясь, мадам де Лонжер предложила:
– Прогуляемся?
– Непременно! Обязательно! – загалдели девушки и со смехом, перебивая друг дружку, принялись выбирать направление прогулки.
– Юные сеньориты! Ведите себя прилично, мы все-таки находимся возле священных стен, – строгим тоном попыталась Агнесса урезонить расшумевшихся девочек, но не выдержала и сама расхохоталась.
Смех стал ныне непозволительной роскошью, а потому разлетелся странным эхом по почти пустой, выложенной камнем площади. Когда-то здесь было не протолкнуться из-за паломников, идущих по пути Святого Иакова, но с началом войны величественный бело-розовый собор обезлюдел.
Несколько прихожан опасливо оглянулись на веселых дам и еще быстрей засеменили в сторону своих жилищ. Проводив их задумчивым взглядом, баронесса вновь оглянулась с благоговением на восьмигранную колокольню Сен-Серненского аббатства, своей вершиной впитывающую холодные лучи мартовского солнца, и истово осенила себя крестным знамением.
Было прохладно, и дамы зябко кутались в меховые плащи с большими капюшонами. Однако волнующий запах весны, витавший в воздухе, становился все ощутимее, и баронесса с девочками не спеша направились в сторону Капитолия – перестроенного древнеримского храма.
– Тетя, расскажите же наконец про каталонских женщин-рыцарей! – звонко попросила Сабина. – Сейчас для этого самое время!
– Может, лучше обсудим мое замужество? – капризно выпятила нижнюю губку Аделаида.
Как дочь баронессы ни старалась, она так и не полюбила учебу. Когда девочки перешли к более сложному этапу – квадривиуму, куда входили арифметика, геометрия, астрономия и музыка, Аделаида поняла: за любознательной кузиной ей не угнаться. И сосредоточила свои интересы на нарядах, украшениях и увеселениях, которые непременно вели к главному событию в жизни женщины – замужеству.
– Ох, доченька моя дорогая, – тяжело вздохнула Агнесса, – я об этом думаю день и ночь, ведь тебе уже шестнадцать лет! Но подходящих женихов унесла многолетняя война. На какую семью ни посмотрю, везде одно и то же: погиб, погиб, погиб…
– Ужас! – передернула плечами Аделаида.
Дамы прослезились.
– Тем более, тетя Агнесса, – первой пришла в себя Сабина, – давайте сменим тему разговора.
– Ты, как обычно, рассуждаешь здраво! – похвалила тетя племянницу и продолжила: – Расскажу-ка я вам лучше занимательную историю. Дело было в Тортосе. Христиане под предводительством тамплиеров наконец-то отвоевали эту каталонскую крепость у сарацин. Однако через год неверные решили отомстить и начали штурм Тортосы, уверенные в легкой победе (в крепости почти не осталось мужчин – те в это время осаждали Лериду). Но не тут-то было. Язычники не учли воинственного духа христианских женщин! Надев доспехи мужей и братьев, отважные жены с боевыми топорами забрались на крепостные стены и успешно отразили вражеские атаки. И нужно заметить – в наступление шли регулярные войска сарацин, а не какой-нибудь разношерстный сброд! Граф Барселоны Раймон-Беренгер Четвертый подошел к городу, когда мусульмане уже отступили. Подвиг женщин потряс его! В знак благодарности он воздал дочерям Тортосы достойные почести – основал Орден Топора. Замужние женщины имеют в нем одинаковые права с мужьями, а незамужние – с братьями и отцами. Женщины-рыцари Ордена Топора на равных участвуют в сборах, освобождены от налогов и передают свой рыцарский титул по… женской линии!
– Невероятно! – выдохнула потрясенная Сабина с блестящими от удивления глазами. – Ордену Топора уже около семидесяти лет, но я уверена – о нем мало кто знает!
– Ты права, – великодушно согласилась настроенная на философский лад Агнесса, слышавшая эту историю из уст всезнающего графа Тулузского. – Хроники составляют монахи-мужчины, а им незачем увековечивать столь курьезный с их точки зрения факт. Лучше промолчать, дабы не создавать прецедентов.
– И то правда, – согласилась Сабина, с явным напряжением силясь понять тетину философию.
– В чем мужчины видят наше главное предназначение? Только в продолжении рода! Остальные прелести жизни они в трогательной заботе о нас галантно оставляют для себя, – саркастично хохотнула Агнесса. – Вот почему мне сразу же понравился свободолюбивый Лангедок. В отличие от Севера, здесь к голосу женщин прислушиваются, их уважают, а в правах наследования они равны с мужчинами. Дама, которая пером владеет лучше, чем веретеном или иглой, становится объектом восхваления, а не осуждения!
– Поэтому вы и не вышли снова замуж?
– Совершенно верно, моя любопытная племянница! – Задорное настроение не покидало баронессу. – Дважды поймать удачу за хвост в виде снисходительного к моим желаниям супруга мне не суждено, а сидеть взаперти в каком-нибудь замке на вершине горы совсем не хочется. И здесь мне на выручку снова пришел граф Раймон, решительно ограждавший меня от настырных претендентов.
– Тарабарщина какая-то. – Аделаида откровенно зевнула. Она не любила, когда ее мать и кузина вступали в интеллектуальные беседы, и ревность, усиленная завистью, больно кольнула ее.
– Все, все! – тут же сдалась Агнесса.
Материнское самолюбие было уязвлено: в который раз она с сожалением поняла, что ее ум передался по наследству племяннице, а не дочери. В этот миг из-за угла показался знакомый молодой человек, и баронесса весело воскликнула:
– Девочки, похоже, сегодняшний день мы проведем в обществе мужчины! По нынешним временам это большая редкость, а потому роскошь!
– Кто это? – На лице Аделаиды тут же появилось хищное выражение.
– Кретьен де Термес, племянник одной моей знакомой. Я как-то говорила вам о нем. Он чудом спасся после резни в Минерве и сейчас живет у отцовской родни здесь, в Тулузе. Я имела удовольствие несколько раз с ним беседовать; весьма неглупый юноша. Кретьен! – окликнула молодого человека Агнесса. В каждом мужчине она невольно видела потенциального жениха для Аделаиды или Сабины, хотя и осознавала: бедный юноша, которого родственники приютили из сострадания, не пара ее девочкам.
Перед дамами предстал привлекательный блондин лет семнадцати, среднего роста, с широкими прямыми плечами, на которые был наброшен темный плащ с кожаным оплечьем, и пронзительно-голубыми глазами. Цвет неба, резко контрастировавший с черной шляпой, завораживал, и Сабина невольно замерла, до тех пор пока Агнесса не дернула ее за рукав. Кретьен в свою очередь смотрел на высоких стройных девушек. Румяные лица, сияющие озорной юностью, свидетельствовали о том, что они родственницы, лишь цвет глаз отличался: одни были янтарные, другие же напоминали молодую зелень. Но глядели девушки по-разному. Кареглазая источала елейность легкомысленной кокетливости, умный же взгляд и благожелательная улыбка зеленоглазки приглашали к доверительной беседе.
– Познакомьтесь, сеньор де Термес, это моя дочь Аделаида и племянница Сабина. – Баронесса де Лонжер поочередно указала на девушек рукой, затянутой в лайковую перчатку.
Ответ юноши был заглушен неожиданным криком, донесшимся с соседней улочки. Вслед за этим послышалась отборная ругань и ожесточенный звон стали. Не иначе в какой-то таверне сцепились сторонники различных политических сил, перейдя от словесных аргументов к оружию. К спору тут же присоединились собаки: их отрывистый лай слышался со всех сторон, и редкие прохожие торопливо исчезали в ближайших калитках. В нескольких окнах показались любопытные лица, но большинство горожан закрыли даже ставни, видимо, уже наученные не совать нос в чужие дела.
После нескольких сокрушительных поражений граф Раймон де Сен-Жиль вместе со своим юным сыном все же покинул Тулузу, отправившись искать новых союзников. И его некогда миролюбивая столица покрылась безобразной паутиной баррикад, а улицы застонали от кровавых потасовок, зачастую перераставших в открытые вооруженные столкновения. Город разделился на два лагеря: сторонников епископа Фолькета – апологета борьбы с катарами – и приверженцев графа де Сен-Жиля.
– Сеньор Кретьен, проводите нас домой. День, похоже, окончательно испорчен! – засуетилась Агнесса, понимая, что вскоре к поединку присоединятся белые и черные, и тогда разгорится кровопролитный бой[12]12
Партию Белых (называлась так по белому кресту, нашитому на груди) создал епископ Фолькет для борьбы с еретиками. В противовес ей горожане объединились в партию Черных.
[Закрыть].
– С огромным удовольствием! – откликнулся молодой человек.
Девушки с двух сторон взяли его под руки, и они все вместе быстро зашагали к дому.
***
Слегка подкрепившись сыром со свежими лепешками и запив их разбавленным вином, баронесса и ее спутники расположились в просторной гостиной на втором этаже, где под лучами южного солнца сияли витражи. Свет, проникая сквозь разноцветные стекла, расплескивался по комнате красочными пятнами, оживляя и без того выразительные шпалеры* с ветхозаветными сценами, обильно развешанные по стенам. Эти окна, как и убранство комнаты, свидетельствовали о расточительности, но баронесса любила шик. Резные столики, расставленные по залу с видимой небрежностью, были заставлены корзинками с рукодельем, подносами с фруктами и чеканными кувшинами с вином. Особняком в окружении уютных кресел стоял изысканный шахматный столик с фигурами из слоновой кости и черного агата. За ним-то и устроились Кретьен с Сабиной: оказалось, что они оба заядлые шахматисты.
Аделаида заскучала и вскоре демонстративно удалилась в свою комнату. Ее откровенный флирт не произвел впечатления на умного юношу. Сабина заметила, как сестра гневно фыркнула; наверняка она мысленно обозвала его мужланом. Вскоре, встревоженная грохотом и криками в кухне, ушла и баронесса – выяснять причины шума и наказывать виновных.
Сабина осталась с Кретьеном наедине. Она уже успела немного рассказать ему о себе и теперь ждала такой же откровенности от него, но юноша явно не спешил делиться с ней своей историей. Кретьен был скуп на слова и улыбки. Сабина даже мысленно ставила себе маленький плюсик за очередную реплику, после которой уголки его губ приподнимались. Услышав страшное слово «Минерва», девушка догадалась, что этот юноша происходит из семьи катаров и пережил ужасную трагедию. Наконец любопытство взяло верх над деликатностью.
– Кретьен, расскажите, пожалуйста, о себе, – попросила Сабина. – Незадолго до того, как вас представить, тетя сказала, что вы были в Минерве, когда ее захватили северяне. Это правда?
– Правда. – Лицо юноши вмиг побледнело, щека дернулась от волнения. Спохватившись, Кретьен низко опустил голову и добавил: – Но разрешите сделать это позже. Сегодня так славно…
– Конечно… Как пожелаете!
Испуганная Сабина поняла, что, пойдя на поводу у собственного нетерпения, поступила бестактно. И в порыве раскаяния накрыла ладонью мужскую руку, лежавшую на столике. Кретьен печально улыбнулся и, принимая извинения, положил другую руку сверху.
За этим своеобразным рукопожатием и застала их мадам де Лонжер. Немного опешив от увиденного и не зная, как себя вести, она сделала вид, будто ничего не заметила. Молодые люди поспешно отстранились друг от друга.
– Скоро подадут ужин. Кретьен, прошу вас, разделите с нами трапезу, – произнесла баронесса.
Как ни старалась она говорить ровным тоном, в ее голосе все же проскользнули нотки раздражения.
– Я и так злоупотребил вашим гостеприимством. Позвольте откланяться. К тому же, уходя из дома, я не предупредил о своем долгом отсутствии, – быстро ответил чуткий ко всякой фальши гость и, уже дойдя до дверей, внезапно обернулся. – Разрешите иногда заходить к вам… на партию в шахматы?
Озадаченная Агнесса лишь кивнула в ответ.
***
– Сынок, забирай младших братьев и уходи из города. Умоляю! – Рыдающая мать медленно опускалась на колени перед растерянным Кретьеном.
– Что вы, матушка, не надо! – Он едва успел подхватить ее под локти и усадил на табурет. – Давайте уйдем вместе!
– Ты же знаешь, что отец и Марианна ни за что не покинут Минерву, – рыдала женщина, понимая, что настал конец ее семейного счастья. – Я не могу оставить супруга!
– А я не покину вас! – упрямо мотнул головой подросток.
Кретьен принадлежал к семье Добрых Людей[13]13
Так называли себя катары.
[Закрыть]. Еще перед войной его отец, принявший Consolamentum – обряд крещения Святым Духом и посвящения в Совершенные, – отправился нести людям слова Истинной Веры. За ним последовала и старшая сестра Кретьена Марианна, тоже пройдя обряд посвящения. Однако после того, как северяне захватили первые крепости и начали казнить Добрых Людей, те бросились искать защиты за мощными стенами еще свободных южных городов. Минерва приняла много Совершенных, в том числе и семью Кретьена. Но по пятам беглецов шел ненасытный в своем воинском честолюбии Симон де Монфор, возглавлявший отборных воинов. Осада длилась уже несколько месяцев. С началом лета горожан, запертых за крепостными стенами, мучил не только голод, но и жажда.
Мать отдавала Кретьену и его младшим братьям почти всю воду, которую осажденные распределяли между собой равными порциями. Сама же пила собственную мочу. Но пить хотелось нестерпимо, сухие губы трескались, причиняя боль; маленькие дети плакали без слез. Невыносимо страдая при виде мучений малышей, Кретьен отдавал им часть своей скудной порции животворящей воды.
Прослывший жестоким, де Монфор тем не менее не видел смысла в людских страданиях, если они не несли ему тактических выгод, а потому предложил вступить с горожанами в переговоры. Но кровожадный папский легат Арно Амори требовал уничтожить «катарское осиное гнездо».
Наконец упорство защитников Минервы было сломлено и северяне вошли в крепость.
Рыскающий по городу в поисках воды и еды Кретьен находился вдали от дома, когда заметил первых вражеских всадников, не спеша едущих по узким улочкам и громко разговаривающих на северном наречии.
– Как у себя дома! – прошипел мальчик и замер.
Из соседнего здания выбежала обезумевшая женщина. Ее малыш выскочил из дома и теперь, оказавшись на другом конце улицы, зачарованно уставился на огромных всадников в сверкающих на солнце кольчугах. Мать не успела добежать до него: ее отрубленная голова с длинной косой подкатилась к ногам остолбеневшего Кретьена. Гогоча и брызжа слюной, рутьер[14]14
Рутьеры – наемные пехотинцы, отличавшиеся профессионализмом и крайней жестокостью; активно использовались в Альбигойской войне с обеих сторон.
[Закрыть] подкинул малыша высоко в воздух, а один из всадников, громко гикнув, в жутком развлечении подхватил несчастного ребенка на острие копья. Затем тряхнул древком, пытаясь сбросить и еще раз поймать мальчика, как будто играл в серсо, но у него ничего не вышло: тельце ребенка было плотно нанизано на копье. Тогда воин попросту провел оружием по верху забора, снимая с острия трупик, будто кусок прилипшего дерьма.
Кретьена стошнило, однако его обезвоженный желудок извергнул лишь сгусток липкой слизи. Мальчик представил, что сейчас враги вот так же забавляются с телами его младших братьев, и, забыв об осторожности, помчался домой. Улицы Минервы неудержимо заполнялись толпами северян; законное разграбление города набирало обороты. То тут, то там вспыхивали пожары. Хвала Господу, тощий мальчишка никого не интересовал. Кретьен бежал вперед, закрывая уши руками, но его все равно преследовал жуткий хохот опьяненных кровью захватчиков, выносивших из зданий рулоны тканей и дорогую утварь. В городе, погибавшем от жажды, неожиданно обнаружился нетронутый винный погреб, принадлежавший отъявленному скряге. Захватчики выкатывали наверх огромные бочки, и вино рекой текло по улицам Минервы, смешиваясь с кровью замученных горожан.
Неожиданно дверь одного из домов резко распахнулась и, ударив Кретьена, отбросила его в сторону. Мальчик больно стукнулся головой о стену и сполз на землю. Из дверного проема показался наемник, весь испачканный кровью. Он тащил за волосы извивающуюся женщину в разодранном платье; следом, в болевом шоке вытаскивая из груди вонзенный кинжал, ковылял ее муж. Кретьена опять стошнило, и он потерял сознание.
Когда мальчик очнулся, было уже далеко за полдень. Над городом, будто плотное покрывало, висел отчаянный вопль бесчисленных жертв, пьяная гортанная ругань северян и нестерпимый визг насилуемых женщин. Казалось, крестоносцы преследовали одну-единственную цель – надругаться над всеми горожанками. Смрад гари, крови и распотрошенных трупов вызвал у Кретьена новый приступ тошноты, но мальчик нашел в себе силы подняться и побрел домой. Даже панический страх, от которого острой болью сводило внутренности, притупился. Однако то, что Кретьен увидел на маленькой площади, заставило его в который раз содрогнуться. К нескольким большим колодам были привязаны обнаженные молоденькие девушки, и вдрызг пьяные пехотинцы по очереди насиловали их. Девочки не молили о пощаде: истязание длилось уже давно, и на крик не осталось сил. Одна из жертв привлекла внимание Кретьена потухшим взглядом и могильной серостью лица. И вдруг он вспомнил: когда-то в детстве они играли вместе!
– Что, малец, приглянулась? Иди, попробуй! – крикнул ему один из насильников.
– Выбирай на свой вкус! Вон их сколько! – пьяно гоготнул другой.
За спиной мальчика обвалилось горящее здание, взметнув в воздух столб жгучих искр. Это заставило Кретьена очнуться, и, закрыв лицо руками, он побежал прочь, преследуемый жутким хохотом наемников, потерявших человеческое обличье.
Дом Кретьена был пуст. Всех Совершенных и членов их семей согнали в кучу и предложили отречься от ереси или умереть. Полторы сотни Добрых Людей предпочли костер.
Выбравшись наутро из крепости, Кретьен увидел, что на широком участке эспланады[15]15
Эспланада – очищенное от деревьев и строений пространство перед крепостью или замком, через которое противник не мог незаметно подойти к оборонительным стенам.
[Закрыть] возвышаются столбы для казни, а вокруг толпятся мрачные горожане, которых заставили присутствовать во время этой показательной расправы. Приговоренные шли к месту казни добровольно, а когда их привязывали к столбам, ясным взглядом смотрели на своих палачей, заставляя их виновато прятать глаза. Разглядев среди жертв сестру и отца, Кретьен до боли стиснул зубы. Он обязан увидеть казнь до конца, чтобы потом продолжить на земле их путь.
Марианна сначала молчала, но когда огонь поднялся выше колен, не выдержала и заорала что есть мочи. Чтобы не закричать, Кретьен засунул пальцы в рот и с силой сжал челюсти. Струйка алой крови побежала к локтю. Отец сгорел молча. Когда пламя костра, обхватив его голову, взметнулось ввысь, сын не выдержал.
– Папа! – захлебываясь слезами, воскликнул он и выбежал из укрытия.
– А! Маленький еретик! – Один из стражников злобно схватил его за шиворот и приподнял в воздух.
В ответ на это раздался истошный вопль матери, протягивающей руки из толпы, где в окружении охраны стояли родственники казненных. Враги еще не решили, что с ними делать, поэтому они стояли особняком. Воин брезгливо швырнул к ним подростка.
Мать Кретьена не казнили. Как ни странно, за нее вступилась другая мать – сеньора Матильда де Гарланд, сыном которой был один из самых жестоких крестоносцев. Матильда заверила католических священников, что вернет еретичку в лоно римской церкви.
***
– Так не стало половины нашей семьи. Позже, когда мы жили у родственников, умерли два моих младших брата – их здоровье, подорванное во время осады, так и не восстановилось. Затем от горя скончалась мама и я остался один. А ведь всего пять лет назад у нас была большая дружная семья, – закончил свой страшный рассказ Кретьен и надолго замолчал: на него снова нахлынули болезненные воспоминания.
На щеках потрясенной девушки появились дорожки слез. Сабина всей душой сочувствовала юноше – она в жизни не слышала ничего ужаснее.
Кретьен де Термес не злоупотреблял гостеприимством баронессы да Лонжер и заходил не чаще одного раза в неделю. Для Сабины этот день становился самым важным и солнечным, она внутренне готовилась к нему и после бережно перебирала в памяти каждый миг. Наконец-то девичьи мечты сбылись и она влюбилась в умного и трогательного юношу, с которым можно вести задушевные и интересные беседы. Сабине не нравилось, когда знакомые ей молодые мужчины хвастались удачной охотой или турнирными трофеями; к тому же значительная часть этих побед происходила лишь в воображении говорившего. Девушка считала подобный круг интересов весьма ограниченным, а потому недостойным внимания. И вот Господь услышал ее молитвы…
Со своей стороны Агнесса, убедившись в том, что Кретьен не охотник за невестами, стала снисходительней смотреть на встречи молодых людей. Скорее всего, юноша устал от боли одиночества и нашел в Сабине участливого друга, способного ему сочувствовать, вести согревающие душу беседы. Девушка же явно в него влюбилась. Впрочем, когда и предаваться любовным грезам, как не в пятнадцать лет? Главное, чтобы они не наделали глупостей, но тут Агнесса была начеку.
В начале мая Кретьен сообщил Сабине, что собирается проведать близких. По его загадочному тону и мимике девушка сразу же догадалась, что речь идет о его единоверцах-катарах. Разлука обещала быть недолгой, поэтому прощание было сдержанным. Впрочем, юная мечтательница предпочла бы более пылкое расставание.
***
– Сабина, это не обсуждается! Ты обязана пойти с нами на мессу! – едва не срываясь на крик, пыталась вразумить непокорную племянницу баронесса.
– Я не пойду на поклон к изуверу де Монфору! – Девушка была возмущена до предела. – Чтобы сделать такое, надо потерять остатки разума и совести!
– Не заговаривайся, дорогая племянница! Кого ты обвиняешь в отсутствии разума и совести? – Агнесса, обескураженная упорством девушки, не на шутку разозлилась. Ее все еще прелестное лицо исказила гримаса гнева.
– Простите, тетя! – воскликнула Сабина. – Но вы ведь прекрасно знаете, как обошлись северяне с семьей Кретьена. А сколько еще на их совести сломанных судеб? Тысячи! Вспомните, что сделали эти варвары с сотней пленных, после того как крепость Брама пала! Это чудовище Симон де Монфор приказал выколоть пленным глаза, отрезать нос и верхнюю губу. И только одному из ста изувеченных оставил единственный глаз, сделав поводырем. Эту жуткую процессию северяне отправили в замок Кабаре, защитники которого – бывалые воины – при виде нее похолодели от ужаса!
– Не надо читать мне мораль! Только за страдания Раймона де Сен-Жиля я готова перегрызть глотки всем симонам и фолькетам. Но пойми, нам надо как-то жить дальше, а значит, мы вынуждены хитрить! Во время войны эти понятия становятся равнозначными.
– Не пойду, это мое окончательное решение! – И Сабина в ярости отвернулась к окну, с силой прикусив дрожащую губу.
– Бог с тобой, – сдалась Агнесса, устало махнув рукой, и направилась в спальню к дочери, после обеда жаловавшейся на недомогание.
Хорошо разбираясь в природе человеческих взаимоотношений, сеньора де Лонжер умела ловко балансировать между различными объединениями, то и дело возникающими в неспокойной придворной жизни. И сейчас, во время войны, успешно поддерживала отношения со сторонниками епископа Фолькета и графа Тулузского. Агнесса всей душой принадлежала Раймону де Сен-Жилю, но понимала, что военное счастье переменчиво. Не сегодня-завтра де Монфор войдет в город, и тогда сторонники епископа одержат верх. А терять тяжело нажитое благосостояние ей ох как не хотелось! К тому же она обязана была обеспечить достойную партию не только дочери, но и племяннице. (Несколько лет назад мать Сабины умерла и девочка осталась круглой сиротой.) Ради этого Агнесса была готова на любые компромиссы.
