Текст книги "Вторжение в Империю"

Автор книги: Скотт Вестерфельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Всего в зале находились четверо боевиков-риксов. Еще трое, судя по всему, стояли в дозоре где-то поблизости.

Четверо риксов в зале уже были под прицелом. Цель размером с человека можно было без труда поразить сверхточной ракетой, пущенной с орбиты, причем боевая ступень покидала двигательную еще до того, как срабатывала система оборонительной сигнализации. Сами снаряды представляли собой пули из особого, кибернетически структурированного сплава и были способны пробить стены дворца, как моноволокно лист бумаги. Два десятка морских пехотинцев уже приготовились к десантированию. Им поставили цель добить находящихся под прицелом риксов (а всем известно, как это трудно) и заодно прикончить их напарников. С отрядом отправлялся корабельный врач – на тот случай, если бы случилось худшее, и Дитя-императрица оказалась ранена.

При этой мысли капитан Зай судорожно сглотнул и понял, что в горле у него жутко пересохло. План спасательной операции был слишком сложным для того, чтобы хоть что-то не сорвалось.

Может быть, аппаратчики предложат что-нибудь получше.

Посвященная

Незадолго до того, как курьерский корабль пристыковался к «Рыси», посвященная Виран Фарре из Имперского Политического Аппарата в последний раз попыталась разубедить адепта.

– Прошу вас, подумайте еще, адепт Тревим, – проговорила она шепотом будто боялась того, что звук ее голоса сможет преодолеть десятки метров термосферы[3]3
  Термосфера – верхний слой атмосферы над мезосферой (в среднем от 80 до 300—800 км). В термосфере происходит рост температуры (для Земли до 1500 °C), связанный, главным образом, с поглощением солнечной коротковолновой радиации. – Прим. ред.


[Закрыть] между курьерским звездолетом и «Рысью». Впрочем, кричать нужды не было. Лицо адепта сейчас – как, собственно, все время в течение последних четырех часов – было совсем рядом, в считанных сантиметрах от ее лица. – В спасательной операции должна участвовать я.

Третий обитатель пассажирской каюты курьерского корабля (каюта была одноместная и комфортом не отличалась) фыркнул, вследствие чего его отбросило на несколько сантиметров в сторону носа звездолета – в каюте сохранялась невесомость.

– Вы мне не доверяете, посвященная Фарре? – строптиво произнес Баррис.

То, что он так подчеркнул титул, было для него типично. Он тоже был посвященным, но получил это звание, будучи намного моложе ее.

– Нет, не доверяю, – отрезала Фарре и снова устремила взгляд на женщину-адепта. – Этот молодой дурень с таким же успехом может как угробить Дитя-императрицу, так и помочь ее спасению.

Адепт ухитрилась отвести взгляд и уставиться в одну точку, что даже для мертвой женщины было подвигом в помещении объемом в два кубических метра.

– Вот чего вы не понимаете, Фарре, – проговорила адепт Харпер Тревим, – так это того, что продленное существование Императрицы имеет второстепенное значение.

– Адепт! – прошипела Фарре.

– Позвольте напомнить вам, что мы служим Воскрешенному Императору, а не его сестре, – сказала Тревим.

– Я давала клятву верности всему императорскому дому, – ответила Фарре.

– В сложившихся обстоятельствах весьма маловероятно, что Императрица когда-либо наденет корону.

– Очень скоро у нее, может быть, и головы не будет, чтобы корону носить, – добавил несносный Баррис.

При этих словах даже адепт Тревим неприязненно скривилась. Она обратилась к Фарре, и ее голос в тесной каюте прозвучал резко и колко:

– Поймите вот что: Тайна Императрицы важнее ее жизни.

Фарре и Баррис вздрогнули. Даже упоминание о Тайне было болезненно. Посвященные пока еще не умерли – двое из нескольких тысяч живых людей в Политическом Аппарате. Только долгие месяцы отвратительных тренировок и тело, нашпигованное суицидальными шунтами, позволяли им смиряться с тем, что они знали.

Тревим, умершая и воскрешенная пятьдесят лет назад, могла говорить о Тайне спокойнее. Но она взошла в Аппарате на уровень адепта еще при жизни, а опыт тренинга никогда не умирал. Старуха упрямо стиснула зубы. Те, кого было принято именовать «теплыми», говорили, будто бы воскрешенные не чувствуют боли, но Фарре хорошо знала, что это не так.

– Императрице, – продолжала Тревим, – грозит двойная опасность. Если ее ранят, и если ее будет осматривать врач, то Тайна раскроется. Я верю, что если такое произойдет, посвященный Баррис сумеет принять правильное решение.

Фарре раскрыла рот, но не нашлась, что сказать. Все, что составляло сущность аппаратчицы, бурлило внутри нее, поглощало ее мысли, ее волю. От такого откровенного упоминания о Тайне у нее всегда начинала кружиться голова. Адепт Тревим своими заявлениями лишила Фарре дара речи так, будто в каюте произошла декомпрессия.

– Думаю, я ясно выразилась, посвященная, – проговорила адепт. – Вы слишком чисты для этого бурного мира, ваши понятия о дисциплине слишком глубоки. Посвященный Баррис ниже вас по рангу, но он сделает свою работу с ясной головой.

Баррис что-то залопотал, но адепт ледяным взглядом утихомирила его.

– Кроме того, Фарре, – с улыбкой добавила Тревим, – вы уже слишком стары для того, чтобы вступать в ряды морской пехоты.

В это самое мгновение курьерский звездолет содрогнулся, пристыковавшись к «Рыси». Никто из троих не произнес больше ни слова.

Дитя-императрица

Внизу, в двухстах семнадцати километрах от «Рыси» Дитя-императрица Анастасия Виста Каман, которую во всех Восьмидесяти Мирах Империи именовали Первопричиной, с подобным смерти спокойствием ожидала спасения.

В ее сознании не было ни тревог, ни ожиданий – только пустынное спокойствие, лишенное страха. Она ждала так, как ждал бы камень. Но в тех детских уголках ее сознания, которые остались живы и существовали в течение шестнадцати столетий по имперскому абсолютному времени со дня ее смерти, Императрица лелеяла ребяческие мысли, играла в детские игры.

Дитя-императрица со злорадным удовольствием таращилась на одну из тех, кто взял ее в плен. Она часто пользовалась своей нечеловеческой холодностью и скованностью для того, чтобы унижать всевозможных просителей – тех, кто являлся с покаянием или жаждал возвышения. Такие чаще приходили к ней, чем к ее брату. Анастасия, если нужно, могла сидеть не шевелясь и не моргая хоть несколько дней. Она погрузилась в смерть в возрасте двенадцати лет, и что-то детское осталось в ней до сих пор: она любила наблюдать за играми. Ее неподвижный, застывший взгляд, конечно же, действовал на обычных живых людей. Очень могло быть и так, что за четыре часа она могла этим взглядом «достать» даже женщину-рикса. Она нервничает? Что ж, очень хорошо. В те решающие секунды, когда придет спасение, эта нервозность может оказаться не лишней.

В любом случае, заняться больше было нечем.

Увы, захватчица-рикс тоже демонстрировала нечеловеческую выдержку – наверное, непросто было столько времени целиться из бластера прямо в голову Императрицы. Дитя-императрица на мгновение представила себе ранение в голову с расстояния менее двух метров. О реанимации не могло бы быть и речи: головной мозг попросту испарился бы. И вообще – после того, как отбушевал бы смерч плазмы, от тела Императрицы выше талии мало бы что осталось.

К ней пришла бы окончательная смерть – не приносящая ни возвышения, ни власти. После существования в течение шестнадцати веков по абсолютному времени (но по субъективному, за счет странствий – только в течение пяти веков) Императрица могла наконец погибнуть. Первопричина существования Империи могла исчезнуть.

А Императрица, несмотря на то, что она, в привычном смысле, была лишена каких-либо желаний, как их лишен айсберг, очень не хотела, чтобы такое случилось. Не так давно она сказала брату при встрече обратное, но теперь понимала, что говорила неправду.

– Теперь зал – под надзором имперской разведки, миледи, – услышала голос Императрица.

– Значит, уже скоро, – еле слышно произнесла она.

Рикс склонила голову набок. Эта мерзавка все время прислушивалась к шепоту Императрицы, как бы тихо та ни произносила слова. Будто пыталась подслушать: наверное, думала, что и вправду услышит, что говорит невидимый собеседник Императрицы. А может быть, она попросту была озадачена и гадала, что означает этот разговор пленницы самой с собой. Вероятно, думала, что та сошла с ума.

Но собеседник, «поверенный» Императрицы, был необнаружим – вернее, его можно было бы обнаружить только с помощью очень тонкой и смертельно опасной операции. Нервная система Императрицы и ее симбиант Лазаря были опутаны наносетью, нити которой были вплетены в нее, будто ленты в волосы. Эти нити были неотличимы от органов тела и сотканы из дендритов, снабженных императорской ДНК. Иммунная система Дитя-императрицы не только не отторгала имплантат – она добросовестно оберегала его от болезней, хотя с чисто механической точки зрения устройство являлось паразитом и пользовалось энергией хозяина, не выполняя при этом никаких биологических функций. Однако устройство нельзя было назвать нахлебником – нет, у него тоже была причина жить, существовать.

– А как Другой? – спросила Императрица своего «поверенного».

– Все хорошо, миледи.

Императрица едва заметно кивнула, не спуская глаз с женщины-рикса. С Другим все было хорошо уже почти пятьсот субъективных лет, но в эти странные, почти мучительные мгновения было приятно в этом убедиться.

Конечно, каждое человеческое племя из тех, кто рассеялся по вселенной, изобрело ту или иную форму приближения к бессмертию – по крайней мере для богачей. Приверженцы культа риксов предпочитали медленную алхимическую трансмутацию-апгрейд, постепенный переход от биологии к машине по мере того, как часовая пружина их жизни мало-помалу ослабевала. Фастуны придумали бесчисленное множество разновидностей биологической терапии – вплетение теломеров, трансплантацию органов, медитацию, микрохирургическое укрепление иммунной и лимфатической систем. Так протекала долгая сумеречная борьба с раком и скукой. Тунгаи мумифицировали себя вместе с колоссальным объемом данных (они, помешанные на ведении дневников, были превосходными создателями образов и оставляли после себя модели личности, сканограммы с высочайшим разрешением и повседневные записи о себе самих – в надежде на то, что в один прекрасный день кто-нибудь их каким-то образом воскресит).

Но только в Империи Воскрешенных смерть сама стала ключом к вечной жизни. В Империи смерть превратилась в путь к просвещению, к переходу в более возвышенное состояние. Мифы древних религий сослужили Императору хорошую службу и оправдали единственный, но важный недостаток симбианта Лазаря: он не приживался в теле живого хозяина. Поэтому богатые и известные люди в Империи проживали срок, отпущенный им природой – около пары столетий, – и только затем переступали порог.

Первым переступил этот порог сам Император. Он пошел на величайший риск, дабы испытать свое изобретение, – он добровольно расстался с жизнью, и впоследствии этот его поступок стали называть Священным Самоубийством. Последний эксперимент он провел на самом себе, а не на своей умирающей младшей сестре, которую мечтал вылечить от болезни, укравшей у нее детство. Анастасия стала Первопричиной. Этот поступок, а также единоличный контроль над симбиантом – возможность торговать изобретением или наделять им верноподданных слуг семейства – вот что лежало в основании Империи.

Дитя-императрица вздохнула. Так долго все шло хорошо.

– Очень скоро будет предпринята попытка освобождения, – проговорил голос.

Императрица не стала отвечать. Взгляд ее мертвых глаз был прикован к риксу. «Пожалуй, – думала Императрица, – та немного побледнела». Другие заложники всхлипывали, вели себя беспокойно.

А Анастасия была неподвижна и молчалива, как камень.

– Так что, миледи?

Императрица не ответила «поверенному».

– Быть может, вы хотите попить воды?

В последние пятьдесят лет это предложение звучало очень часто. Будучи биологически всемогущим, Другой нуждался в воде, причем – сильнее человека. Порой его мучила жажда. Рядом с Императрицей, как всегда, на столе стоял стакан, до краев наполненный водой. Но ей не хотелось прерывать своего поединка с женщиной-риксом, этой борьбы двух воль. Хотя бы раз Другой мог подождать, как ждала сама Императрица – терпеливо. Очень скоро рикс должна была занервничать под ее неотрывным взглядом. За этими стальными усовершенствованными глазами явно крылось что-то человеческое.

– Миледи?

– Молчи, – прошептала она.

Поверенный еле слышно вздохнул, и Императрица едва расслышала этот вздох.

Врач

Доктор Вехер тяжело привалился к обшивке. Жуткая тошнота наконец стала отступать – казалось, продолговатый мозг в итоге решил капитулировать. Вероятно, участки головного мозга, ведавшие инстинктами, пришли к выводу о том, что Вехер не умирает, хотя и не дышит.

Пока не умирает, по крайней мере.

По идее, сейчас он уже должен был находиться в десантной капсуле. Все двадцать три десантника были упакованы в персональные капсулы – и выглядели совсем как тунцы в прованском масле. Черные, обтекаемой формы торпеды стояли по кругу в пусковом отсеке. Помещение выглядело, будто барабан гигантского револьвера. Вехер чувствовал себя препаршиво. Холодная тяжесть наполненных жидкостью легких и дополнительный вес бездействующей боевой брони прижимали его к обшивке, и казалось, будто пусковой отсек быстро вращается, и к борту Вехера пригвоздила центробежная сила.

От этих мыслей у него кружилась голова.

Сержант-десантник, который должен был упаковать доктора Вехера в капсулу, в данный момент отчаянно спешил, готовя к полету высокого молодого аппаратчика с неприятной ухмылкой. Этот посвященный появился в последнее мгновение с приказом о его участии в десанте, который был отдан, невзирая на все возражения командира десантников (и капитана). Сейчас проводилась физиологическая подготовка новичка. Одновременно мастер-специалист облачал долговязого посвященного в скафандр. Интерн, подопечный Вехера, производил внутричерепные инъекции, дабы подготовить мозг к жуткому давлению, возникавшему при сверхзвуковом полете. Посвященный старательно сжимал губами трубку, через которую в его легкие вливалось зеленое желе.

Доктор Вехер отвернулся. Он до сих пор ощущал вкус ярко-зеленой, приправленной клубничным ароматом гадости, которая запросто могла наполнить его рот, если бы он кашлянул или заговорил. Правда, сержант-десантник утверждал, что с этой мерзостью в легких закашляться невозможно. То есть невозможно до тех пор, пока не упадет концентрация кислорода и треклятый разум, которым нашпигована эта дрянь, не решит, что пора извергнуться из твоего тела.

Вехер ждал этого момента с нетерпением.

Наконец подготовка посвященного завершилась, и сержант-десантник с мрачной физиономией прошагал по пусковому отсеку. Он открыл колпак капсулы Вехера и довольно грубо уложил врача на спину.

– Приглядите, как бы этого молокососа там не пристрелили, ладно? – проговорил сержант. – Но если что, вы из кожи вон не лезьте, чтобы его заштопать, доктор.

Вехер с трудом кивнул тяжеленной головой. Сержант большим пальцем оттянул вниз его подбородок, а другой рукой вставил загубник. Загубник пах стерильностью, спиртом и еще какой-то марлей или бинтом, предназначенным для впитывания слюны, а слюна, конечно, сразу же начала выделяться.

С неприятным скрипом опустилась лицевая пластина шлема, и у Вехера заложило уши, поскольку под шлемом сразу образовался вакуум. Тяжелый люк капсулы с металлическим стоном закрылся в нескольких дюймах от лица врача, и он очутился в полной темноте, не считая линии подмигивающих огоньков контрольной панели. Вехер пошевелил ступнями, попытался вспомнить, что там должно происходить дальше. Во время базовой подготовки он один раз совершал подобный полет, но в течение многих лет старательно вытеснял эти воспоминания.

А потом он почувствовал, как ступни у него похолодели, невзирая на то, что были упакованы в бронированные ботинки. Вехер вспомнил. Капсула наполнялась гелем. Внутрь он поступал в жидком виде, но быстро загустевал и, словно гипс, охватывал плотно прилегающий к коже скафандр. Неприятно надавило на яички, потом сжало шею, и вернулось противное чувство удушья и тошноты. А самое гадкое – это то, что гель проник под шлем через два клапана на затылке и облепил лицо Вехера. Казалось, к нему прикоснулась холодная рука привидения. Запечатало уши, придавило сомкнутые веки.

Теперь Вехер не мог пошевелиться. Даже сглотнуть не мог, потому что зеленое желе напрочь отключило глотательный рефлекс. Только пальцы рук едва-едва сгибались – но их крепко сжимали бронированные перчатки.

Вехер сдался и позволил жуткой, вездесущей тяжести овладеть им, унести в бездействие. Время, казалось, растянулось до бесконечности, потекло без всяких перемен. Он не дышал и поэтому о течении секунд мог судить только по биению собственного сердца. Но при том, что уши Вехера были надежно запечатаны, даже этот звук доносился до него притупленно, он едва ощущался даже грудной клеткой, которая была укреплена соответствующими инъекциями.

Доктор Вехер ждал старта. Ему хотелось, чтобы что-нибудь – что угодно! – произошло, но при этом так всего боялся.

Гигантский разум

Александр обнаружил кое-что очень интересное.

Щупальца его распространяющегося сознания уже добрались на планете до каждого устройства, включенного в компьютерную сеть. Электронные записные книжки, системы управления транспортными потоками, энергетические станции и метеорологические спутники, устройства слежения за потенциальными воришками в торгующих одеждой супермаркетах… Гигантский разум забрался даже в наушники, через которые советники передавали информацию политиканам, ведущим в парламенте дебаты по поводу нынешнего кризиса. Только оборудование, принадлежавшее боевикам-риксам, несовместимое с имперскими базами данных, оставалось вне досягаемости Александра.

При всем при том гигантский разум почему-то ощущал внутри себя некую пустоту – как будто одно-единственное устройство ухитрилось спрятаться, улизнуть, избежать общей участи в процессе расширения. Александру не нравился этот вакуум, похожий на холодок, на тень от тучки. Не было ли это какой-то контрмерой со стороны Империи, чем-то вроде «троянских» данных, специально хранимых в недоступном месте до тех пор, пока ситуация с заложниками не будет разрешена, а потом атаковать?

Разум обшаривал себя, пытаясь конкретизировать ощущение. Во время теневого периода ничего подобного не происходило, не было никаких двусмысленностей и призраков. Нечто отсутствующее начало раздражать Александра. Будто зуд в ампутированной конечности, он был бестелесным, однако ужасно беспокоил.

Призрачное устройство, по всей вероятности, было экранировано от обычных каналов связи. Видимо, создатели облекли его в форму какого-то невинного предмета, упрятанного в сложную структуру узковолновой антенны или солнечной батареи. А может быть, призрак прятался в новорожденной структуре самого гигантского разума – полупаразит, примитивный сородич Александра. Мета-существо, невидимое и супервалентное.

Александр быстро построил автомодель, отошел в сторону и посмотрел на собственную структуру извне. Он не обнаружил ничего такого, что говорило бы о наличии некоего «суперэго», возникшего поверх его сознания. Александр перетряхнул базы данных в библиотеках, пунктах обмена валюты, на товарных биржах. Он старательно искал какой-нибудь безобидный пакет данных, способный к быстрому разархивированию и атаке. Ничего. По-прежнему – ничего. Тогда Александр прислушался и стал наблюдать за потоком сенсорных данных, поступавших от камер наружного наблюдения, радаров раннего оповещения и датчиков движения.

И вдруг он обнаружил то, что искал, – настолько же очевидное, как похищенное письмо.

В тронном крыле дворца, прямо в зале Совета: хитрый, крошечный искусственный интеллект, упрятанный в тело Императрицы. Именно туда, а не куда-нибудь еще. Александр распространил свое влияние на датчики, встроенные в стол в зале Совета. Эти устройства были довольно сложными и могли считывать показатели артериального давления, гальванические реакции кожи и движения глаз придворных и искателей возвышения – все это делалось для того, чтобы выявлять двуличие и скрытые мотивы. Похоже, Дитя-императрица страдала ярко выраженной паранойей. Оказалось, что Александр способен четко и ясно видеть все, что происходило в помещении зала.

Призрачное устройство распространялось по всему телу Императрицы, оно переплетало ее нервную систему и заканчивалось в слуховом отделе головного мозга. Этакий невидимый друг. Устройство было несовместимо со стандартными имперскими сетями, а в инфоструктуру включено практически пассивно. Его явно задумали, как необнаружимое. Тайный поверенный…

Но здесь, на Легисе-XV, не должно было быть никаких тайн. Никаких – для Александра, чье сознание теперь распространилось на каждый личный дневник, запечатленный на сетчатке глаз, на каждое цифровое завещание, на все электронные игрушки и игры. Секретное устройство по праву принадлежало Александру. Гигантский разум желал его. И как это было совершенно, как восхитительно – нанести удар по тому, что было настолько близко и дорого Воскрешенному Императору.

Гигантский разум внезапно, с мощью всей планеты, пронизанной его корнями, обрушился на тайного поверенного Императрицы.

Дитя-императрица

Дитя-императрица что-то услышала – на краткий миг.

Что-то вроде далекого жужжания, похожее на помеху, возникающую в мобильном телефоне, если он слишком близко от широкополосного источника радиоволн, или на короткий разряд статического электричества, в котором слышится призрачный голос или сразу несколько голосов. Странный звук сопровождался эхом, сдвинутым по фазе гулом, напоминавшим тот, который доносится от пролетающего над головой аэромобиля. А еще к звуку присоединился еле слышный писк, как будто призрак выдал себя.

Дитя-императрица обвела взглядом зал и поняла, что, кроме нее, никто этого звука не слышал. Звук донесся от «поверенного».

– Что это было? – почти не шевеля губами, спросила Императрица.

Впервые за пятьдесят лет ответа не последовало.

– Где ты? – прошептала Императрица, пожалуй, слишком громко. Женщина-боевик вопросительно воззрилась на нее, но «поверенный» снова промолчал.

Императрица повторила вопрос, на этот раз – не шевеля губами. Молчание. Она прижала большие пальцы к безымянным – так производился вызов меню утилит «поверенного», если тот находился в состоянии синестезии. Уровень громкости голоса «поверенного» оставался нормальным, режим отключения не был задействован, все работало. Внутренняя диагностика не выявила никаких нарушений – кроме сердцебиения Императрицы, постоянный мониторинг которого осуществлял «поверенный». Частота пульса нарастала, а Дитя-императрица сидела с раскрытым ртом. Показатели перевалили за сто шестьдесят ударов в минуту. В такой ситуации возникали красные цифры, и «поверенный» всегда рекомендовал Императрице принять таблетку или наклеить пластырь.

Но сейчас «поверенный» упорно молчал.

– Где ты, проклятье? – проговорила Дитя-императрица вслух.

Сквозь символы на экране, наложившемся на ее поле зрения, Императрица увидела, что другие заложники и риксы обернулись и уставились на нее. Щеки Императрицы запылали, сердце в груди билось, как угодивший в ловушку зверек. Она пыталась усилием воли прогнать экран, но пальцы слишком сильно дрожали и не слушались.

Императрица попробовала улыбнуться. Она очень хорошо умела убеждать окружающих в том, что ей хорошо и удобно, невзирая на все, что с ней случилось за последние пятьдесят лет. В конце концов, она была сестрой Воскрешенного Императора, и созданный им симбиант поддерживал ее прекрасное здоровье. И он, и она были бессмертны. Но улыбка не удалась, даже ей самой она показалась неискренней. Во рту у Императрицы появился металлический привкус – будто она прикусила язык.

Скорее по привычке, нежели по нужде, Императрица протянула руку к стакану с водой. Поверенный непременно посоветовал бы ей попить воды.

Продолжая улыбаться, она коснулась стакана, и ее трясущиеся пальцы опрокинули его.

Старший помощник

В голове у Кэтри Хоббс неожиданно зашумело.

Она сложила пальцы в кодовую комбинацию, разделив контролируемые ею аудиоканалы по категориям источников. Когда Хоббс дежурила, ее слух улавливал всю деятельность на корабле, будто невод. Все звуки с тридцати двух палуб поступали по различным аудиоканалам прямо к ней в голову. Она парила между ними, лавировала, словно дух, посреди операционных центров звездолета. За последние несколько секунд она слышала болтовню десантников во время подготовки к полету, отрывистые фразы снайперов, державших на прицеле риксов в императорском дворце, ругательства пилотов, пытавшихся провести свои резервные микрокорабли в зал Совета. На борту «Рыси» Кэтри Хоббс славилась своим талантом по части подслушивания точно так же, как экзотической утопианской внешностью. Ни одного разговора нельзя было утаить от Кэтри. Прослушка была единственным реальным способом держать руку на пульсе всего, что происходило на звездолете в минуты повышенной боевой готовности.

Повинуясь жесту Кэтри, аудиопроисшествия последних нескольких секунд распались на отдельные визуальные аудиограммы с демонстрацией громкости и источника звука. За считанные мгновения худшие опасения Кэтри Хоббс подтвердились.

Резкий, бьющий по нервам звук донесся из зала Совета. Кэтри проиграла этот звук заново. Он прозвучал для нее раскатом грома.

– Мэм! – Это вышел на связь вахтенный офицер, непосредственно наблюдавший за ситуацией в зале. Ему тоже пришлось еще раз прослушать запись, чтобы поверить в случившееся. – Тут у нас…

– Я все слышала.

Хоббс обернулась к капитану. Он, восседавший за пультом управления, посмотрел на нее сверху вниз, и их взгляды встретились. На миг Хоббс лишилась дара речи, а капитан, глядя на нее, побледнел.

– Капитан, – с трудом выговорила Хоббс. – В зале Совета прозвучал выстрел.

Зай отвернулся и кивнул.

Десять лет назад (по имперскому абсолютному времени)

Капитан-лейтенант

Его парадная форма выползала из упаковки, будто походная колонна муравьев-кочевников.

Капитан-лейтенант Лаурент Зай с трудом удержался от того, чтобы поежиться, и переключил свет в номере отеля на полную яркость. Форма тут же среагировала на изменение освещенности и заблестела зеркальным серебром. По идее, это облачение должно было перестраиваться настолько быстро, чтобы в случае чего отразить луч лазера до того, как он сумел бы сжечь владельца. Форму можно было носить в боевых условиях. Теперь она стала похожа на капельки ртути, выстроившиеся наподобие человеческой фигуры. Уже лучше.

Но одежда продолжала двигаться. Ее крошечные элементы наползали друг на друга, ощупывая покрывало на кровати, и словно принюхивались, пытаясь определить, является ли это поверхность кожей Зая. Решив, что это вовсе не кожа, частички формы утратили к покрывалу интерес и начали перемещаться бесцельно – а может быть, все-таки с какой-то тайной целью. Вероятно, форменная одежда сохраняла силуэт в динамическом равновесии, достигавшемся за счет всех этих мизерных отклонений и столкновений.

«Как муравьи», – снова подумал Зай.

И решил больше не медлить и напялить на себя эту треклятую одежду.

Облачиться в форму можно было бы и более достойным образом, но Зай не слишком часто посещал торжественные мероприятия и потому не имел в этом деле большого опыта. Он отвернулся от кровати, сбросил халат и улегся спиной на извивавшуюся одежду. Повертел руками – и плечи оказались в соответствующих впадинах. Немного согнул ноги в коленях и подумал, что, наверное, стал похож на ангела с короткими крылышками, лежащего на снегу. А потом он закрыл глаза и старательно притворился, будто не чувствует, как части формы, теперь ставшие отчетливо и неприятно отдельными, налипают на его кожу.

Как только движение почти перестало ощущаться (а Зай по опыту знал, что микроскопическая портновская подгонка формы не заканчивается никогда), он сел и посмотрел на свое отражение в большом зеркале, оправленном в золоченую раму.

Крошечные устройства, из которых состояла форма, теперь представляли собой единую, непрерывную поверхность. Фасетки их микроскопических спинок растворились и слились друг с другом, наложившиеся одна на другую пластинки в ярком свете сверкали, как хромированная сталь. Одежда плотно облегала кожу Зая. Мускулы торса были подчеркнуты, а рубцы швов на плече и бедрах – скрыты. Прикосновение крошечных присосочек почти не ощущалось. В целом чувство было такое, словно он одет в легкие сетчатые рубаху и брюки. Ветерок, залетавший в открытое окно, таинственным образом проникал сквозь броню, и Заю казалось, что он голый, – что бы там ни говорило зеркало. Под парадной формой, согласно уставу, ему разрешалось иметь на себе только военную бирку с кодом (спасибо Императору и за это). Зай подумал, а не могло ли случиться так, чтобы под действием электромагнитного импульса или из-за отказа компьютерной программы микроскопические машинки погибли. Что же тогда будет? Неужели они осыплются с него, как чешуйки амальгамы со старинного зеркала? Зай представил себе, как в каком-нибудь зале на сборище, где народ в такой форме, все вдруг оказываются голыми. Эта мысль не вызвала у него улыбки.

Такая катастрофа грозила не только наготой. Предстательной железе досталось бы по полной программе.

Зай дал освещению команду вернуться к нормальному уровню, и форма сразу утратила металлический блеск и приняла окраску, соответствующую гостиничной комнате, – стала похожа на темно-коричневый каучук. Поверхность блестела, будто смазанная маслом, и отражала огни столицы за большими окнами. Зай завершил процесс одевания. Особый абсорбент прилип к его босым ступням и принял форму ботинок. Парадные перчатки были короткими, и запястья остались открытыми. Две полоски – одна бледная, белесая, другая – металлическая.

Зай выглядел совсем неплохо. А если он стоял совершенно неподвижно, то форма прекращала заниматься подгонкой, и тогда все вообще было вполне терпимо. По крайней мере, если он теперь начнет потеть на приеме у Воскрешенного Императора, умные маленькие машинки с этим справятся. Они умели превращать пот и мочу в питьевую воду, могли подзаряжаться, пользуясь движением человека и теплом его тела, а в таком маловероятном случае, как неожиданное утопление, эти сказочные устройства должны были преобразиться в аппарат для дыхания под водой, забравшись к человеку в рот.

«Интересно, – думал Зай, – какая она на вкус, это форма». Ему еще никогда в жизни не приходилось есть живых муравьев.

Капитан-лейтенант приложил к груди колодки с ленточками, обозначавшими его участие в различных кампаниях, и они автоматически закрепились. Он не знал, куда прицепить большую новую медаль – ту награду, из-за которой он, собственно, и был приглашен на прием, – но оказалось, что форма это знает. Крошечные невидимые лапки вытянули награду из рук Зая и прикрепили ее прямо над боевыми планками.