Текст книги "Кванты. Как волшебники от математики заработали миллиарды и чуть не обрушили фондовый рынок"
Автор книги: Скот Паттерсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Мощный радар VAR обладает опасной привлекательностью. Если риск измерим, то его можно контролировать при помощи хитроумных хеджинговых стратегий. Вера в это отражена в рекламном проспекте фонда LTCM, выпущенном в октябре 1993 года: «Снижение волатильности портфельной компании за счет хеджирования позволяет использовать эффект рычага и поднять позицию до ожидаемого уровня, как у нехеджированной позиции, но с большей ожидаемой прибылью».
Можно устранить риск. Доказано: ловкость рук кванта, и никакого мошенничества. Можно заложить больший леверидж и не выглядеть при этом безрассудным.
Но не все в это поверили. В 1994 году одна из компаний, консультировавшая LTCM в сфере финансового инжиниринга, также работала с Эдом Торпом, открывшим в Ньюпорт-Бич новый фонд статистического арбитража Ridgeline Partners. Один из сотрудников рассказал Торпу об LTCM и заявил, что это было бы прекрасным вложением. Торп был знаком с Шоулзом, Мертоном и Меривезером – но сомневался. По его мнению, у ученых не было достаточного реального опыта. К тому же Торп слышал, что Меривезер – азартный игрок, готовый рискнуть огромными суммами. Он решил перестраховаться.
Какое-то время казалось, что опасения Торпа напрасны. LTCM за 1994 год вырос на 28%, а на следующий год еще на 43%. В 1996 году он прибавил 41%, в 1997-м – еще 17. Партнеры фонда настолько поверили в себя, что в конце 1997 года решили вернуть инвесторам 3 миллиарда долларов. Это было нужно для того, чтобы больший процент от прибыли со сделок LTCM шел партнерам, многие из которых вложили в фонд немало личных средств. Все равно что сгрести все свои фишки в центр стола и заявить: «Ва-банк!»
Меривезер и его веселая квантовая шайка имели такой успех – сначала в Salomon Brothers, а потом и в LTCM, – что вся Уолл-стрит, от Goldman Sachs до Lehman Brothers и Bear Stearns, стремилась подражать их стратегиям. Это во многом и предрешило судьбу фонда LTCM, также известного как Salomon North.
Первый удар был настолько слабым, что LTCM его толком не почувствовал.
Отдел фонда Salomon Brothers, занимавшийся арбитражными сделками по ценным бумагам с фиксированной доходностью, закрылся по распоряжению его новых хозяев, Travelers Group. Они предпочитали не рисковать. Когда Salomon начал сворачивать свои позиции – зачастую аналогичные позициям LTCM, – арбитражные сделки Меривезера пошли под откос. Началась цепная реакция: компьютерные модели компаний с похожими позициями почуяли неладное и начали изрыгать все больше заказов на продажу.
К августу 1998 года ликвидация торговли ценными бумагами с фиксированной доходностью по всей Уолл-стрит нанесла существенный ущерб позициям LTCM. И все же партнеры фонда тогда и не подозревали, что они в шаге от катастрофы.
Они свято верили в свои модели. А те подсказывали им, что момент для торговли самый благоприятный. Тогда они решили, что рыночные арбитражеры – «пираньи» Фамы – налетят и проглотят бесплатный обед. Но к концу лета 1998 года пираньи как в воду канули.
Все обрушилось 17 августа, когда российское правительство объявило о дефолте. Для LTCM это была катастрофа. Невероятный шаг России до самых основ потряс мировые рынки, спровоцировал, как говорят на Уолл-стрит, «бегство к ликвидности».
Инвесторы, испугавшись финансового коллапса, отозвали средства из всего, что казалось хоть чуточку рискованным. Акции с развивающихся рынков, валюта, «мусорные» облигации казались слишком ненадежными, и трейдеры хватались только за самые ликвидные активы. А именно – недавно выпущенные американские государственные облигации. Векселя казначейства США.
К сожалению, LTCM интенсивно играл на понижение новых облигаций в рамках хитроумных махинаций с относительной ценностью бумаг старого и нового выпуска.
Торговля гособлигациями встала. Инвесторы накинулись на самые свежие – те, на понижение которых играл LTCM, – а бумаги прошлых выпусков начали срочно продавать. Они соглашались переплачивать ради большей ликвидности новых облигаций. Это был рынок, которого, согласно количественным моделям, построенным нобелевскими лауреатами в LTCM, просто не могло существовать.
Роджер Ловенстайн в летописи коллапса LTCM под названием «Когда гений терпит поражение»[64] утверждал: «Несмотря на шумно празднуемый рост рынка дериватов, на кредитных рынках не было ликвидности. Когда все одновременно хотят выйти из игры, ликвидности никогда нет. Это было как раз обстоятельством, не учтенным в моделях. Когда ущерб возрастает, инвесторы, вроде компании LT, ведущие операции за счет заемных средств, вынужденыпродавать, чтобы не захлебнуться в убытках. А когда компании приходится продавать на рынке, где нет покупателей, цены обваливаются до пределов, находящихся вне кривой нормального распределения». Цены на все, чем владел LTCM – от валюты до облигаций, – менялись непредсказуемо, абсолютно нелогично. Фонд сделал ставку на сложные хеджинговые стратегии, огромные количества деривативов и инструменты управления рисками, такие как VAR. Это должно было обеспечить максимальный леверидж. Аккуратно хеджируя свои инвестиции, LTCM мог уменьшить собственный капитал, используемый в торговле. Это позволяло высвободить средства на другие сделки. Еще до того, как разразилась катастрофа, Майрон Шоулз пояснил: «Я считаю собственный капитал фонда чем-то вроде соломки, которую можно подстелить в случае чего. Чем больше ее у меня, тем меньше я рискую ушибиться. С другой стороны, у меня есть системный хеджинг – более прицельный подход. Что интересно, в этом и есть компромисс: хеджирование обходится недешево, но и расходовать собственный капитал дорого».
Собственный капитал LTCM был крошечным, и его активы моментально испарились. К концу августа фонд потерял 1,9 миллиарда долларов, 44% от всего своего капитала. Это привело к тому, что коэффициент левериджа достиг 100 к 1 или даже больше. В отчаянии LTCM обратился к инвесторам-толстосумам, таким как Уоррен Баффет и Джордж Сорос.
Баффет было согласился купить портфель фонда, но сделка в последний момент сорвалась из-за формальностей. А Сорос за такое дело браться не стал. Основанный на методах количественного анализа, подход фонда LTCM к инвестициям был полной противоположностью его «интуитивному» фирменному стилю. Вот что сказал Сорос: «Умение измерять и моделировать риски привело к тому, что в LTCM стали игнорировать неопределенность. В результате они использовали гораздо больший леверидж, чем следовало бы. LTCM злоупотребил левериджем, не заметив недочет в модели и проигнорировав огромный хвост колоколообразного графика».
Ликвидация фонда была безжалостной и подразумевала финансовое вмешательство со стороны консорциума из четырнадцати американских и европейских банков, организованное Федеральным резервом. Многие партнеры, вложившие в фонд собственные сбережения, понесли тяжелые финансовые потери.
Но еще унизительнее было падение для группы выдающихся инвесторов, долгие годы находившихся на вершине финансовой вселенной и правивших своими менее сообразительными и быстрыми, менее одаренными и не постигшими методы количественного анализа соперниками. Бесцеремонное обращение с левериджем чуть не разрушило всю мировую финансовую систему, нанесло огромный ущерб простым инвесторам, которые все больше надеялись на раздел 401(k)[65] – пенсионный план, который должен был обеспечить им достойную старость.
Крушение LTCM не только бросило тень на репутацию его партнеров, принадлежавших к финансовой элите. Оно подорвало престиж доминирующей на Уолл-стрит силы: квантов. Мощнейшие модели LTCM и новейшие системы управления рисками, по сложности сопоставимые с космическими системами NASA, совершенно неожиданно отказали – в точности как и другая идея квантов, страхование портфеля. Кванты получили два гола в свои ворота. Третий произойдет через десяток лет, в августе 2007 года.
По иронии судьбыколлапс фонда LTCM сыграл на руку Боазу Вайнштейну. Когда на рынках по всему миру воцарился хаос и инвесторы в поисках ликвидных рынков пустились во все тяжкие, вспыхнул бизнес кредитных деривативов. Вслед за Deutsche Bank и J. P. Morgan начали активно вступать в игру другие банки: Citigroup, Bear Stearns, Credit Suisse, Lehman Brothers, UBS, Royal Bank of Scotland, наконец Goldman Sachs, Merrill Lynch, Morgan Stanley и многие другие. Их привлекли высокие цены на брокерские услуги, а также возможность списать нежелательные риски. Банки и хедж-фонды старались защитить себя от нарастающей паники, максимально надежно страхуя облигации, которыми они владели. Другие, включая American International Group, страховщика-гиганта – особенно его известное жесткостью своей позиции лондонское подразделение AIG Financial Products, битком набитое специалистами по деривативам, – были счастливы им такие страховки предоставить.
Еще один бум начался с появлением хедж-фондов нового типа (таких как Citadel и его подражателей), специализировавшихся на арбитражных сделках с конвертируемыми облигациями. Традиционно, согласно разработкам Эда Торпа времен 1960-х, стратегия подразумевала хеджирование позиций по корпоративным облигациям по отношению к акциям. Теперь, с появлением свопов на дефолт по кредиту, возник еще более удобный способ хеджирования.
Неожиданно теми самыми экзотическими деривативами, которыми привык жонглировать Вайнштейн, начали обмениваться все, как бейсбольными карточками[66]. К концу 2000 года общая сумма свопов составила почти триллион долларов. И мало кто знал о них больше, чем шахматный гений и любитель счета карт в блэкджек из Deutsche Bank, молодой человек с детским лицом. В один миг, благодаря российскому дефолту и крушению LTCM, Вайнштейн из актера второго плана превратился в восходящую звезду, находящуюся в самом центре событий. Он сел в лифт, стремительно едущий вверх, и стал одним из самых блистательных, высокооплачиваемых и могущественных кредитных трейдеров на Уолл-стрит.
Глава 6
Волк
Весной 1985 года[67], после полудня молодой торговец ипотечными кредитами Аарон Браун уверенным шагом вошел в операционный зал манхэттенской штаб-квартиры Kidder, Peabody & Co. по адресу Эксчейндж Плейс, дом 20. Браун взглянул на часы. Было два пополудни. В это время в Kidder торговцы облигациями почти ежедневно собирались вместе, чтобы поиграть. Браун обожал Игру. И сегодня он пришел, чтобы уничтожить ее.
«Все пройдет отлично», – говорил себе Браун, пока собирались трейдеры. Он долго этого ждал.
Как и в случаес любым эволюционным изменением в истории, нельзя сказать, что путь квантов к вершинам Уолл-стрит начался в какой-то четко определенный момент. Но они отлично проявили себя в тот день, когда Браун и его единомышленники обыграли «Покер лжецов».
К тому моменту кванты уже получили репутацию крутых ученых. Многие из них успели поработать в Bell Labs, где были изобретены сотовые телефоны, или Los Alamos National Laboratory, месте рождения атомной бомбы. Матерые трейдеры с Уолл-стрит, надеявшиеся на свою профессиональную интуицию, как оказалось, не могли тягаться с такой интеллектуальной мощью.
Классическая книга Майкла Льюиса об Уолл-стрит «Покер лжецов» показала читателям во всей красе типичного матерого трейдера старой школы 1980-х, эпохи Гордона Гекко[68] и его любимой мантры «жадность не порок». Льюис Раньери, торговец закладными облигациями, ставший знаменитым благодаря вышеупомянутой книге, делал огромные ставки, полагаясь на мощный внутренний голос. Майкл Милкен из Drexel Burnham какое-то время управлял всей Уолл-стрит, финансируя дерзкие покупки контрольных пакетов в кредит при помощи миллиардов «мусорных» акций. Ничего общего с высокоинтеллектуальной, компьютеризированной вселенной квантов. Два мира столкнулись, когда Аарон Браун вошел в операционный зал Kidder. Этот подающий надежды торговец ипотечными ценными бумагами из конкурирующей нью-йоркской компании был здесь чужаком. И его было трудно не заметить. Огромный, как медведь, с косматой темной бородой, он резко выделялся даже на фоне суровых трейдеров.
Браун наблюдал, как группа трейдеров из Kidder собралась в кружок. У каждого в руке была зажата 20-долларовая купюра. Они играли в уолл-стритскую версию «Труса», используя серийные номера банкнот. Правила были простые. Первый трейдер в кругу называл несколько цифр, например четыре двойки. Это была ставка на то, что во всех серийных номерах двадцаток в кругу в общей сложности попадется не меньше четырех двоек – довольно безопасно, ведь в серийном номере восемь цифр.
Теперь была очередь следующего трейдера по часовой стрелке. Он мог повысить первую ставку – назвать четыре более крупные цифры, в данном случае больше двух, или пять и более любых цифр, – либо поддержать ставку. Если он поддерживал ставку и в серийных номерах действительно находились четыре двойки, то этот игрок должен был выплатить всем в кругу по 100 долларов (или любую другую заранее оговоренную сумму).
Все продолжалось до тех пор, пока кто-нибудь не поддерживал ставку. Обычно ставки росли, где-то до девяти девяток или тринадцати пятерок. А потом, когда следующий мужчина – а в 1980-е трейдерами в основном были мужчины – поддерживал ставку, наступало время проверить свои двадцатки и посмотреть, угадал ли последний трейдер, называвший цифры. Скажем, последняя названная комбинация – двенадцать девяток. Если среди купюр набиралось столько девяток, то трейдер, поддержавший ставку, должен был всем заплатить. Если нет, то платить приходилось трейдеру, назвавшему комбинацию.
В книге Льюиса в игре участвовал председатель совета директоров Salomon Джон Гутфренд и известный торговец облигациями Джон Меривезер, будущий основатель незадачливого хедж-фонда LTCM. Однажды Гутфренд бросил вызов Меривезеру, предложив сыграть в «Покер лжецов» на миллион долларов. Меривезер отрезал: «Если уж речь пошла о таких суммах, то давай играть на настоящие деньги. Десять миллионов долларов. И чур не реветь!» – «Ты псих», – ответил Гутфренд и отказался от игры.
В «Покере лжецов» правили бал лучшие трейдеры вроде Меривезера. Среди игроков существовала негласная иерархия: преимущество было у тех, кто раньше всех объявлял о своих предположениях. Лучшим трейдерам каким-то образом всегда удавалось быть в числе первых. Понятно, что никто не торопился поддержать ставку на четыре двойки. Но по мере того, как цифры росли, игра становилась все рискованнее. А бедолаги, остававшиеся в хвосте, обычно были квантами, многомудрыми покорителями финансового космоса. Такими как Аарон Браун.
Кванты применяли всю огневую мощь квантовой физики, дифференциального исчисления и высшей геометрии, чтобы подчинить себе непокорные силы рынка. Но в 1980-е годы в операционных залах инвестиционных банков они были людьми второго сорта. Королями Уолл-стрит в те времена считались сумасброды, полагавшиеся на свое чутье и опыт, а не на статистику.
Квантам это было не по душе. Особенно им не нравилось становиться жертвами старорежимных акул инвестиционного бизнеса, играя в «Покер лжецов», который был основан исключительно на вероятностях и статистике. Это было как раз по части квантов.
Брауна раздражало, что система, в которой доминировали старые трейдеры, унижала квантов. Он знал о вероятностях и системах ставок. Еще подростком он ходил в подпольные покерные клубы в Сиэтле, не раз сидел за игорным столом с крупными ставками в Лас-Вегасе и немногим уступал самым ловким шулерам страны. И у него тоже была гордость.
Так Браун поставил себе цель выиграть в «Покер лжецов».
Он был первым, кто понял одну важную деталь: нужно быть на сто процентов уверенным, называя комбинацию цифр. Когда в игре участвует десять человек, угадавший выигрывает 100 долларов – а проигравший теряет 900. Иными словами, нужно быть уверенным в своем выборе на 90%. Если бы он мог сконструировать модель для вычисления ставок и выбора комбинаций цифр, у него появилось бы преимущество перед трейдерами, которые играли, ориентируясь только на свое чутье. Кванты знали бы, когда продолжать называть цифры, а когда поддержать ставку.
Браун погрузился в цифры и вскоре нашел ключ от ларчика. Играть в «Покер лжецов» можно двумя способами. Первый вариант: одна и та же цифра проходит круг, и ее никто не меняет, пока кто-то не решится повысить ставку (пять двоек, семь двоек, десять двоек и т. д.). Другой: кто-нибудь меняет цифру – обычно, по наблюдению Брауна, десятый игрок. В первом случае вероятность того, что одна и та же цифра встретится более четырнадцати раз на десяти двадцатидолларовых купюрах, ничтожно мала. Но во втором варианте ситуация иная. Если кто-то меняет цифру и увеличивает количество цифр, то, скорее всего, на его собственной купюре эта цифра встречается несколько раз, возможно три или четыре. Это резко увеличивает вероятность того, что она в кругу встретится больше четырнадцати раз.
Поняв различия двух вариантов, а также вероятностей, связанных с каждым из них, Браун сумел «взломать» игру. Это был не бином Ньютона, но Браун верил, что его вычислений будет достаточно, чтобы фокус удался.
Он запустил свою стратегию на электронных табло и даже сделал симулятор, чтобы кванты могли практиковаться на своих домашних компьютерах. Они сосредоточились на скорости. Если называть комбинации цифр с неимоверной скоростью, трейдеры потеряют самообладание! Они также обнаружили, что иногда лучше резко увеличить количество цифр в комбинации, если на их собственной двадцатке какая-то цифра встречается больше одного раза. Раньше в этой игре никто так не поступал. Так, из восьми шестерок вдруг могли получиться четырнадцать семерок.
Когда тестирование было завершено, кванты решились испытать стратегию в Kidder Peabody. Браун наблюдал за представлением на расстоянии, посмеиваясь в бороду, когда игра началась. Трейдеры были предсказуемы, они играли осторожно: четыре двойки.
Когда кванты вступили в игру, цифры начали быстро и неожиданно меняться. Первый ход... второй... третий... Десять семерок. Двенадцать восьмерок. Тринадцать девяток. Они выкрикивали ставки с пулеметной скоростью, и ход очень скоро вернулся к топ-трейдеру, с которого игра началась. Трейдеры из Kidder были в шоке. Минуту царила полная тишина. Кванты изо всех сил сдерживались, чтобы остаться спокойными. Браун согнулся пополам от смеха.
Наконец первый трейдер решил повысить ставку последнего кванта. Неудачное решение. В круге было пятнадцать девяток. Он проиграл, но отказался платить, обвинив квантов в мошенничестве. Кванты только смеялись и пожимали руки друг другу.
Браун был к этому готов. Трейдеры никогда не признают свое поражение.
Вскоре после восстания квантов игра в «Покер лжецов» в Kidder Peabody потихоньку отмерла. Стратегию Брауна переняли кванты из других компаний. За какие-то полгода игра фактически исчезла из офисов на Уолл-стрит. Ее убили кванты.
Кванты начали доказывать Уолл-стрит, что они сила, с которой стоит считаться. Больше им никогда не придется плестись в хвосте и подвергаться нападкам со стороны старой гвардии трейдеров.
И действительно, в 1980-е кванты наводнили Уолл-стрит. Они стекались в Нью-Йорк из таких компаний, как BARRA в Беркли, где Мюллер оттачивал свое мастерство, создавая факторные модели, или мест вроде Чикагского университета, где Эснесс жадно впитывал знания от Фамы и Фрэнча.
Распространение персональных компьютеров привело к увеличению волатильности из-за флуктуаций инфляции и процентной ставки, а опционные и фьючерсные биржи Чикаго и Нью-Йорка создали идеальную среду для умников из академической среды. Физики, инженеры-электротехники и даже криптоаналитики, прошедшие подготовку в военно-промышленном комплексе, обнаружили, что могут использовать любимую математику, чтобы зарабатывать миллионы на финансовых рынках. В будущем во всех крупных университетах страны, от Колумбийского и Принстона до Стэнфорда и Беркли, возникли курсы подготовки инженеров-финансистов.
Первая волна квантов отправилась в такие банки, как Salomon Brothers, Morgan Stanley и Goldman Sachs. Но несколько «неверных» отбились от стаи и открыли собственные секретные хедж-фонды по примеру Эда Торпа. В маленьком уединенном городке на Лонг-Айленде возникла одна такая группа. Со временем она станет одним из самых успешных инвестиционных столпов мира. Называлась она Renaissance Technologies.
В принципене удивительно, что Renaissance Technologies, один из самых засекреченных хедж-фондов, создал человек, одно время работавший дешифровщиком для американских спецслужб. Расположен этот фонд в маленьком городке на Лонг-Айленде, бывшем некогда центром шпионской организации времен Войны за независимость.
Годом основания городка Сетокет считается 1655-й. Полторы дюжины человек купили у индейского племени сеталкотт полосу земли размером в 50 квадратных километров, расположенную вдоль берега пролива Лонг-Айленд Саунд. Когда через сотню с лишним лет началась Война за независимость, этот город оказался самым густонаселенным в тех местах. После поражения Джорджа Вашингтона в Бруклинской битве 1776 года остров почти полностью оказался в руках британцев. И все же портовый Сетокет может похвастаться своими партизанами. В рамках борьбы с ними «красные мундиры» разместили в городе гарнизон.
Группа Калпера возникла годом позже[69]. Роберт Таунсенд из соседнего городка Ойстер-Бэй изображал на Манхэттене купца, сторонника партии тори, и собирал информацию о передвижениях королевской армии. Он передавал полученные сведения хозяину кабака в Сетокете, часто ездившему в Нью-Йорк. Тот отдавал пакет одному местному фермеру, а фермер – капитану китобойного судна по имени Калеб Брюстер. Брюстер перевозил пакет через Лонг-Айленд Саунд и отдавал его уроженцу Сетокета майору Бенджамину Толмеджу, расквартированному в Коннектикуте. Наконец, Толмедж передавал послание генералу Вашингтону. После войны Вашингтон отправился в поездку по Лонг-Айленду и посетил Сетокет, чтобы встретиться со своими шпионами. 22 апреля 1790 года он остановился в таверне Roe’s и написал в своем дневнике, что городок «вполне пристойный».
Во времена Вашингтона таверна стояла на дороге, которую теперь называют трассой 25A. Сейчас здесь находится штаб-квартира компании Renaissance Technologies.
Основной фонд Renaissance, Medallion, открывшийся в конце 1980-х, многие считают самым успешным хедж-фондом в мире. Его прибыль, составляющая приблизительно 40% в год на протяжении вот уже трех десятилетий, с приличным отрывом лидирует в инвестиционном мире. Для сравнения, до недавнего обвала инвестиционного рынка Berkshire Hathaway Уоррена Баффета давала в год около 20% прибыли. (Тут, конечно, важен масштаб: Medallion управляет 5 миллиардами долларов, а капитал Berkshire составляет более 150 миллиардов.)
И все же доходы Medallion настолько нереальны, что многие кванты всерьез задумывались: не познали ли его сотрудники ту самую желанную и недостижимую Истину?
Джеймс Харрис Саймонс[70] рос в небольшом городке в окрестностях Бостона. Едва научившись ходить, он с удивлением обнаружил, что у машины может кончиться бензин. Он рассуждал: если бак залит наполовину, а затем израсходована половина от имевшегося количества, и т. д., в нем всегда должна оставаться половина от предыдущего количества топлива. Он обнаружил логическую задачку, известную как парадокс Зенона[71]. Нечасто она ставит в тупик дошкольников.
В школе Саймонс отличался выдающимися способностями к математике и в 1955 году был зачислен в MIT. Вскоре он подхватил покерную лихорадку и стал играть с друзьями ночи напролет, а потом садился в свой Volkswagen Beetle и ехал завтракать в бруклинский ресторан Jack & Marion.
Программу MITовского бакалавриата по математике Саймонс освоил за три года, степень магистра получил за год и прямиком направился в аспирантуру в Беркли, где стал изучать физику. В Беркли он впервые опробовал торговлю на товарной бирже и заработал круглую сумму на соевых бобах. Получив докторскую степень, прежде чем отправиться в Гарвард, Саймонс какое-то время преподавал в MIT. Профессорская зарплата оставляла желать лучшего, и он принял приглашение поработать в Институте военных исследований – некоммерческом исследовательском подразделении министерства обороны.
Международная ассоциация развития (МАР)[72] была основана в середине 1950-х. Она предоставляла гражданскую помощь военной Группе оценки систем вооружения, изучающей технические аспекты новейшего оружия. К тому моменту, когда туда пришел работать Саймонс, МАР открыла филиал в Принстоне, ставший пристанищем для криптографов времен холодной войны.
Вьетнамская война была в самом разгаре. Она вызывала большое недовольство у многих ученых либерального склада, работавших в гражданских исследовательских лабораториях вроде МАР. В 1967 году бывший председатель Объединенного комитета начальников штабов[73], а теперь президент МАР Максвелл Тейлор опубликовал провоенную статью в New York Times Magazine. Саймонс отреагировал резко.
«Некоторые из нас, сотрудников института, придерживаются совсем другой точки зрения, – написал двадцатидевятилетний Саймонс в письме в редакцию, которое было опубликовано в октябре 1967 года. – С точки зрения обороны нашей страны разумнее всего было бы немедленно вывести войска».
Видимо, это письмо и стоило Саймонсу его должности. Но он недолго оставался безработным. В 1968-м его пригласили в качестве заведующего кафедрой математики в Государственный университет штата Нью-Йорк в Стоуни-Брук на Лонг-Айленде, неподалеку от Сетокета. Он заработал хорошую репутацию, агрессивно переманивая на кафедру самых талантливых ученых, и в результате создал настоящую Мекку для математических гениев со всей страны.
В 1977 году Саймонс покинул Стоуни-Брук – через год после того, как он получил премию Освальда Веблена, одну из самых почетных наград в области геометрии, присуждающуюся Американским математическим обществом каждые пять лет. Совместно с Шиингом-Шеном Черном он разработал теорию, получившую известность как теория Черна – Саймонса. Она стала ключевым компонентом категории поля в теории струн, согласно которой все во Вселенной состоит из струн, вибрирующих в многомерном пространстве.
Саймонс всерьез занялся увеличением своего состояния. Он начал с инвестиционной компании под названием Monemetrics, располагавшейся в торговом центре неподалеку от железнодорожной станции Ист-Сетокет. Он позвонил Ленни Бауму, криптографу из МАР, занимавшемуся технологией автоматического распознавания речи. Саймонс считал, что Баум, один из одареннейших математиков из всех, кого он встречал, мог использовать свои таланты, чтобы собрать на рынке хороший урожай.
Главным достижением Баума за время работы в МАР был алгоритм Баума – Уэлча, разработанный им совместно с коллегой-математиком Ллойдом Уэлчем для исследования загадочного математического феномена под названием «скрытый процесс Маркова». Алгоритм оказался чрезвычайно эффективным инструментом для взламывания кода, к тому же применимым на финансовых рынках.
Процесс, названный в честь русского математика Андрея Маркова, моделирует последовательность событий в системе, не имеющих прямой связи друг с другом. Каждый бросок игральных костей в «Монополии», например, случаен, а результат – на каком квадрате поля окажется игрок – зависит от того, где он в этот момент находится. Иными словами, это что-то вроде случайного брожения с переменными, зависящими от ряда факторов и меняющимися каждый раз, когда делается новый шаг.
Скрытыйпроцесс Маркова моделирует систему, основанную на процессе Маркова с неизвестными параметрами. Он может передавать информацию о некой основополагающей случайной последовательности событий. Представьте, что вы говорите по телефону с другом, который играет в «Монополию». Он кричит «Черт!» каждый раз, когда оказывается на поле «тюрьма», или «Ура!» – когда соперник попадает на поле его недвижимости в районе Парк-Плейс[74], а также выдает себя разными другими восклицаниями. При наличии достаточного количества информации и мощного компьютера алгоритм Баума – Уэлча может выявить вероятности этого процесса – а иногда и предсказать, что будет дальше.
Баум был настроен скептически. Он никогда не интересовался инвестициями. Но Саймонс был настойчив.
– Почему, собственно, я должен этим заниматься? – спросил Баум во время одного из их многочисленных разговоров по телефону. – Я что, от этого дольше жить буду?
– Чтобы потом не сомневаться, что действительно жил, – ответил Саймонс.
Баум сдался. Он начал работать на Monemetrics и ежедневно ездил из Принстона на Лонг-Айленд и обратно. Оба были новичками в инвестиционной игре, и Баум пока находил немного применений своему математическому гению в мире финансов. Однако он оказался великолепным фундаментальным трейдером: ставил на направление движения валют и цен на товары на основании анализа изменений политики государства.
Но Саймонс стремился к созданию математических трейдинговых моделей. Он обратился к Джеймсу Аксу – профессору математики, уроженцу Бронкса, которого он нанял во времена руководства кафедрой в Стоуни-Брук.
Акс взглянул на алгоритмы Баума и решил, что сможет использовать их для торговли разными типами ценных бумаг. В середине 1980-х Саймонс и Акс создали на базе Monemetrics фонд, который назвали Axcom.
В 1985 году Акс перевел все операции в калифорнийский Хантингтон-Бич. Отныне Axcom должен был выступать в роли инвестиционного консультанта для фонда, который официально был оформлен как инвестиционная компания, принадлежащая другой компании, которую Саймонс основал в июле 1982 года и назвал Renaissance Technologies.
Вскоре к растущей команде квантов Саймонса присоединился математический гений Элвин Берлекэмп, эксперт по теории игр из Беркли. Как и Эд Торп, он работал с Клодом Шенноном и Джоном Келли в MIT. Они встретились с Саймонсом на одном из проектов МАР в 1960-е годы.
На протяжении нескольких лет фонд давал солидную прибыль, ему даже удалось без существенных потерь пережить Черный понедельник. В 1988 году Акс и Саймонс переименовали его в Medallion в честь математической премии, которой были удостоены. Но стоило им изменить название, как дела пошли под откос. Во второй половине 1988 года убытки росли, ситуация ухудшалась с каждым месяцем. К апрелю 1989 года капитал упал почти на 30%. Испугавшись, что удача изменила ему, Саймонс приказал Аксу прекратить торговлю. Акс отказался, он был убежден, что еще сможет спасти положение. Он нанял адвоката и угрожал Саймонсу иском. Саймонс поговорил со своим адвокатом.
