Текст книги "Кванты. Как волшебники от математики заработали миллиарды и чуть не обрушили фондовый рынок"
Автор книги: Скот Паттерсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Незадолго до окончания экономического факультета Гарварда Гриффин познакомился с Джастином Адамсом, менеджером из «Тройного I». Они встретились на завтраке в ресторане в Вест-Палм-Бич и обсудили рынок. Поглощая дымящийся омлет, Гриффин рассказывал, как ему удалось наладить контакты с трейдерами из брокерских компаний по всей Уолл-стрит и узнать много секретов фондового мира.
Адамс был бывшим спецназовцем. Прежде чем отправиться покорять мир высоких финансов, он отслужил во Вьетнаме. Рассказы Гриффина привели его в полный восторг. Юноша был умен, целеустремлен и задавал глубокие и логичные вопросы о рынке – причем так, что Адамсу порой приходилось брать паузу в поисках подходящего ответа.
В Нью-Йорке Адамс организовал для Гриффина встречу с Фрэнком Мейером – инвестором и «Тройного I», и Princeton/Newport. Мейера Гриффин тоже покорил глубоким пониманием технических аспектов инвестирования, а также знанием компьютерных технологий. Чем дальше развивались электронные технологии в торговле, тем большее значение придавалось этим навыкам. Но больше всего Мейера впечатлила торговая смекалка Гриффина. «Если ты парень, управляющий парой сотен тысяч, очень трудно занять акций для игры на понижение, – это Мейер хорошо помнил. – Он ходил во все крупные компании, дающие ссуды ценных бумаг, и втирался в доверие. Ему давали хороший процент, потому что он был необычным».
В конце 1989 года Гриффин открыл в Чикаго офис[49]. В его распоряжении был миллион долларов, и вскоре он начал быстро делать деньги, продавая конвертируемые ценные бумаги при помощи самодельной компьютерной программы. В первый год торговли Гриффин получил невероятные 70% прибыли. Мейер был впечатлен и решил помочь юноше открыть собственный фонд. Он перебирал в уме другие фонды с подобными стратегиями и наконец вспомнил про Эда Торпа.
Итак, у Гриффина были свой офис и начальные инвестиции. Он нанял небольшую команду трейдеров. Некоторые из них, наверное, были в шоке от того, что работают на парня, который еще вчера жил в студенческом общежитии. Единственное, чего ему пока не хватало, – имени. Гриффин и его новые сотрудники написали список вариантов, а потом устроили голосование.
Победило название Citadel. К 1990 году, в начале десятилетия, которое ознаменовалось феноменальным ростом индустрии хедж-фондов, денежная крепость Гриффина была готова к бою. Со временем она станет самой грозной денежной машиной в мире финансов.
Мюллер
В 10 лет Питер Мюллер отправился с родителями в путешествие по Европе[50]. Посетив несколько стран, мальчик заметил странную вещь: курс доллара менялся от страны к стране. Он спросил отца, инженера-химика, можно ли купить в Лондоне немецкие марки и заработать, обменяв их на доллары в Германии.
Так юный Мюллер интуитивно постиг суть арбитража.
Он родился в Филадельфии в 1963 году, вырос в городе Уэйн в Нью-Джерси, в получасе езды от западного Манхэттена. У него рано проявились математические способности, он любил играть в настольные игры: от «Эрудита» до шахмат или нард. В старших классах школы к его страстям добавилась еще одна: программирование. Мюллер написал программу для игры в нарды. Та играла так хорошо, что учитель математики заподозрил ее в жульничестве.
В Принстоне он изучал теоретическую математику, завороженный красотой сложных построений и универсальными моделями, которых так много в близкой к эзотерике сфере теории чисел.
Большой интерес Мюллер проявил и к музыке. Он брал уроки фортепьяно и играл в джаз-бэнде, выступавшем на студенческих вечеринках и в клубах колледжа.
После получения диплома в 1985 году он через всю страну отправился на машине в Калифорнию. В Нью-Йорке его ждала должность в немецкой компании – разработчике программного обеспечения под названием Nixdorf, но он продолжал по разным причинам откладывать день выхода на работу. Он был не особенно уверен, что хочет возвращаться на Восточное побережье. Мюллер влюбился в Калифорнию.
Вскоре он оказался в гимназии. Там он играл на электрическом пианино для нескольких мускулистых девиц, танцующих в гимнастических трико, вращая пластиковые обручи и подбрасывая яркие резиновые мячи. Он пытался – тщетно – заняться музыкой и нашел работу аккомпаниатора команды по ритмической гимнастике.
По всей видимости, таким способом на крышу над головой и кусок хлеба заработать не удавалось. Мюллер снимал уголок у приятеля и платил ему 200 долларов в месяц. К тому же у соседа по комнате была неприятная привычка: когда он впадал в уныние, то на заднем дворе стрелял из дробовика.
Однажды Мюллеру попалось на глаза объявление о вакансии в одной маленькой компании из Беркли, занимавшейся финансовым инжинирингом. Компания называлась BARRA Искали программиста на фортране – компьютерном языке, обычно использовавшемся для решения статистических задач. Мюллер его не знал (впрочем, мог быстро освоить) и о BARRA никогда не слышал. Но он отправил резюме, и вскоре его пригласили на собеседование в Беркли.
Мюллер шел на собеседование уверенно. В Принстоне он хорошо изучил математические теории. Но он не имел ни малейшего представления о мире финансов, где используются методы количественного анализа: курса по финансам в университете он не посещал. Он даже считал себя чем-то вроде социалиста и постоянно подшучивал над своей девушкой, временно работавшей в офисе Wall Street Journal в Сан-Франциско, что она адепт капитализма. И все же ему было очень интересно, как работают деньги. А больше всего на свете он хотел начать делать их сам.
Перед собеседованием Мюллеру пришлось заглянуть в мужской туалет. Он пришел в ужас, увидев там сигаретный окурок. Мюллер был помешан на чистоте и здоровье, а сигареты презирал. Окурок чуть было все не испортил. Мюллер всерьез задумался, не отказаться ли от собеседования. Он в принципе не смог бы работать в офисе, где кто-то курит. С неохотой он все же пошел на собеседование и выяснил, что курение в офисе BARRA запрещено. «Бычок» оставил кто-то из посетителей. После нескольких собеседований ему предложили работу, он согласился. Мюллер не знал, что только что шагнул в мир квантов.
К 1985 году BARRA была тихоокеанским столпом вселенной квантов. Компания была основана в 1974 году мятежным профессором экономики из Беркли по имени Барр Розенберг – одним из первых людей, пытавшихся воплотить далекие от реальности выкладки современной портфельной теории в жизнь при структурировании портфелей. Это был высокий и худой буддист со стажем, с копной слегка вьющихся волос. Розенберг всегда чуждался жесткой категоричности. В 1960-е годы он изучал, как группы пациентов по-разному реагируют на одни и те же медикаменты. Одновременно с этим он собирал информацию об акциях, и вскоре этот интерес перерос в одержимость. Он заметил, что точно так же, как пациенты демонстрировали разную реакцию на лекарства, акции зачастую вели себя странно и, казалось бы, непредсказуемо. Он хотел найти логический способ упорядочить этот хаос.
Чтобы разобраться в законах движения акций, можно тщательно проанализировать факторы, которые тянут их вверх или вниз. General Motors – мозаика из нескольких экономических и рыночных факторов: ситуации в автомобильной промышленности, цен на акции компаний с высоким уровнем капитализации, цен на акции американских компаний, цен на нефть, потребительского доверия, ставки кредитования и т. д. Microsoft – это, помимо прочего, коктейль из цен на акции компаний с высоким уровнем капитализации, технологий и потребительского фактора.
В начале 1970-х Розенберг часто засиживался допоздна за работой в своем подвальчике в Беркли и создал количественные модели для отслеживания различных факторов по тысячам акций, а затем написал программы для компьютера. Позже он начал продавать свои программы инвестиционным компаниям, которые все чаще стали прибегать к стратегиям, основанным на методах количественного анализа (впрочем, мало кто по сложности стратегий мог тогда соперничать с хедж-фондом Эда Торпа в Ньюпорт-Бич). В 1974 году он основал компанию Barr Rosenberg Associates (впоследствии BARRA).
Через пару лет BARRA стала культовой. Предложенный Розенбергом сервис по управлению основными рисками (Fundamental Risk Management Service) – компьютерная программа, которая может предсказать поведение акций, опираясь на такие факторы, как прибыли, отрасль, капитализация рынка и торговая деятельность, – оказался настоящим хитом.
К тому времени, когда в компанию устроился Мюллер, тысячи менеджеров управляли деньгами с помощью новомодных количественных стратегий. Сам Розенберг ушел из BARRA в 1985 году вскоре после прихода Мюллера. Вместе с небольшой командой коллег он решил начать инвестиционный бизнес и основал Rosenberg Institutional Equity Management в калифорнийском городе Оринда. Уже через пару лет компания управляла несколькими миллиардами долларов на рынках по всему миру. (Не так давно Розенберг отошел от мирской погони за богатством и начал вести курс по буддизму в Институте Нингмы в Беркли.)
Один из первыхпроектов, над которым Мюллер работал в BARRA, касался анализа разных компонентов биржевой прибыли – основы основ факторных моделей компании. Незадолго до ухода Розенберг взглянул на работу Мюллера и продемонстрировал свою способность видеть, какие экономические силы влияют на рынок.
– Это, должно быть, цены на нефть, – сказал он. – Посмотри на пик во время энергетического кризиса… А вот это должно быть связано со ставкой кредитования.
Одна проблема: Мюллер что-то напутал с математикой и все данные были полной ерундой. Он переделал весь анализ и смущенно показал результат Розенбергу.
– Так гораздо лучше, – сказал тот. – Вот этот фактор – нефть… А вот тут, видимо, вмешалась Федеральная резервная система и закрутила гайки.
Эта ситуация не только показала, что Розенберг мог моментально рассмотреть за математическими выкладками и моделями события реального мира. Она также продемонстрировала, что модели способны одурачить даже самого опытного профессионала. Розенберг всегда отчасти казался волшебником, хотя и занимался сложнейшей математикой. Да и в методах количественного анализа, которые он проповедовал, было что-то колдовское. Вечные поиски скрытых факторов, влияющих на рыночные цены, легко превращались в вудуистские гадания на куриных внутренностях и предсказание ужасных событий по форме облаков.
Расслабленная атмосфера залитого солнцем офиса BARRA была для Мюллера настоящим откровением после ленивых пригородов Джерси и безлюдных коридоров Принстона. Была середина 1980-х. Царила ностальгия по 1960-м. И в мире было мало мест, где можно было бы ощутить эту атмосферу лучше, чем в Беркли, в двух шагах от городка Халф Мун Бэй, где тусовались серферы, и хиппового рая Хайт-Эшбери. Работа над инструментами для финансовых исследований, понятное дело, не слишком вписывалась в классический стиль жизни хиппи, но Мюллера все вполне устраивало. Он был сыт по горло безденежьем и музыкой, за которую платили гроши. 33 тысячи долларов – а именно такой была его годовая зарплата в BARRA – были отличной суммой. К тому же наверняка это был не предел. Главное, он был уверен, что, сколько денег бы он ни заработал, он все равно не превратится в Эбенезера Скруджа[51]. Розенберг уже показал на личном примере, что можно заработать кучу денег и сохранить душу.
Жизнь в BARRA была прекрасна. Неформальная атмосфера. Свободный дресс-код. Единственный человек, который иногда приходил в костюме, – руководитель отдела маркетинга. Сотрудники подолгу засиживались за обедом, обсуждая науку, политику, события в мире. У Мюллера была девушка, в свободное время он играл в джаз-бэнде. Раз в месяц группа коллег отправлялась на позднюю пробежку под полной луной, которая обычно заканчивалась совместным походом в бар или, того лучше, в кафе-мороженое.
Мюллер быстро освоил фортран и занялся исправлением кода. Но ему не терпелось узнать больше о настоящей работе компании: финансовом моделировании. Он забросил музыку и полностью погрузился в чтение книг по современной теории портфелей: классических работ Юджина Фамы, Фишера Блэка и Роберта Мертона.
В то же время его все больше затягивало новое хобби: покер. Он часто бывал в покерном клубе Оукс в Эмеривилле, в 20 минутах езды от офиса BARRA. Он жадно поглощал книги по стратегиям игры и вскоре начал срывать куш за столами с высокими ставками.
Игра стала страстью. Мюллер тратил на покер по 10–15 часов в неделю. Иногда для проверки выносливости он участвовал в карточных марафонах. Однажды он начал играть в 6 вечера в пятницу после работы и не останавливался до 10 утра в воскресенье. По дороге домой он от усталости заснул, пока ждал зеленого сигнала светофора.
В 1989 году Мюллер получил задание выполнить работу для нового клиента BARRA, оператора хедж-фондов Renaissance Technologies. Джиму Саймонсу нужна была помощь профессионалов, чтобы решить одну непростую проблему, с которой столкнулся один из его фондов под названием Medallion.
Проблема касалась эффективного использования свободных наличных фонда. И решение, которое нашел Мюллер, было настолько интересным, что руководство Renaissance предложило ему работу. Но он был настроен скептически и отказался. Мюллер все еще пребывал во власти академических чар. Он верил в гипотезу эффективных рынков Фамы и в многочисленные исследования, утверждавшие, что постоянно обыгрывать рынок невозможно.
Вскоре он изменил свое мнение.
К 1991 годуМюллер зарабатывал по сотне тысяч в год. Он жил в прекрасном доме в Беркли-Хиллз со своей девушкой, у него была отличная работа и достаточно свободного времени, чтобы играть джаз, резаться в покер и заниматься серфингом. Но ему было этого мало.
В тот год BARRA стала публичной компанией. Мюллеру казалось, что после IPO она изменилась: пропали неуемное стремление заработать, энергичность и творческий подход к делу. Некоторые сотрудники, причем грамотные, ушли в другие компании или начали свой бизнес. У Мюллера была идея, как вдохнуть в BARRA новую жизнь: использовать разработанные компанией количественные модели, чтобы управлять собственными деньгами. Иными словами, создать внутренний хедж-фонд BARRA. К тому же он знал отличных людей, которые могли бы управлять фондом. Это были его партнеры по покеру из Оукса – кстати, все как один коллеги по BARRA.
Все испортили руководители компании. Они решили, что начинать такой проект сразу после IPO – плохая идея. Эндрю Радд, CEO[52] компании, предложил Мюллеру создавать новые модели, чтобы предсказывать прибыли по акциям, и продавать эти модели клиентам. Это было не совсем то, что представлял себе Мюллер, но все же он согласился. Он помог создать один из бестселлеров компании BARRA: систему Alphabuilder, программное обеспечение на базе PC, которое могло анализировать ожидаемые прибыли от инвестиционных портфелей.
А потом он ушел.
– Ты ещекто такой и какого лешего тебе достался этот чертов кабинет?
– Я чертов Питер Мюллер, и я адски рад с вами познакомиться. – Мюллер испепелил взглядом наглого сотрудника Morgan Stanley, ввалившегося к нему в кабинет, как к себе домой. Он недавно начал создавать в Morgan трейдинговую группу, использующую методы количественного анализа, и совсем не рассчитывал на такой «теплый» прием.
Все началось с того дня, когда он впервые пришел в банк. Получив должность в Morgan, а вместе с ней и невероятное повышение зарплаты, он сообщил в BARRA, что уходит, и взял шесть недель отпуска, большую часть которых провел на Кауаи – самом западном из утопающих в зелени островов Гавайского архипелага. Перемещение из безмятежных зеленых садов острова прямиком на линию фронта, в операционный зал банка Morgan Stanley в центре Манхэттена, стало сильным потрясением. Мюллеру пообещали к моменту его выхода на работу собственный кабинет и базу источников информации. Но, придя в офис, он обнаружил, что ни одна из его просьб не выполнена.
В ожидании обещанного личного кабинета он нашел себе местечко за столом в центре огромного, как футбольное поле, банковского операционного зала и позвонил бывшему коллеге по BARRA Тому Куперу, который теперь работал в бостонском хедж-фонде.
«Как ты можешь работать в такой обстановке?» – спросил он. Вдруг сидевшая рядом с ним женщина вырвала трубку у него из руки: «Мне нужен телефон!»
Мюллер в ужасе наблюдал, как она начала выкрикивать в трубку данные по торгам в Чикаго и Токио. Когда речь шла о деньгах, вежливость была неуместна. Мюллер начал это понимать. BARRA с ее причудливыми квантовыми моделями вдруг показалась очень далекой.
Друг поздравил Мюллера с новой должностью, прислав ему букет. Цветы доставили прямо на его стол в операционном зале. Для окружавших его брутальных трейдеров это было как красная тряпка для быка: «Только посмотрите на этого калифорнийского малыша-кванта и его миленькие цветочки». «Во что я ввязался?» – спрашивал себя Мюллер. Накал страстей сводил с ума. Все толкались как сельди в бочке, орали, потели. И все как один носили костюмы!
Нет, это была не Калифорния. И уж совершенно точно не Беркли. Это был чертов Нью-Йорк, чертов банк Morgan Stanley – один из самых крупных и агрессивных инвестиционных банков в мире. Мюллер оказался в гуще событий.
Эснесс
Мускулистый профессорвстал за кафедру[53]. На него смотрело множество любопытных студенческих глаз. Ребятам не терпелось узнать секреты фондового рынка. Профессора звали Юджин Фама, он преподавал в Чикагском университете с начала 1960-х. В сентябре 1989 года он уже был всемирно признанным ярким мыслителем в области финансовых рынков и экономики. Фама провел ладонью по лысеющей голове и окинул взглядом вальяжно развалившихся перед ним ребят лет двадцати с небольшим.
Характерной особенностью Фамы, сразу же бросавшейся в глаза, был его лоб: необычайно большой и широкий, исчерченный глубокими морщинами, которые изгибались, как волны, когда он выкрикивал с сильным бостонским акцентом очередную истину о рынке. Создавалось впечатление, что в его черепе размером с баскетбольную корзину бродили великие мысли. Одет он был в свободную голубую хлопчатобумажную рубашку и штаны цвета хаки и казался скорее беглецом с философского факультета, чем расчетливым гуру инвестиций.
Первые произнесенные им слова стали настоящим шоком для собравшихся: «Все то, что я собираюсь вам сказать, – неправда», – сказал Фама хриплым голосом с акцентом, доставшимся ему на память о юных годах в Бостоне.
Он подошел к доске и написал на ней: «Гипотеза эффективного рынка».
– Рынок эффективен, – продолжил он. – Что я имею в виду? В каждый момент времени цены воплощают в себе всю существующую информацию об акциях. Если куча народу пьет кока-колу, акции производителя пойдут вверх, как только эта информация появится.
Студенты строчили в тетрадях, стараясь не упустить ни слова.
Гипотеза эффективного рынка – возможно, одна из самых известных и дольше всего сохранявших лидирующую позицию концепций поведения рынка во второй половине прошлого века – была детищем Фамы. Она стала настолько влиятельной и получила такое широкое признание, что воспринималась уже не как гипотеза, а как божья заповедь, вложенная в уста пророка-экономиста из Города ветров.
– Существует ряд следствий эффективности рынка, – сказал Фама, повернувшись к студентам. – Одно из самых важных – это то, что статистически невозможно знать заранее, как поведет себя рынок. Это так называемая теория случайного блуждания. Она гласит, что будущий курс рынка – подброшенная монетка. Либо рынок пойдет вверх, либо вниз. Пятьдесят на пятьдесят, никто не может знать заранее.
Студент из первых рядов робко поднял руку.
– А как же те ребята, которым платят за подбор акций? Они ведь не просто так деньги получают? Не может же это быть простое везение.
– Опыт показывает, что попытки подобрать правильные акции – пустая трата времени, – сухо ответил Фама. – И денег. На Уолл-стрит полно ловкачей, старающихся убедить людей отдать им свои кровные. Но нет ни одного исторического исследования, которое показало бы, как активным менеджерам удавалось постоянно обыгрывать рынок. Таких данных просто нет. У менеджеров бывают хорошие периоды, но по сути все сводится к банальной удаче.
– Так почему же люди платят этим менеджерам такие огромные деньги?
– Надежда? Глупость? Трудно сказать.
– А как насчет Уоррена Баффета?
Фама вздохнул. Опять Баффет. Студенты буквально помешались на достижениях этого захолустного инвестора из Омахи, компания которого, Berkshire Hathaway, вот уже два десятилетия обыгрывала индексы S&P 500 и не собиралась останавливаться на достигнутом.
– Похоже, есть исключения, которые невозможно объяснить. В любой науке есть сумасшедшие, действующие вопреки законам. Баффет в той же мере, что и Питер Линч из фонда Magellan компании Fidelity, многие годы стабильно получает прибыль. Больше подобных примеров я не знаю. Может, и есть еще безумные гении, но мне о них ничего не известно. Кто знает, – он улыбнулся и пожал плечами, – может, в следующем году они всё потеряют.
По законам математики неизбежно, что пара трейдеров вырвется вперед. Но это вовсе не значит, что они обладают неким умением. Дайте 10 тысячам человек по монетке в четверть доллара. Пусть подбрасывают. Каждый раз прогоняйте тех, у кого выпал орел. Через 10 раундов останется, скажем, сотня человек. Через 20 – человека три-четыре все еще будут в игре. Если бы они были на Уолл-стрит, их бы провозгласили экспертами по подбрасыванию монетки, познавшими Истину. Баффет, по мнению Фамы, скорее всего, был как раз таким удачливым подбрасывателем монетки.
Еще один студент поднял руку.
– Но вы сказали, что все, что вы нам расскажете, – неправда. Получается, на самом деле рынок неэффективен?
– Вот именно, – сказал Фама. – Ничто из того, что я вам говорю, нельзя считать правдой на все сто процентов. Это все математические модели. Мы смотрим на статистику, исторические данные, тенденции и делаем на этом основании выводы.
Это не физика. Там вы можете построить космический челнок, отправить его на орбиту и увидеть, как неделей позже он приземлится на мысе Канаверал. Рынок куда менее стабилен и предсказуем. Все, что мы о нем знаем, – приблизительное описание действительности на базе моделей. И гипотеза эффективного рынка – тоже всего лишь гипотеза, основанная на десятилетиях исследований и огромных объемах проанализированных данных. Всегда остается вероятность того, что мы ошибаемся.
Он сделал паузу.
– Впрочем, я совершенно убежден, что мы правы. Видит бог, рынок эффективен.
Слушатели нервно засмеялись. Фама пугал, он демонстрировал холодное презрение к тем, кто был не в состоянии успеть за ходом его мысли. Клифф Эснесс, 23-летний аспирант, кивнул и записал слова Фамы в свою тетрадь: сумасшедшие гении… математические модели…Он сейчас не услышал ничего нового; он изучал финансы у лучших мыслителей-финансистов мира в Уортонской школе бизнеса при Пенсильванском университете. Но он знал, что Фама занимал высшее положение в иерархии финансовой науки.
И все же он не мог избавиться от сомнений. На самом деле в словах Фамы звучал вызов: А ты смог бы? Ты смог бы обыграть рынок?
В детстве Клиффорд Скотт Эснесс ничем не напоминал будущего магната Уолл-стрит[54]. Он родился в октябре 1966 года в нью-йоркском районе Куинс. Когда ему было 4 года, семья переехала в зеленый пригород Рослин Хайтс на Лонг-Айленде. В школе Эснесс получал хорошие оценки, но его интерес к Уолл-стрит сводился к темным силуэтам небоскребов в комиксах про Бэтмена. В подростковом возрасте он был вял, полноват и равнодушен. Его мало что интересовало, за исключением девочек и комиксов. Иногда у него случались приступы гнева, которые станут его характерной чертой годы спустя, когда он возглавит собственный фонд. Однажды на школьной парковке парень из шахматной команды соперника с насмешкой напомнил ему о недавней игре. Эснесс впал в ярость, схватил обидчика и со всей силы ударил его о соседнюю машину. А потом еще раз, и еще.
Когда Эснесс учился в Уортонской школе бизнеса в Пенсильванском университете, то думал, что пойдет по стопам отца и станет судебным юристом. Он толком не знал, почемуон хотел стать юристом. Разве что это было семейной традицией. Отец его, напротив, был обескуражен планами сына. «Зачем тебе быть юристом, если у тебя есть математические наклонности?» – удивлялся он.
Эснесс принял слова отца близко к сердцу. Он был открыт всему новому и вскоре погрузился в тайный мир теории портфеля, став ассистентом уортонского профессора Эндрю Лоу, позднее перебравшегося в MIT. К его удивлению, предмет оказался неимоверно захватывающим. Он переключился на финансы, а в качестве профильного направления выбрал информатику – заветная квантовая комбинация.
Незадолго до окончания школы Эснесс отказался от сдачи LSAT (Law School Admission Test) – экзамена для поступления на юридические факультеты – и вместо этого записался на сдачу GMAT (Graduate Management Admission Test), экзамена для поступления на факультеты менеджмента. Он получил солидный балл и был принят сразу в несколько университетов. Его фаворитами были Стэнфорд и Чикаго. Решающим моментом для небогатого Эснесса стало то, что Чикаго компенсировал дорогу домой, а Стэнфорд – нет. Он прилетел прекрасным весенним днем – возможно, это был самый прекрасный и солнечный день в его жизни. Позже Эснесс в шутку будет называть это обманом и подлогом, а о себе говорить, что он единственный в мире человек, который предпочел Чикагский университет Стэнфорду из-за погоды.
Эснесс начал учиться в Чикагском университете, когда Юджин Фама и его коллега Кеннет Френч работали над знаковым исследованием, которое позже сотрясло сами основы школ бизнеса по всей стране. В нем изложены самые важные идеи современного финансирования, и благодаря ему специалисты начали изучать новые, до тех пор не изведанные области теории и практики.
В этом дуэте звездой был Фама. Он родился под конец Великой депрессии[55] и вырос среди суровых верфей бостонского района Чарльстон. Фама стал одним из первых экономистов, начавшим активно применять компьютеры. Еще будучи студентом Чикагского университета, в начале 1960-х он получил доступ к одной из крупнейших баз данных рынка ценных бумаг: Чикагскому центру исследований стоимости ценных бумаг, более известному как CRSP (Center for Research in Security Prices, произносится как crisp – «хруст»).
Выбирая предметы для преподавания, Фама обнаружил, что университет не предлагает никаких курсов по разработкам Гарри Марковица – бывшего студента Чикагского университета, использовавшего методы количественного анализа, чтобы показать, как инвесторы могут максимально увеличить прибыль и снизить риски, диверсифицируя свои портфели. Как гласит любимая пословица квантов, «не клади все яйца в одну корзину».
Фама начал преподавать теории Марковица в 1963 году. Вскоре он добавил в программу работы Уильяма Шарпа – протеже Марковица, пионера в разработке концепции беты, измерении чувствительности акций к волатильности рынка. Акции с уровнем беты выше среднерыночного считались более рискованными, а акции с более низкой бетой были более безопасными. Чем больше риск, тем выше потенциальная прибыль – но и тяжелее потери. У акций с уровнем беты 1 волатильность такая же, как у рынка в целом. Банальные голубые фишки вроде AT&T обычно имеют низкую бету. A уровень беты 2 – чрезвычайно волатильные акции: зачастую высокотехнологичные выскочки, например Apple или Intel. Знаешь бету акций – значит, имеешь представление о связанном с ними риском.
Результатом трудов Фамы стал первый в Чикаго курс лекций по современным финансам под названием «Теория портфеля и фондовые рынки» (Фама читает его по сей день). В своих исследованиях он активно использовал университетские базы данных по ценам на акции, а также компьютеры. Он провел множество экспериментов, выискивая скрытые модели.
К 1969 году Фама вычленил из всех собранных за время преподавания идей и из расчетов, проводившихся на мощных компьютерах в течение многих лет, первую формулировку краеугольного камня современной теории портфеля: гипотезу эффективного рынка.
Много лет ученые писали об эффективности рынка. А гипотеза Фамы была самым аргументированным и лаконичным доказательством того, что рынок нельзя обыграть. Основная его идея в следующем: любая значимая новая информация об акции моментально влияет на ее цену, что делает ее «эффективной». Фама представил себе крупный, развитый рынок с большим количеством игроков, постоянно охотящихся за последними новостями о компаниях. Вбросить новую информацию (посредственный отчет о прибыли, уход CEO, большой новый контракт) – все равно что кинуть кусок сочного сырого мяса в пруд с пираньями. Оглянуться не успеешь, как от мяса ничего не останется.
Раз уж вся имеющаяся информация отражена в цене акций, а будущее нельзя предугадать в принципе, предсказать рост или падение акций невозможно.
Будущее зависит от случая, как брошенная монетка, подчиняющаяся законам броуновского движения, или прогулка пьяницы по улицам ночного Парижа.
Марковиц и Шарп, который в 1990 году получит Нобелевскую премию по экономике (вместе с Мертоном Миллером), еще в 1950-е годы начали закладывать фундамент гипотезы эффективного рынка.
Еще одной ключевой фигурой стал Луи Башелье – скромный французский математик, предположивший, что цены на акции движутся по законам случайного блуждания. В 1954 году экономист из MIT Пол Самуэльсон – еще один будущий нобелевский лауреат – получил открытку от Леонарда Джимми Сэвиджа, статистика из Чикаго. Тот копался в библиотечных книгах, и случайно ему в руки попался труд Башелье, давно забытый за те полвека, которые прошли с момента его написания. Сэвидж хотел знать, слышал ли Самуэльсон об этом малоизвестном французе. Оказалось, слышал, хотя работу его никогда не читал. Самуэльсон немедленно раздобыл книгу и был очарован ее аргументацией.
«Поскольку будущее движение рынка – подброшенная монетка с вероятностью 50/50, – писал Башелье, – математическое ожидание биржевого дельца равно нулю»[56]. Самуэльсон уже начал думать о финансовых рынках. Его интерес возрос в 1952 году после неоднозначной речи Мориса Кендалла, ученого-статистика из Лондонской школы экономики. Кендалл проанализировал различные данные, включая индексы рынка ценных бумаг, цены на пшеницу и хлопок, в надежде найти что-то вроде модели, которая показала бы предсказуемость движения цен. Он не нашел таких моделей и сделал вывод, что данные казались «блуждающими, будто раз в неделю Демон Случая вытягивает случайное число из генеральной совокупности, имеющей симметричное распределение». По словам Кендалла, это «что-то вроде экономического броуновского движения».
