Текст книги "Сказки народов Бирмы"

Автор книги: сказки народные

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Премиальное ведро

Мы в конструкторском бюро думали-думали и придумали: заменить железные оцинкованные ведра пластмассовыми. Огромная экономия металла получится.

Конечно, пластмассовые ведра и до нас были, но как-то они в быт прочно не вошли. А мы придумали ведра из прозрачной пластмассы, чистой, как хрусталь. Ведра наши стали похожи на огромные стопки, расширяющиеся кверху. Очень аппетитные получились ведра. Ржавчины никогда не будет и что на донышке не утаишь: ни грязи, ни осадка, ни подмеси – все видно.

Ну, принесли мы наше изобретение на ведерный завод, там посмотрели и спрашивают:

– Сколько будет стоить такое ведерко?

– А стоить оно будет в десять раз дешевле, чем ваше железное.

– Что вы говорите! – ахнули на заводе. – Не пойдет!

– Почему же не пойдет? – несказанно удивились мы.

– Да потому что дешево.

– Так ведь это – преимущество. И к тому же красиво. Посмотрите, какой стаканчик получился, – загляденье.

– Кому загляденье, а кому разоренье, – вздохнули заводчане.

– А кому разоренье?

– Нам.

– Это почему же?

– Потому что план-то мы в рублях даем. Сейчас у нас план – дать на миллион рублей готовой продукции, а с вашими стекляшками мы на сто тысяч едва дадим. Нас за это не похвалят.

– Зато какая экономия на металле!

– И на наших премиях. Нет, друзья, вы там какие угодно ведра придумывайте, но только с одним условием: чтобы мы премию не потеряли. А премия, не забудьте, идет из расчета выполнения плана в рублях.

Что тут будешь делать! Вернулись к себе в НИИ огорченные. Думали-думали и придумали – дужку нашего прозрачного ведра вставлять в ушки из чистого золота. Тогда ведро будет стоить в семнадцать раз дороже старого, железного.

Так мы и сделали: приклепали к прозрачному ведру золотые ушки, а в них вставили пластмассовую дужку.

Приходим на завод.

– А это вам нравится?

– А что это?

– А это ушки не простые, а золотые. Так что ведерко, вы уж извините, получилось в семнадцать раз дороже вашего старого, железного.

– Господи, за что же извинять! Это праздник вы нам принесли! Выходит, мы и премию будет получать в семнадцать раз больше!

И наладили они выпуск наших ведер – прозрачных, но с золотыми ушками.

Прошло время, решили мы съездить к ним на завод, проверить, как дела, так сказать, в порядке авторского надзора. Меня в командировку послали.

Прихожу к главному инженеру.

– Ну как, – спрашиваю, – у вас новые ведра идут? Хорошо?

– Прекрасно, не нарадуемся. Получаем все виды премий.

– То есть как?

– А так. За выполнение плана в рублях – раз. За экономию железа – два. За экономию золота – три. За рационализацию – четыре.

– А как же вы золото экономите?

– Очень просто – одно ушко ставим золотое, а другое – железное. Рационализация!

И главный инженер улыбнулся широко-широко, и в кабинет словно солнышко заглянуло: у инженера все зубы золотыми оказались. За счет экономии, наверное.

«Дофонарин»

Впервые о своем заболевании я узнал от Пончикова.

Он подошел к моему столу, подмигнул и сказал:

– Старик, что ты делаешь сегодня после работы?

– Побегу в строительный магазин. Ищу, понимаешь, облицовочную плитку для ванной комнаты.

– Есть более интересное занятие на вечер. Я приду к тебе с двумя мировыми девахами. Устроим небольшой разворот с детским криком на лужайке.

– Я не совсем тебя понимаю. Я ведь женат.

– Но жена-то твоя, насколько мне известно, отдыхает на Пицунде.

– Правильно, – ответил я. – Но от того, что она отдыхает на Пицунде, она не перестает быть моей женой, а я ее мужем.

– А никто тебя и не собирается разводить с твоей женой. Просто повеселимся, развеемся.

– Нет, нет. Мне надо искать плитку облицовочную. Я обещал Тусеньке к ее приезду облицевать ванную.

– Знаешь, что я тебе скажу, – сказал Пончиков с презрительной ухмылкой, – тебе нужно лечиться. Ты с большим приветом.

Плитки я в тот вечер не достал. Но, проходя мимо канцелярского магазина, решил зайти купить почтовой бумаги. Каждый день я писал Тусеньке на курорт письма, и дома кончилась вся бумага.

В магазине я встретил Вепринского. Он выбирал авторучку. Мы не виделись с ним сто лет.

– Как ты, как жена? – спросил я.

– Хорошо. А как ты, как жена? – спросил он.

– Хорошо, – сказал я.

Затем Вепринский осведомился, за чем я пришел в магазин, и, узнав, что за писчей бумагой, страшно удивился:

– А разве на работе у вас нет бумаги?

– Ну как-то неудобно… – ответил я.

– Ты что, с ума сошел? – выкатил глаза Вепринский. – Тебе нужно лечиться. От пяти листочков государство не обеднеет.

В воскресенье, когда я читал «Неделю», в дверь позвонила незнакомая женщина в болонье. В одной руке она держала большую и, видимо, тяжелую сумку, в другой бидон.

– Облицевать плиткой метлахской ничего не нужно? – спросила она.

– Боже, какое везенье! – воскликнул я. – Сколько вы возьмете за ванную?

– Четвертной, как со всех, – ответила женщина в болонье. – Я тут в вашем доме многим делала.

– Приступайте же немедленно, наш добрый ангел! – сказал я, но тут же на всякий случай поинтересовался: – А вы откуда?

– Да уж не из бюро добрых услуг, – симпатично улыбнулась облицовщица.

– А откуда?

– Да со стройки, откуда же еще!..

– То есть, если я правильно вас понял, эти плитки украдены у государства?

– А вы, милый гражданин, не волнуйтесь – на стройках недостачи плитки списывают как бой.

Я наотмашь распахнул входную дверь и заорал не своим голосом:

– Вон из моего дома, немедленно! Воровка!

– Псих! Тебе лечиться надо, – посоветовала облицовщица, покидая мою квартиру.

Когда трое говорят тебе, что ты пьян, иди спать, учит народная мудрость. В течение месяца мне трижды сказали в глаза, что я ненормальный. Значит, надо действительно обращаться к услугам медицины.

Друзья дали мне адрес доктора по фамилии Брудершафт.

Брудершафт оказался пожилым бритоголовым человеком с тя желой нижней челюстью. Я поведал ему, как и при каких обстоятельствах три раза за последний месяц разные люди, не сговариваясь, рекомендовали мне обратиться к психиатру.

Доктор внимательно всмотрелся в мое лицо.

– И давно это с вами?

– Что это?

– Вот такая патологическая стыдливость, застенчивость, ненормальная конфузливость?

– Наверное, с детства. Бабушка хотела сделать меня воспитанным, порядочным человеком.

– А вместо этого привила вам комплекс неполноценности. Но я вам помогу. Я пропишу вам таблетки, которые мои благодарные пациенты окрестили «дофонарин», – вам все будет «до фонаря». Вы знаете такое выражение?

– Нет.

– А «до лампочки»?

– Впервые слышу.

– Вы меня удивляете. «До лампочки» – это значит, что вам все будет до Феньки.

– А кто эта Фенька? – спросил я.

Брудершафт почему-то затрясся и ударил кулаком по столу.

– Вы, кажется, надо мною издеваетесь! Смотрите, как бы я не упек вас в стационар.

Наконец он успокоился и выписал мне свои чудо-таблетки.

Уже после третьей таблетки я понял, что такое «до фонаря». Я не хожу, а летаю, я хохочу во все горло. Чудесные идеи бурлят в голове моей, как пузыри на поверхности кипящей воды. И, главное, я тут же эти идеи реализую.

Дождавшись, пока все ушли с работы, я взял со стола коллеги Пончикова казенную пишущую машинку «Эрика» и отволок ее к ближайшему комиссионному. Я «толкнул» машинку прямо у входа в магазин. На следующий день я позвонил жене Вепринского и пригласил ее слетать со мной в Сочи денька на два. Она охотно согласилась.

…Мы расстались на рассвете в гостинице «Магнолия». Мадам Вепринская посапывала на тахте у меня за спиной. Она заснула в полной уверенности, что завтра в шесть вечера мы полетим обратно в Москву. Так я ей сказал. На самом деле вылетел я один и не в шесть вечера, а в шесть утра. У меня не было желания тратиться на второй билет. Но я не сомневался, что умная, интеллигентная женщина найдет выход из любого положения.

И я не ошибся. Она где-то раздобыла денег на билет и прилетела в Москву сутками позже, пыша энергией. Энергии в ней было столько, что она прямо с аэродрома примчалась на такси ко мне на работу и вручную разукрасила левую часть моей физиономии. На глазах у коллеги Пончикова и еще пяти коллег, включая председателя месткома.

Аккурат в обеденный перерыв прискакал ее муж, сам Вепринский, собственной персоной. Я все понял и, действуя строго по евангелию, подставил ему правую часть физиономии. Он ее разукрасил. В присутствии всех едоков служебного буфета, включая буфетчицу Тамару.

Когда я вернулся из буфета в кабинет, там сидел дознаватель из райугрозыска. Он сказал, что, по его мнению, моя судьба тесно переплелась с судьбой машинки «Эрика»…

Эти строки я пишу в камере предварительного заключения.

Я пишу и думаю. Я думаю о том, что таблетки «дофонарина» – штучка рискованная. Мне они определенно противопоказаны. И воообще, наверное, всем нам, в кого с детства вбили то, что моя бабушка называла старомодным словом «порядочность», лучше продолжать жить тихо и правильно.

Случай с парадоксом Хрисанпа
_{(Из истории формальной логики)}

Малолетний древний грек Меркуриос вернулся из гимнасии несколько расстроенный. У матери его Эвридики глаз был наметанный, и она спросила:

– Не случилось ли чего такого, сынок, на фронте успеваемости?

– По математике получил пятерку, – сказал Меркуриос и грустно добавил: – В обратном смысле.

– В каком таком обратном? – нахмурилась мать и полезла в его школьную холщовую суму.

На математическом папирусе чернела размашистая двойка, вывденная стилом явно рассвирепевшего педагога.

Ребенок был сечен розгами. На следующий день Меркуриос пришел из гимнасии сияя и заявил с порога:

– А я получил двойку по греческому!

Мать привычной рукой потянулась к розге, но проказливый отрок добавил:

– Двойку в обратном смысле. – И продемонстрировал папирус с пятеркой.

Так началась в их доме странная игра.

– Разреши, мама, я останусь сегодня в душном, давно не проветриваемом помещении?

А Эвридика, переведя слова сына из обратного смысла в прямой, отвечала:

– Ладно уж, иди гуляй, сынок.

Отец Нарциссий тоже включился в игру. Вернувшись с работы около полуночи, он, устало сбрасывая сандалии, объяснял Эвридике:

– Опять у любовницы залежался, будь она неладна.

Эвридика не ревновала. Она понимала, что Нарциссий задержался на производственном совещании у архонта.

А в день получки Эвридика грозно сказала мужу, пересчитывая принесенные им драхмы:

– Опять притащил лишние четыре драхмы двенадцать сантимий. А ну вздохни!

Нарциссий правильно понимал, чего от него требуют, и воровато выдыхал в сторону. Учуяв винный дух, Эвридика безотлагательно награждала муженька увесистым ударом скалки по седалищу в самом прямом смысле этого слова.

Дурацкая привычка говорить «обратными словами» постепенно настолько въелась в плоть и кровь этой семейки, что они, забываясь, стали говорить на тот же манер с внешним миром – с соседями и сослуживцами. Эвридика, например, занимая у соседки пол-амфоры муки, поклялась бюстом Афродиты вернуть долг в ближайший понедельник, хотя твердо знала, что сумеет отдать муку только в следующую субботу. Прождав понедельник, вторник, среду, четверг, соседка, не разумевшая «обратного языка», прибежала во двор к Эвридике, где и произошла болезненная таска хозяйки за волосья.

А папа Нарциссий отколол хохму еще похлеще и тоже, скажем, забегая вперед, с плачевным итогом. Вместо того чтобы на заседании ареопага заявить напрямую, что его цех годовой план недовыполнит на двадцать семь процентов, он брякнул обратными словами:

– За оставшийся квартал мы обязуемся удвоить усилия и перевыполнить годовой план по выпуску сандалий на пятьдесят четыре процента. Гип-гип салют нашему ненаглядному архонту!

Весь ареопаг буквально ахнул. Но поверили, записали.

А в конце года скандал – жуткое недовыполнение.

– Уволить хулигана без выходного пособия и примерно проучить. В рамках закона, конечно, – распорядился архонт.

Так Нарциссий очутился в сыром, мрачном узилище, где компанию ему составляли пауки да мокрицы.

Безутешная Эвридика металась по городу, консультировалась со всеми встречными и поперечными антропосами на предмет, как вызволить Нарциссия. И тут кто-то ее возьми да надоумь:

– Обратись-ка ты, бедная Эвридика, к философу Хрисанпу. Головастый старик и, говорят, приглашаем порой на виллу к самому.

Философ-идеалист Хрисанп проживал в бочке без всяких удобств – философы любят выпендриваться перед населением. Впрочем, некоторые удобства в бочке все-таки имелись. Во-первых, за проживание в ней не надо было вносить квартплату. А во-вторых, когда жильцам ближайшего дома надоедало глазеть на желтые стариковские пятки, торчавшие из бочки, жильцы говорили философу: «А ну, катись, старик, отсюдова». И он катился в соседний двор. Ему не надо было пользоваться услугами разных транспортных бюро и контор по перевозке мебели – толкнул бочку ногой, и обитель покатилась на новое место жительства. Согласитесь, что это в самом деле очень удобно.

Всклокоченный старикашка вылез из своей обители и выслушал Эвридикины горести.

– Понимаешь, Хрисанп, все наше семейство – вруны. Ну, это у нас игра такая – мы говорим словами противоположного смысла, а понимаем, как надо. Ну, к примеру, если я говорю мужу: «Я люблю тебя одного, Нарциссий», – он от ревности скрежещет зубами и грозит мне кулаком. А чтобы его утешить, я гаркаю ему в лицо: «Надоел ты мне, старый черт, хуже горькой редьки», – он расцветает от удовольствия. Но, к сожалению, мы так заигрались и заврались, что я стала говорить в обратном смысле с соседками, а Нарциссий и того хуже – с начальством в ареопаге. Он дал обещание перевыполнить план по выпуску сандалий, хотя прекрасно знал, что гады-поставщики, как всегда, сорвут поставки подошв из сандалового дерева. Так и вышло, а архонт разозлился и заточил моего мужа за невыполнение обязательств.

– Умолкни, женщина, достаточно, я уже вылущил зерно здравого смысла из твоей риторической шелухи, – остановил ее философ.

Он поставил бочку на попа, хлопнул по днищу ладонью и сказал:

– Деньги на бочку! Я спасу твоего мужика.

Эвридика вытащила из сумки пригоршню драхм и передала философу.

– Сегодня я продумаю концепцию защиты несчастного Нарциссия, а завтра спозаранок отправлюсь к самому, – пообещал философ. – В полдень заходи, все узнаешь.

 В полдень на следующий день Эвридика с бьющимся сердцем вбежала во двор, где оставила вчера Хрисанпа. Старик носился вокруг своей бочки, словно его преследовал рой взбесившихся пчел. Взор у него был мутный, губы в пене, и он что-то бубнил себе под нос. Появления Эвридики Хрисанп даже не заметил. Пришлось ей поймать философа за развевающиеся рубища и притянуть к себе силой.

– Ну что? – спросила она. – Что сказал архонт о судьбе моего мужа?

– Не был я во дворце, не был! – прокричал с надрывом старикашка. – Всю ночь я метался по двору, пытаясь разрешить головоломку, которую ты мне подсунула. Голова моя трещит, кровеносные сосуды раздуваются от прилива избыточной крови и вот-вот разорвутся. Ах, если бы ты, женщина, могла понять своими мизерными мозгами, какой неразрешимый парадокс ты мне подбросила!

– Моего мужа зовут Нарциссий, а не Парадокс.

– Дура! Парадокс – это логическое противоречие, из которого нельзя найти выход. – Старик Хрисанп обрадовался тому, что у него появился слушатель и есть кому выложить клубок мыслей, жаливших изнутри его черепную коробку. Хрисанп оперся тощим задом о бочку и, глядя перед собой в пустоту безумными, яростными глазами, начал вслух строить силлогизмы:

– Итак, большая посылка – «Эвридика сказала: „Все наше семейство – вруны“». Малая посылка: «Эвридика – член своей семьи». Вывод: «Эвридика тоже лгунья, поскольку она член своей семьи». Продолжаем рассуждение. Если лгунья сказала: «Все мое семейство лжецы», – значит, она сказала неправду, и, следовательно, все ее семейство – правдивые, честные люди. Так? Но если все семейство – честняги, значит, честна сама Эвридика, и ее муж Нарциссий, как член семьи, – тоже честный человек. Но если честная Эвридика говорит: «Все наше семейство – вруны», – значит, ей надо верить, и следовательно, поскольку ты и твой муж – члены своего семейства, вы оба вруны. А если врун говорит, что вся его семейка – сборище вралей, то ему нельзя верить, поскольку он врун, и значит, вся семья, включая говорящего, – честные люди… А-а-а! – Философ Хрисанп заорал не своим голосом, словно рой взбесившихся пчел все-таки настиг его и впился в его тщедушное тело тысячью жал.

Обхватив голову, Хрисанп затрусил по двору. Драненькие серые рубища развевались, обнажая голубоватые цыплячьи ноги философа.

– Порочный круг! Парадокс! – вопил он, тряся серой, спутанной бороденкой, засоренной шелухой дешевых злаков, которые философ жевал в сыром виде, поскольку плиты для варки пищи в бочке не имелось.

– Да перестань же ты колбаситься, Хрисанп, – гаркнула Эвридика. – Отправляйся-ка поскорей во дворец и поделись своей головоломной чертовщиной с архонтом. Только в своих рассуждениях остановись на том месте, где получается, что Нарциссий – честный человек.

– Глупая баба! Один порочный круг нельзя разрубить на две правильные половинки! И вообще, что ты понимаешь в парадоксах, жалкое существо с волосами Сирены и мозгами курицы! Я, я, философ Хрисанп, один из умнейших людей Древней Греции, пытался разорвать эту замкнутую цепь с помощью всех девятнадцати модусов всех четырех фигур силлогизмов. Я действовал модусом первой фигуры Барбара и модусом второй фигуры Фестино. Я призвал на помощь модус третьей фигуры Дарапти и пытался вскрыть истину модусом четвертой фигуры Брамалип – и все впустую! Все впустую!..

У Эвридики лопнуло терпение.

– Стой, старый дурак! Я тебе заплатила двадцать драхм не за то, чтоб ты тут метался по двору, как наскипидаренный пес. Марш во дворец, шелудивый старикашка, а не то я отберу у тебя деньги!

И вот тут-то, в этих экстремальных, стрессовых обстоятельствах, и выяснилось, что под личиной формального логика идеалистического толка скрывается самый что ни на есть пошлый, вульгарный материалист. Перспектива лишиться двадцати драхм сразу отрезвила старика. Он остановился, расчесал пятерней бороденку, нацепил на бочку фанерку с надписью «Форма без содержания» и зашагал во дворец.

Архонт принял философа без промедления. Властелин обувного треста возлежал на кушетке, а молодая черная рабыня в златотканых бикини «топлес» массировала его дряблое жирное тело, добираясь сильными тонкими пальцами сквозь желе подкожного сала до самых корней межреберной невралгии. Розовые соски и малиновые ногти на руках и ногах невольницы чарующе гармонировали с ее темно-кофейной кожей. Белозубая улыбка массажистки наполняла комнату эманацией сенсуального оптимизма. Властедержец сладостно покряхтывал. Ему хотелось жить и работать.

– Чао, старик! – мило пошутил архонт. – Ну-с, выкладывай свои софизмы, силлогизмы и прочие импликации.

Хрисанп присел на египетский пуфик и, абстрагируясь от сосков массажистки, начал излагать дело Нарциссия во всем его мучительном философском аспекте. Но Хрисанп не удержался и пренебрег советом Эвридики – он не оборвал цепочку умозаключений в том звене, где Нарциссий получался честнягой, а, соскочив с резьбы, завертелся в своем проклятом бракованном силлогизме, как белка в колесе.

– Хватит! – приказал властелин, переваливаясь с живота на спину, и пояснил рабыне: – Это я ему. А ты продолжай, Кефиртити, продолжай. Добрый тебе совет, Хрисанп, не морочь мне голову твоими дурацкими формально-логическими выкрутасами. Люди с незапамятных времен договорились называть кошку кошкой, а мышь мышью. А кто в рабочее время называет кошку мышью, тот общественно вредный осел и должен понести наказание.

И вседержитель обувного треста захохотал руководящим басом, и живот его заколыхался, и Кефиртити тоже засмеялась всеми своими зубами, и розовые соски ее черно-кофейных грудей прыгали в такт ее смеху.

А тощий нищий философ стоял, опираясь на посох, и в который раз за свою жизнь удивлялся тому, что для сильных мира сего не существует мучительных парадоксов формальной логики. Им всегда все ясно, хотя они не в состоянии отличить модус силлогизма третьей фигуры Дарапти от модуса четвертой фигуры Брамалип.