Текст книги "Сто чистых страниц"

Автор книги: Сирил Массаротто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– 23 -
Первое признание мне в любви

Когда темнота рассеивается, я слегка удивляюсь. Перед глазами словно туман. Вначале я надеялся, что это пройдет, но воспоминание продолжается уже минут пять, а передо мной все та же дымка, сквозь которую я с трудом различаю люстру. Не уверен, но, по-моему, я лежу и широко открытыми глазами смотрю в потолок.

Ничего не происходит.

Может, я в больнице? Но вроде бы в детстве мне не приходилось серьезно болеть.

Тогда где я? Что это за воспоминание? Неужели блокнот не всемогущ?

Время тянется ужасно медленно, но наконец я чувствую, как внутри меня что-то происходит. В животе рождается комок энергии, она распространяется по всему телу и поднимается к лицу. Я поражаюсь силе этого ощущения. Странная энергия медленно концентрируется вокруг глаз и вдруг мощным потоком устремляется наружу.

Я плачу.

Детские слезы льются из тела, над которым я не властен. Наконец все становится ясно: я младенец. Это я, но совсем крошечный.

Рыдания длятся довольно долго, меня захлестывает чудовищное чувство незащищенности. Вокруг пустота, а мной правят два ощущения: испуг и ожидание.

Но вот надо мной склоняется лицо: чувство незащищенности мгновенно улетучивается, ему на смену приходит блаженство. Две огромные руки поднимают меня, как перышко, и картина перед глазами резко меняется.

Мы движемся.

Потом останавливаемся, и я снова вижу лицо. Оно все еще размыто, но мои глаза напрягаются, и его черты вырисовываются более четко. Думаю, это женщина. Да, никаких сомнений. Женщина, которую я никогда не видел.

– Ну, не плачь, мама с тобой.

Внутри этого тельца, такого спокойного, теплого и счастливого, – застывший от изумления мужчина.

Впервые в жизни я вижу свою мать. У нее такие же глаза, как у близняшек, и очень длинные волосы. Она напевает мелодичную песенку. Впервые в жизни я слышу ее голос.

Она укачивает меня, мурлыкая песенку, и я не могу понять, длится это пару минут или несколько часов.

– Маме надо уехать, дорогой. Мы с папой отправимся в длинное путешествие, увидим людей, которые живут совсем не так, как здесь. Но папа с мамой не могут взять с собой тебя и твоих сестренок, поэтому о вас позаботятся бабушка с дедушкой.

Женщина продолжает укачивать меня.

– Милая, нам пора, – раздается вдали мужской голос. – Ты ничего не забыла?

– Нет, все собрано. Я иду!

Это наверняка мой отец. Вернее, тот, кто меня зачал.

Картинка перед глазами снова меняется. Длинные руки кладут меня под люстру, туда, где я лежал вначале.

– Ну вот, я уезжаю.

Большое лицо приближается и целует меня в губы.

– До свидания, малыш. Я люблю тебя.

Она исчезает. Я-ребенок никак не реагирует, ничего не понимает. Я-взрослый осознает, что видел ее в последний раз. И обижается.

Снова наступает темнота.

Что же это такое? Она прощается со мной, выдавливая слова любви, чтобы не мучиться угрызениями совести? Если верить блокноту, она сказала это в первый раз. Три слова и один поцелуй – вот и все. С глаз долой, из сердца вон. Все вокруг было словно в тумане, но я бы наверняка заметил слезы на ее глазах.

Но нет, она не плакала.

Я нервничаю и в то же время чувствую облегчение. Кажется, я ничего не потерял. Мне даже повезло, что я жил с бабушкой и дедушкой. Какое счастье…

Первое признание мне в любви оказалось пустяком, сентиментальным обманом.

Но как бы мне хотелось подольше побыть в объятиях обманщицы…

* * *

Кларисса пропала больше двух месяцев назад. Я рассчитывал объясниться с ней через пару дней после ссоры, но она так и не вернулась на работу. Даже заявление об уходе прислала по почте и не стала забирать оставшиеся в кабинете вещи.

Конечно, я звонил, но все напрасно. Каждый раз оставлял сообщение и не получал ответа. Регулярно ходил к ее дому, подолгу стучал, но она не открывала.

Теперь я чувствую себя виноватым в том, чего не делал. Это худшее, что может случиться с человеком.

Да, блокнот стер ее запись без моего ведома, но я упрекаю себя в другом. Я испугался сделать первый шаг, сказать о своих чувствах…

Как я зол и каким потерянным ощущаю себя! Меня терзают раскаяние и угрызения совести.

Часто по ночам на меня накатывает такое одиночество, что я беру блокнот и вспоминаю моменты, проведенные с Клариссой. Ничего особенного: просто улыбки, взгляды, наше удивительное взаимопонимание.

Воспоминание за воспоминанием. И в центре каждого – она.

Иногда меня тянет пережить некоторые эпизоды, связанные с Джулией. Надо сказать, она быстро завела привычку засыпать, положив голову мне на плечо, и тогда ее запах, ее тепло… Мне не раз хотелось заняться с ней любовью.

Но я вспоминал Клариссу, и желание улетучивалось.

К тому же все равно ничего бы не вышло. Мы уже были не одни в комнате. Все началось с радостной улыбки Джулии и неожиданного известия.

– Знаешь, пора познакомить тебя с моей малышкой!

Пару секунд я соображал, как бы повежливее отказаться, потому что меня совершенно не привлекала эта идея.

– Мама привезет ее сегодня днем. Правда, замечательно? – протараторила она, не успел я открыть рот.

Я, как всегда, не смог отказать, но ждал появления девочки с нескрываемым ужасом. Еще бы, ведь Джулия нарисовала отличный портрет: не ребенок, а комок нервов, капризный и постоянно чем-то недовольный.

К моему удивлению, девочка молча вошла в квартиру и остановилась, вцепившись в руку матери. Наверное, я произвел на нее сильное впечатление.

– Здравствуй, милая. Как тебя зовут?

– Сарлотта!

– Сарлотта? Какое красивое имя!

– Да нет, ее зовут Шарлотта, она просто не выговаривает некоторые звуки!

– Спасибо, Джулия, я догадался… Шарлотта, хочешь печенья или мороженого?

– Хотю!

– Нет, Шарлотта, только не это! Сейчас будешь грызть печенье и везде накрошишь!

– Да ладно, Джулия, ничего страшного, ей уже три года. А если запачкает что-то, не беда… Ты же будешь есть аккуратно, красавица моя?

– Да, обесяю!

Я усадил ее на диван. Она прислонилась к спинке и вытянула маленькие ножки, которые даже не доставали до края сиденья.

Она старалась есть очень аккуратно.

Мне пришлось долго переключать каналы, пока не нашлось то, что ей понравилось.

Шарлотта смотрела мультик и улыбалась.

Я смотрел на Шарлотту и тоже улыбался.

* * *

Через несколько дней я снова пришел к Луизе. Перед этим я, не моргнув глазом, расспросил о ней Мика, но он был настроен не больно-то оптимистично. Сказал, что собирается писать ей письма, пока не иссякнет вдохновение, а уж потом рискнет познакомиться. Он больше ни разу не встречал ее в лифте, хотя по утрам долго катался вверх-вниз.

В общем, я собрался с духом и отправился к ней.

– Здравствуйте, Луиза!

– Здравствуйте. Опять проблемы с цветами?

– Н-н-нет. Не совсем. На самом деле я не работаю в службе доставки. Сейчас я все объясню…

В общем, я рассказал ей о Мике. О том, что я его лучший друг и что он влюбился в нее, о его стеснительности и моих опасениях… Я описал того Мика, которого хорошо знал: нежного, заботливого, верного, искреннего. Вначале она смотрела на меня подозрительно, но потом ей, кажется, стало любопытно…

– У вас нет, случайно…

– Может, перейдем на ты?

– Хорошо. У тебя нет, случайно, его фотографии? Судя по твоим словам, он очень милый человек…

– Я как раз хотел тебе показать. Вот, держи. Ну, что ты о нем думаешь?

– Ой, я же его знаю! Я как-то заговорила с ним в лифте! Не понимаю, что на меня нашло… Не может быть!

– Чего не может быть?

– Он такой красивый…

– Только не это! Я уже полчаса объясняю, что не надо судить по внешности!

– Да, но… Мне бы и в голову не пришло, что это он. Я правда ему нравлюсь?

– А почему нет? Не понимаю, что тут удивительного! Послушай, мне пора возвращаться на работу. Я оставлю тебе его номер и…

– Ты что, я никогда не осмелюсь позвонить ему…

– Как же с вами сложно! Запиши все-таки его номер и дай мне свой на всякий случай. А еще я оставлю тебе его фотографию. К красоте, как и ко всему остальному, нужно привыкнуть. Только тогда можно увидеть, что за ней скрывается… А пока пусть все идет своим чередом – рано или поздно он не выдержит и признается. По крайней мере, теперь ты знаешь, чего ожидать…

Она покраснела, мечтательно глядя вдаль. Словно представляя себя в его объятиях. Словно веря, что это возможно.

* * *

Джулия, конечно, не отвезла Шарлотту обратно к бабушке. Она осталась жить у меня, и в углу спальни обосновалась детская кроватка. В конечном счете это нисколько мне не мешало. Я даже радовался, когда, возвращаясь с работы, видел ее милую рожицу, вздернутый носик и платья в цветочек.

Я плохо разбираюсь в детях, но, сравнивая Шарлотту со своими племянниками и племянницами, готов сказать со всей ответственностью: она совсем не такой чертенок, каким пыталась представить ее Джулия. Да, иногда она шалит, может опрокинуть стакан, раз шесть – восемь за день падает, время от времени заливается слезами, но не совершает ничего ужасного. Джулия так не считает. Она постоянно отчитывает дочку и, едва услышав ее всхлипывания, вздыхает, всплескивает руками и восклицает: «Ну что опять случилось?»

Бедная малышка.

* * *

Дверцы шкафа в спальне слегка приоткрыты, луч света проникает в щель, сквозь которую малышка видит силуэт матери. Абсолютно голая, нервно дрожа, с ножом в руке, она мечется по комнате, заглядывая под кровать, за дверь, в первый шкаф… Догадываясь, что ей грозит, девочка забивается вглубь, пытаясь спрятаться за ворохом одежды. Но если мать посмотрит в шкаф, то непременно обнаружит ее. Я тоже это понимаю, даже вижу торчащие из-под платьев маленькие ботиночки, но ничего не могу поделать. Хотя я так хотел бы помочь… Невероятно, мать не способна сотворить такое с собственным ребенком!

Внезапно дверцы распахиваются. Из уст малышки вырывается вопль ужаса, тут же обрывающийся от чудовищного удара ножом в грудь… Я замираю, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. К горлу подкатывает тошнота. Когда рука с ножом замахивается для нового удара, я закрываю глаза руками.

– А-а-а! – кричу я.

– Да что ты как маленький!

– Пожалуйста, выключите!

– Вот видишь, ты слишком маленький, чтобы смотреть такое!

– Нет, мне уже десять…

– Маленький, маленький! Мы предупреждали! Девчонка!

Я бегу в свою комнату под смех и крики сестер. «Мокрая курица!», «Трус!» – прозвища, которыми они, не стесняясь, награждают меня.

Потом все погружается в темноту. Выныривая из нее, я оказываюсь перед блокнотом, открытым на странице со словами…

– 40 -
Мой первый фильм ужасов

До сих пор его помню. Всю ночь глаз сомкнуть не мог! Мать, убивающая дочь… Столько жестокости, столько крови… Мне понадобилось несколько дней, чтобы прийти в себя.

Но теперь я наверстываю упущенное: обожаю фильмы ужасов, посмотрел, наверное, несколько сотен. Когда я ужинал у Клариссы, она призналась, что тоже любит время от времени пощекотать себе нервы… Мы даже собирались вместе сходить в кино и…

– Эй, что с тобой?

– Ничего.

– А по-моему, что-то не так. Ты странно выглядишь! О чем ты думаешь?

– Послушай, я могу хоть изредка остаться один в собственной спальне? Ты постоянно суешься…

– Я не специально, мне надо уложить малышку!

– Уже?

– Посмотри на время! А поскольку здесь всего одна спальня…

– Ого! Я и не думал, что так поздно… Давай сам уложу ее.

Я стою у кроватки Шарлотты и собираюсь, как обычно, поцеловать ее в нос.

– Скажи, а мы пойдем завтра играть в мяч? – вдруг шепчет она мне.

– Конечно пойдем.

– Обожаю играть с тобой в мяч.

– Я тоже обожаю, моя принцесса.

– Робби никогда не хочет играть со мной.

– Ничего страшного, это в прошлом.

– Сегодня он тоже не захотел со мной играть!

– Что? Ты видела сегодня Робера?

– Да. Но мама просила не говорить тебе… Ай, она будет ругаться!

– Не бойся, я ничего не скажу маме, честное слово. А где вы были?

– У Робби. Мама обещала, что, если мы вернемся к нему, я буду хорошо себя вести.

– Твоя мама хочет вернуться к нему?

– Ara. Но он сказал «нет». И мама опять ругала меня. А я рада, что он сказал «нет», потому что хочу остаться с тобой…

Она смотрит на меня большими глазами, а я не знаю, что ответить. Не выдержав, я наклоняюсь и целую ее в лоб.

Теперь я раскусил Джулию: она использует меня, чтобы снова сойтись с Робером.

Наверное, и перстень забрала специально. Простой расчет: Робер придет забрать его, увидит ее с другим мужчиной и пожалеет, что бросил.

Она способна на такое.

Все, хватит меня облапошивать. Хватит пользоваться мной, спать у меня на плече, жить за мой счет, втихаря устраивая свою жизнь.

Думаю, ей пора уйти.

* * *

Чтобы избежать необдуманных поступков и быть уверенным в правильности решения, я долго размышлял о Джулии, о словах Мика и сестер и понял одну вещь: я хочу знать правду.

Блокнот позволил мне пережить некоторые эпизоды из прошлого и взглянуть на них со стороны. Особенно любопытными оказались встречи с друзьями и родственниками.

Я все увидел.

Сначала, на сорок первой странице, я увидел ее вульгарность, манеру вычурно одеваться, ее постоянный вызов. На сорок второй я увидел, как она улыбается всем без исключения мужчинам. На сорок третьей увидел, как она под взглядами друзей без стеснения флиртует с мужем моей сестры (как та и говорила), не проявляя уважения ни к себе, ни ко мне.

Тогда я этого не замечал. Сейчас не понимаю, как мог быть таким слепым.

На сорок четвертой странице я увидел клубную вечеринку в самом начале наших отношений. В тот день она познакомилась с Миком и постоянно танцевала с ним, нежно обнимая его гораздо более мускулистый, чем у меня, торс. Я увидел, как она прижимается к нему и что-то шепчет на ухо. Тогда я этого не понимал. Не замечал смущения и раздражения моего друга.

Но ничего из этого не скрылось от глаз коллег и друзей. Они озадаченно переводили взгляд с Джулии-соблазнительницы на меня, преспокойно сидящего в кресле. А я принимал их удивление за восхищение. Я не шучу! В их взглядах я читал: «Эта секс-бомба встречается с тем парнем? Посмотри на нее и на него! Вот это называется – повезло… Ты видел, как она танцует, какая она сексуальная! А он сидит себе как ни в чем не бывало. Хотел бы я оказаться на его месте…»

Именно такие мысли крутились у меня в голове. Я гордился собой.

Гордился этой агрессивно красивой девушкой. Не замечал ее поступков, не замечал ее сущности. Я видел только себя. Сквозь призму ее красоты.

С каждой страницей я стыдился все сильнее, чудовищно стыдился своего тогдашнего идиотизма.

А если прибавить к этому случайное признание Шарлотты…

Ей надо уйти, я уверен.

Однако принять решение гораздо проще, чем претворить его в жизнь. Надо действовать крайне осторожно, но… я все равно боюсь ее реакции.

– Знаешь, тебе, наверное, надо искать новое жилье…

– Хочешь выставить меня на улицу?

– Вовсе нет! Я ведь не говорю, чтобы ты уходила прямо сейчас. Просто тебе пора устраивать свою жизнь.

– Устраивать свою жизнь! Думаешь, это легко?

– Нет, это очень сложно. Но пойми, Джулия, мне нужно то же самое, устраивать жизнь. Вернее, строить заново.

– С той девицей, которой ты каждый день названиваешь и оставляешь сообщения?

– Откуда ты знаешь?

– Думаешь, здесь железобетонные перегородки в метр толщиной? Я все слышала. Ты ведешь себя как собачка, только и делаешь, что извиняешься. Нисколько не изменился…

– Что ты несешь?

– Ничего. Делай что хочешь. В конце концов, Это твоя жизнь…

Меня поразили ее холодность и злоба. Она втаптывает меня в грязь, упрекает в том, что я бросаю ее одну с маленьким ребенком, хотя у меня столько денег, что я мог бы проявить щедрость, но я, как обычно, думаю только о себе. Под конец она добавляет, что могла бы, как Кларисса, переспать со мной и воспользоваться моими деньгами.

Эта фраза разрешила мои сомнения. Я понял, что поступаю правильно. Абсолютно правильно.

Она оскорбила меня. Я ставлю ультиматум: у нее десять дней, чтобы убраться. Десять дней, и ни минутой больше.

* * *

Когда я пересказываю Мику разговор с Джулией, он радуется и поздравляет меня. Он считает, что это самое правильное решение.

– Наконец-то! Я уж и не надеялся, что ты решишься.

– Знаю, давно пора было, но так не хотелось расставаться с малышкой.

– Да, я заметил, что ты к ней привязался. Но надо идти вперед, однажды и у тебя будет своя Шарлотта…

– Да, наверное. Я чувствую, что уже готов.

– Ого! Хочешь сказать, если бы Кларисса не ушла… Я, кстати, до сих пор не понимаю, почему она исчезла, так ничего и не объяснив. Странно, я ведь редко ошибаюсь в людях, если только сам не влюбляюсь. Я был уверен, что у вас все получится.

– Я тоже так думал.

– Ладно, раз она такая дура, пусть ей же будет хуже!

– Не говори так про Клариссу.

– Только не надо повторять историю с Джулией и искать ей идиотские оправдания!

– Тут даже искать не надо!

– Правда?

– Да. На самом деле я кое-что от тебя утаил…

На меня внезапно накатывает желание рассказать все с самого начала. О волшебном блокноте. О воспоминаниях. О том, как блокнот стер признание в любви, написанное Клариссой. Длинный-длинный монолог – и груз больше не давит мне на грудь, я словно выныриваю на поверхность, вдыхая наконец полной грудью. Пока я говорю, Мик заинтересованно кивает головой.

– Твои сестры правы, ты сошел с ума, – заключает он, когда я умолкаю.

– Что?

– Не притворяйся. Мне недавно звонила Солен. Она очень волнуется, говорит, что ты, как дед, погрузился в тихое сумасшествие, не расстаешься с блокнотом. Она считает, что это чувство вины: ты ведь почти не ходил к нему под конец. В общем, она объясняла гораздо лучше, со всякими умными словами, но суть я передал.

– Ты мне не веришь…

– Думаю, надо избавиться от этого подарка. Можешь отдать его мне, если хочешь.

– Только притронься, и я разобью твою прекрасную физиономию.

– Как тебе угодно. Только если будешь продолжать в том же духе, скоро точно тронешься. Не знаю, замечаешь ты или нет, но в последнее время ты говоришь только о прошлом, вспоминаешь всякие истории, просишь рассказывать о важных моментах, которые сам мог забыть. Ты это осознаешь?

– Э-э-э… Не особо. Вернее, наверное, частично да, но…

– Ну вот. А ведь ты не вылезаешь из прошлого.

– Что же мне делать? Вдобавок Джулия еще несколько дней будет жить у меня, а я видеть ее не могу… Не приютишь меня ненадолго?

– Конечно! Что за глупые вопросы! Но у меня есть идея получше. Нам обоим надо развеяться. Предлагаю совершить небольшое путешествие: я смогу наконец выполнить данное себе обещание, а ты немного успокоишься.

– Развеяться? Ну-ну…

– Доверься мне. Мы уедем на два-три дня, так что собери вещи, а вечером я заеду за тобой и мы отправимся туда, где ты никогда не был. Согласен?

– Согласен…

– Но при одном условии: блокнот ты оставишь дома.

Я соглашаюсь. Сам я, конечно, знаю, что не сошел с ума, но мне не хочется, чтобы окружающие считали меня психом.

А может, сумасшедший – это всего лишь человек, который знает то, что недоступно другим?

Ладно, попробуем сменить обстановку.

Три дня отдыха мне не повредят.

* * *

– Ты ведь не взял с собой блокнот?

Я возмущенно мотаю головой. Хотя, если честно, расстаться с ним оказалось невыносимо тяжело. Мне понадобилось часа три, чтобы отыскать идеальный тайник. Теперь я, конечно, побаиваюсь, как бы Джулия не перерыла всю квартиру в мое отсутствие и не нашла его. А вдруг она в отместку выбросит блокнот?..

Ладно, постараюсь не думать об этом. Мы ведь едем развеяться, и я рассчитываю отлично провести время.

Я пытаюсь угадать, что задумал мой друг. Мы выезжаем на шоссе, ведущее на юг. Мик предупреждает, что путь неблизкий и я могу поспать, если хочу. Я не заставляю себя упрашивать: нет ничего скучнее ночных поездок, где единственное развлечение – наблюдать в окне череду указателей и заправок.

Огни гаснут.

Я просыпаюсь оттого, что затекла шея. Очевидно, я спал долго, потому что уже светло. Мы свернули с шоссе и, кажется, едем по проселочной дороге в какой-то глуши. Как стопроцентный городской житель, я чувствую разочарование. Мне грустно.

– Где мы?

– Ого! Проснулся? Скажи, в твоих предках, случаем, не числится пара сурков? Я думал, мне тебя никогда не разбудить!

– Извини. Так где мы?

– Немного терпения. Через полчаса, даже меньше, все узнаешь. А пока можешь изучать указатели, хотя не думаю, что ты найдешь знакомые названия.

* * *

Вдалеке между двух лысых холмов появляется кучка домов. И тут же раздается фраза, которой я боялся больше всего:

– Ну вот, почти приехали. Доволен?

Я не осмеливаюсь ответить. Вернее, не могу – мне не выдавить ни слова, настолько удручающим кажется вид из окна.

Машина пересекает городок, и мне становится совсем не по себе. Такое ощущение, будто все вымерло. Ни одного магазина и ни души на улицах. Все серое. Но это не тот серый, привычный всем горожанам: не серость грязного воздуха, суеты, автомобилей, не та серость, о которой забываешь, потому что впереди куча дел и нет времени смотреть по сторонам. Нет, здесь царит серость старости, уходящего времени, людей, о которых никто не помчит. Такую серость невозможно не заметить, потому что, кроме нее, ничего не существует. Это хуже, чем серость смерти, – это серость отсутствия жизни.

Мик останавливается около векового дома, точно такого же, как те, мимо которых мы проезжали. Внезапно дверь распахивается, и нам навстречу выбегает маленькая сухая старушка, похожая на суетящуюся мышь.

– Микаэль!

– Бабушка!

– Мой мальчик! Ты приехал раньше, чем обещал! Опять гнал как ненормальный?

– Нет-нет, что ты.

Когда она подходит ко мне, я протягиваю руку, но старушка тепло обнимает меня.

– Не узнаешь? Я Орнелла, бабушка Микаэля по материнской линии. Правда, ты был совсем маленьким, когда мы виделись в последний раз…

– Простите, я…

– Ничего страшного! В моем возрасте глупо обижаться на пустяки…

Доставая вещи из багажника, я спрашиваю Мика, зачем он привез меня сюда. Он отвечает, что мне нужен отдых, а этот городок – самое тихое место из всех, где он когда-либо бывал. Я делаю вид, что верю. Потом он добавляет, что мне станет легче, если я поболтаю с его бабушкой. Оказывается, Мик часто звонит ей, когда у него плохое настроение, от одного звука ее голоса он успокаивается. А я и не знал, что они так близки. Как не знал, что он испытывает потребность выговориться.

Мужчины обычно молчат о таких вещах. Они считают, что недоговоренностей, читающихся в глазах у друга, достаточно для взаимопонимания, что именно они и являются фундаментом настоящей мужской дружбы.

Мужчины полагают, что от слов мало проку и лучше оставить их женщинам.

Но мужчины иногда ошибаются.

И все же я в ужасе от этого места. Мысль о том, что придется провести два дня в компании пожилой женщины, тоже не радует. Мы входим в дом. Здесь темно и сыро.

Нас встречает кот. Интересно, все пожилые женщины держат животных?

Тут столько места, что можно с легкостью разместить человек пятнадцать. Два этажа, всюду комнаты и старые шкафы. Я выбираю спальню на втором этаже, в глубине мрачного коридора, но боюсь, что не усну здесь. Интересно, когда на этой кровати спали в последний раз?

– А! Ты выбрал комнату, где в детстве жил отец Мика. Он обожал ее, проводил в ней все время!

Я разбираю вещи, убиваю двух пауков, которые наверняка не видели до меня ни одного человеческого существа и теперь вряд ли сохранят о встрече приятные воспоминания, и, опустошенный, падаю на кровать.

– Дети, к столу! – вырывает меня из оцепенения тонкий бабушкин голосок.

Дети… Целую вечность меня никто так не называл…

В центре стола – большая миска с салатом, вокруг теснятся фарфоровые тарелки с истертым голубым узором и помутневшие от времени стаканы. Я и так не большой любитель зеленого салата, но, когда он подается даже без самого простого соуса, обед превращается в испытание. Потом наступает черед нескольких кусочков вареного мяса, кажется говядины, с гарниром из плавающих в масле спагетти.

– Я сходила в магазин, чтобы купить то, что ты любишь, мой милый.

– Спасибо, бабушка.

– Вам нравится?

– Да, мадам, очень вкусно. Только, пожалуйста, обращайтесь ко мне на ты.

– Хорошо. Я пойду вздремну, а потом мы с тобой поболтаем.

– Э-э-э, вы имеете в виду…

– Мой Микаэль сказал, что тебе сейчас нелегко и ты хочешь с кем-нибудь поговорить. Я тоже очень люблю рассказывать. И слушать. Это так редко случается со мной…

– Конечно, Орнелла, мы обязательно поговорим! С удовольствием!

Мысль о том, что придется остаться наедине с бабушкой, совсем не вдохновляет меня. Но разве я могу отказаться? Я ловлю на себе насмешливый взгляд Мика.

С другой стороны, терять нечего. К тому же бабушке, должно быть, очень одиноко… Надо немного развлечь ее.

* * *

Орнелла пошла прилечь после обеда, а мы с Миком остались в гостиной. Вначале мы немного поболтали, но вскоре под действием царящего вокруг покоя разговор сошел на нет. Время казалось резиновым. Оно текло гораздо медленнее, чем обычно: ленивые секунды, никуда не торопящиеся минуты. Наверняка из-за того, что здесь их некому считать.

Когда сидишь в этой маленькой гостиной, кажется, что весь мир ограничен ее стенами. Повсюду безделушки и пожелтевшие фотографии. Гипсовая Дева Мария венчает старинный телевизор, еще одна, пластмассовая, наполненная святой водой, стоит на столике с пыльными ножками, покрытом грязно-белой салфеткой. Над ней блеклая картина, изображающая сцену охоты, рядом зеркало в темных пятнах. И полная тишина.

Наконец настал момент, которого я так боялся. Бабушка вышла из спальни. У старого человека есть одно преимущество: когда он просыпается, никто не смеется над его помятым лицом, ведь он и так выглядит не лучшим образом. Поэтому у меня такое ощущение, что она не ложилась.

– Ладно, разговаривайте, а я схожу прогуляюсь.

– Хорошо, милый. До скорого!

Мик закрывает за собой дверь. Я остаюсь один на один с Орнеллой.

– Мальчик мой, я знаю, что говорить о себе не так-то просто, особенно когда ты молод. Поэтому, если хочешь, я сначала расскажу о своей жизни.

– Конечно, я с удовольствием послушаю.

– У меня была очень простая жизнь, никаких приключений. До того как оказаться здесь, я жила в Италии и немного в Швейцарии. Свое первое путешествие, если это можно так назвать, я совершила в тридцатых годах, когда наша семья бежала из Италии. Нас не волновала политика, мы просто устали от нищеты. Вы сейчас даже не можете вообразить, что такое бедность. Первая пара обуви у меня появилась только в семь лет, когда Муссолини решил обуть всех детей в стране. Я считала его героем – мы же ничего не знали о нем, – а когда впервые в жизни надеваешь ботинки, ты не представляешь себе… Нам нечего было есть, абсолютно нечего. Поэтому мы и уехали… Родители выбрали этот городок, потому что здесь уже жило несколько человек из нашей деревни, они приехали раньше нас. Когда мне исполнилось шестнадцать, я отправилась в свое второе путешествие, в Швейцарию, на заработки. Такая красивая страна… Да и я тогда была красивой. Наверное, глядя на меня, сложно в это поверить. Я сейчас покажу фотографию.

Она достает из сумки старинную, слегка надорванную фотографию, с которой на меня смотрит молодая девушка, напоминающая тогдашних итальянских красавиц вроде Джины Лоллобриджиды, только миниатюрнее. Я удивлен.

– Вы были восхитительны!

– Я пользовалась большим успехом. Мужчины дарили мне подарки, звали замуж. А однажды я приехала сюда на каникулы и познакомилась с Флавио, юношей из другой итальянской семьи. Мы вдвоем часто ходили гулять в поле. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду…

– Да…

– А потом я забеременела и больше никуда не ездила. В то время было не как сейчас, мы ведь во всем слушались родителей. Не могу сказать, что я жила счастливо, мне очень хотелось в Швейцарию… Моя настоящая жизнь осталась там. Но у нас родился сын, отец Мика, а два года спустя – дочка. Я рада за них, они хорошо устроились, заработали много денег, особенно Альберто. Ой, кажется, сейчас начнется моя любимая телеигра! Чуть не пропустила начало. С возрастом я стала ужасно болтливой.

После телеигры и ужина все затихло. Когда бабушка спит, кажется, засыпает сам дом. Поэтому я тоже решил прилечь. Спать было еще рано, но мне хотелось поразмыслить наедине с собой. Я думал о Клариссе, даже позвонил ей, но она опять не взяла трубку. В очередной раз оставил сообщение, которое она наверняка не прослушает, хотя кто знает… Будь у меня с собой блокнот, я бы пережил момент из прошлого, что-нибудь радостное, красивое или забавное. На мгновение я рассердился на Мика, запретившего мне брать его с собой, но вдруг понял, что эти белые страницы и правда занимают слишком много места в моей жизни: как только мне становится грустно, я ищу в них утешения. Это моя экспресс-терапия, мой источник гарантированного счастья. Не стоит так привязываться к блокноту, ведь скоро он закончится. Я и так уже использовал половину страниц.

Внезапно меня охватывает тревога: а не разучусь ли я смотреть в будущее, если буду постоянно оглядываться?

Я устал.

* * *

Утром Орнелла разбудила меня нежно, как ребенка. Она уже приготовила еду и расставила на столе разнообразные яства. Это так приятно и, главное, напоминает детство, когда бабушка по воскресеньям потчевала нас с сестрами таким же обильным завтраком. Мы потихоньку просыпаемся, поглощая еду из обколотых по краям тарелок.

– Ну что, Мик, чем займемся сегодня?

– Понятия не имею, у меня никаких планов.

– Только не говори, что мы весь день будем бездельничать!

– Именно это я и собирался сказать.

Мы действительно с утра до вечера валяем дурака. Я усаживаюсь рядом с бабушкой перед телевизором. Она смотрит сериал, поглаживая кошку. На экране молодая красотка с обесцвеченными волосами пылко объясняется в любви мужчине с белыми, идеально ровными зубами. Если бы мне признавались в чувствах такими фальшивыми нелепыми словами, я бы ни за что не поверил. Но мужчина выглядит растроганным и страстно целует только что обретенную возлюбленную, энергично наклоняя голову то вправо, то влево. Я никогда так не целовался.

Вскоре кошка засыпает, бабушка вслед за ней. У нее приоткрыт рот, до меня доносится ровное дыхание.

Я выключаю звук у телевизора, чтобы она спокойно поспала, и задумываюсь о ее повседневной жизни. Утром встать, приготовить еду, немного прибраться, посмотреть телевизор, подремать, снова посмотреть телевизор, опять приготовить еду, помыть посуду, еще чуть-чуть посмотреть телевизор и лечь спать. Это и есть старость? Быть приговоренным к серой повседневности? А как же старики развлекаются? И развлекаются ли вообще? Может, вспоминают молодость? Закрывают глаза и заново переживают события тех дней? Как я со своим блокнотом, только без картинок и запахов. Так о чем же вспоминают старики? О хороших моментах или о плохих? Или о тех и о других? Приходится ли им часами восстанавливать в памяти тот или иной эпизод, стараясь не упустить ни одной детали? Переживают ли они заново знакомство с мужем или женой, рождение детей, день, когда те выросли и ушли из дома, смерть самого близкого человека, тяжесть одиночества? Или, наоборот, пытаются забыть обо всем, чтобы не напоминать себе, как невыносима жизнь старика? А действительно ли невыносима? Может быть, от одной серии «Огня страсти» они получают столько же удовольствия, сколько от шумной вечеринки пятьдесят лет назад?