Текст книги "Смерть бродит по лесу"

Автор книги: Сирил Хейр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– О нет, нужно... Правда нужно.

– Почему вы не можете снять где-нибудь комнату?

– Это совершенно невозможно. Мне о стольком нужно заботиться.

– О стольком? Полагаю, свою мебель вы могли бы сдать на хранение.

– Это не только мебель, – мягко объяснила миссис Порфир. – Еще все мои бумаги... Я так много работы делаю. В меблированной комнате ничего не получится. Это было бы неуместно.

Перед Петтигрю вдруг предстало видение: деревенская домохозяйка просматривает конфиденциальную корреспонденцию Ассоциации нравственного благополучия. Да, это было бы крайне неуместно. Что ж, леди Ферлонг придется подыскать другого секретаря, вот и все. Жаль, но...

Мистер Очаровашкинс все еще развивал свою тему:

– Вдова без обременения... Вы ведь вдова, миссис Порфир? – Не получив ответа, он продолжил: – С вами ведь в этом четырехкомнатном доме никто не живет?

– Нет. То есть... Сейчас никто. – Последние слова были произнесены чуть ли не шепотом.

– Прекрасно. Итак, мадам, вы задумывались всерьез о том, чтобы подыскать другое жилье? Вы справлялись о возможности приобрести резиденцию?

«В судах графства, – подумал Петтигрю, – мы всегда приобретаем резиденции. Покупать дома мы предоставляем низшим расам, не имеющим законов».

– Я не могу себе это позволить.

– Вы уверены, мадам? В наши дни строительные общества предлагают очень привлекательные условия. У вас нет сбережений?

– Очень незначительные.

– Сколько именно у вас денег? Каков ваш доход?

По лицу миссис Порфир скользнула острая тревога.

«Честное слово, так нечестно, – подумал Петтигрю. – Она, наверное, чувствует себя так, словно ее раздевают на людях».

– Возможно, вы предпочтете написать сумму, – предложил он.

– Благодарю вас, сэр.

Миссис Порфир подали бумагу и карандаш, и после недолгих, но озабоченных подсчетов она написала две суммы, обозначающие соответственно капитал и доход с него. Глянув на ее скудное состояние, Петтигрю протянул листок мистеру Очаровашкинсу.

– Это все, что у вас есть? – не отступал мистер Очаровашкинс.

– Это все на свете деньги, какие есть в моем распоряжении. – Высокопарные слова она роняла в суд, как камешки в тихий прудик, закутавшись в свое странное достоинство точно в плащ.

Мистер Очаровашкинс сменил тактику:

– Нет ведь никакой особой причины, чтобы вам жить именно в Тисбери. Вы вполне могли бы поехать в любую другую часть Маркшира... Вообще в любое графство Англии.

Тут миссис Порфир дала волю словам и стала даже красноречива:

– Полагаю, в каком-то смысле это совершенно верно. Конечно, я привязана к моей работе в Тисбери, но, надо думать, сумела бы быть полезной в любом месте. Слава Богу, я всегда приносила пользу, где бы ни находилась. Но дело не только в этом, сэр. Понимаете, я очень люблю Тисбери. Я тут родилась. Я жила тут, пока не уехала, чтобы выйти замуж. Вот почему я вернулась, когда... когда осталась одна. – На мгновение она как будто забыла, где находится, и продолжила, обращаясь отчасти к Петтигрю, отчасти к себе самой, подхваченная потоком детских воспоминаний. – Мой отец был органистом в церкви Тисбери. Он позволял мне сидеть возле органа, когда я была маленькой. Я так любила бывать на хорах. Думаю, он был не самым лучшим музыкантом, но я считала его игру самой прекрасной на свете. – Она оглянулась, посмотрела за мистера Очаровашкинса, на скамью позади него, где сидели истец и его семья. – Он играл на вашей свадьбе, мистер Тодмен, – сказала она. – Помните? Это было давно, а кажется, только вчера. Четыре подружки в голубом, а миссис Поттс – вся в белом. Она была чудесной невестой, хотя мы все думали, что для вас она высоковата...

Право же, это совсем против правил! Джефферсон давно бы ее остановил. Петтигрю прокашлялся, чтобы вмешаться, но миссис Порфир остановилась сама. Замолчав, она промокнула глаза носовым платком. Пожав плечами, мистер Очаровашкинс сел и начал связывать бумаги. Совершенно ясно – дело было окончено. Петтигрю набрал в грудь воздуха, чтобы объявить свое решение. И в этот самый момент он почувствовал, как в нем с силой поднимается подозрение, что дела обстоят совсем не так, как кажется.

Заместитель судьи помедлил, наморщил нос, как собака, вынюхивающая слабый, неуловимый запах. Что-то странное было в этом на первый взгляд простом деле, но он никак не мог уловить верткую мысль. Он безотчетно отметил что-то во время слушаний, но не обратил на это сразу должного внимания. Вдобавок миссис Порфир обронила что-то в своих бессвязных замечаниях. Он оглядел притихший зал суда в поисках вдохновения. Его взгляд упал на Тодменов, сидевших рядышком. Спутанная темная копна волос Марлен у плеча матери. Его посетило смутное воспоминание об учебнике по теории Менделя, и две мысли внезапно слились у него в голове как дождевые капли и побежали ручейком по оконному стеклу.

– Мне бы хотелось, чтобы мистер Тодмен вернулся на место свидетеля, – сказал он.

Удивленный и раздраженный, мистер Тодмен снова вышел вперед.

– Всего два вопроса, – сказал Петтигрю. – Ваша жена была вдовой, когда вы на ней женились?

– Верно.

– Миссис Бэнкс ваша дочь или дочь от прошлого брака?

– Моя Марлен, – с чувством сказал мистер Тодмен, – никогда не знала другого отца.

– Верно. Но это не вполне...

– Я дал ей мой дом. Я дал ей мое имя. Это было двадцать два года назад. Тогда она была малышкой двенадцати месяцев от роду. Что еще мог бы сделать мужчина?

Петтигрю в который раз посмотрел на знакомые слова параграфа 8 первого приложения. Они были именно таковы, как он думал.

– Вы удочерили ее юридически?

– Нет.

Петтигрю глянул на мистера Очаровашкинса. Мистер Очаровашкинс медленно поднялся. На лице у него было выражение боксера, который вышел из своего угла, твердо зная, что в ближайшие несколько минут его отправят в нокаут.

– Вы можете обойти это затруднение? – спросил его Петтигрю. – Закон особо прописывает, что дом может быть затребован домовладельцем как место проживания его самого или его сына либо его дочери. Никакого упоминания о приемных я не вижу.

Мистер Очаровашкинс был слишком хорошим законоведом, чтобы тратить время на отстаивание невозможного утверждения. Оказав лишь символическое сопротивление, он признал свое поражение. Естественно, он счел нужным указать на то, что вел дело исходя из факта, что миссис Бэнкс – дочь мистера Тодмена. Петтигрю, естественно, принял его заверение, но спросил про себя, как человек с таким очевидным умом мог не знать, что по закону генетики у двух блондинов не может родиться брюнетка. Он уже удобно забыл, что сам чуть не проглядел этот факт.

– В пользу ответчицы, – объявил он. И испытал удовлетворение юриста, приняв неоспоримое решение соответственно букве закона, который, как и орден Подвязки, сам по себе ничегошеньки не стоил.

Тем не менее полчаса спустя, когда Петтигрю уже возвращался домой, он почувствовал, что было нечто сомнительное в странной маленькой драме, которая перед ним разыгралась. Редко случается, чтобы судья вообще дошел до сути дела. Колодец правды обычно слишком глубок для простого судебного отвеса. И теперь Петтигрю был уверен, что до сути он не докопался. Само по себе это его не обеспокоило бы. Его встревожило другое – собственная уверенность, что по ходу разбирательства миссис Порфир далеко не один раз... нет, не солгала, но погрешила против истины. А поскольку миссис Порфир произвела на него глубокое впечатление как женщина исключительных моральных качеств, он был озадачен и даже немного расстроен.

Глава третья МИССИС ПОРФИР У СЕБЯ ДОМА

Миссис Порфир всего на пару минут опоздала на автобус, который следовал от Рыночной площади в половине четвертого, и потому была обречена полчаса ждать следующего, стоя в начале растущей очереди. По ее виду было совсем непохоже, что она столь успешно, сколь и неожиданно для себя выиграла тяжбу. Миссис Порфир устала, была голодна и подавлена. У нее болела голова, и она остро нуждалась в чашке хорошего горячего чая. (В Дидфорде имелось достаточно чайных, но она уже потратилась на ленч, пока ждала разбирательства, и не могла второй раз в день поесть вне дома – это просто не укладывалось в ее миропонимание.) Женщина полная, она то и дело переносила вес с ноги на ногу, с тоской отмечая, как медленно ползут к трем стрелки на городских часах.

Оставалось ждать еще десять минут, когда неожиданно пришло избавление в облике очень грязного джипа. Он подъехал, содрогаясь и грохоча, и притормозил возле миссис Порфир. Поверх рева мотора она услышала голос Горацио Уэндона, который спрашивал:

– Подбросить вас до Тисбери, миссис Порфир?

Уэндон был в сравнительно веселом настроении. Большую часть денег, которые могли бы пойти на ежемесячную выплату присужденного ему долга, он потратил. Сначала попировал за ленчем в Дидбери, а затем довершил кутеж на фермерской распродаже по соседству. Фермерские распродажи были для него все равно что бутылка для прочих неудачников и почти столь же разорительными. Он не мог устоять перед манящей свалкой всякой всячины. Его участок и так был усеян хламом, который он уже накупил за бесценок, но теперь джип был загроможден новыми приобретениями. Наперекор прошлому опыту Уэндон верил, что однажды они понадобятся.

Освобождая место для пассажирки, он сбросил с сиденья рядом с собой рулон ржавой проволочной сетки. Миссис Порфир с благодарностью села, и джип непредсказуемыми рывками двинулся по Главной улице.

– Вы ведь были сегодня утром в суде, да? – спросил он, когда машин поубавилось и они наконец выбрались на шоссе. – У вас-то ка _кие неприятности? Моими был негодный корм для свиней – я думаю, вы слышали.

– Мистер Тодмен вызвал меня в суд, – объяснила миссис Порфир. – Он хочет, чтобы я освободила коттедж для его Марлен.

Мистер Уэндон искренне посочувствовал:

– Плохо дело. Куда же вы поедете? В Тисбери без вас не обойтись, сами знаете.

– Судья сказал, я могу остаться. Кажется, то, что Марлен всего лишь приемная дочь, все изменило. Я, честно говоря, плохо поняла, и мистер Тодмен тоже не понял. Он так расстроен.

Горацио Уэндон смеялся редко, но и тогда обычно на чужой счет. Так поступил и сейчас.

– Готов поспорить! Это еще как его из себя выведет. И поделом старому разбойнику!

– Не надо так, – мягко сказала миссис Порфир. – Марлен правда нужен коттедж. Я была бы рада уехать, если бы могла.

– Держись, за что можешь, – ответил Уэндон. – Нечего в этом мире излишне миндальничать. Тодмен, если захочет, может подыскать дочурке что-то другое. Он достаточно богат, если судить по тому, сколько взял с меня за ремонт этой колымаги. А теперь, – он вновь впал в обычную свою депрессию, – наверное, начнет выжимать с меня деньги.

Больше они не говорили, до тех пор пока джип не остановился у двери оспариваемого коттеджа.

– Очень вам признательна, мистер Уэндон, – сказана миссис Порфир, выходя. – Не хотите зайти на чашку чая?

Толика нерешительности в ее голосе свидетельствовала, что она сознает непреложный факт: несмотря ни на что, мистер Уэндон все-таки принадлежит, пусть едва-едва, к высшему классу и может воспринять это приглашение как вольность. Уэндон, чьи несчастья обострили его классовое сознание, помешкал, прежде чем согласиться. Он соглашается, говорил он себе, потому что не хочет ее обижать. Но как же странно оказаться запросто в гостях у деревенской женщины! Когда он переступал порог, то не мог отделаться от чувства, что каким-то таинственным образом переходит Рубикон.

– Присядьте, пока я поставлю чайник...

Уэндон огляделся с некоторым удивлением. Комната была обставлена много лучше, чем он ожидал. Конечно, она была нелепо загромождена, но кое-какая мебель показалась ему очень и очень недурной. Массивный письменный стол в углу с аккуратными стопами бумаг был из красного дерева – такой не постыдился бы иметь его собственный отец. На стенах висели приличные картины...

Он как раз изучал одну, когда вернулась с чайным подносом миссис Порфир. Это была карикатура Шпиона [5]5
  Псевдоним Лесли Уорда (1851 – 1922) – английского карикатуриста, автора сатирических портретов политиков и известных лиц своего времени.


[Закрыть]для «Вэнити фейр» – престарелый мужчина с пушистой белой бородой и внушительным фронтальным выступом держит в руке перьевую ручку, с которой капают чернила.

– Интересная у вас тут вещица, – сказал он. – Где-то я похожую видел. Это ведь карикатура на Генри Спайсера?

– Откуда мне знать, – уклончиво ответила миссис Порфир.

– Генри Спайсер, – не унимался Уэндон. – Писатель с Тисового холма, с которым когда-то так носились. – Потом, увидев, что миссис Порфир все еще смотрит на него непонимающе, добавил: – Как она к вам попала?

– Принадлежала моему мужу, как и все остальное, – коротко ответила она. – Вы пьете с сахаром, мистер Уэндон?

– Да, пожалуйста. И в уголке что-то написано. Такие каракули, ничего не разберу. «Искренне ваш...» Ей-богу! Это же автограф. Знаете что, миссис Порфир, это может стоить кругленькую сумму. Будь она моя, я бы ее продал.

– О нет, я не могу этого сделать. Не хотите ли сесть и выпить чаю, мистер Уэндон?

Хотя и не слишком быстро, Уэндон все-таки понял, что хозяйка не расположена обсуждать карикатуру. Он сел, и чай был поглощен по большей части в молчании. Едва позволили приличия, он встал, чтобы уйти.

– Извините, что так убегаю, – заметил он. – Но у меня нет времени. Я обещал кое-что сделать для миссис Рэнсом из «Альп». – Уходя, он еще раз оглянулся на карикатуру Шпиона. – Гадкий старикашка, – бросил он. – Что-то он мне напоминает, но не возьму в толк что. Я все равно думаю, вам следует его продать, сколько бы ни давали.

Миссис Порфир не попыталась его задержать. Долг гостеприимства уже помешал ей сделать то, что было в ее глазах много важнее чая. Когда Уэндон ушел, она не стала тратить время на мытье посуды, а снова надела видавшую виды черную соломенную шляпу и, выйдя из дома, спустилась по переулку до гостиницы «Ночлег охотника», перешла улицу и прошла за церковную ограду.

Внутри церкви было холодно, царил полумрак. Аляповато-яркие витражи, которыми благочестивые реставраторы девятнадцатого века украсили норманнскую постройку, пропускали лишь малую толику слабого весеннего солнышка. Миссис Порфир постояла у западного нефа, пока ее глаза не привыкли к полумраку, и покой, который церковь неизменно ей приносила, снизошел на нее. Она заметила, что за решеткой хоров, к северу от алтаря, горит электрический свет. Похоже, в часовне Харвилов. Посетители всегда ходили посмотреть тамошние надгробия. Миссис Порфир, обожавшая старую церковь невзирая на витражи безоговорочно, часовню Харвилов любила меньше остального. На взгляд миссис Порфир, эта часовня с ее рядами чопорно скульптурных сквайров и леди, которые возлежали на своих саркофагах и даже выстроились вдоль стены, совсем как пассажиры в вагоне третьего класса, больше походила на музей, чем на храм. Она прошлась взглядом по церкви. Пора подумать о цветах к Пасхе. Не забыть напомнить леди Ферлонг, чтобы она в этом году привезла свои вовремя. На прошлую Пасху они появились, когда почти все уже было расставлено, и крайне неловко было уговаривать миссис Бленкайрон убрать с алтаря ее арумы, чтобы освободить место лилиям леди Ферлонг. Тут миссис Порфир виновато напомнила себе, что сегодня пришла в церковь не по этому поводу.

Она вспомнила свои бессвязные мысли, прошла к скамьям и опустилась на колени в молитве. На коленях она простояла очень долго.

Когда она наконец поднялась на ноги, головная боль прошла и даже жажда чая временно позабылась, а еще она заметила, что в часовне Харвилов все еще горит свет. Посетители редко задерживались там так долго. Один мертвый Харвил мало чем отличался от другого, и любопытство бывало быстро удовлетворено. Скорее всего посетители забыли погасить за собой свет. С другой стороны, если они еще там, то для туристов ведут себя на удивление тихо, а значит, у них на уме дурное. В таком случае ее очевидный долг принять меры.

Миссис Порфир тихонько пошла по проходу. Повернув налево прямо перед решеткой хоров, она вошла в часовню. Поначалу она решила, что там пусто, но потом, осторожно выглянув из-за высокого ренессансного саркофага, увидела коленопреклоненную фигуру прямо под северным окном. Ковер был свернут, и незнакомец бодро возил короткой черной палочкой по длинному листу бумаги, прижатому в уголках стопками молитвенных подушечек и требников.

Рельефная плита с изображением сэра Гая Харвила в последние годы сделалась знаменитостью среди поклонников английских мемориальных досок как крепкий, пусть и не выдающийся, образчик работы пятнадцатого века. Миссис Порфир знала о существовании этой плиты, хотя так и не потрудилась ее рассмотреть. Но сейчас она понимала, что вблизи плиты что-то происходит, и первым ее умозаключением было, что у чужака действительно на уме дурное. Твердым шагом она пошла вперед и сказала так громко, как позволяло ей уважение к святому месту:

– Что вы тут делаете?

Незнакомец вскочил, и миссис Порфир с облегчением увидела, что перед ней юноша лет семнадцати, не больше. Для своего возраста он был высоким и худым, носил очки и казался совершенно хладнокровным.

– Добрый вечер, – вежливо сказал он. – Я вас слышал, но решил, это служка пришел закрывать. Я делаю оттиск с плиты.

– Выносить что-либо из церкви без разрешения запрещено, – сообщила миссис Порфир.

Юноша посмотрел на нее страдальчески:

– Разумеется, у меня есть разрешение. Я спрашивал в воскресенье у пастора. Он сказал, я могу прийти в любое время, когда нет службы. И, собственно говоря, я ничего из церкви не выношу. Только переведенное с плиты. Совсем как фотография, только много лучше. Я уже почти закончил. Хотите посмотреть?

Отступив от листа, он гордо предъявил плоды своих трудов. Миссис Порфир недоуменно поглядела на окольчуженную фигуру сэра Гая, исключительно суровую в черно-белом цвете.

– Какая уродливая, – заметила она.

– Очень и очень недурной оттиск, – запротестовал юноша. – Подол у кольчуги, возможно, немного смазан, но плита там сильно затерта. Латный воротник вышел очень хорошо. Я думал, будет чуть мудренее.

Он вернул требники и молитвенные подушечки на положенные места, убрал в карман палочку графита и свернул бумажную полосу.

– Что вы собираетесь с ним делать? – спросила миссис Порфир.

– Повешу у себя в комнате. У меня уже собралась вполне приличная коллекция. На прошлой неделе я сумел раздобыть Стока д’Эбертона. – Имя он произнес с почтительным придыханием. – Ничего великого в Маркшире, конечно, нет, но, согласно Бутеллу, есть две довольно любопытные плиты в Дидфорд-Магна. Попробую на следующей неделе перевести их на бумагу. – Он развернул над сэром Гаем ковер и вежливо добавил: – Боюсь, я вам наскучил.

Миссис Порфир этого не опровергла, но смотрела на него с интересом.

– Я ведь видела вас в церкви в прошлое воскресенье. Вы гостите в этих местах?

– Пожалуй, правильнее сказать, что я здесь живу, когда не в колледже. По крайней мере думаю, что и дальше буду тут жить. Я из «Альп».

– Вы молодой мистер Рэнсом?

– Моя слава явно меня опередила, – степенно сказал юноша. – Да, я Годфри Рэнсом.

– Мне бы хотелось знать, – неуверенно начала миссис Порфир. – То есть священник меня спрашивал... Как по-вашему, миссис Рэнсом согласится помочь с прохладительным на летнем базаре? Мне не хотелось ее беспокоить, но, может быть, вы спросите? Моя фамилия Порфир... Миссис Порфир.

– Конечно, спрошу. К сожалению, я не слишком хорошо знаю мою мать, но сомневаюсь, что это в ее духе. Однако от попытки вреда не будет.

Он пошел к выходу из часовни. Миссис Порфир последовала за ним.

– Никогда не слышала, чтобы молодой человек ваших лет говорил, что не знает собственной матери, – сказала она у хоров. – Мне это представляется неестественным.

– Детство у меня было несколько необычное, – коротко объяснил он. – Кстати, я заметил – на алтаре шесть подсвечников. Ваш пастор получил их как пожертвование?

– К сожалению, не могу вам сказать. Не знаю.

– Я спросил только потому, что отец одного моего приятеля по колледжу – канцлер епархии. У них таких подсвечников ужасно не хватает. Лично мне решительно все равно.

Они попрощались у дверей церкви. Миссис Порфир оставила Годфри прилаживать бумажный рулон к багажнику довольно потрепанного велосипеда и отправилась домой. Сначала помыла посуду, тщательно смела крошки, которые мистер Уэндон оставил на память о своем визите, а потом села за стол и открыла пишущую машинку. Столько всего надо успеть. Первым делом она разобралась с почти нечитаемой рукописной повесткой дня, составленной полковником Сэммсоном для предстоящего собрания Британского легиона. Затем составила несколько воззваний, призывающих друзей Тисового холма к подпискам. Настал черед обратиться к заботам Ассоциации нравственного благополучия. И тут в ее входную дверь, служившую также дверью в гостиную, постучали.

На пороге стоял мистер Тодмен; его желтые волосы ерошил вечерний ветерок, жесткое личико было решительно и бледно.

– Входите, мистер Тодмен, – вежливо предложила миссис Порфир. – Не хотите присесть?

Мистер Тодмен присесть не хотел. Он встал посреди комнатки и тут же перешел к делу.

– Миссис Порфир, – начал он, – вы возьмете триста фунтов?

– За что, мистер Тодмен?

– За эту конуру, миссис Порфир. Это больше той цены, которую заплатил мой папа.

– Это меньше суммы, за которую я могла бы получить любое другое жилье, мистер Тодмен, учитывая, какие сейчас цены. Вам это известно.

– Может быть, миссис Порфир, но так уж вышло, что это мой дом. А вы об этом забываете. Я предлагаю вам три сотни за то, чтобы вы съехали.

– Я не могу так поступить, мистер Тодмен.

– Вот что я вам скажу, миссис Порфир. Возьмите комнату над гаражом, где сейчас Марлен... и три сотни в придачу. Это хорошее предложение, верно?

– Я и не говорю, что плохое, мистер Тодмен. Но так не получится; вы сами знаете, что не получится. Мне бы хотелось помочь Марлен, но я не могу, мне нужен этот дом. Он мне дороже денег. Так я и сказала судье.

– Судье, как бы не так! – Мистер Тодмен пришел в такое возбуждение, что ради разнообразия отошел от одного из правил вежливости Тисбери: каждый раз повторять имя лица, к которому обращаются. – Что он понимает? Да и судья он не настоящий, а просто глупый старикан, которого вытащили из канавы, чтобы сидел в кресле и не давал людям вступить в их законные права!

– Я ничего не могу поделать, мистер Тодмен. Если закон говорит, что я могу остаться, я останусь, пока не подыщу себе другое место.

– И когда это будет?

– Не могу сказать, мистер Тодмен. Возможно, очень скоро. Возможно, нет.

Мистер Тодмен сменил тактику.

– Вы уйму лжи нагородили сегодня в суде, – сказал он.

Миссис Порфир вздрогнула, вырванная из безмятежности, которую хранила до сего момента.

– Что вы этим хотите сказать, мистер Тодмен? – воскликнула она. От страха ее голос стал пронзительнее.

Мистер Тодмен понял, что его выстрел наугад попал в цель, но явно был не способен воспользоваться преимуществом.

– Уйму лжи, – повторил он. – Я все слышал, и другие тоже. Вам бы надо быть поосторожнее, говорю вам, миссис Порфир.

– Я поклялась на Библии говорить только правду, – твердо ответила миссис Порфир. – И если я сказала хоть слово неправды, – она оглянулась по сторонам, помешкала, но продолжила с вызовом: – пусть Бог разразит меня на этом самом месте!

Мистер Тодмен был ошарашен. Он с надеждой посмотрел на нее, проверяя, примут ли ее вызов, и, увидев, что противница все еще сидит на стуле и как будто жива-здорова, медленно направился к двери. Но ему еще было что сказать напоследок.

– Я ухожу, – заявил он, – но помяните мое слово, миссис Порфир. Моя Марлен тут поселится так или иначе, и очень скоро. Закон там или не закон. Я вас предупреждаю.

– Через мой труп, мистер Тодмен.

– Если хотите, миссис Порфир!

Дверь за ним захлопнулась.

Миссис Порфир вернулась за письменный стол и вставила новый лист в пишущую машинку. Но понадобилось некоторое время, прежде чем она взяла себя в руки, чтобы возобновить работу. «Уйма лжи!» – повторила она про себя. Никто раньше даже предположить подобного не смел! А теперь... Но она же не лгала... Такое ложью не назовешь... И потом, она ведь все объяснила Богу в церкви, и он ее заверил, что понимает. Ее совесть чиста, как всегда. Но поймет ли мистер Тодмен, если когда-нибудь узнает? И тот милый немолодой джентльмен, который так странно на нее посмотрел, а затем сказал, что она может остаться в коттедже? Почему Господь предрешил возложить такую ношу на свою слабую служанку Марту Порфир? Она глянула в настенный календарь. Уже не долго осталось, прошу, Господи!

Она начала печатать письмо от имени Ассоциации нравственного благополучия и за этим занятием забыла собственные заботы. Но они вернулись снова, когда после дел на благо других пришлось заняться личными делами. В груде бумаг у нее на столе имелось письмо, которое пришло сегодня утром на ее имя из фирмы лондонских стряпчих.

«Мадам... – начиналось оно. – Нами получено уведомление...»

Она читала и перечитывала строки, покачивая головой в тупом отчаянии. Слова и цифры колыхались у нее перед усталыми глазами.

Совершенно несчастная, она наконец собралась с духом написать ответ.