Текст книги "Самоубийство исключается"

Автор книги: Сирил Хейр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Докурив сигарету, он наконец начал раздеваться. Он положил папку с газетными вырезками на комод, открыв ее на отчете, и время от времени отрывался от процесса раздевания, чтобы снова заглянуть в него, когда ему в голову приходило новое соображение. Так и стоял, наполовину одетый, и изучал отчет, когда дверь тихо открылась. Он поднял голову.

– Анна! – воскликнул он. – Почему ты не ложишься? Ты знаешь, который час?

– Не могу заснуть, – пожаловалась она. – Услышала, что ты ходишь, и поняла, что ты тоже не спишь.

Она вошла, одетая в ночную пижаму, и присела на его кровать, в раздумье покачивая ногами. Глядя на нее, Стефан не в первый раз задумался, понимает ли Мартин, как ему повезло.

– Дай мне сигарету, – попросила Анна.

Он молча достал сигарету и прикурил ее для сестры. Она заговорила только тогда, когда до половины докурила сигарету.

– Стефан!

– Да?

– Слушай, ты говорил серьезно там, в гостиной, правда?

– Конечно серьезно.

– И все так же серьезно настроен?

– Разумеется. А почему нет?

– Не знаю. Но ты выглядишь таким озабоченным.

– Ничего удивительного. Я действительно встревожен. Чертовски встревожен.

– Из-за этого? – Она указала на открытую папку, лежащую на комоде.

Он кивнул.

– Но ведь заключение было ошибочным, разве нет? – настаивала она.

– Да, безусловно, ошибочным. Мы ведь с этого и начали, верно? И все равно, будь я проклят, если понимаю, какой еще вывод они могли сделать при таких показаниях. Взгляни, например, сюда…

– Нет, не желаю об этом слышать, только не сейчас. Я выберу как-нибудь время, если смогу тебе помочь. Только, Стефан, я хотела убедиться, что ты не… что ты не потерял решимости, вот и все.

– Потерял решимость? Вот это мне нравится! Нет уж, не дождешься!

– Тогда все в порядке. – Она вдруг усмехнулась. – Ты выглядишь настоящим волевым мужчиной, даже в этом смешном нижнем белье. До тех пор, пока ты считаешь, что это дело стоит того, чтобы им заниматься…

– Я в этом чертовски уверен! Ты хоть понимаешь, в каком бедственном положении мы окажемся, если не сделаем это?

– Ах да, деньги! Я об этом не думала.

– Ну, зато можешь быть уверена, что я подумал.

– Ты всегда так гоняешься за деньгами, верно, Стефан? Еще с тех пор, как мы были маленькими. Но меня не это беспокоит. Просто я не могу смириться с мыслью, что люди говорят об отце…

– То есть то, что дядя Эдвард называет позорным пятном?

– Если хочешь… но это серьезнее, правда! О, я не могу этого выразить, но чувствую, что у бедного старенького папы было достаточно неприятностей, когда он был жив, и мы должны хотя бы отчасти компенсировать ему это теперь, когда он умер, если сможем остановить отвратительные пересуды людей насчет него. Я имею в виду, как-то защитить его имя, понимаешь? Тебе это кажется не таким уж важным, да?

– Да.

– Что ж, ничем не могу помочь. Я и не надеялась, что ты поймешь. Видишь ли, на самом деле я любила отца, только он никогда не давал мне возможности проявить свою любовь, а ты, на мой взгляд, по-настоящему ненавидел его, и тебе даже не приходило в голову скрывать свою ненависть. Вот, собственно, и вся разница между нами.

– Я не согласен с тобой, – возразил Стефан. – То есть что касается ненависти к отцу. Ты не имеешь права так говорить.

– Извини, Стефан. Я не хотела задеть твои чувства.

– Никаких чувств у меня нет. Согласен, я не ладил с отцом, но не больше, чем ты. Кажется, мы просто не умеем находить общий язык с нашими стариками. Возьми, например, дядю Артура.

– Дядя Артур не в счет. Он был ненормальным. Его завещание только доказывает это. А папа другое дело. Он изо всех сил старался для нас, но у него всегда это выходило как против шерсти. И дело не только в нас. Казалось, он испытывал что-то вроде неприязни к жизни.

– Вот именно. Именно это и выяснило жюри, ведь так?

– Но он никогда не пытался спрятаться от жизни – вот в чем дело. И чем меньше нам удавалось сделать его счастливым, когда он был жив, тем больше наш долг…

– Сделать его счастливым сейчас, когда он умер? – не удержавшись от усталого зевка, подсказал Стефан. – Извини, Анна, но твоя теория загробного возмещения горестей не кажется мне привлекательной. Лично я считаю, что, если вообще отец сознавал, что с ним происходит, он скорее обрадовался бы умереть, как бы он не умер… К счастью, не имеет большого значения, кто из нас прав.

– Да, наверное, не имеет. Хотя я бы предпочла, чтобы мы с тобой одинаково смотрели на вещи. Это многое бы упростило.

– Милая моя сестренка, хоть однажды постарайся быть практичной. Мы же с тобой хотим одного и того же, разве не так?

– Да. С моим стремлением очистить память отца и с твоим твердым решением не упустить свой главный шанс мы должны составить довольно крепкую команду. Не считая Мартина.

– Да, конечно, – небрежно сказал Стефан. – Я и забыл о нем.

– Ладно, только в будущем постарайся о нем не забывать. – Неожиданно в голосе Анны прозвучали опасные нотки: – Не сомневаюсь, если бы ты мог, то с удовольствием бы это сделал.

Стефан прекрасно знал, что единственный способ поссориться с сестрой – это говорить неприязненно о человеке, которого она выбрала по непонятным для него причинам предметом своей любви и обожания. Более того, он уже засыпал на ходу, и его страшно тянуло лечь в постель. Таким образом, у него были все основания смягчить свой ответ и выпроводить Анну из комнаты как можно скорее. Но какой-то дух противоречия заставил его вместо этого сказать:

– Похоже, у меня не так уж много шансов убедить тебя на его счет, верно?

Роковая ошибка была допущена. Полусонные глаза Анны зажглись в преддверии сражения, ее щеки раскраснелись, подбородок упрямо выдвинулся вперед.

– Ну почему, – начала она, – почему ты все время так отвратительно относишься к Мартину?

Стефан заметил опасность, но было слишком поздно.

– Да нет, ничего такого, – слабо возразил он.

– Да, да, всегда! А если это не так, то почему ты никогда не говоришь мне, что он тебе нравится?

– Но он мне нравится. Не могу же я все время это повторять? Я… Он во многих отношениях меня восхищает. Только…

Это роковое словечко!

– «Только»! Вот именно. Ты всегда это говоришь, когда дело касается Мартина! Только – что, могу я спросить?

Вспыльчивость Стефана поддалась вызову.

– Только я не думаю, что он тот человек, который может сделать тебя счастливой, вот и все.

– Ради бога, не нужно выражаться как монах из викторианских романов! Меня это ни в малейшей степени не устраивает. Почему бы тебе не объяснить, что конкретно ты имеешь в виду?

– Насколько мне кажется, я сказал как раз то, что имел в виду.

– Нет, не сказал. Ты просто намекнул на это. Ты хотел сказать, что считаешь Мартина этим… как это… волокитой?

– Раз уж ты на этом настаиваешь, да.

– Так вот, пойми, пожалуйста, раз и навсегда, что у нас с Мартином нет никаких секретов друг от друга ни по этому предмету, ни по каким-либо иным. Мне безразлично, что там происходило у него в прошлом. Если ты такой отвратительный пуританин, чтобы осуждать того, кто случайно посеял где-то там несколько диких семян, то я не такая.

Фатальная слабость Стефана к стремлению одержать верх в споре подвела его еще раз.

– Проблема с этими людьми, которые повсюду разбрасывают свои дикие семена, – сказал он в своей самой худшей манере высокомерного поучения, – заключается в том, что они склонны оставлять два-три зерна в углах мешка, который ты считаешь пустым. Что ты можешь сама обнаружить в свое время.

– Видимо, ты считаешь это чрезвычайно остроумным замечанием! – с едким сарказмом воскликнула Анна. – Но если ты воображаешь…

С этого мгновения ссора переросла в обычный скандал, когда для его участников уже нет ничего святого, ничего незначительного; все шло в ход, используясь как оружие в борьбе. Давние обиды и мелкие досадные недоразумения, которые хранятся в памяти членов каждой семьи, безжалостно извлекались на свет из недр памяти обеими сторонами. В какой-то момент Стефан напомнил Анне, как годом раньше она позорно испугалась во время прыжков с парашютом с Римпфисчорна, ему в свою очередь указали, как двенадцать лет назад на детском празднике его поймали на мошенничестве за игрой в карты. В другой раз Анна нанесла мощный удар, припомнив роковой проступок своего братца, которым он навлек на их семейство необратимую неприязнь дяди Артура, и Стефан, побелевший от злости при этом запретном воспоминании, ответил тем, что выкопал из могилы допущенную сестрой ужасную бестактность, когда она стала выходить в свет. Битва все больше разгоралась, а постоянное упоминание Мартина только подливало масла в огонь, когда он угрожал погаснуть.

– Если уж я полюбила Мартина, а он меня…

– Откуда ты знаешь, что он любит тебя, а не деньги, которые, как он рассчитывал, тебе достанутся?

– Только потому, что ты сам не способен любить ничего, кроме денег, ты считаешь, что все такие же, как ты!

– Ладно, если уж он так тебя любит, почему же он увильнул от поездки с нами в Швейцарию? Или он боится гор?

– Ты прекрасно знаешь, что он поехал бы, если бы мог. Он просто не мог уехать.

– Очень правдоподобно! Интересно, как он здесь развлекался – и главное, с кем?

– Я не намерена отвечать на твои гнусные намеки. А если уж на то пошло, то почему ты приехал на три дня позже, чем обещал, предоставив мне болтаться одной в гостинице после того, как Джойс был вынужден вернуться домой? Ты ведь так рвался в горы!

– Я уже объяснил тебе, что ничего не мог поделать. Моя фирма попросила меня специально съездить в Бирмингем, потому что у них заболел бухгалтер и…

– Да, это ты уже объяснял. Меня тошнит от твоих бухгалтеров в Бирмингэме, да и существуют ли таковые? И почему ты не прилетел самолетом вместо того, чтобы тратить время и тащиться поездом?

– Если ты думаешь, что я готов швыряться деньгами на самолеты только ради твоего удобства…

И так далее и все в том же духе.

– Так или иначе, – наконец заявила Анна, – Мартин участвует в этом вместе с нами, нравится это тебе или нет. И тебе придется с этим смириться!

– Разумеется, он с нами. У него губа не дура! Но неужели до тебя не доходит, при всем благородстве твоих помыслов об отце, что собранные нами факты могут полностью изменить твои шансы выйти замуж?

– Да, до меня это доходит. Я не такая уж дурочка.

– Ну, ты меня успокоила. И еще одно. Возможно, ты не помнишь, но отец, так же как и я, приходил в ужас при мысли о том, что Мартин станет его зятем.

– Я помню и не побоюсь это признать. Но только тебе не принесет ни малейшей пользы играть со мной роль строгого отца, потому что, заруби себе на носу, этот номер не пройдет.

– Я и не собираюсь в него играть. Я только говорю, что, если сложить вместе две эти вещи, а именно, что, будь отец жив, он не позволил бы тебе выйти за него замуж и что ты не можешь позволить себе выйти замуж, если не получишь свою долю от страховки, мне кажется отвратительным, когда ты притворяешься, что смерть отца была для тебя тяжелым ударом и что единственная причина, по который ты отвергаешь решение жюри, заключается в том…

Анна не стала ждать, пока брат закончит старательно отредактированный период. Соскочив с кровати, она зашаркала к двери со всем достоинством, какое допускало ее ночное одеяние.

– Меня тошнит от тебя, – едко заметила она, выходя из комнаты.

С тем эти два определенно неглупых, глубоко привязанных друг к другу молодых человека отправились наконец в постель, чтобы утром проснуться, испытывая глубокий стыд, каждый – перед самим собой.

Глава 6

ПОСЕТИТЕЛЬ СКОТЛЕНД-ЯРДА

Суббота, 19 августа

На следующее утро Стефан поздно спустился к завтраку. Миссис Диккинсон, следуя обычаю, по которому привилегии для больных распространяются также и на понесших утрату, завтракала в постели. Анна, уже закончив еду, находилась еще в столовой. Стефан появился там, когда она гасила в пепельнице уже третью сигарету, будучи сильно раздраженной.

– Ну? – встретила она брата.

Стефан ничего не ответил, подошел к буфету и налил себе кофе.

– Уже холодный, – заметил он. – И молоко с этой противной пенкой. Господи, что за вонь ты здесь устроила! Впервые вижу, чтобы ты курила в столовой после завтрака.

– Ну давай! Скажи, что ты думаешь! – подзадорила его Анна. – Если бы папа был жив, я не посмела бы этого сделать, ты это имел в виду, да?

– По-моему, не вредно иногда взглянуть правде в глаза. А ты что-то сегодня очень воинственно настроена, Анна!

– Точнее сказать, раздраженная. Не могла дождаться, когда ты спустишься вниз.

– Раздраженная? – спросил Стефан, тщательно намазывая кусочек тоста маслом. – И чем же?

– Разумеется, всем! Ты собираешься сегодня к Джелксу? Когда мы встретимся с представителем страховой компании? Что ты намерен делать в первую очередь? Мне нужно обсудить с тобой тысячу вещей. А ты еще спрашиваешь, почему я раздражена!

– Первое, что я намерен сделать, – сказал Стефан, – это позавтракать, и хотелось бы надеяться, что мне это удастся сделать в относительной тишине и спокойствии. После этого…

– Да?

– После этого я вовсе не собираюсь обсуждать дело с Джелксом или со страхователями, а тем более с Мартином. Я намерен лично и исподволь навести кое-какие справки. Только не начинай снова! – быстро предупредил он сестру. – Я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать. Но я все тщательно обдумал и принял решение. Я читал показания свидетелей, а ты нет. Насколько я могу судить, у нас есть один шанс, и я хочу проверить его и посмотреть, стоит ли им воспользоваться. Если да, то мы так и будем действовать. Если же нет…

– Ты имеешь в виду, что ищешь предлог отступить. Что ж, именно этого от тебя и можно было ожидать!

– Нам что, необходимо начинать все сначала? – устало спросил Стефан. – Я не намерен отступать, кажется, вчера я объяснил тебе это. Но ты совершенно не представляешь себе сложившегося положения. Если, – продолжал он с сумасшедшим высокомерием и превосходством, – у тебя хватило бы такта дать мне спокойно поесть, я бы разъяснил его тебе. Так что тебе придется подождать.

Анна встала и направилась к двери. Положив руку на задвижку, она обернулась и сказала:

– Стефан, все это просто смешно. Я очень сожалею насчет вчерашнего вечера, если ты ждал от меня этого. Какого черта эта ужасная история должна вынуждать нас ссориться, как каких-то малышей?

– Потому что мы смотрим на нее под разными углами, я думаю. Не считай, что я признаю, что в моем поведении было много детского. А что касается твоей позиции…

– А ну тебя! – воскликнула Анна и выбежала из столовой. Через минуту она снова открыла дверь и попыталась возместить свое бегство с поля битвы, поинтересовавшись самым язвительным тоном: – Не будет ли ваша светлость настолько любезен, чтобы сообщить, где именно он намерен произвести свои разыскания и можно ли ожидать его домой к ленчу?

Не отрывая взгляда от вареного яйца, которое он аккуратно подбирал ложечкой, и важно кивнув, Стефан соизволил ответить:

– К ленчу меня не будет. И я не вижу, почему мне не известить тебя, что я отправляюсь в Скотленд-Ярд.

Дойти до Скотленд-Ярда было довольно просто, а вот сделать что-либо, оказавшись уже там, оказалось весьма затруднительно. Вежливый, но пытливый полисмен на входе дал это ясно понять Стефану. Так он желает видеть инспектора Маллета, не так ли? Именно его. В связи с каким случаем? А, по личному делу? Да, по личному. Вероятно, вам назначена встреча? Нет? Тогда вам не повезло. Стефан, вспотевший от смущения и чувствующий, как воротник рубашки сдавливает ему горло, согласился, что ему не везет. Нет, он не желает сделать заявление по своему делу другому офицеру. Да, он отлично понимает, что инспектор очень занятой человек, но у него очень срочное дело, которое не задержит инспектора надолго. Да, вот, пожалуйста, его карточка. В любом случае он будет ждать. Нет, он на самом деле не желает обращаться к сержанту. Нет, вовсе нет… О, конечно… Да, охотно… Спасибо, если вы не возражаете… Я хорошо понимаю… Да… Нет…

Эти переговоры заняли около получаса, а затем ему пришлось еще минут двадцать проторчать в комнате ожидания. После чего Стефану сообщили, что в настоящий момент инспектор находится на совещании у помощника комиссара и что затем инспектор пойдет на ленч. Тон, которым была доведена до Стефана эта последняя информация, свидетельствовал, что ленч – одно из тех занятий инспектора Маллета, к которым он относится со всей серьезностью. По окончании ленча, если он не будет занят, ему передадут карточку настойчивого визитера, и он может согласиться его принять… если сочтет это необходимым. Было ясно, что офицер вовсе не убежден, что инспектор примет именно такое решение, но попытаться Стефану стоит, так что усмиренный Стефан обещал вернуться в два часа.

Он тоскливо перекусил в кафе по соседству и вскоре после того, как Биг-Бен пробил три четверти часа, снова вернулся в грязный кирпичный четырехугольник, который на этот раз показался ему угнетающе знакомым. Приготовившись к очередному долгому и безнадежному ожиданию, он был приятно удивлен, когда его встретили сообщением, что совещание закончилось раньше чем предполагалось, что инспектор уже благополучно поел (видимо, это был самый важный пункт), что инспектор видел карточку Стефана, что инспектор сейчас свободен и готов его встретить, так не угодно ли ему пройти вот сюда?

Чувствуя легкое головокружение, Стефан позволил провести себя по бесконечным коридорам и лестницам и наконец оказался в небольшой светлой комнате, окна которой выходили на Темзу и которая с первого взгляда показалась ему очень тесной. Но вскоре он понял, что это впечатление происходило от крупного тела человека, который был ее единственным обитателем и который сидел за столом, рассматривая его с выражением, одновременно добродушным и пытливым.

– Мистер Стефан Диккинсон? – спросил Маллет удивительно тихим и мягким для его массивной фигуры голосом. – Присаживайтесь, пожалуйста.

Стефан послушно сел и открыл было рот, чтобы изложить свое дело, но инспектор продолжал:

– Вы не сын покойного мистера Леонарда Диккинсона?

– Да. Собственно, я…

– Я так и подумал. В каком-то смысле вы очень похожи на него.

Юноша покраснел.

– О, вы так думаете? – спросил он, с трудом скрывая свое неудовольствие. – Мне никогда не казалось, что между нами большое сходство.

Инспектор Маллет усмехнулся.

– Одно из правил поведения моей матушки, – заметил он, – было: «Никогда не ищи сходства». Она считала это бестактным. Боюсь, у меня не слишком хорошие манеры. Я вступил в полицию до того, как наступила эра галантных копов. Но тем не менее сходство между вами имеется.

Припомнив заурядную внешность старого мистера Диккинсона, он был нисколько не удивлен, что сын так резко отрицает его предположение о сходстве. Во всяком случае, подумал он, это скорее сходство выражения лица, чем его черт. Это было трудно уловить, так как фамильное сходство не часто встречается, но факт оставался фактом: с первого взгляда на Стефана он сразу вспомнил старого мистера Диккинсона. Довольно странно, что молодой человек напомнил не лицо Леонарда Диккинсона, каким его видел инспектор во время доверительной беседы за ужином, а то, каким оно представилось ему на следующее утро – спокойным и умиротворенным, когда смерть стерла с его лица морщины, оставленные тревогой и разочарованием. Еще более существенное сходство проступало из-за отсутствия маленьких хитростей, которыми одаряет нас жизнь. Недостаточный жизненный опыт Стефана еще не приучил его набрасывать на свое лицо хитроумную паутину маскировки. И общей для них чертой было – инспектор затруднился сразу найти определение – то, что в их лицах прежде всего обращала на себя внимание эгоцентричность. В основе, он чувствовал, сходство между отцом и сыном было глубже, чем на поверхности, хотя один из них был уставший от жизни пессимист, а другой – тип явно энергичный и самоуверенный до высокомерия. Если бы Стефану стало известно об этой параллели между собой и отцом, это его огорчило бы значительно больше, чем открытие, что у них похожие носы или подбородки.

Тем временем Стефан продолжал:

– Во всяком случае, я пришел к вам именно по поводу моего отца.

– Вот как? – Маллет говорил дружелюбно, но не сделал и попытки помочь ему.

– Да. – Стефан помедлил, словно перед прыжком в холодную воду, затем решительно заключил: – Я недоволен выводом, к которому пришло жюри коронера относительно смерти отца.

Маллет удивленно поднял брови.

– Их заключение было ошибочным, – повторил Стефан.

– М-да, – медленно отозвался Маллет. – Я понимаю, что вы имеете в виду. Но в таком случае, мистер Диккинсон, не думаете ли вы, что вам следует обратиться по этому поводу в полицию? Я имею в виду, – добавил он, улыбнувшись при виде озадаченного выражения лица юноши, – в полицию Маркшира. Видите ли, это их дело. Мое личное участие в этой трагедии было совершенно случайным и неофициальным. Может, если я дам вам записку, адресованную к тамошнему суперинтенденту…

– Нет, – твердо возразил Стефан. – Я хорошо понимаю, что вы предлагаете, но это не то, что мне нужно. Я пришел к вам лично, потому что… – Он нерешительно замолчал.

– Да?

– Потому что вы были человеком, в основном ответственным за то, что расследование пошло по ложному пути.

Давно уже инспектор Маллет не получал такого рода обвинений, и ему это пришлось не по душе. Он испытывал искушение обойтись построже с этим наглецом, и Стефану просто повезло, что инспектор пребывал в благодушном настроении, как всегда после вкусной еды. Однако промелькнувшее на лице инспектора раздражение не осталось незамеченным Стефаном, и он поспешил извиниться.

– Пожалуйста, не подумайте… – начал он.

– Важно не то, что я думаю, – прервал его инспектор. – Важно то, что я сделал, не так ли? Давайте этого и держаться. Я был свидетелем при расследовании причин смерти вашего отца – просто свидетелем, обыкновенным свидетелем. Надеюсь, я был добросовестным свидетелем, во всяком случае, я определенно старался им быть.

– В том-то и дело. Поэтому именно ваши показания и стали причиной проблем. Хотя они были точными – и потому что они были точными, – коронер и жюри впали в безнадежное заблуждение.

Стефан откинулся на спинку стула с видом человека, предъявившего ультиматум. Но на Маллета это не произвело особого впечатления. Он просто положил свои крупные ладони на стол, поджал губы и устремил задумчивый взгляд поверх головы юноши.

– Видите ли, – пробормотал он, – я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите. Послушайте… – Он вдруг перевел взгляд на лицо Стефана. – Давайте начнем сначала. Это будет проще. Мистер Диккинсон скончался, приняв сверхдозу мединала. Медицинское заключение по этому пункту было убедительным, по крайней мере для меня. Вы возражаете против этого факта?

– Нет.

– Очень хорошо. На основании показаний, в том числе моих, жюри пришло к заключению, что он лишил себя жизни. Вы думаете, что это не так?

– Да. Не так.

– Вы считаете, что, если бы не мои показания, вывод был бы иным?

– Я думаю, что была возможность установить смерть в результате несчастного случая.

– Не могу с вами согласиться. Насколько я помню показания… Но это мы можем обсудить позднее. Вы считаете, что заключение о смерти в результате несчастного случая было бы правильным?

– Нет. Если под «правильным» вы имеете в виду соответствие фактам, я не думаю, что и его можно было бы считать правильным.

После этого заявления наступила долгая пауза. Маллет хотел что-то сказать, затем, видимо, передумал и наконец проговорил:

– Но вы только что сказали мне, что были бы удовлетворены таким заключением?

– Это не совсем одно и то же.

– Вам нет нужды говорить мне об этом, – с суровой ноткой заявил Маллет. Он прищурился, внимательно глядя на Стефана, затем сказал: – Мистер Диккинсон, я вас совершенно не понимаю. Вы возражаете против вынесенного заключения, потому что считаете его неверным, но вместе с тем готовы принять иное, также неверное. Очевидно, вас совершенно не заботит… абстрактная справедливость, скажем так? И в то же время вы не производите на меня впечатление человека, которого хоть в малейшей степени беспокоила бы мысль о позоре, который падает на семью, член которой покончил с собой. Или я ошибаюсь?

– Нет, – сказал Стефан. – Меня и впрямь не слишком заботит абстракция. Что касается позора, – он усмехнулся при этом воспоминании, – некоторые из моих родственников действительно думают о нем. Лично меня это нисколько не трогает. Но так случилось, что от того, сумею ли я установить, что мой отец не покончил с собой, зависит очень крупная сумма денег.

Инспектор не смог скрыть улыбку:

– И поэтому вы решили, что заключение было ошибочным?

Стефан нахмурился, уловив скрытый упрек.

– Нет! – возразил он. – Я понял, что заключение ошибочное, как только услышал о нем. К такому же выводу пришли бы и вы, если бы знали отца так же хорошо, как и я. Но меня беспокоит не ложность вывода, а его последствия. Вот почему я был бы удовлетворен выводом о смерти в результате несчастного случая. И вот почему, совершенно против моего желания, я вынужден доказывать правду, что по другим причинам гораздо лучше было бы не делать.

Инспектор Маллет пробормотал про себя: «Удивительный эгоизм!» – а потом вслух сказал:

– А что именно вы имеете в виду под правдой, мистер Диккинсон?

– Что мой отец был убит.

Инспектор в задумчивости подергал кончики своих лихо закрученных усов. Если он и был потрясен неожиданным предположением, он не показал вида.

– Убит? – невозмутимо переспросил он. – Вот как! В таком случае не думаете ли вы, что я с самого начала дал вам дельный совет – обратиться с заявлением к соответствующим властям, а именно в полицию графства Маркшир.

– Не знаю, был он дельным или нет, – раздраженно ответил Стефан. – Знаю только, что мне это ничего не даст. Во-первых, в данный момент у меня нет доказательств, которые я мог бы предъявить в Маркшире или в любом другом отделении полиции, и во-вторых, я не стремлюсь доказать, что моего отца убил какой-то конкретный человек. Я только хочу безусловно доказать страховой компании или, если необходимо, суду, что он был кем-то убит.

– Понятно, – проговорил Маллет. – Вы очень ясно изложили свою позицию. Вряд ли вы можете ожидать, чтобы офицер полиции занял такое же… скажем, отстраненное отношение к преступлению, как вы, но я понимаю ваше положение. Как мне представляется, в настоящий момент вашей целью является сбор любых доказательств, которые могли бы подтвердить вашу правоту перед страховой компанией?

– Именно за этим я сюда и пришел.

Маллет нетерпеливо взмахнул рукой.

– Но, дорогой сэр! – сказал он. – Мы вернулись к тому, с чего начали! Как я могу вам помочь? Официально…

– Я здесь совершенно неофициально.

– Тогда хорошо. Неофициально я просто человек, которого попросили дать некоторые показания – по моему убеждению, совершенно правдивые; им жюри поверило и в соответствии с ними и поступило. Если вы затеете дело по вопросу о смерти вашего отца, возможно, меня снова вызовут как свидетеля, и я дам те же самые показания, которые, вероятно, произведут тот же эффект на жюри. Что я могу с этим поделать?

К его удивлению, Стефан беззаботно ответил:

– О, я могу достаточно легко опровергнуть ваши показания!

– В самом деле?!

– Конечно. Я бы и сделал это во время расследования, если бы находился здесь, а не в Швейцарии, в таком месте, где был недоступен ни для писем, ни для газет. В конце концов, к чему все сводится? Вы беседовали с моим отцом накануне его смерти, или скорее, если я правильно уловил суть дела, это он беседовал с вами, а вы просто слушали его и хотели поскорее отделаться от этого старого зануды. Вы нашли его довольно мрачным стариком – а кто на вашем месте воспринял бы его иначе? – бесконечно жалующимся на жизнь вообще и на свою семью в частности. В этом ведь главный смысл ваших показаний, разве не так?

– Да, – признал инспектор. – Но они шли гораздо дальше.

– Наверняка. Вы не входили в подробности, но, думаю, я могу сообщить кое-что из них за вас. Он говорил вам, что сделал ошибку, женившись на женщине намного моложе его, верно? Он сказал, что родился в «Пендлбери-Олд-Холле» и что это значит для него гораздо больше, чем представляет это его семья, потому что это было единственное место за всю его жизнь, где он чувствовал себя счастливым. И наконец, он сказал, что представляет себя улиткой, которая повсюду, куда бы она ни направлялась, оставляет за собой след, и ему крайне интересно, где этот след оборвется.

– Но я не упоминал об этом в своих показаниях! – вскричал Маллет. – Откуда вы знаете, что он говорил мне все это именно в таких выражениях?

– Естественно, именно потому, что он постоянно их употреблял. Вы же не думаете, что я изобрел их для вас? Такое всегда происходит среди домашних. Улитка и ее след на протяжении многих лет были избитой темой в нашей семье. Я даже написал об этом песню. Она начинается приблизительно так:

Как меланхоличная улитка

Воодушевляет своих друзей,

Оглядываясь на свой след

И раздумывая, где он оборвется…

Признаю, что стихи далеко не первоклассные, но они доказывают мою правоту. Коль скоро ваши показания о самоубийстве основываются лишь на разговоре с ним, можете отбросить их.

– Мои показания не ограничивались этим разговором, – подчеркнул Маллет. – Я не думаю, что коронер основывался только на нем, когда делал доклад жюри.

– Разумеется, нет. Прежде всего он исходил из самого глупого доказательства из всех – я не виню его, ведь он не мог этого знать. Это было просто ужасным невезением – чистым совпадением, которого никто не мог предвидеть. Кстати, я полагаю, что мы говорим об одном и том же – я имею в виду запись, цитату или называйте ее как хотите, что была найдена около тела?

Маллет кивнул.

– «В нашей власти избежать несчастий, когда мы можем сами распоряжаться своей смертью», – процитировал Стефан и горько рассмеялся. – Господи! Ну разве это не забавно? Кстати, инспектор, – продолжал он, – вы, случайно, не обратили внимание на сорт бумаги, на которой это было написано?

– Да, обратил. Это была небольшая полоска белой бумаги хорошего качества. Тушь, я помню, была темной, как если бы слова были написаны за несколько часов до того, как я их увидел, или даже раньше. Но это зависит от типа туши. Почерк, как вы знаете, был удостоверен во время расследования вашей матерью.

– О, относительно почерка нет вопроса, – улыбнулся Стефан. – Самое глупое, что это вполне мог оказаться мой почерк. Это здорово озадачило бы коронера, не так ли?

– Ваш, мистер Диккинсон? Но как это могло бы быть?

Стефан не ответил прямо на этот вопрос.