Текст книги "Гидеон Плениш"

Автор книги: Синклер Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

19

В любой национальной стимулирующей организации есть группа лиц, чьи имена отпечатаны столбцом вдоль левого края фирменных бланков, лиц, о которых предполагается, что они преданы делу этой организации, несут за нее ответственность и изо дня в день трудятся для нее; эти верные друзья именуются иногда Директорами, иногда Членами Правления, Попечителями, Консультативным Советом, Почетными Председателями, Почетными Заместителями Председателя, Национальным Комитетом, Генеральным Комитетом или Центральным Комитетом.

В ФИАБРАП эти апостолы назывались Правлением, и в январе 1930 года доктор Плениш был избран одним из членов правления указанного общества – Федерации Истинных Американцев для Борьбы с Расовыми Предрассудками. С подозрительностью человека, который уже утратил невинность в делах филантропии, он скользнул взглядом по именам своих коллег, а также и казначея – президента одного страхового общества, – зная, что увидит все тот же знакомый букет подписей, и впился в имя ответственного секретаря (или, выражаясь технически, «Пружины»). Он остался доволен. «Пружиной» был профессор Гетц Бухвальд с психологического отделения Эразмус-колледжа, где он числился в отпуску, причем этот отпуск длился уже семь лет.

Бухвальд и в самом деле был человек порядочный и серьезный. Он прочел все на свете книги и питал непримиримую ненависть к притеснителям китайцев, негров, словенцев, так же как и к притеснителям евреев. Речь его была весьма энергичной, но не менее энергично он управлялся с ножницами и пишущей машинкой. Он забрасывал газеты сотнями писем с описанием мелких случаев тирании и проявления расовых предрассудков. Почтенный человек и почтенная организация, решил доктор Плениш. Только два обстоятельства ему не понравились: во-первых, Бухвальд продолжал именовать себя профессором – так называли его сотрудники и газетные репортеры, так председатели собраний представляли его аудиториям, – а между тем профессорствовать он перестал уже много лет назад.

Нет, решил доктор Плениш. В мире демократии, отрицающей всякие искусственные отличия, вроде титулов, следует ограничиваться скромным званием Доктора.

Другой недостаток Истинных Американцев состоял в том, что им ни разу не удалось убедить кого-нибудь, кто не был убежден и раньше. Впрочем, это едва ли следует ставить им в вину, так как то же самое можно сказать о девяноста семи процентах всех общенациональных организаций; почти единственное исключение составляет та, к которой принадлежит он сам. Кроме того, они, пожалуй, дублируют в своей работе десятка два других подобных учреждений, но в конце концов, твердил себе доктор Плениш, в конце концов…

Руководящий состав Истинных Американцев внушал ему уважение: Наталия Гохберг – генеральный секретарь; затем епископ Альбертус Пиндик, принадлежащий к католическому, то есть более эластичному крылу епископальной церкви; доктор Кристиан Стерн; монсеньер Никодемус Лоуэлл Фиш, доктор философии, известный под именем «апостола янки»; и раввин Эмиль Лихтензелиг. Доктор был очень доволен, когда получил приглашение на ежегодный съезд ФИАБРАП, имевший быть в Нью-Йорке в апреле. Там он рассчитывал вступить в общение с выдающимися умами и получить стимул к дальнейшей деятельности.

Кроме того, Пиони хотелось увидеть небоскреб Эмпайр-Стэйт-Билдинг. [76]76
  Эмпайр-Стэйт-Билдинг – крупнейший небоскреб в Нью-Йорке.


[Закрыть]

Она его увидела: она вдыхала запах океана и жареных каштанов. Она захлебывалась:

– Ой, миленький, это же… эго же настоящий Нью – Йорк!

Есть нечто своеобразное в судьбе Знаменитостей, то есть людей, чьи имена постоянно встречаются в газетах и которые привыкли к тому, что их узнают на улице. Пройдет год-два, и большинство из них канет снова в мрак безвестности, из которой в свое время выбралось, и тогда они либо вновь сделаются людьми, либо и вовсе погибнут, не снеся обиды, ибо Знаменитость, которая уже не знаменита, есть самая никчемная из диковин господа бога. Но некоторые сохранят свою славу вплоть до часа, когда уши близких будут почтительно ловить их слабеющий шепот, и вот эта, наиболее устойчивая порода Знаменитостей, постепенно утрачивает все человеческие черты. Они становятся то преувеличенно ласковы, то нелепо сварливы; злятся, если на вокзальном перроне их осаждают репортеры, и нервничают, если этих репортеров нет; они пожимают руки, щебечут приветствия, раздают автографы, кокетничают перед фотоаппаратом и произносят приятные слова по поводу соевых бобов или местной футбольной команды.

И есть прилипчивые люди, которые сами не имеют надежды стать Знаменитостями, но суета, крепкий запах и неумолчный грохот газетного Олимпа доставляют им невыразимое наслаждение, подобно тому, как лавочникам нравится состоять в добровольной пожарной команде или пожилым дамам – смотреть на дерущихся собак.

Трудно было представить себе более страстную любительницу Знаменитостей, чем Пиони Плениш; и в нарядных кулуарах Терпсихор-холла в Нью-Йорке, где собрались делегаты съезда Федерации Истинных Американцев для Борьбы с Расовыми Предрассудками, она могла полностью удовлетворить свою страсть. Здесь были доступны обозрению епископ Пиндик, монсеньер Фиш, доктор Кристиан Стерн, профессор Бухвальд, сенатор США Феликс Балтитьюд, генерал Гонг, который был не просто генерал, а настоящий армейский генерал, капитан Хет Гисхорн, знаменитый исследователь дальних стран, доктор Прокопус, который был настолько выдающимся психиатром, что фрейдисты избрали его предметом своей ненависти, судья Вандеворт, Генри Каслон Кеверн, которого оценивали в двадцать миллионов, и одна настоящая актриса с уклоном в общественную деятельность – кинозвезда Рамона Тундра. Мало того, присутствовала даже одна представительница титулованной знати, каковых ни Пиони, ни доктор Плениш еще никогда в натуре не видали, – принчипесса Ка Д Оро, чистокровная аристократка, хотя по чистой случайности родилась она в семье некоего мистера Тогга из Арканзаса.

Она писала газетные заметки для отдела светской хроники.

Но был там человек знатнее знатных, с подбородком голубее, чем кровь принчипессы, – полковник Чарльз Б Мардук, бог в мире рекламных агентств, владелец десятка иллюстрированных журналов, в первую мировую войну майор на Западном фронте, а теперь – полковник Национальной гвардии; человек лет пятидесяти, огромный, как дог, но подтянутый, как борзая, с седеющими усами, которые картинно оттеняли багровое лицо.

Доктор Плениш произнес с трепетом в голосе:

– Это Мардук, тот самый, которым так восхищается Гам Фрисби.

На это Пиони ответила:

– Ах, мне бы до него дорваться! Сейчас пойду и заговорю с ним.

Но полковник Мардук, пожав лишь самые белые и самые пухлые из всех наличествующих рук, исчез, и Плениши тут же о нем позабыли, так как навстречу им шел с распростертыми объятиями их старый друг, профессор Джордж Райот.

– Выпьем, что ли, по второй!.. – говорил немного спустя профессор Райот, наливая себе и друзьям в девятый раз.

Доктор Плениш хотел послушать разговор подлинных Столпов Общества, чтобы потом воспользоваться им в качестве образца.

К прискорбию своему, он обнаружил (о чем впоследствии рассказывал Пиони и Джорджу Райоту), что Столпы не очень много говорят о спасении человечества. Говорили они с незначительными словесными вариациями главным образом о том, что биржевой крах оставил их без штанов.

Но доктору Пленишу стало вполне ясно, что дела филантропической организации общенационального масштаба можно вести достойным образом только в Нью – Йорке. Где же еще вы найдете генералов и принчипесс, кинозвезд и Мардуков, не говоря уже о епископах всех мастей, начиная от римско-католической и методистской церкви и кончая Эфиопской Пятидесятницей? [77]77
  Пятидесятница – один из главных праздников в древнеиудейской религии.


[Закрыть]

Доктор Плениш принялся за преподобного доктора Кристиана Стерна; он даже побывал в Византийской Базилике Универсалистов, где служил его преподобие, и таким образом первый раз за целый год попал в церковь, если не считать двух посещений той, где служил доктор Китто. Он сумел добиться, что его вместе с Пиони пригласили на чай в пасторский домик, и здесь повел речь о том, как прискорбно, что Хескетовский институт помещается не в Нью-Йорке, где он находился бы под непосредственным духовным руководством доктора Стерна и приумножал бы его пастырскую славу, вместо того, чтобы работать на этих двух грубых эгоистов, Китто и Фрисби.

Доктор Стерн подхватил эту мысль с энтузиазмом, который приятно было отметить у столь делового и столь занятого человека. В нем взыграло воображение. Да! Если бы институт находился здесь, он, как председатель исполнительного комитета, согласился бы, пожалуй, устроить себе кабинет в его помещении, что помогло бы сочетать работу института с другими сторонами его собственной деятельности, во славу господа бога и скромных сельских школ. Да! Если доктор Плениш возьмет на себя труд объехать остальных хескетовских директоров и выяснить, разделяют ли они такую точку зрения, он охотно поднимет этот вопрос летом, на ежегодной конференции в Чикаго.

После этого доктор Плениш уведомил Пиони, что она может уже готовиться к переезду, что Хескетовский институт будет помещаться в одном из самых высоких и самых роскошных небоскребов Нью-Йорка, что его оклад будет, без сомнения, повышен до десяти тысяч в год и что ввиду всего сказанного, если она не перестанет шататься с Джорджем Райотом по кабакам Гринвич-Вилледж и пить всякую дрянь, то он – он за себя не ручается.

На это супруга доктора ответила только одно:

– Ой, Гид, как чудно!

Она была до того одержима Нью-Йорком, что переезд сюда казался ей совершенно в порядке вещей. Она часами выстаивала у витрин ювелиров, парфюмеров и меховщиков Пятой авеню, которые, словно не желая считаться с тем, что вся их основная клиентура разорена, особенно вызывающе сверкали золотом, агатом и хрусталем и задорными французскими надписями на маленьких ярлычках.

Но на этот раз она не поддалась покупательному психозу. Она не купила ни одного платья, ни одной ножной скамеечки для чикагской квартиры, ни одного кольца со стразами. Нет, нет, она только случайно набрела на магазин дамского белья, где хозяйкой была венгерская красавица графиня, у которой произошли всякие несчастья на родине и которой удалось контрабандой, без пошлины, провезти все свои шелка и кружева. Они продавались так дешево, что, в сущности, это даже нельзя было считать покупкой, а скорей помещением капнтаЛс!» И…

Так или иначе, но доктор Плениш заплатил за них, и даже без особых затруднений – пришлось только пропустить несколько очередных взносов за радиоприемник и большую часть прочего имущества.

С методичностью, неожиданной в таком молодом и ветреном существе, Пиони обследовала Нью-Йорк, точно домашняя хозяйка, выбирающая дыню. Она побывала в Епископальном соборе, в Католическом соборе, в Рокфеллеровском соборе, в мюзик-холле, в одном китайском ресторане, в одном румынском ресторане, в одном индийском ресторане, в одном ресторане Доброго Старого Юга, в одном зале музея «Метрополитен» и своими глазами видела Джорджа Джина Натана. [78]78
  Натан, Джордж Джин (1882–1958) – американский театральный критик и журналист.


[Закрыть]Теперь перед нею была одна цель: завоевать Нью-Йорк и заставить его признать ее, ее мужа и ее дочку.

Если ей удастся одержать эту духовную победу, говорила она, то она всю жизнь готова довольствоваться всего сорока тысячами в год на личные расходы.

В характере увеселений, предложенных делегатам ФИАБРАП, так же как и во внушительности списка ораторов, сказывался размах столичной жизни. На заключительном обеде в Уолдорф-Астория процент фрачных пар, а также бриллиантовых колье, вздымавшихся и опадавших на мощной волне напудренных грудей, был выше, чем Плениши когда-либо могли наблюдать в Чикаго, а первую речь произнес не какой-нибудь священник или профессор, а сам полковник Чарльз Б. Мардук собственной персоной.

Плениши и Джордж Райот, сидевшие за столом Д-17, лишь издали могли взирать на великолепие полковника. Когда он поднялся со своего места за почетным столом на возвышении и всем стали видны его мясистые щеки, эффектно перечеркнутые седеющими каштановыми усами, казалось, сам господь бог восстал с небесного престола и лорнирует собравшихся.

Он начал так:

– Друзья мои, и вы, уважаемый председатель, и вы, ваше преподобие! Я не могу, подобно моему другу профессору Бухвальду, говорить с вами, как большой ученый, я могу обращаться к вам лишь как солдат и купец.

В задних рядах, среди Знаменитостей второго сорта, среди Культурных Сил, чей гонорар за лекцию не превышал двухсот долларов, Пиони шептала Джорджу Райоту:

– Положим, в учености он тут с любым может поспорить. Стоит только почитать проспекты, которые выпускает его фирма, насчет гормонов и холодильников.

Доктор Плениш осведомился:

– А это действительно крупная фирма?

Доктор Райот ответил с уважением:

– «Мардук и Сайко» считается членом Первой Четверки. У полковника, надо думать, сколочен капиталец миллионов в пять.

Доктор Плениш вздохнул:

– Он мне кажется человеком, с которым приятно было бы вести знакомство.

– Тише, мальчики, – скомандовала Пиони. – Я хочу слышать, что полковник говорит Першингу. [79]79
  Першинг, Джон (1860–1948) – американский генерал, в период первой мировой войны командовал американскими экспедиционными войсками в Европе.


[Закрыть]

Кроме обеда, для делегатов был устроен прием у доктора Прокопуса на Парк-авеню, выдержанный в самом роскошном манхэттенском стиле, и Пиони окончательно убедилась, что Нью-Йорк не город, а сплошное блаженство.

Им так и не удалось вникнуть до конца в многообразные функции доктора Прокопуса. Считалось, что он психиатр; предполагалось, что он обучает женщин искусству терпеть богатых мужей; но, кроме того, он, по-видимому, играл роль повивальной бабки во всех интеллектуальных начинаниях города. Он постоянно знакомил литераторов с организаторами радиопередач, политиков – с издателями газет и журналов, австрийских банкиров – с американскими банкирами, хорошеньких замужних женщин – с врачами, которые знали кое-кого, кто знал адрес специалиста по абортам. В его квартире было двенадцать комнат, каждая такой площади, как весь кинникиникский коттедж Пленишей, и стены сплошь увешаны фотографиями оперных певцов и певиц с их автографами.

На этом приеме Пиони воспылала невинной страстью к исследователю дальних стран капитану Хету Гисхорну. Он был англичанин родом, хорошо одевался, носил монокль и побывал на Целебесе, что произвело особенное впечатление на Пиони, хотя она никак не могла припомнить, что это такое – остров или форма брачных отношений. [80]80
  Намек на созвучие между словами «Целебес» (остров в Индонезии) и «целибат» (безбрачие у католического духовенства).


[Закрыть]Он поцеловал ей руку и принес бокал с коктейлем розового цвета.

– Да уж, мальчики, вот у кого можете поучиться светскому обхождению, – сказала Пиони Джорджу Райоту.

– Подумаешь! Кому нужен такой цирлих-манирлих! – возмутился Джордж. – Если вам непременно надо влюбиться в кого-нибудь, Пиони, влюбитесь или в Гида, или в меня.

– Я бы даже сказал, что ты можешь обойтись без всяких «или», Пиони, – сердито сказал доктор Плениш. Он было насупился, но вспомнил, что Джордж – его единственный друг в этом головокружительном мире двенадцатикомнатных квартир, исследователей дальних стран и полковников-миллионеров.

Ему вдруг захотелось очутиться в пивной в маленьком провинциальном городке, со своим однокашником Хэтчем Хьюитом… Пиони, Хэтч, Джордж Райот, дочурка Кэрри – есть ли у него еще кто-нибудь в целом мире?.. Он испытывал смутное облегчение от мысли, что Пиони с Джорджем едва ли могут зайти дальше легкого флирта.

Под покровом всех этих интеллектуальных развлечений доктор Плениш усиленно вербовал среди хескетовских директоров сторонников своего плана перевода Института в Нью-Йорк. Он заручился обещаниями поддержки у Джорджа Райота, у миссис Гохберг и у одного недавно избранного директора, элегантного, представительного нью-йоркского священника, доктора Элмера Гентри. [81]81
  Элмер Гентри – герой одноименного романа С. Льюиса, вышедшего в 1927 году.


[Закрыть]

Доктор Гентри был, пожалуй, самым популярным из всех радиопасторов Манхэттена. Говорили, что он окончил Гарвардский университет [82]82
  На самом деле, как об этом повествуется в романе «Элмер Гентри», он был исключен из Мизпахской духовной семинарии за участие в пьяной оргии.


[Закрыть]и, кроме того, учился в Германии, но свою ежедневную передачу «Любовь – Утренняя Звезда» [83]83
  Эта проповедь Элмера Гентри была еще в бытность его студентом Тервиллингер-колледжа списана у философа-атеиста Ральфа Ингерсолла и с тех пор прочно вошла в его «репертуар».


[Закрыть]он вел в простом фамильярно-компанейском тоне, чем завоевал себе миллион постоянных слушателей, преимущественно из числа лежачих инвалидов, и приобрел такого мощного патрона, как «Акционерное общество Фосфоризованной Жевательной Резины». Он выступал с лекциями и у себя в церкви, однако специалисты находили, что в докторе Элмере Гентри есть нечто такое, что делает его особенно подходящим оратором для радио.

Но даже обеспечив себе поддержку более влиятельных директоров, доктор Плениш целых две недели после своего возвращения в Чикаго не решался заговорить с Гамильтоном Фрисби о предполагаемом бегстве в Медину. [84]84
  Медина – город в Саудовской Аравии, один из религиозных мусульманских центров, место паломничества верующих.


[Закрыть]Готовясь к этой сцене, он перебрал все тона, в которых мог бы провести свою роль в ней: тон мягкий и чувствительный, тон смелый и настойчивый, тон небрежный и слегка юмористический – ив конце концов остановился на энергичном тоне делового человека. В таком духе он и открыл военные действия:

– Я тут занимался нашим вопросом, изучил его досконально. Мы не должны идти на поводу у предрассудков и сантиментов. Я сам очень люблю Чикаго, но ради пользы дела нам давно пора перевести центр Института на Атлантическое побережье.

Фрисби долго смотрел на него молча.

– Да, я получил письмо от Криса Стерна. Значит, вы с Крисом решили, что вам удастся оттереть меня от «кормушки? Плениш, вы уволены!

– !..!..

– Незаконно? Да, конечно, это незаконно. Но директора обычно делают то, что я им указываю. На очередном общем собрании вас не переизберут. Так что до июля у вас есть время подыскать себе новое место, если вам это удастся, Плениш, если вам это удастся.

Доктор Плениш напустился на преподобного доктора Джеймса Северенса Китто. Он кричал, что если доктор Китто послушается этого постнорожего разбойника мистера Фрисби, значит, сам он трус и лицемер.

Доктор Китто сказал, что это возмутительная история, бесспорно, э… э… э… возмутительная история.

И это было все, что сказал доктор Китто в своем красивом пасторском кабинете, где на стенах висели портреты Александра Кэмпбелла, [85]85
  Кэмпбелл, Александр (1788–1866) – американский богослов из Виргинии, основатель религиозной секты «Ученики Христа», или «кэмпбеллиты».


[Закрыть]Кальвина и Коттона Мезера. [86]86
  Мезер, Коттон (1662–1727) – американский ученый-богослов, один из идеологов пуританизма и крайней церковной реакции.


[Закрыть]

Пасторат был поместительный полуособняк с кирпичным фасадом в респектабельном старом квартале Эвенстона. Доктор Плениш оглянулся, уходя. Он остановил свой взгляд на окне кабинета доктора Китто. Штора была приподнята, и он увидел, как доктор Китто задумчиво почесал подбородок, зевнул, потянулся за свежей вечерней газетой, развернул ее и с полной безмятежностью углубился в изучение обильного дневного урожая убийств, уличных катастроф, разводов и голодных смертей. Доктор Китто даже на миг не отвел в сторону задумчивого взгляда.

Доктор Плениш стоял и смотрел, и в эту минуту он понял, как чувствуют себя мертвецы.

20

Два доктора Плениша сели обедать с Пиони – один, настоятельно твердивший, что нужно с этим покончить, сказать ей, что он уволен, и другой, до того усталый и пришибленный, что казалось, ему не выдержать предстоящей исповеди. Пиони с помощью недотепы-кухарки приготовила в этот день особенно замысловатый салат из груш авокадо, крутых яиц и вишен с добавлением еще кое-каких приправ, вероятно, по собственному рецепту, и этот нелепый салат вплелся в его мрачное раздумье как некий трогательный символ Пиони, как перчатка, еще хранившая тепло и форму ее руки.

Он заговорил, выискивая окольные дороги. Он рассказал ей, что ездил в Эвенстон и что доктор Джеймс Китто, несомненно, носит парик. Она довольно хихикала: «Давай вышвырнем его из Института!», – а он в это время лихорадочно соображал, что понятия не имеет, где искать другую работу, что долгов у него долларов на 850, а в наличности 375 долларов (порывшись в карманах, он решил, что, может быть, наскребет еще один) и что последнее обращение к тестю было встречено весьма неблагосклонно.

Он сказал, что в Эвенстоне во всех палисадниках цветут нарциссы, и она подхватила: да, кстати, надо же наконец решить, куда ехать на лето – в Северный Мичиган, в Вермонт или в Миннесоту, на озеро Бэтл, – и не может ли он взять не один, а два месяца отпуска? Просто свинство, что эти старые крысы Китто и Фрисби так эксплуатируют его – нельзя ли от них отвязаться?

Ее безмятежный тон положил конец его колебаниям.

Свою исповедь он закончил так:

– Убить меня мало за то, что я довел до этого тебя и малышку!

Вот когда Пиони могла бы показать себя настоящей американской женой, оплакивать свою судьбу и спрашивать, на что он годится, если не сумел о ней позаботиться. Минуту она сидела молча, с забытой на лице улыбкой. Потом рассмеялась.

– Поделом мне. Ох, дорогой, это все я виновата, все моя расточительность. Иначе мы могли бы послать Фрисби ко всем чертям и спокойно уехать в Нью-Йорк. Нашлепай бэби по ручкам, вперед пусть не балуется. – Он расцеловал ее, чувствуя, как в нем воскресает вера, и она воскликнула:-Вот что, милый, напиши Джорджу Райоту. Он для тебя что-нибудь придумает, поможет перебиться. И, пожалуй, сейчас самое время сказать тебе, что между мной и Джорджем ничего нет.

– ?

– В Нью-Йорке у тебя был такой вид, словно ты думал, что что-то есть; но я слишком люблю тебя. Если я г. чем грешна, так скорее в том, что мне не терпится увидеть тебя важной персоной. И я этого дождусь. Вот посмотришь. Сейчас у нас с тобой только временный кри– г:;с, а скоро опять наступит процветание, да еще какое! 1 i Нью-Йорк от нас не уйдет.

– А может, лучше попросить у Ости Булла какой – нибудь работы вколледже, пока я буду нащупывать почву в Нью-Йорке?

– Нет, нет! Я и месяца не выдержу в Кинникинике. Разве там увидишь настоящих людей вроде полковника Мардука и сенатора Балтитьюда? Я презираю Кинникиник. Там все такие провинциалы. А про твою скверную женку можно сказать что угодно, но уж провинциалкой ее не назовешь! Согласен?

По-видимому, он был согласен.

– Я придумала. Я тебе возмещу убытки, в которых сама же виновата. Сдадим мебель на хранение, а я сяду на шею мистеру Уипплу К. Джексону, эсквайру, и подожду, пока ты получишь шикарное место с подобающим окладом.

– Но я буду все время беспокоиться…

– А ты не беспокойся о моих беспокойствах! Я своего муженька знаю. Пари держу, что будь ты священником, ты бы мог сжить со света Джима Китто и Криса Стерна, бог обязательно был бы на твоей стороне. А что касается полезных дел, – да ты и сейчас уже принес сельскому образованию больше пользы, чем Уильям, Дженнингс и Брайан, вместе взятые!

Был август месяц, и рабочие сносили их вещи на улицу и грузили в фуру для отправки на склад. У доктора Плениша жгло глаза и щекотало в горле, когда он, обняв Пиони за плечи, стоял и смотрел, как, стукаясь о лестницу, отбывали в тюрьму их сокровища: обожаемый новый кедровый сундук, красный с золотом чиппендэйлевский китайский шкафчик, китайский ковер, который они купили в Мэйбл-Гроуве – как молоды они были тогда! – выцветшие фарфоровые часики, яшмовая лампа, веселый радиоприемник карельской березы, под музыку которого они иногда танцевали одни после полуночи, торжествуя какую-нибудь новую победу.

И черно-серебряный холодильник.

– Ой, пожалуйста, не уроните! – умоляла Пиони грузчиков. Он чувствовал, как тяжело она дышит. Он подумал, что ей в первый раз стало страшно. Люди, год назад занимавшие почетные должности, теперь торгуют яблоками на улицах. Как знать, в каких душных трущобах или опустевших, заложенных и перезаложенных домах изнывают сейчас их жены и дети!

– Душа болит, что наш холодильник уезжает в ломбард. Мы хорошо здесь пожили и… Ну, нет! – мужественно перебила себя Пиони. – Когда мы распакуем его в Нью-Йорке, сам епископ Пиндик и сенатор Балтитьюд будут лакать мои коктейли, а не эти чикагские «профы» и «доки»!

На последнюю ночь у них остались только чемоданы, детская кроватка для Кэрри, которую одолжил им дворник, а для себя – матрац на полу. В сумерках квартира казалась не только пустой, но угрожающе-огромной, словно никто никогда уже не сумеет ее заполнить, и казалось, что никогда им больше не устроиться в своем гнезде, не сидеть на мягких стульях, не есть по-человечески, не беседовать с друзьями. Они стали городскими «оки». [87]87
  «Оки» – фермеры-арендаторы, согнанные с земли в Ьериод кризиса и вынужденные кочевать по стране. Изображены в романе Д. Стейнбека «Гроздья гнева».


[Закрыть]

Они бежали от голых стен – сначала в кафетерий, поужинать, потом вместе с Кэрри, которой уже исполнилось семь лет, – в кино, посмотреть прелестную Джоэн Крофорд. [88]88
  Крофорд, Джоэн (р. 1908) – популярная американская киноактриса.


[Закрыть]Втроем они шли по раскаленным улицам – почтенное семейство, в некотором роде святое семейство, неторопливые, круглые, сытые, на вид нерушимые, как каменные фасады по сторонам. Но по пути доктор Плениш покосился на кирпичный особняк, обращенный в пансион. Занавески в окнах были закопченные, рваные, а на крыльце сидел человек, в прошлом, может быть, профессор, доктор; сгорбленный человек, с бородкой, как у него самого, но нечесаной и грязной. Доктор Плениш содрогнулся.

Кэрри болтала:

– А зачем ты едешь в Нью-Йорк, папа, зачем?

– Замолчи, глупышка, – остановила ее Пиони. – Папе туда нужно по делу.

– А зачем?

– Я уже тебе сказала: по делу.

– Лучше бы он поехал с нами к дедушке в Фарибо. В городе нехорошо, – протянула Кэрри, и Пиони спросила:

– Чем?

– Слишком много трамваев, и людей тоже слишком много.

– А ты разве не любишь людей, малышка?

– Нет, не очень. Они так много разговаривают.

Я больше люблю одуванчики и кораблики.

Кэрри сладко уснула в чужой кроватке, а доктор Плениш и Пиони еще долго сидели на краю своего матраца, в пустынной квартире, освещенной одной-единственной лампочкой без абажура. Он заговорил о том, что не давало ему покоя все время, пока они сидели в кино:

– Ведь мы добрые христиане, правда?

– Ну ясно. Во всяком случае, добрые епископалы.

– Так не следует ли нам поискать утешения в религии? Священники говорят, что это и сейчас бывает. Давай… Гм… Давай подумаем о всевышнем.

– Давай.

– Господь бог… Гм… О черт, жаль, что нет под рукой библии. Вообще-то, кажется, она у нас есть?

– Конечно, я ее видела, когда укладывала книги и одеяла.

– Там в библии есть что-то относительно… как это, черт возьми…

– Право же, милый, не стоит чертыхаться, когда ты говоришь о религии и о боге.

Доктор Плениш посмотрел на нее, восхищенный ее тактом, и нервно продолжал:

– Вероятно, ты права. Так вот, эта ерундовина – то есть этот стих – ну, в библии это из притчей Соломоновых – вроде того, что «все суета, и ни в чем нет пользы».

– Нет, это из Экклезиаста. [89]89
  Экклезиаст – название одной из книг библии.


[Закрыть]И я даже помню наизусть.

– Неужели? – Его восхищение этой поразительной женщиной еще возросло.

– Честное слово, помню. Ведь в Фарибо я преподавала в воскресной школе, и очень неплохо, прежде чем уехала в колледж и погрязла в безверии, столь опасном для нравственности молодой девушки. Ну-ка, подожди. Сейчас вспомню. Вот что-то в этом роде:

«И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; и мудрость моя сделалась больше»… нет, не так – «пребыла со мною. И чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселья. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и вот все – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!»

– Нет, что-то нехорошо получается, – задумалась Пиони. – Как будто бог говорит нам: «Это еще что за затея – ехать в Нью-Йорк? Поезжайте в Кинникиник и

195 сидите там – пристаньте к ректору с ножом к горлу, пусть даст вам работу». Ой нет, он так никогда бы не сказал, верно, милый? Сидеть в Кинникинике? Нет! Ведь не сказал бы он так? Правда?

– Конечно, нет. Ты его самая любимая овечка.

– Да, только, по-моему, он мог бы получше заботиться о своей овечке и ее муже, а то им все время так туго приходится. Я просто не понимаю.

– Верно, маленькая, это ты неглупо рассудила, но надо нам быть посерьезнее, если уж мы решили искать утешения в религии, а, видит бог, чем-то нам нужно утешиться!

Она зашептала ему на ухо.

– Ну, Пиони, это уж безобразие!

– Ладно, я буду очень серьезной божьей овечкой. А ты помолись.

– Как?

– Ведь христиане всегда молятся, верно?

– Да, конечно, Пиони, и ходят в церковь и вообще, но я хочу сказать…

– А чем ты рискуешь?

– Ну хорошо, если тебе так хочется. В конце концов я же действительно верующий – иначе и не может быть, если уж человек посвящает себя служению людям, как я, ну и вот…

Он поднял глаза, тоскливо стараясь ощутить присутствие бога, почувствовать милосердную силу, которая защитила бы его возлюбленную жену, и его непонятную дочку, и его меркнущую честолюбивую мечту о силе и славе.

Но он не видел и не чувствовал над собой ничего, кроме пыльной электрической лампочки.

– Господи боже наш…

Слова были бессмысленные и уходили в пустоту. Он выпалил:

– Не могу. Я не верю, что бог, если он и есть, слышит меня. И не верю, что Китто или Крис Стерн верят, что бог слышит их, когда они этак запросто с ним беседуют. Наверно, они до смерти испугались бы, если бы он вдруг заговорил и ответил им. Нет, маленькая, ничего не поделаешь. Нам с тобой не на кого надеяться, кроме как друг на друга.

– А разве этого мало? Мы с тобой счастливые! – сказала она радостно.

Он ехал в Нью-Йорк, первый раз в жизни проводил ночь в вагоне без спального места. Обед в вагоне-ресторане обошелся бы в доллар, если не больше, поэтому он уже несколько часов удовлетворялся тем, что отламывал по кусочку от двух плиток шоколада с миндалем, и, кончив, с удовольствием обнаружил в кармане еще несколько крошек, облепленных фольгой.

Пронырливого вида субъект, сидевший с ним рядом, предложил:

– Может, сразимся в покер?

– Нет, нет, спасибо, я не играю.

– Вы кто же, приятель, будете? Учитель или агент по продаже книг?

– Агент.

– Есть что-нибудь интересное?

– Нет… Я сейчас еду не по делам.

Мистер Плениш, мистер Гидеон Плениш, безработный бродяга, не имел ни малейшего желания продавать книги, внедрять разумные принципы сельского образования, распекать публику за нечуткое отношение к нуждам филантропических организаций или заниматься изготовлением идеологических штампов в связи с очередным кризисом.

Он хотел, чтобы его оставили в покое, хотел спать и хотел думать о том, как завтра утром в Нью-Йорке он истратит целых двадцать пять центов на кофе с яичницей.