Текст книги "Гидеон Плениш"

Автор книги: Синклер Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Да, печально. Ну, я надеюсь, что скоро у вас дела поправятся.

Пришла Пиони, и он в восхищении загляделся на нее. Эта эмансипированная, уже почти чикагская Пиони была ему внове. Она держалась так уверенно, а между тем ее свежие щеки и задорные глаза были и сейчас обаятельно молоды, как в тот день, когда он впервые увидел ее девочкой-студенткой.

– Чем будут кормить? – спросила она бодро, поудобнее усаживая Кэрри.

– Яичницей.

– Вот и отлично.

Но это было ее последнее веселое замечание в доме под вывеской «ОБЕДЫ». Ее рассердило, что воды пришлось Просить три раза, что стол плохо вытерт, что нет ни салфеток, ни сахара, что пол усеян бумажками и окурками, что яйца несвежие, а ветчина слишком соленая.

– За такое обслуживание нужно под суд отдавать, – проворчала Пиони.

– Ей, бедной, трудно, и опыта нет.

– Ты, кажется, ее жалеешь?

– Да, жалею.

– Ну, а я ни капельки. Рохля.

Их дочка Кэрри спросила:

– Мама, что такое рохля?

– Дуся моя ненаглядная, молчи и кушай вкусное яичко.

– Ты сказала, что яичко невкусное.

– А ты не вмешивайся, попугай этакий. Мама с папой обсуждают серьезные вопросы.

– А зачем? – спросила Кэрри.

Доктор Плениш продолжал:

– Ведь в этом, собственно, и будет состоять наша работа – возвращать к сельскохозяйственному труду тех, кто оказался жертвой социальных условий, как эта женщина. Наш долг – воспитывать их.

– А за… – начала Кэрри, но не докончила, увидев необыкновенно интересную муху.

– Ах, брось, пожалуйста! – сказала Пиони. – Такое животное невозможно воспитать. Я страшно рада, котик, что ты посвятил себя служению отсталым массам, но не стоит тратить на них свои чувства. Эти люди безнадежны. Ты лучше будь повнимательнее к собственной жене.

– А разве я не…

– Да нет же, это я просто со зла. Но, право, не трать попусту время на тех, кого все равно не исправишь. Что ни говори, а люди со вкусом не станут украшать ресторан мушиными следами. Так-то, моя Кэрри – Бэрри, теперь папа с мамой будут собираться; в веселый Чикаго наш путь лежит, лошадка бежит, колокольчик звенит.

– А зачем? – возразила Кэрри.

В Давенпорте Кэрри первый раз в жизни ночевала в большом отеле. Ее совсем не испугало ни множество народа в вестибюле, ни почти мраморные колонны. Когда клерк, перегнувшись через конторку, шутливо спросил: «А эта маленькая леди тоже у нас остановилась?»-она посмотрела на него и серьезно кивнула головкой.

После обеда Кэрри уложили спать в отдельной комнатке, и Пиони спросила заискивающе:

– Не очень страшно будет моей крошечке, если папа с мамой сбегают на ранний сеанс в кино, а к девяти вернутся?

– Нет, – сказала Кэрри.

– Комнатка такая уютная, старинная, ведь моей деточке нравится в этой комнатке?

– Нет, – сказала Кэрри.

– Что, котеночек?

– Прости, мама, но мне тут не нравится.

– А почему?

– Обои какие-то глупые: цветы, а похожи на розовых червяков.

Пиони в умилении посмотрела на мужа.

– Нет, ты слышал? В шесть лет рассуждает совсем как взрослая, правда?

– Н-да… да, конечно, – сказал доктор Плениш.

Три дня Пиони носилась по Чикаго в поисках квартиры, а по вечерам плакала на плече у Гидеона. После долгих колебаний они сняли квартиру в старом доме на Южной стороне, вполне приличную, но много хуже, чем их серебристо-зеленый коттедж в Кинникинике или канареечно-желтая квартирка в Де-Мойне. Пиони приуныла.

– Видно, не так это все быстро делается. Я и не представляла себе, как трудно устроиться в Чикаго.

Квартира их была вся коричневая, чистая, но мрачная; скучные, вытянутые комнаты, теснота и запах респектабельного смирения, а через улицу – коричневый фасад другого дома, устало смирившегося перед безнадежной скукой.

– Долго мы в этой дыре не просидим, – утешалась Пиони. – Ты выжми побольше жалованья из Гамильтона Фрисби, – видно, это он сторожит казну института. Скоро у нас будет квартирка в стиле модерн, иа набережной.

Он чувствовал себя виноватым.

Два дня спустя Пиони уже щебетала, что китайский ковер, шкафчик и веселенькие французские часы «оживили квартиру просто до неузнаваемости». Но, разумеется, пришлось купить и кое-что новое – «всякие веселые и удобные мелочи, чтобы можно было жить», как она выразилась: оцинкованный, с черными стеклами холодильник для бутылок, радиоприемник в ящике карельской березы, ярко-зеленую китайскую лампу под яшму и репродукцию с картины Гогена.

Истратив на эти вещички всего 362 доллара и 75 центов, Пиони поразительно скрасила гнетуще коричневый тон квартиры. Портило впечатление лишь то, что у них опять набежало двести долларов долгу.

– А зачем? – спросил доктор Плениш, но Пиони поцеловала его.

Он проводил много времени в конторе Хескетовского института – выяснял, что делала до него мисс Бернардина Нимрок, и покашливал, и приказывал стенографисткам продолжать в том же духе – только поэнергичнее.

17

Не следует думать, что доктор Плениш в качестве ответственного секретаря Хескетовского института вовсе ничего не делал. Он выступал на конференциях, почти еженедельных конференциях, которые созывались по инициативе колледжей, библиотек, муниципальных лекториев, ассоциаций педагогов различных штатов, и неуклонно внушал участникам этих конференций, что просвещение сельских жителей – благое дело. Он заседал в комитетах и комиссиях, правда, не в буквальном, физическом смысле, но, во всяком случае, его имя фигурировало в десятках списков. Он благосклонно разрешал студентам пользоваться педагогической библиотекой, собранной мисс Бернардиной Нимрок, и наблюдал за изданием трех брошюр, подготовленных университетскими профессорами, которые после тщательного изучения официальных статистических данных по отдельным штатам пришли к выводу, что учителей можно бы лучше оплачивать и лучше отапливать. Именовалось это научно-исследовательской работой.

Он питал особое пристрастие к этим брошюрам, так как, если в его финансовых отчетах не совсем сходились дебет и кредит, можно было всегда сбалансировать итог за счет «издательских и типографских расходов».

Но из всех изданий института он особенно энергично занимался продвижением более общедоступного и объемистого труда, впервые опубликованного два года назад под названием: «Новые Огни в Старой Школе» (в коленк. пер., с илл. и карт., ц. $ 1,65, оптов, покуп. скидка). По счастливейшей случайности автором этого произведения являлся мистер Гамильтон Фрисби, поверенный наследников Хескета, и на фронтисписе был помещен его портрет, украшенный автографом. С помощью этой книги каждый филантроп, уроженец сельской местности, мог облагодетельствовать свой штат и заслужить репутацию щедрого человека (а также уязвить кой-кого из друзей детства, всю жизнь не выезжавших из родного города). Если вы покупали не менее сотни экземпляров, ваше имя как почетного жертвователя ставилось на переплете, вытисненное золотыми буквами, и книги рассылались по любым указанным вами адресам с изысканным сопроводительным письмом на бланке Хескетовского Института Сельского Образования и за подписью доктора Плениша-или в крайнем случае его секретаря, или, во всяком случае, за чьей-нибудь подписью, – а в письме говорилось, что мистер Икс (или Игрек) – замечательный человек, широко известный своим добрым сердцем, солидным состоянием и тонким умом, к стыду и сожалению тех, кто в детстве дразнил его и поднимал на смех!

Сопроводительное письмо было одним из новшеств, внесенных доктором Пленишем в те рутинные методы, которыми действовала мисс Бернардина Нимрок при распространении «Новых Огней в Старой Школе», и благодаря ему тираж этого назидательного пособия за шесть месяцев удвоился.

Значительное превосходство доктора Плениша над мисс Нимрок нашло себе выражение главным образом в плане литературном. Он не повысил денежных премий победителям на соревновании детских садов, но он увеличил в четыре раза число письменных консультаций, ежемесячно рассылаемых сельским педагогам: консультация по вопросу о цвете классных досок, консультация по художественному чтению, консультация по обязанностям школьных сторожей. Он сидел и диктовал послания целые дни напролет, отрываясь лишь для того, чтобы позаимствовать необходимые данные в публикациях Колумбийского университета, Института Карнеги и Ассоциации сельского образования.

Он отличался непревзойденным умением давать интервью, или, говоря его словами, «применять ультрасовременную технику рекламы к древним принципам просвещения и справедливости». Каждую неделю он посылал в печать «Рассказы из жизни» – о шести школьниках из Вайоминга в возрасте от 11 до 13 лет, составивших кружок по изучению атональной музыки; или о бывшем оксфордском студенте, учительствующем в горной местности и напивающемся не чаще раза в неделю; или о персональной выставке рукоделий Лафайета Хескета; или о том, как мистер Гамильтон Фрисби занялся разведением рогатого скота херифордширской породы; или как мисс Гамильтон Фрисби купила жемчуг эрцгерцогини Тилли; или как мистер Гамильтон Фрисби-младший изобрел планер.

Как человек, причастный к литературе, доктор Плениш сочинил также первую очередь циркулярных писем на предмет пополнения средств Хескетовского института. Мистер Фрисби держался того мнения, что у института средств достаточно, и потому незачем хлопотать из-за «своры жуликов, у которых и динамитом лишней десятки не вырвешь», но доктор Плениш обладал более профессиональным подходом к делу и большей прозорливостью.

То была эра, когда библейская добродетель любви к ближнему начала приобретать гораздо более совершенные формы, чем машинальное опускание четвертака в протянутую руку. На место чувствительности и душев– * ных порывов пришла Система, организованное Плановое Милосердие, имеющее свои цели и свою технику; это было солидное дело, не менее солидное и не менее деловое, чем Дженерал Моторс, но с самим господом богом в должности директора-распорядителя. Доктор Плениш понимал, что в наши дни добрый самаритянин не стал бы вопреки здравому смыслу и правилам санитарии подбирать с земли человека, ставшего жертвой лихих автомобилистов. Всякий изучавший первую помощь знает, что глупый житель предместья легко мог этим убить несчастного. В наши дни самаритянин позвонил бы по телефону в ближайшую больницу и сказал: «Позаботьтесь о нем. и когда я возвращусь, я непременно увеличу сумму своей подписки в пользу Всеамериканской Больничной Сети, возглавляемой столь прославленным администратором благотворительных учреждений, как доктор Гидеон Плениш».

Такие сны снились доктору, когда он дремал у себя в кабинете среди стальных картотечных шкафов, давая заслуженный отдых нежному сердцу и деятельному мозгу.

Пока что до организации больничной сети дело дошло только в его вещем воображении. Лишь спустя некоторое время Организованной Филантропии предстояло занять восьмое по счету место среди ведущих отраслей экономики Соединенных Штатов. Но доктор Плениш уже провидел счастливый союз между щедростью и искусством организации, перед которым знаменитые крестовые походы покажутся детской игрушкой, и чувствовал, что ученому, обремененному семейством, полезно будет оказаться поближе к этому все прибывающему золотому потоку.

Он с радостью посвятил себя новой жизни под знаком служения обществу; он готов был проводить свои дни в неустанных трудах, в непрерывных совещаниях, в кипучей деятельности комитетов: все больше разъезжать, все чаще разговаривать по междугородному телефону, томиться голодом и жаждой на парадных обедах с несъедобным меню, страдать от холода слушателей и наготы речей – и он не испытывал страха, и дух его торжествовал над бренным телом.

Несмотря на сомнения Фрисби, доктор Плениш заготовил текст нового циркулярного письма.

ХЕСКЕТОВСКИЙ ИНСТИТУТ СЕЛЬСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ

Ройял-Джордж-авеню 11872 Чикаго

Дж. Т. Нимини, эсквайру, 3756 Винадотт-авсню. Маркетт, Индиана.

Дорогой друг Просвещения!

Это письмо предназначается не Вам. Из нашей обширной документации нам хорошо известно, что в вопросе о сельском образо– * вании Вы придерживаетесь здравых и разумных взглядов. Вы понимаете, что до тех пор, пока сельские школы не будут укомплектованы персоналом и оборудованием не хуже самых шикарных частных учебных заведений в городах, наша возлюбленная Америка не может рассчитывать на успех в своей борьбе против мировой анархии.

Но у Вас есть друг, который вполне разделяет Вашу и мою точку зрения и которому, однако, неизвестно о существовании ХЕСКЕТОВСКОГО ИНСТИТУТА СЕЛЬСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ. Ему неизвестно, что если он урежет свои карманные расходы всего на 10 долларов в год, он этим может принести на 100 ООО долларов пользы делу государственной важности и стать привилегированным членом-жертвователем ХИСО.

Председатель: КРИСТИАН СТЕРН. Д. Б… Д. Ф.

Президент: Дж. CEBEPEHC КИТТО.

Д. Б. Н.

Вице-президенты и директора:

ГАМИЛЬТОН ФРИСБИ. Б. И. ДЖОРДЖ Л. РАЙОТ. Д. Ф. ОЛВИН УИЛКОКС. M. И… M. Б. Т. ОСТИН БУЛЛ. M. И… Д. Б. ДЖЕСС ВЕИТ. Б. Ф. НАТАЛИЯ ГОХБЕРГ. Б. И. Д. Ф. Н. Г. САНДЕРСОН САНДЕРСОН-СМИТ. КОНСТЭНТАЙН КЭЛЛИ. ГЕНРИ КАСЛОН KEBEPH.

Б. И.

Дж. КОСЛЕТТ ДАУНС, Д. Ф.

Ответственный секретарь: ГИДЕОН ПЛЕНИШ. Б. И., М. И., Д. Ф.

В качестве такового он приобретет право бесплатно получать все наши издания, а также посещать наши конференции и слушать высказывания величайших лю дей Америки по вопросу о путях разрешения всех сельских проблем. И Вы, дорогой Поборник Просвещения, можете оказать неоценимую услугу стране, позвонив этому Другу и передав ему наш привет и наш адрес.

Мы не знаем, где найти Вашего друга, – ВЫ 3IO ЗНАЕТЕ! Снимите же телефонную трубку и сообщите ему – СИЮ ЖЕ МИНУТУ, – что мы желаем послать ему БЕСПЛАТНО отпечатанную в четыре краски брошюру «НАШ ТАЙНЫЙ ПОЗОР».

С искренним уважением

ГИДЕОН ПЛЕНИШ. Д. Ф.

Ответственный секретарь.

Это письмо было разослано не только всем членам ХИСО, но и всем тем лицам, которые когда-либо интересовались его работой, а затем уже пошло в рассылку подряд, по общему списку. Доктор Китто счел письмо скандальным, а мистеру Фрисби оно показалось смешным. Но оно, что называется, «сработало». Повинуясь влечению к точности, которое составляет неотъемлемый элемент Новой Научной Филантропии, доктор Плениш вычислил, что каждый экземпляр письма обходится в десять центов, включая стоимость бумаги, почтовых марок, размножения копий, вписывания имен, а сверх того цену брошюры и расходы на приобретение списков лиц, пользующихся репутацией филантропов, – такие списки, известные под довольно неделикатным названием «списки карасей», продавались повсюду, все равно как бумага-мухоловка. Профессиональные спасатели человечества говорят так: «Если хоть один процент карасей из списка клюнет, все предприятие окупится».

Любовь доктора к эпистолярным красотам увенчалась наградой: ровно 1,37 % его «карасей» клюнуло и продемонстрировало свою любовь к делу Просвещения, изъявив готовность вступить в члены ХИСО.

Даже на мистера Фрисби это произвело впечатление. Поистине доктор Плениш был прирожденным жрецом Научной Филантропии.

Что касается брошюры «Наш Тайный Позор», которая рассылалась адресатам, то это была старая работа Бернардины Нимрок, «Статистика заработной платы и посещаемости в окружных школах», в новой обложке.

18

Но не столько циркулярное письмо доктора Плениша, сколько его гениальный прогноз биржевой катастрофы в октябре 1929 года снискал ему особое внимание мистера Гамильтона Фрисби.

В течение всего лета и ранней осени Америка спекулировала, пользуясь непрерывным повышением биржевых курсов. Судомойки наживали по пять тысяч долларов, главные редакторы газет – по миллиону, – все на бумаге, потому что они не трогали своих мнимых прибылен, предоставляя им удваиваться, утраиваться, увеличиваться в сто раз.

Но Плениши, вечные игроки, на этот раз не играли. Так порешила Пиони. Она обезоружила доктора, издав приказ:

– Ты не купишь ни одной акции ни на срок, ни за наличный расчет. Дела у нас дрянь. Чтобы вкладывать деньги в бумаги, нам пришлось бы еще занимать, а этого нельзя делать. Ни в коем случае. Я принципиально против… А кроме того, занимать нам не у кого. Папа мне отказал!

То была новая Пиони. Такой непреклонности он раньше за нею не знал. Она струхнула перед равнодушием большой, ленивой, раскормленной кошки – Чикаго. Они не познакомились с важными лицами, с которыми она рассчитывала встречаться на балах и обедах. Круг их знакомых составляли всего-навсего несколько зубных врачей, несколько либерально настроенных пасторов, страховой агент, преподаватель Северо-Западного колледжа, парочка мелких филантропов и один аспирант Чикагского университета. Пиони так старалась быть спокойной и экономной, что совсем лишилась покоя и объявила доктору, правда, очень веселым тоном, что ее ничто не интересует, кроме цены на лук и того обстоятельства, что у Кэрри завелся в детском саду поклонник, семилетний итальянец, который угощает ее мятными леденцами.

Доктор не решался обманывать ее, покупая бумаги тайком, хотя такое послушание давалось ему нелегко, потому что, ежедневно изучая биржевые бюллетени в газетах, он пришел к твердому убеждению, что без труда мог бы нажить миллион. Один раз он даже заработал на двух листах дешевой писчей бумаги 7 880 долларов чистой, хотя и гипотетической, прибыли. Он по-прежнему совершал лекционные турне, но Пиони отбирала у него все чеки, а деньги клала в банк, не допуская никаких роскошеств, кроме одной бутылки русской водки в неделю.

А между тем в те дни в кругу знакомых доктора Плениша нужно было либо отчаянно покупать, рискуя всем, вплоть до денег на стирку и ста долларов, полученных в наследство от тети Эммы, либо упрямо пророчить катастрофу. В последнем случае считалось, что человек утратил веру в Отцов Пилигримов [75]75
  Отцы Пилигримы – так называют в США первых поселенцев, прибывших из Англии в начале XVII века.


[Закрыть]и стал не то наркоманом, не то отравителем собак. Но доктор Плениш привык оглушать аудиторию словами, звучавшими смело, независимо от их смысла, и не стеснялся высказывать свои позорные антипатриотические мысли.

Преподобный Джеймс Северенс Китто сказал ему однажды:

– Как вы знаете, доктор, я решительно против спекуляций, но нынешнюю волну процветания нельзя назвать спекуляцией; скорее это взлет демократии, и мне думается, что не воспользоваться им – значит расписаться в своем недоверии к американской системе. Сам я заработал двести тысяч – на бумаге, конечно, – и могу дать вам верный совет относительно акций одной строительной компании, которые в ближайший месяц удвоятся в цене.

– Мне очень жаль, доктор, но я полагаю, что нас ждет биржевая катастрофа.

Доктор Китто посмотрел на него, как смотрят на человека, ударившего ребенка.

Мистер Гамильтон Фрисби сказал:

– Плениш, могу дать вам совет относительно радиоакций. Через неделю поднимутся вчетверо.

– Мне очень жаль, мистер Фрисби, но весь этот ажиотаж с повышением не внушает мне доверия.

– Ах, вот как? Ну, так разрешите вам сказать, что сам я заработал два миллиона – пока на бумаге, но могу реализовать хоть завтра. А я состою членом правления двух банков, и до сих пор никто не считал меня наивным младенцем.

В начале ноября, когда вся бумага, на которой значились эти прибыли, с треском вылетела в трубу, доктор Китто и мистер Фрисби позвонили ему по телефону и голосом человека, только что вышедшего из больницы, робко спросили, откуда он знал о приближении катастрофы. И еще долго он вызывал всеобщее благоговение как гений в области финансов – единственного искусства, которое стоит выше теологии и музыки, так как имеет какой-то смысл. Знакомые просили его:

– Дайте нам верную информацию, доктор. Когда курсы опять начнут повышаться, ну, скажем, через несколько месяцев, я не хочу повторить ошибку, которую, по-видимому, допустил в прошлый раз.

В мире неуклонно возрастал процент самоубийств, и многие из тех, чьими субсидиями держались национальные организации, обанкротились. Но Хескетовский фонд по-прежнему финансировал добрые дела доктора Плениша, и у доктора Плениша не было долгов, и он был преисполнен самодовольства, как ангорская кошка.

В декабре Гамильтон Фрисби пригласил его в свой охотничий домик в Луизиане.

Кроме него, были приглашены старые приятели Фрисби-хирург доктор Олвин Уилкокс и Джесс Вейт, консультант по капиталовложениям, который так блестяще провел корабли своих клиентов через все рифы бума и краха, что сам избежал банкротства. Фрисби обеспечил им два купе в вагоне-люкс. Доктор Плениш с удовольствием отметил, что его, очевидно, решили избавить от всяких издержек, и этот штрих, характерный для жизни высшего общества, ему понравился.

Как только поезд тронулся и были налиты первые стаканы противозаконного зелья, доктор подвергся осаде.

– Ну, Плениш, теперь мы, девушки, остались одни и распустили косы, и, значит, выкладывайте, какая у вас была секретная информация? – сказал Фрисби леденяще шутливым тоном сыщика, который любезничает с человеком, заподозренным в убийстве.

Остальные двое придвинулись к доктору, как два сыщика постарше и помрачнее.

– У меня не было никакой особой информации. Я просто высчитал все, как математик.

– Это вы-то математик, док! – сказал Джесс Вейт.

– Я специализировался в этой области-отчасти, – с улыбкой отпарировал доктор Плениш.

– А ну, назовите мне котангенс эллипса кубического корня из семи.

– А-а, бросьте вы, – сказал Фрисби Вейту. Доктор Уилкокс, видимо, не был расположен шутить.

И тут доктор Плениш вспомнил то, что до сих пор лишь смутно брезжило в его памяти. «Так уже было когда-то», – внутренне содрогнулся он. Эти три богача – да ведь это те грузные, молчаливые насмешники-футболисты, которые так пугали его в первый год в колледже, когда усаживались вокруг него в кружок, словно готовясь вот так же, не спеша и со смаком, разобрать его на части, чтобы узнать, почему он такой надутый и смешной.

Фрисби мурлыкал:

– Что вам сказал Мардук?

– Мардук? – Доктор Плениш был озадачен.

– Вы хотите сделать вид, что незнакомы с ним?

– По-моему, я с ним не встречался.

– Полковник Чарльз Б. Мардук, крупнейший нью – йоркский издатель и король рекламы-Мардук и Сайко?

– Ах, да. Он, кажется, прислал нам довольно щедрый взнос. Но лично я с ним незнаком. Что он может знать?

– Этот человек дружит со всеми миллиардерами, и кое-кто говорил мне, что вы с ним виделись, когда он приезжал в Чикаго, месяца два тому назад.

– Нет, я никогда его не видел.

Вейт злобно тявкнул на Фрисби:

– Я же вам говорил. Этот Плениш знает столько же, сколько…

– …сколько консультанты по капиталовложениям, – подсказал доктор Уилкокс.

– А, бросьте вы! Давайте играть в бридж, – сказал Вейт.

Мистер Фрисби молча достал карты.

В течение всего этого мучительного уик-энда, когда на каждый час, посвященный охоте, приходилось три, посвященных картам и выпивке, доктор Плениш чувствовал, что его терпят лишь потому, что нужен четвертый партнер для бриджа Когда ему удавалось выдавить из себя остроумное словцо, оно проходило незамеченным. Глядя на их фатовские сапоги со шнуровкой и клетчатые макинтоши, он в своем старом сером костюме и рубашке цвета хаки чувствовал себя не в меру утонченным и интеллигентным.

Деля отдых богачей, он не переставал мечтать о том, как бы отобрать у этой банды деньги и власть и отдать Пиони.

На обратном пути, в поезде, Фрисби отвел доктора Плениша в сторонку, глядя на него так, словно силился вспомнить, где он видел этого человека.

– Сдается мне, док, что у вас в голове порядочная путаница, – сказал Фрисби.

– Как так?

– Может, мне стоит поточнее объяснить вам, что такое Хескетовский институт и некоторые другие филантропические предприятия, не все, конечно, но многие. Ведь считается, что вы профессиональный стимулянт.

– Кто?

– Человек, который живет административной работой в организации, стимулирующей всякие благие начинания; специалист по выпрашиванию денег на пропаганду того положения, что, когда мир станет цивилизованным, дважды два будет четыре. Профессиональный стимулянт. Тот самый, что сначала организует какое – нибудь общество, а потом уже начинает придумывать, что, собственно, оно должно стимулировать. А богатых дураков, которые жертвуют деньги либо чтобы успокоить свою совесть, либо чтобы встречаться на заседаниях с Вандербильдами, а значит, приобретать общественный вес, либо ради саморекламы, либо, хоть и редко, потому что верят, что общество, в уставе которого значится помощь Либерии, действительно может помочь либерийцам, – этих простофиль я называю филан– трёпами.

Но старик Хескет не был филантрёпом, равно как и некоторые другие киты, основавшие разные институты. Они рассуждали так: с увеличением налогов, особенно подоходного и на сверхприбыль, – будь они прокляты – слишком большие доходы человеку не по карману. А между тем он хочет сохранить контроль над корпорациями, в которых владеет большей частью акций. Вот он и вкладывает толстый пакет в фонд какого-нибудь филантропического учреждения. Доходов он не получает, но зато ему не нужно платить никаких прогрессивных налогов, и он сам или его агенты – вот как я у Хескетов – пользуются всеми прерогативами, которые дает пожертвованный капитал, и контролируют корпорацию с тем же успехом, что и раньше.

Им все равно, на что тратятся доходы института, лишь бы обелить свое имя, – а сколько белил иногда на это требуется! Человек, который свел леса на миллионах акров, покупает себе репутацию любителя деревьев и птичек. Хескет был типичен в этом смысле. Он нажил капитал тем, что разорял мелкие предприятия, снижая цены, и разбогател до того, что ему пришлось стать филантропом, – это гораздо более неоспоримый признак богатства, чем покупать какие-то там яхты или титулы. Но у него была и вторая причина, чтобы заморозить свои капиталы. Его дети, племянники и племянницы – все до одного идиоты. Один стал скульптором, одна вышла замуж за коммуниста, еще одна живет на каком-то острове, который называется Лесбос. Хескет их терпеть не может, вот он и вложил свое состояние в два фонда, в том числе в фонд Хескетовского института, а меня сделал доверенным по обоим фондам, потому что я, к моему собственному удивлению, человек более или менее честный.

Вам, как немудрящему профессионалу, я советую: тратьте доходы института сколько вашей душе угодно. Даже сейчас, после краха, вы не используете и половины. Действуйте, не жалейте сил, лишь бы создать рекламу старому, заслуженному имени пионеров Хескетов. Только не забывайте, что книги я все-таки проверяю.

Доктор Плениш сказал с храбростью отчаяния:

– А нельзя ли повысить мне жалованье? Это было бы очень кстати.

– Ни в коем случае. Скорее ждите снижения, если кризис затянется. Вы человек с именем – не бог весть каким, но все же вы читали лекции и были деканом захолустного колледжа, но как это отразилось бы на фамильной репутации Хескетов, если бы вам платили больше минимума? Ведь это же экономика, Плениш. Смотрите на вещи трезво!

Доктор Плениш сидел и ненавидел его.

Пиони воскликнула, выбежав навстречу:

– Хорошо провел время, Гидди?

– Да, конечно… Знаешь, охота… и бридж.

– Как ты думаешь, мне понравился бы доктор Уилкокс и мистер Вейт?

– Уверен, что нет. Слушай, Пиони, не будем особенно стараться обзавестись друзьями здесь, в Чикаго. Думаю, что скоро мы сможем перебраться в Нью-Йорк.

– Чудно! – сказала Пиони.

В пятницу перед рождеством доктор Плениш сидел в своем служебном кабинете, полировал ногти, думал, что хорошо бы написать книгу, может быть, о применении радио в школах, – и ненавидел Гамильтона Фрисби.

Секретарша принесла карточку некоей миссис Иглстоппер, работавшей на Среднем Западе агентом одного издательства учебников. Это оказалась эффектная молодая женщина. Она сказала колоратурным сопрано:

– Доктор Плениш, вы как-то на учительском съезде упоминали нашу серию школьных хрестоматий.

– Простите, но я о них не очень высокого мнения.

– Неужели? – Она сделала ему глазки. – Вы, вероятно, невнимательно их прочитали. Мне бы хотелось, чтобы вы ознакомились с ними получше, а заодно и с нашей новой серией учебников географии; их написал крупный ученый, с университетским образованием, а кроме того, он чемпион по плаванию! Я пришлю вам всю серию.

– Простите, но я так занят…

– Что вы, доктор Плениш! – Она изобразила удивление и испуг. – Мы знаем, как дорого ваше время. Нам бы в голову не пришло затруднять вас безвозмездно. Вот небольшой рождественский подарок.

Он заглянул в конверт, который она вложила ему в руку. Профессиональное хладнокровие изменило ему.

– Вы пытаетесь дать мне взятку? – вспылил он.

Она поднялась.

– Дорогой сэр, разумеется, нет! Мы просто интересуемся вашим мнением об этих книгах и знаем, что во всей Америке нет ученого, чье время ценилось бы дороже. Если они вам понравятся – это уж вам судить, – тогда вы, возможно, упомянете о них в изданиях вашего института и в ваших лекциях. В противном случае, безусловно, нет, безусловно. До свидания, желаю вам весело провести рождество, и передайте привет вашей жене – я слышала, что это самая милая и самая элегантная женщина в Чикаго. Дайте мне знать, если я могу вам быть полезна.

Он выудил из конверта две стодолларовые банкноты. Они отличались от мутно-зеленых пятидолларовых бумажек, как райский свет от неверной тьмы. Жирные нули так весело бежали следом за единицами! Он понес деньги домой, чтобы обсудить с Пиони, этично ли будет их принять.

– Все, чем ты можешь насолить этому скорпиону Фрисби, все годится, – сказала она и добавила:-Это более или менее разрешает мою рождественскую проблему. Теперь я могу купить тебе одну вещь, я о ней мечтала всю неделю, – кедровый сундук для одеял, отделанный медью, ты в жизни не видел такой прелести, продается всего за сто долларов, просто даром. Он прямо создан для нашей передней. Или я чуточку, самую чуточку неблагоразумна?

– По мне, что бы ты ни делала, все хорошо, – сказал, он.

Вбежала Кэрри. Пиони опустилась перед ней на колени и заворковала:

– У-у, моя крошка! Мамочка купит такой чудесный кедровый сундучок!

– А зачем? – спросила Кэрри.