Текст книги "ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЛ КУЛИДЖА"

Автор книги: Синклер Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Эти бедняги европейцы после войны сникли и не могут развернуться, у них нет этой широкой и свободной инициативы, типичной для Америки,– а вот мы с Джорджем, хотя и приятели, но до чего же мы разные -

Ну вот, хотя бы: я вожу крейслер, а у Бэббита – машина другой марки. Я конгрегационалист, а Бэббит ходит только в свою старую пресвитерианскую церковь. Он носит очки с большими круглыми стеклами, а меня вы ни за что не заставите надеть что-нибудь, кроме пенсне,– по-моему, так куда представительнее. Он с удовольствием играет в гольф, а я хоть каждый день готов удить рыбу. Ну – и так дальше. Да, сэр, просто удивительно, до чего американская цивилизация, символом которой, можно сказать, стала современная реклама,– до чего она поощряет, как выразился недавно один оратор в Кивани-клубе, расцвет индивидуализма.

А в нашей поездке -

Короче говоря, мы без приключений добрались до Трои – заглянули. к кузену Уолтеру, а потом в Нью-Йорк -

Знаете, Уолт принял нас просто классно. Я стал думать, не такой уж он плохой парень, в конце-то концов. У него новый дом, и я первый скажу,– дом такой же современный, как и у меня. Уютный, современный домик! Пылесос, и газовая сушилка, и новый бесшумный электрохолодильник.

Как же все-таки это удобно! Никогда не мог понять, зачем надо было поднимать столько шума из-за Бейба Рута или даже уж такого действительно пионера науки, как Линдберг, когда никто еще и пальцем не пошевельнул, чтобы прославить нашего собственного гения, который изобрел электрохолодильник.

Только подумать, что это за изобретение! Можно сделать любой замороженный десерт! И не нужен продавец льда, который пачкает вам крыльцо! Ледяная вода всегда к вашим услугам-и днем и ночью можно приготовить освежающий напиток! Я всегда говорю: пусть их, кто хочет, заводят себе большие библиотеки, и всякие там картинные галереи, и органы в гостиной, и розарии, но когда доходит до вещей домашнего обихода, которые делают жизнь удобнее и приятнее,– дайте мне электрохолодильник!

И, должен признаться, радиоприемник Уолта чуть-чуть получше моего. А ведь мало что так ясно определяет твое социальное положение, как приемник.

Ну, что это за изобретение! Что за изобретение/ А еще говорят о чудесах -

Вы только подумайте! Вот сидите вы дома, в старом мягком кресле, как сверчок за печью-или правильно сказать на печи?-ну, да неважно. Сидите вы, потягивая трубку, вертите ручки – и что же? Только подумайте! У себя дома вы слушаете лучшие джазы страны, музыку, которую играют в шикарных отелях Чикаго, и этот великолепный оркестр из Сион-сити! Репортаж о хоккейных матчах передают прямо со стадиона! Вы слушаете шутки лучших комиков страны -

Вот и вчера выступали первоклассные артисты. Двое болтают в пульмане, совсем как мы. «Не встречал ли я вас в Буффало?» – спрашивает один. И другой отвечает: «Никогда не бывал в Буффало». Тогда первый говорит: «Да и я тоже – наверное, это другие повстречались!»

Вот так, сэр! И подумайте, сколько передают просветительных бесед! Только вчера вечером я узнал, что в глазу обычной комнатной мухи помещается несколько тысяч – кажется, не меньше – отдельных линз. Слыхали про такое?

И потом эти проповеди в воскресенье утром. Одного этого довольно, чтобы радио стало, может, самым революционным изобретением на свете.

Ведь как эти проповеди духовно возвышают беднягу, который всю неделю, с перерывом разве что на завтрак в Кивани-клубе, должен корпеть и вкалывать, забыв среди бумажной пыли о высоких материях. Клянусь вам! До смерти не забуду одну проповедь, если бы не радио, я ее и не услышал бы, произносил ее преподобный Вэйо в Янгстауне, штат Огайо,– и он все толковал, что не считает каждого атеиста бутлеггером, но жизнь свою готов прозакладывать, что каждый бутлеггер – атеист!

Остроумная мысль для проповеди, а? И потом -

Да, сэр, ничто так не содействует здоровому интернационализму и не сокрушает так подрывную и пагубную пропаганду большевиков и всех этих пацифистов, как радио, и лично я считаю его вдохновителем Новой Эры, – наравне с новейшими каталогами.

Я уже говорил вам, приемник у Уолта не хуже моего, и мы отлично покатались вокруг Трои, а в воскресенье они устроили большую вечеринку с пивом – только на этот раз мы немного и засиделись, – а так я был рад узнать, что Уолт соблюдает режим и ложится около десяти.

Ведь это самая верная поговорка: «Рано ложиться, рано вставать – горя и хвори не будете знать», – я ее на себе проверил полностью, – и еще мы ездили поиграть в гольф -

В общем-то, мне кажется, климат стал сейчас помягче, чем во времена нашего детства. В газетах пишут, что он существенно не изменился, да пусть их говорят что угодно, неужели вы не помните, как дьявольски холодно было по утрам, когда надо было вставать и топать в школу, теперь уж больше нет таких суровых зим – может, и поэтому дети теперь не такие выносливые, как мы были -

Но вернемся к Уолту. Как я уж говорил, мне у него понравилось, я этого и не ждал,– а особенно понравились его рассказы о войне: он все знает из первых рук, был лейтенантом в интендантских войсках в Девоне -

И до чего превратно многие представляют себе эту войну! Не хочу критиковать генерала Першинга – знаю, его считают одним из наших величайших генералов, под стать Гранту, и Ли, и Израэлю Путнэму, но ведь что надо было сделать,– я бы и сделал это, имей я власть,– надо было наступать прямиком на Берлин, и пусть бы тогда немцы узнали, почем фунт лиха, как мы узнали.

Я стал все это объяснять жене, и она говорит: «Ну, Лоуэл Т. Шмальц, мне за тебя стыдно! Разве нет среди наших знакомых немцев очень приятных людей?»

«Ты не знаешь немцев, как я,– отвечаю.– У них нет передовых идеалов. Они верят в деспотизм, тиранию, насилие и тому подобное, и если они сами не поняли наши демократические идеи, надо им эти идеи навязать силой, вот как надо поступать с немцами! Но в то же время, – говорю, – одного у них не отнять: после войны они здорово взялись за дело. Хорошо бы наши рабочие брали с них пример, а то лишь поглядывают на часы да только и думают о прибавке!»

Короче говоря, в Трое нам очень понравилось, а потом мы поехали в Нью-Йорк.

В этом городе мне все время было не по себе. Проклятые ньюйоркцы – надеюсь, среди вас их нет, джентльмены, они, кажется, считают себя ведущими людьми Америки, а я всегда говорю: на самом-то деле во всей стране нет города провинциальнее! По мне так Чикаго куда лучше.

Когда я бываю в Чикаго, я, знаете, всегда останавливаюсь в гранд-отеле Императорский Дворец – спокойное, уютное местечко. Меня все там знают и спешат услужить, а в этих огромных нью-йоркских отелях коридорные так дьявольски независимы, можно подумать, они делают тебе одолжение.

Что же до бизнеса-

В Чикаго я, можно сказать, почти всегда имею дело со Старбрайтом, Хорнером и Доддом; и сам Билли Додд заботится обо мне, иметь с ним дело – одно удовольствие: прямой, откровенный человек, и всегда у него есть для вас про запас хороший анекдот и отличная сигара, всегда он приветлив и не устраивает скандала, если кто и опоздает немного с уплатой и попросит отсрочку дня на два или даже на месяц. Да, сэр, мы не раз завтракали с Билли в старом Палмер-хаузе, пока его не снесли, и хоть этот новый Палмер-хауз – можно сказать, настоящий дворец, все же в старом была своя прелесть, там отлично умели зажарить мясо с луком. И тушить устриц. Но в Нью-Йорке -

Все эти чертовы французские блюда, и эти цены -

«Бог мой – говорю я одному такому умнику, кажется, его зовут метрдотелем, – ну, тому, кто принимает заказ и потом передает его настоящему официанту. – Бог мой! – говорю я ему, посмотрев в меню цены. – Я пришел сюда пообедать. Я не собираюсь покупать этот отель!»

И в деловом мире такая же петрушка.

Возьмите фирму, которая продает эти новые мимеографы. Они сказали мне, что у них много заказов и они мне сейчас не смогут поставить партию. Хорошо, говорю я им, почему же вы не можете выполнить мой заказ, а другой пусть пока подождет?

Нет, отвечают, на это они не пойдут. Они попросту капризничали, а когда я попробовал втолковать им, что я не обычный клиент и им бы стоило пойти на уступки, – они словно оледенели. Вот уж как-нибудь напишу письмо в нью-йоркские газеты и выложу, что думает об их городе настоящий американец со Среднего Запада -

Этот грохот, и вечные заторы на улицах, и эти чудовищные цены, и -

И никакой семейной жизни. По вечерам никто не сидит дома, все едут в эти ночные клубы или еще куда. А возьмите нас, наш город. Вечерами – если мне не надо в ложу или на собрание какого-нибудь комитета Кивани-клуба и если дети не пошли в кино или к своим друзьям – мы все усаживаемся вокруг приемника и отлично, по старинке проводим время дома. Ничего подобного в Нью-Йорке! Какое там! Не знаю, черт возьми, куда идет нация -

И полным-полно иностранцев – итальяшки, и цыгане, и бог знает кто еще – и эти продажные политики -

Ну, если уж. говорить о политике, я отвлекусь немного от поездки и скажу, что слышал на прошлой неделе в клубе за завтраком. Наш конгрессмен – а я думаю, даже в Вашингтоне всеми признано, что он один из самых выдающихся умов в Палате Представителей, – так вот, он основательно изучил положение в Европе, провел шесть недель в Германии, Франции и Италии и, взвесив все, пришел к выводу: все эти страны сейчас так процветают, что мы вправе потребовать, чтоб они сполна заплатили нам долг! Он рассказывал, что там в лучших отелях еда повсюду такая же вкусная, а цены почти такие же высокие, как в Нью-Йорке! И они еще жалуются на бедность!

Но, если вернуться к нашей поездке, я не такого уж высокого мнения о Нью-Йорке, хотя мы и провели там шикарный вечер, – встретили в вестибюле отеля наших, из Зенита, и пошли все в китайский ресторанчик; там нам дали цыплят, каких я в жизни не едал, – а потом смотрели фильм, я знал, что он стоящий, потому что видел его в Зените, – Гут Гибсон в первоклассном ковбойском боевике.

Но Делмерина пришла в восторг от Нью-Йорка, и, бог мой, до чего эта девчонка ныла, приставала и канючила-

Ей хотелось побывать в одном из этих ночных клубов. Я ей все толковал, что целый день, пока мне приходится в поте лица вести переговоры с разными фирмами, они с матерью могут развлекаться – пойти на утренник или побродить по магазинам (хотя я и не советовал им накупать слишком много – «Подожди, – говорил я,– пока вернемся домой! Ведь у нас магазины такие же современные, как и в Нью-Йорке»). Но она не унималась, и в общем-то мать ее поддерживала, и как-то вечером я повез их в отличный ночной клуб, мне рекомендовал его рассыльный при отеле, смышленый парнишка, город знал вдоль и поперек.

Ну, думаю, пропал вечер, но, должен признать, ошибся. Не то чтобы там не драли втридорога, и, само собой, нечего ходить по таким местам больше раза-двух в год, но какое же это местечко!

Сначала мы были немножко обескуражены. Подкатываем к дому в районе Пятидесятых улиц, на вид – дом как дом, и везде темно.

«Не может быть, чтоб это самое место»,– говорю я водителю такси.

«Да нет, это самое, – говорит.

«А вы уверены?»

«Спорю на что угодно,– говорит,– не вас первых сюда привожу. Вы только позвоните – вон, внизу – вас и впустят».

Ну, думаю, он свое дело знает; так что все мы – жена, Делмерина и я, выбрались из такси, и я нажал звонок внизу – они называют это полуподвал, а на самом-то деле это нижний этаж, таких домов, знаете, в Нью-Йорке было много, теперь-то их сносят и строят современные многоквартирные – а то были дома из серого камня, к парадной двери надо подняться по ступенькам, а дверь в этот полуподвал была под ступеньками, в общем-то на уровне мостовой, всего на ступеньку – две ниже, чем мостовая, никак не больше, это я точно помню; и была там железная решетчатая дверь, но, как я уже сказал, никаких огней, ничего, что мы могли бы увидеть, и я подумал, уж не ошибся ли водитель -

Но когда я позвонил, почти сразу отворилась дверь, и показался малый в презабавной форме,-ей-богу, ну, просто адмирал английского флота,– я и спрашиваю: «Это Нувель Дезир?»-я искал клуб с таким названием-«Это Нувель Дезир?»-спрашиваю.

«Да, но я не имею удовольствия знать вас в лицо», – говорит он,– знаете, несет какой-то такой напыщенный вздор.

Ну, я стал над ним подшучивать – сказал, что не так уж трудно припомнить мое лицо, если постараться. Делмерина – она стояла у меня за спиной, и должен сказать, хотя о дочери, конечно, я не могу судить беспристрастно, но на ней было легкое лиловое платье с блестками и золотые туфельки, и выглядела она не менее элегантно, чем другие дамы, да и жена моя для Среднего Запада не такая уж замарашка, и -

Значит, Делмерина стоит у меня за спиной и шепчет мне на ухо: «Па, не надо так смеяться над слугами».

Но я знал, что этот парень в форме не простой слуга, и хотел показать ему, что Веселая Жизнь мне не в новинку (конечно, на мне был вечерний костюм) и -

Ну, в общем, он подзывает помощника управляющего, такого приятного «а вид субъекта в вечернем костюме; лицо у него смуглое – видно, итальянец,– но выговор приятный.

И он объясняет, что Нувель Дезир – это клуб, пускают они только своих членов, но я представил ему жену и Делмерину, рассказал, что мы из Зенита и пробудем в городе не больше недели, и вынул карточку ордена Лосей, – тут он нас хорошенько оглядел и сказал, может, ему удастся все устроить – с членов клуба берут двести монет в год, но нас, в конце концов, оформили на одну неделю за пять монет с носа.

Так что мы спокойненько вошли, а там -

Может, снаружи и не было видно огней, зато внутри, вот это да! Великолепие такое, – ну просто бал у Вандербильдов. Зал был на весь первый этаж, а кухня и все прочее, видно, внизу, в полуподвале -

Вот забавная штука: этот помощник управляющего – мы с ним быстро сошлись, он предложил звать его Ником, а я – пусть зовет меня Лоу, но он сказал – это против правил – так вот, Ник открыл мне, что, может, и вам, джентльмены, будет в диковинку: оказывается, они все готовят на электричестве!

Значит, такой был бальный зал. Стены до половины затянуты красным атласом или шелком, а по нему разбросаны, как сказал Ник, украшения Современного Искусства: разные там зигзаги и большущие цветы и все это золотое; а повыше – гирлянды цветов. Я заметил, что цветы искусственные, но трудно было в это поверить, пока их не потрогаешь: на вид совсем как живые. Некоторые столы стояли в кабинках, вроде бы как в беседках, увитых виноградом. А в конце зала были желтые мраморные колонны – на вид доподлинный мрамор, хотя на самом деле навряд ли – а перед ними играл джаз – и послушайте, ребята там были, что надо, все негры, но каждый, Ник мне потом шепнул, с первоклассным музыкальным образованием. А уж саксофон– я вам вот что скажу: если есть кто лучше него в оркестре Поля Уайтмена, хотел бы я его послушать – тот парень мог извлекать из саксофона любые звуки: то тебе кажется, это воет сирена в тумане, а то мычит больная корова, да все что хочешь.

Прежде, чем мы уселись за столик – народу было еще немного, – Ник отвел меня в сторонку и шепнул, что на втором этаже у них настоящий бар, как в прежние времена, и, может, ему удастся устроить, чтоб я поднялся наверх и получил немного спиртного. Правила клуба, так он по крайней мере сказал, предписывают всем покупать вино за столиком, и подают первоклассное шампанское, но все же это не то, что настоящее виски, – так он сказал.

Короче говоря, он ушел и все устроил, и мы смогли подняться в бар.

Я-то собирался заказать для Делмерины и ее матери имбирного пива, но похоже, там ничего безалкогольного не держали; и потом Делмерина подняла шум.

«Хочу коктейль, – заявляет, – да и маме, честно говоря, тоже хочется. Может, мы уже больше никогда и не попадем в ночной клуб. И потом ты же дома давал мне пригубить коктейль. Только подумай, что скажут мои подруги, когда узнают, что я была в ночном клубе и не попробовала там коктейля. Я уже,– говорит,– не маленькая».

Тут я уперся и стал уверять, что ее мать вовсе не хочет пить – моя жена всей душой верит в сухой закон_}– но на сей раз она, черт подери, вовсе меня не поддержала, наоборот, захихикала и говорит, что не прочь попробовать, в виде исключения. И если без лишних слов, все мы взяли по коктейлю – Мэми и Делмерина бронкс, кажется так, а сам я заказал сначала мартини, а потом говорю: «Ей-богу, возьму-ка я лучше манхэттен. Вот уж пять лет, как не пробова.л манхэттен». Ну и выпил манхэттен. А там еще украдкой хватил два виски с содовой, пока Мэми с девочкой ходили в туалет, и почувствовал, что здорово набрался за этот великолепный, чудный вечер.

Я и хочу сказать: что там ни думать о Нью-Йорке, а вечерок мы провели что надо.

Ник устроил нам столик почти у самой площадки для танцев.

Мы осмотрелись: народу стало прибьивать, и все люди приятные. Делмерина говорит: «Ох, был бы тут. хоть один знакомый, а то мне не с кем танцевать, папа, кроме тебя». Я стал толковать ей, что меня, черт побери, считали в Сельском клубе совсем неплохим танцором, как вдруг – вот тебе на! Да, сэр, я слышу знакомый голос и вижу Сэма Гирштейна из зенитской фирмы готового платья «Мамонт» – я частенько встречал его в Спортивном клубе.

Меньше чем кого бы то ни было мне хотелось увидеть Сэма. По правде говоря – это, конечно, между нами, – у него не слишком-то чистая репутация дельца, и до меня доходили очень даже подозрительные слухи, насчет его секретарши. А все-таки – знаете, каково это вдали от дома – особенно в Нью-Йорке, где все такие надменные ледышки: приятно увидеть знакомое лицо.

И мы приглашаем Сэма за наш столик, и он, надо отдать ему должное, настаивает, что за свое вино будет платить сам, а потом заказывает еще. А уж танцевать-то он умел. Наружность его мне никогда не нравилась – слишком смуглый и смазливый, такие большие черные глаза не к лицу настоящему мужчине, но он отлично кружил Делмерину и даже жену по этому старинному паркету. И я, после того как хлебнул шампанского, не стал бы из себя выходить, если б ему вздумалось поцеловать Делмерину -

Понимаете, не то чтоб он позволил себе что-нибудь такое; вел он себя как настоящий джентльмен; и один раз, когда я танцевал с Мэми и поскользнулся – слишком уж скользкий у них там паркет, – Сэм подхватил меня и не дал мне упасть.

Хоть и не нравится мне, что он крутится в нашем доме, с тех пор, как мы вернулись в Зенит – у него вроде есть где-то жена, только он с ней не живет. Делмерина говорит, я спятил. Они, мол, говорят с Сэмом о музыке – он в ней здорово разбирается. Но не нравится мне, когда она поздно возвращается домой -

Я, наверно, старый чудак! Но Дел еще так молода и думает, что все знает, а сама-то невинна, как дитя – да я, верно, волнуюсь из-за пустяков. А как бы там ни было, здорово мы повеселились в тот вечер. Ну и вечерок был! Уж не пожалели монеты! Было три часа, не меньше, когда мы отправились на боковую. Помню:

Вот была умора! Мэми, это моя жена, как будто почтенная дама, и я, церковный староста, бредем это мы по Бродвею в три часа ночи и горланим «Мы не разойдемся до зари!»

Знаете, Сэм – вот уж неутомимый дьявол – подхватил одну пару из Форта Ворса, штат Техас (и жена там была не простушка; нью-йоркские дамы ей в подметки не годятся), и каким-то образом, уж не помню как, мы познакомились с семейством из Сан Хозе, Калифорния – торговец фруктами с женой и сыном: тому сразу понравилась Делмерина; а наверху в баре я разговорился с джентльменом и леди из Канзас-сити, не могу только вспомнить, какого штата, то ли Миссури, то ли Канзас, давно уже это было,– и все держались так, будто век знакомы друг с другом, танцевали и смеялись, и провозглашали тосты, и пели, и пили напропалую-страшно и подумать, во что мне это влетело. «Но,– сказал я жене,– вот так они и живут, в этом Нью-Йорке».

Но зачем, джентльмены, рассказывать вам о Нью-Йорке? Вы его знаете, наверное, лучше моего и ждете, чтобы я кончил эту песню и перешел к Вашингтону и моим впечатлениям от Белого дома. Точно, сэр, чем меньше говорить о Нью-Йорке, тем лучше. Эти ньюйоркцы просто помешались на деньгах, вот что я скажу.

Если бы я хотел пожертвовать такими драгоценными вещами, как домашний уют, и друзья, и настоящая литература, и хорошая рыбалка каждое лето,-пусть сколько угодно расхваливают Канаду, но покажите мне лучшее место для рыбалки, чем у нас, в Северном Мичигане, всего ночь езды от Зенита – покажите мне такое местечко!

Я так смотрю на вещи: все должны добиваться благосостояния – ради семьи «собственного положения в своей общине, но с деньгами можно зарваться, и я всегда говорю: сперва Идеалы, а уж потом Доллары.

Такое мое мнение о Нью-Йорке и – мы упаковали вещи и поехали в Вашингтон, и, знаете, Делмерина делала вид, что ей, мол, безразлично, но предстоящая беседа с президентом ее так волновала, что в поезде она едва могла усидеть на месте. Да и я тоже – ведь столько лет не видел Кэла. Я даже подумал было: может, он пригласит нас позавтракать с ним или поужинать. Но я и сам понимал, что это немыслимо: ему ведь надо принимать столько народу – послов, и верхушку нашего ордена Лосей, да и прочих; все же и я здорово поволновался.

Не знаю, джентльмены, хорошо ли вы знаете Вашингтон, но только новый вокзал там очень красивый и во всех отношениях современный; перед ним площадь – кажется, ее называют Плаза; и я бы никогда не подумал, но прямо с этой площади виден купол Капитолия. Меня это просто поразило.

Мэми хотела, чтобы мы сначала взяли номер в гостинице и умылись после дороги, но я сказал: «Нет уж, лучше мы сперва поедем к президенту и узнаем, каковы его планы; такси нас подождет – пусть даже придется заплатить полтора доллара; ведь не каждый день собираешься в гости к президенту Соединенных Штатов!»

Мы сразу взяли такси и поехали – все очень волновались. И вдруг я говорю жене: «Послушай, тебе ничего не кажется странным в этом такси?»

«Да нет, – говорит, – вроде бы ничего; все нормально. А что?»

«Все нормально! – говорю. – Еще бы! Так, по-твоему, в этом такси нет ничего особенного?»

«Да нет»,– говорит.

«Ну, а какой марки эта машина?» – спрашиваю.

Тут, конечно, должна была вмешаться Делмерина: «Это студебекер, правда ведь?»

«Вот-вот, мисс Умница! – говорю.– Господи, а я– еще учил ее править! Это и не студебекер, и не кадиллак, и не один из этих дешевых автомобилей. Это бьюик. Видите разницу?»

Ну, они обе вытаращили глаза – не поймут, в чем дело, – знаете, каковы эти женщины, даже самые смекалистые.

«Не видите? – говорю. – Это бьюик, самая большая шестицилиндровая машина, какую продают в Соединенных Штатах, да и во всем мире. А часто вы видели, чтоб бьюик был такси? Не слишком часто. Соображаете? Да, это довольно-таки странно, а в чем тут, дело, не могу, сказать. По крайней мере я уверен, что это бьюик, – конечно, корпус тут обычный для такси – капот я не успел разглядеть, но вот щиток – как бы там ни было -

Я постучал в окошко, и водитель – наверно, он думал, мы обычные туристы, хотим посмотреть город; мы проезжали мимо какого-то здания, и он слегка обернулся и бросил: «Пенсионное управление». (А может, это было Бюро патентов – я не обратил внимания, до того разволновался, что скоро увижу президента, – а сейчас, по правде сказать, уже не помню.)

«Не, – заорал я ему, – я хочу знать: это бьюик?»

«Ага!» – кричит.

«Ну,– говорю я девочкам. – А я что толковал!»

Уж будьте покойны!

Вот подъехали мы к Белому дому и -

Даже вы, джентльмены, кто из вас был в Вашингтоне и видел Белый дом, и тот может не знать, что канцелярии, включая и собственную канцелярию президента, размещаются в крыльях этого старинного здания. Мне думается, крылья эти построены недавно, и они такие низкие, что с улицы их вряд ли заметишь,– можно даже не узнать, что они вообще есть, если не удостоишься чести, вот как я, войти внутрь.

Итак, подкатили мы по авеню к этому прославленному старинному дому -

Признаться, у меня сердце забилось, когда я подумал обо всех знаменитостях, которые в нем обитали: и Грант, и Мак-Кинли, и Гардинг, и Гарфилд, и все остальные! Как я выразился в Кивани-клубе, рассказывая о своей поездке: ей-богу, это просто вдохновляет. Ведь в конце концов, что может больше вдохновить, чем жизнь наших героев -

Это как раз напомнило мне вот что: несколько дней назад встретились мы с соседом, он и спрашивает: «Как по-вашему, Лоуэл: кто с 1900 года величайшие герои Соединенных Штатов? Кто наши гении?»

Ну, над таким вопросом поломаешь голову, и он и я – мы начали составлять списки, мой у меня случайно с собой, в кармане. Вот кого я считаю нашими ведущими умами:

Кулидж, Гардинг, Вильсон (хотя я и республиканец), Форд, Линдберг, Билли Сандей, Першинг, Рузвельт, Джон Роуч Стрейтон, судья Гари и -

Есть еще несколько имен, которые могут удивить вас, джентльмены, может, вы никогда не смотрели так на эти вещи. По-моему, надо представить и так называемое искусство, и я вписал Энн Николе – слушайте, на мой взгляд, автор такой пьесы, как «Ирландская роза для Эби», которая уже пять лет не сходит со сцены – может, так пристало говорить снобам, а не деловым людям, но, по-моему, эту Николе можно сравнить с любым королем бизнеса, и потом, я слышал, она загребает не меньше денег, чем Джек Демпси.

А другое имя, может, удивит вас еще больше: Сэмюэл Гомперс!

"Так и знал, это вас удивит: многие думают про этого человека, что он за рабочие союзы, и беспорядки, и все эти большевистские смуты. А оказывается, Гомперс – нам совсем недавно объяснил это в Кивани-клубе один приезжий, вроде бы профессор, – Гомперс как раз против всяких беспорядков. Он считает, что у рабочих должны быть свои права, и, по-моему, это правильно, но он представляет себе это так, что рабочие, предприниматели и потребители объединятся в великом братстве во славу Соединенных Штатов и ради распространения наших рынков на земли, несправедливо монополизированные Англией и Германией. Так-то, сэр!

Значит, подъехали мы к Белому дому -

Я сказал шоферу, чтоб он остановился у парадной двери – точно так же, по-моему, и Кэл Кулидж остановился бы у моей парадной двери, если б заглянул ко мне в Зенит. Я не знал тогда, где что помещается в Белом доме.

Но там стоял у ворот какой-то фараон, он и спрашивает: «Что вам угодно, сэр?»

«Чего мне угодно, офицер?-говорю.– Чего мне угодно? Повидаться с президентом, только и всего, – говорю. – Я его старый друг, только и всего».

Ну, он все выслушал и объяснил, что мне надо завернуть и подъехать к боковому входу, ладно, говорю; как друг президента, говорю, я меньше всего желаю нарушать здешние порядки.

Ну, если без лишних слов, в конце концов мы попали в одну из приемных канцелярии президента, и к нам вышел джентльмен – приятный такой, одет с иголочки, в сюртуке и полосатых брюках; это был, кажется, первый секретарь президента, и я представил ему мою жену и Делмерину и объяснил, что мы с президентом – однокашники.

«Я знаю, что у президента дел по горло, но очень хотелось бы взглянуть на старину,– говорю ему, – и как бы хорошо, если б моя жена и дочь могли пожать ему руку».

Так он все прекрасно понял.

И сразу пошел к президенту – мне не пришлось и минуты прождать, да, сэр, ни минуты.

Потом вернулся и сказал, президент ужасно жалеет, что не может принять нас тотчас же, он очень занят в связи с важной международной конференцией насчет – кажется, он сказал насчет Женевы – и просит меня подождать. Этот секретарь тоже был очень мил; нам не пришлось сидеть с грустным видом, словно бродягам на бревне; он занимал нас беседой, и я смог многое узнать об истинных намерениях президента, но я не хочу, джентльмены, чтобы вы передавали этот материал в газеты.

Я задал вопрос этому секретарю – его звали м-р Джонс, вот я у него и спрашиваю: «Что думает президент о разоружении, м-р Джонс?»

«Случилось так, – говорит он, – что я могу ответить словами самого президента. Я был при его беседе с государственным секретарем»,– говорит он. Послушайте, ну разве это не здорово: я будто сам присутствовал на совещании президента с государственным секретарем! Так вот – «Я был при его беседе с секретарем,– сказал мне м-р Джонс,– и вот его точные слова: «Фрэнк, большие корабли стоят уйму денег, и, по-моему, мы сберегли бы круглую сумму, если б смогли добиться от других наций сокращения флота».

«Я так рад это слышать, м-р Джонс! – говорю. – Это подтверждает мое собственное мнение о разоружении. А еще хотелось бы узнать, – говорю, – каков президент в личной жизни? Что он ест на завтрак?»

М-р Джонс объяснил, что президент ест то же самое, что и мы все,– поджаренные хлебцы с кофе, яйца и овсяную кашу. Я был горд и очень счастлив услышать это: значит, слава не испортила Кэла, и он такой же простой и честный парень, каким был в колледже.

«Что думает президент о положении в Китае?» – спросился м-ра Джонса.

«Могу сказать вам, не выдавая ничьих тайн, что, не в пример некоторым сенаторам, президент находит положение в Китае серьезным и даже почти критическим, и – но это строго между нами, – сказал мне м-р Джонс, – он твердо уверен: права и интересы великих держав должны быть гарантированы, но надо терпеливо и по справедливости рассмотреть и права самих китайцев».

«Мне, сэр, было очень интересно это услышать,– сказал я ему.– Тут не может быть двух мнений. Я сам так считаю».

Знаете, мне представился, можно сказать, редкий случай узнать из верного источника о положении дел в Китае и влиянии там большевиков. Я слушал одного миссионера, он только вернулся из района беспорядков в Китае и выступал в среду на вечернем ужине в нашей церкви – Зенитской церкви пилигримов-конгрегационалистов; пастором у нас д-р Дж. Проспер Эдварде, его проповеди очень знамениты, вы, наверно, слышали их по радио, передают через воскресенье в 11.15 утра. Он редкостный оратор и человек ученый, но большой либерал. И он всегда говорит, что готов по-братски сотрудничать с любым христианским течением, несмотря на различия в доктринах, если только оно признает основополагающие и неоспоримые элементы христианства: непорочное зачатие и загробную жизнь.

Скажу вам, кстати, что я думаю о религии.

Сам я конгрегационалист, и вовсе не потому, что таким родился,– это мне как-то старался доказать один из этих продувных атеистов, – а потому, что я глубоко почитаю великих вождей нашей церкви – Джонатана Эдвардса и Роджера Болдуина – хотя, кажется, он был баптистом, этот парень с Род-Айленда?

Да все равно, то же самое ведь и сегодня: такие люди, как Ньюэл Дуайт Хиллис и С. Паркс Кэдмен, оба они сделали в войну для победы мировой демократии не меньше любого солдата, разоблачая тайное стремление Германии к мировому господству, – а как д-р Кэдмен ведет свою колонку в газетах: он знает все на свете и может ответить на любой вопрос – неизлечимая ли у вас болезнь или кто написал пьесы Шекспира – да, сэр, это действительно выдающийся лидер, типичный для Америки.