Текст книги "Главная улица"

Автор книги: Синклер Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Это была ее последняя попытка наносить воды в решете, преподать божественную тоску посредством курса лекций, купить консервированные лилии Авалона и закаты Кокейна в бакалейной лавке Оле Йенсона.

Но в кино она поймала себя на том, что так же искренне, как Кенникот, смеется над остроумием актера, сунувшего макароны даме за вырез платья. На миг она рассердилась на себя за этот смех, подумала с грустью о том дне, когда на своем холме над Миссисипи она смотрела через бойницы вместе с королевами. Но пришедшая знаменитому кинокомику мысль пустить жабу в тарелку с супом заставила ее снова невольно рассмеяться, и вечерняя заря поблекла, и мертвые королевы скрылись во тьме.

VI

Кэрол пошла к «Веселым семнадцати», когда они в очередной раз собрались играть в бридж.

Основы игры она изучила в доме Сэма Кларка. Играла она спокойно и довольно скверно. Она не позволяла себе высказаться ни о чем более серьезном, чем шерстяные трикотажные костюмы, на каковую тему миссис Хоуленд распространялась не менее пяти минут. Она часто улыбалась и удивительно напоминала канарейку, когда благодарила хозяйку вечера, миссис Дэйв Дайер.

Неприятно она себя чувствовала, только когда приступили к обсуждению мужей.

Молодые дамы так откровенно говорили об интимных сторонах домашней жизни и вдавались в такие подробности, что Кэрол стало не по себе. Хуанита Хэйдок описывала, как Гарри бреется. Миссис Гауджерлинг с некоторым раздражением говорила о том, что ее муж не любит печенки и свиной грудинки. Мод Дайер повествовала о несварении желудка у Дэйва; она передала их недавний спор в постели о «христианской науке», о носках и о пришивании пуговиц к жилетке; она объявила, что Дэйв стал просто невыносим: не пропускает ни одной девушки, не облапив ее, а сам бесится, если кто-нибудь только протанцует с его женой. И в заключение довольно наглядно изобразила его различные способы целоваться.

Кэрол так покорно их слушала, так явно сквозило в ней наконец-то желание быть среди них своей, что они начали ласково поглядывать на нее и попытались вытянуть из нее кое-какие – наиболее интересные – подробности о ее медовом месяце. Она была скорее удивлена, чем возмущена, и делала вид, что не понимает, чего от нее хотят, болтая о галошах Кенникота и его медицинских взглядах, пока им не надоело. Теперь они смотрели на нее благожелательно, но считали ее совсем еще зеленой.

Она без конца выкручивалась, отвечая на их вопросы. Потом нерешительно обратилась к Хуаните, председательнице Клуба, и заявила, что хотела бы принять их у себя.

– Только я, – сказала она, – не смогу предложить вам такого чудесного блюда, как салат миссис Дайер или этот прямо удивительный «райский кекс», который мы ели у вас в доме, дорогая!

– Великолепно! Нам нужна хозяйка на семнадцатое марта. Было бы весьма оригинально, если бы вы устроили бридж на день святого Патрика. Я вам с огромным удовольствием помогу. Я рада, что вы научились играть в бридж. Вначале я боялась, что вам совсем не понравится Гофер-Прери. Так приятно, что вы уже чувствуете себя среди нас как дома! Может быть, мы не занимаемся такими высокими материями, как в больших городах, но веселимся мы все-таки на славу: летом купанье, потом танцы, потом… вообще скучать не приходится. Только нужно брать нас такими, какие мы есть, а компания у нас неплохая!

– Ну, конечно! Благодарю вас за мысль устроить бридж в день святого Патрика.

– О, это пустяки! Я всегда говорю, что «Веселые семнадцать» богаты оригинальными идеями. Если бы вы знали другие городишки, все эти Уэкамины и Джоралмоны, вы убедились бы, что Гофер-Прери – самый веселый и приятный город в штате. Вы знаете. Перси Брезнаган, знаменитый автомобильный король, родом отсюда… Да, я думаю, что вечеринка в день святого Патрика – веселая и оригинальная затея, и в то же время в ней нет ничего эксцентричного и надуманного.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

I

Кэрол много раз приглашали на еженедельные собрания Танатопсиса, женского образовательного клуба, но она все откладывала свое посещение. Танатопсис, по уверениям Вайды Шервин, представлял собой «группу очень милых людей, которые интересуются всякой живой мыслью современности».

В начале марта в гостиную Кэрол ласковой кошкой вошла миссис Уэстлейк, жена старого врача, и умильно произнесла:

– Дорогая моя, вы просто обязаны быть сегодня в Танатопсисе. Председательствует миссис Доусон. Она, бедная, до смерти боится и просила меня привести вас. Она сказала, что вы с вашим знанием литературы внесете большое оживление. Наша сегодняшняя тема – английская поэзия. Итак, живо! Надевайте шляпку!

– Английская поэзия! Серьезно? Я с удовольствием пойду. Я не знала, что у вас читают стихи!

– О, мы не такие уж отсталые!

Когда они вошли, миссис Льюк Доусон, жена первого богача в городе, жалобно взглянула на них. Ее дорогое темно-коричневое атласное платье со строчками, накладками и подвесками из темного бисера, казалось, вместило бы двух таких, как она. Нервно потирая руки, она стояла перед девятнадцатью складными стульями, расставленными у нее в гостиной, где на стенах висели поблекший фотоснимок Миннегагского водопада в 1890 году и цветной увеличенный портрет мистера Доусона, а большая лампа под шаровидным абажуром, на котором сепией были намалеваны горные пейзажи с коровами, возвышалась на мраморной колонне кладбищенского вида.

– О миссис Кенникот, – воскликнула миссис Доусон, – представьте, каково мне! Я должна руководить дискуссией, и я так рассчитываю на вашу помощь!

– Какого поэта вы разбираете сегодня? – библиотекарским тоном осведомилась Кэрол, словно спрашивала: «Какую книгу вы хотите взять?»

– Английских поэтов.

– Не всех же сразу?

– Н… нет, всех… В этом году мы изучаем всю европейскую литературу. Клуб выписывает прелестный журнал «Культурный досуг», и мы следуем его программе. В прошлом году у нас была тема «Мужчины и женщины в Библии», а в следующем намечено изучение меблировки и фарфора. Прямо не угнаться за всеми этими новыми образовательными предметами, но ведь знаете, они имеют такое облагораживающее значение! Так вы нам поможете сегодня?

По дороге Кэрол приняла решение воспользоваться Танатопсисом как орудием одухотворения города. Она восторженно говорила себе: «Вот это настоящие люди! Когда обремененные заботами домашние хозяйки интересуются поэзией, – это что-нибудь да значит. Я буду работать с ними, для них, как угодно!»

Ее восторг в значительной степени улетучился еще прежде, чем тринадцать женщин решительно сбросили галоши, грузно уселись, поели мятных лепешек, обтерли пальцы, сложили руки, сосредоточились и пригласили нагую музу поэзии сделать им свое изумительно облагораживающее сообщение. Они приветливо встретили Кэрол, и она старалась держаться с ними как добрая дочь. Но она чувствовала себя неуверенно. Стул для нее был поставлен отдельно, на виду у всех. И это был жесткий, шаткий, скрипучий, скользкий стул, какие бывают в молитвенных домах, грозивший в любую минуту без предупреждения завалиться. На нем невозможно было сидеть иначе, как сложив руки и благоговейно внимая.

Ей хотелось опрокинуть стул и убежать. Раздался бы такой великолепный треск!

Заметив, что Вайда Шервин наблюдает за ней, она ущипнула себя за руку, как ребенок, который шалит в церкви, и, приведя себя таким образом в состояние приличествующего случаю оцепенения, начала слушать.

Миссис Доусон, вздохнув, открыла собрание!

– Я очень рада видеть всех вас сегодня и уверена, что дамы приготовили ряд весьма интересных докладов. У нас такая интересная тема – поэты, люди, вдохновляющие других на высокие мысли… Ведь, кажется, преподобный Бенлик сказал, что некоторые поэты вдохновляли людей не меньше, чем священники. Итак, мы будем рады услышать…

Бедная леди нервно улыбнулась и, тяжело дыша от страха, начала шарить по небольшому дубовому столу в поисках своих очков. Затем она продолжала:

– Прежде всего мы будем иметь удовольствие услышать миссис Йенсон на тему «Шекспир и Мильтон».

Миссис Оле Йенсон сказала, что Шекспир родился в тысяча пятьсот шестьдесят четвертом году и умер в тысяча шестьсот шестнадцатом. Он жил в Англии – в Лондоне и в Стрэтфорде-на-Эйвоне, который так охотно посещается американскими туристами. Это прелестный городок, где сохранились любопытные старинные дома. Многие находят Шекспира величайшим драматургом всех времен и прекрасным поэтом. О его жизни известно мало, но это не имеет особого значения, так как все любят читать его многочисленные пьесы, и к разбору наиболее известных из них она намерена сейчас приступить.

Пожалуй, наиболее известная из его пьес – это «Венецианский купец». Помимо очаровательной любовной интриги, в ней отдается должное уму женщины, а это должно быть особенно оценено женским клубом, хотя и не увлекающимся идеями суфражизма. (Смех.) Миссис Йенсон, конечно, хотела бы быть такой, как Порция. В пьесе говорится о еврее по имени Шейлок, который не соглашался выдать дочь за венецианского джентльмена по имени Антонио…

Миссис Леонард Уоррен, худая, поблекшая, нервная женщина, председательница Танатопсиса и жена конгрегационного пастора, сообщила даты рождения и смерти Байрона, Скотта, Мура и Бернса, а затем продолжала:

– Бернс в юности был очень беден и не имел тех преимуществ, которыми мы располагаем теперь, за исключением разве того преимущества, что при нем слово божие проповедовалось в старинной шотландской деревенской церковке более бесстрашно, чем сейчас оно проповедуется в самых роскошных каменных храмах так называемых передовых городов. Но он не пользовался преимуществами нашего образования – латынью и другими сокровищами духа, так щедро рассыпаемыми перед нашей, увы, столь часто невнимательной молодежью, которая не всегда достаточно ценит привилегии, безвозмездно даруемые каждому юному американцу, все равно, беден он или богат. Бернсу приходилось много работать, и дурные приятели часто толкали его к порочным развлечениям. Но поучительно с моральной точки зрения, что он был прилежным учеником и сам занимался своим образованием, составляя этим резкий контраст с распущенностью и так называемой аристократической светской жизнью лорда Байрона, о котором я только что говорила. И хотя лорды и графы времен Бернса, несомненно, смотрели на него свысока, как на человека скромного положения, тем не менее многие из нас получали большое удовольствие от его стихов о мыши и на другие сельские темы, стихов, исполненных безыскусственной красоты. Жаль, что у меня нет времени привести выдержки из них.

Миссис Джордж Эдвин Мотт посвятила десять минут Теннисону и Браунингу.

Миссис Нэт Хикс, женщина со скорбным лицом и приятными, мягкими манерами, настолько запуганная величием остальных, что Кэрол готова была ее поцеловать. завершила тягостную задачу дня докладом о «прочих поэтах». Прочими, достойными рассмотрения поэтами оказались Колридж, Вордсворт, Шелли, Грей, миссис Хименс и Киплинг.

Мисс Элла Стоубоди любезно прочла отрывки из «Лаллы Рук». На бис она по просьбе публики исполнила «Мою старую любовь».

Гофер-Прери покончил с поэтами. Он был готов к теме следующей недели – «Английская проза».

– Теперь у нас будет обсуждение докладов, – сказала миссис Доусон, – и я полагаю, что все – мы будем рады услышать миссис Кенникот, – нашего будущего сочлена, которая может быть очень полезна нам своим блестящим литературным образованием.

Кэрол предостерегала себя от гордыни. Она убеждала себя, что запоздалые искания этих подавленных работой женщин – радостное открытие, которое должно было бы вызвать у нее слезы. «Но они так довольны собой! Они уверены, что оказывают Бернсу милость. Они вовсе не считают этого «запоздалыми исканиями». Они уверены, что могут засолить образование и подвесить его про запас, как окорок». Призыв миссис Доусон застал ее врасплох среди этих сомнений. Она была в ужасе. Как ей говорить, не обижая их?

Миссис Чэмп Перри нагнулась вперед, погладила ей руку и прошептала:

– У вас усталый вид, дорогая! Не говорите, если вам не хочется.

Какое-то теплое чувство охватило Кэрол. Она уже была на ногах и подбирала вежливые слова:

– Единственное, что я могла бы посоветовать… Я знаю, что вы следуете определенной программе, но мне хотелось бы, чтобы после такого блестящего начала вы не брались в будущем году за другой предмет, а вернулись к поэтам и занялись ими более подробно. Особенно хорошо было бы просто прочитать сами стихи-хотя жизнеописания, конечно, очень интересны и, как сказала миссис Уоррен, весьма поучительны в моральном отношении. И, быть может, есть еще несколько не упомянутых сегодня поэтов, с которыми не мешало бы познакомиться, например, Китс, Мэтью Арнолд, Росетти, Суинберн. Вот Суинберн был бы… как бы это сказать… таким контрастом с той радостной жизнью, какую мы все ведем на нашем прекрасном Среднем Западе.

Заметив, что миссис Леонард Уоррен не сочувствует ее словам, Кэрол схитрила, продолжая с невинным видом:

– Если только вы не находите у Суинберна такого стремления к откровенности, которое вам… которое нам может показаться несколько излишним. Как вы думаете, миссис Уоррен?

– Да, вы прямо мою мысль высказали, миссис Кенникот, – отозвалась пасторша. – Конечно, я никогда не читала Суинберна, но несколько лет назад, когда он был так популярен, я помню – мистер Уоррен говорил про Суинберна (хотя, может быть, это было про Оскара Уайльда?.. Точно не помню), но он говорил, что хотя многие так называемые интеллигентные люди ради рисовки и делают вид, будто находят в Суинберне красоту, подлинной красоты не может быть, если нет урока для души. Тем не менее я нахожу вашу мысль прекрасной, и хотя на будущий год у нас намечено изучение меблировки и фарфора, но я полагаю, что программная комиссия могла бы включить еще одно заседание, всецело посвященное английской поэзии. Уважаемая председательница, я вношу такое предложение!

Когда кофе и «райский кекс» миссис Доусон помогли участницам собрания преодолеть грусть, навеянную мыслями о смерти Шекспира, все они выразили Кэрол удовольствие, что видят ее в своей среде. Приемная комиссия на три минуты удалилась в комнату для совещаний и избрала ее членом клуба.

И она оставила покровительственный тон.

Она хотела быть с ними заодно. Они были так доброжелательны и любезны. С их помощью можно было бы осуществить ее широкие замыслы. Ее борьба против провинциального застоя наконец началась. На какую же именно реформу ей следовало раньше всего бросить свою армию? Во время беседы после собрания миссис Джордж Эдвин Мотт заметила, что городская ратуша совершенно не соответствует нынешнему процветанию Гофер-Прери. Миссис Нэт Хикс высказала скромное пожелание, чтобы молодежи было позволено устраивать там танцы, так как в помещения масонских лож доступ сильно ограничен.

«Городская ратуша! Это мысль!» Кэрол побежала домой.

Она не знала, что Гофер-Прери – город с местным самоуправлением. Теперь Кенникот сообщил ей, что у них имеется законное самоуправление, мэр, городской совет и полиция. Она была восхищена той простотой, с какой Гофер-Прери возводил себя в звание столицы. Отчего ж нет?

Весь вечер она была гордой и патриотичной гражданкой Гофер-Прери.

II

На следующее утро Кэрол пошла осматривать ратушу. В ее памяти вставало лишь нечто невзрачное и унылое. Ратуша оказалась деревянным курятником цвета сырой печенки в двух шагах от Главной улицы. Фасад представлял собой ничем не украшенную дощатую стену с грязными окнами. Отсюда открывался широкий вид на пустырь и портняжную мастерскую Нэта Хикса за ним. Здание ратуши было больше соседней мастерской плотника, но хуже построено.

Кругом никого. Она вошла в коридор. По одну сторону был городской суд, похожий на сельскую школу; по другую – помещение добровольной пожарной команды с машиной для перевозки шлангов и блестящими изукрашенными шлемами, в которых маршировали на парадах. В конце коридора была грязная тюрьма, состоящая из двух камер. Она пустовала, но от нее шел запах аммиака и застарелого пота. Весь второй этаж занимало большое, еще не отделанное помещение, заваленное грудами откидных кресел, здесь же валялись творило с пересохшей известкой, остовы плотов для иллюминации в день 4-го июля, украшенные облупившимися гипсовыми щитами и полинялыми красными, белыми и синими флажками. В глубине возвышалась неуклюжая пустая эстрада. Комната была достаточно просторна для танцевальных вечеринок, за которые ратовала миссис Нэт Хикс. Но Кэрол думала о том, что поражнее танцев.

После обеда она отправилась в публичную библиотеку. В течение недели библиотека бывала открыта три раза днем и четыре раза вечером. Она помещалась в старом здании, вполне пригодном для дела, но неуютном. Кэрол поймала себя на том, что рисует в воображении более уютные читальные комнаты, креслица для детей, коллекцию цветных репродукций, а заодно и библиотекаршу помоложе, еще способную интересоваться новшествами в библиотечном деле.

Она выругала себя: «Хватит этой реформаторской лихорадки! Библиотека вполне приличная. И ратуши совершенно достаточно для начала! А это, право же, превосходная библиотека! Она… она не так уж плоха… Неужели я всегда буду видеть безобразие и глупость во всяком человеческом начинании? В школах, в делах, в образе правления – во всем? Неужели никогда не будет чувства удовлетворенности? Не будет покоя?»

Она мотнула головой, будто отряхивалась от воды, и вошла в библиотеку, молодая, светлая, приветливая, скромная, в расстегнутой шубке, синем платье с кисейным воротничком и коричневых ботинках, запорошенных снегом.

– Я была огорчена, не встретив вас вчера в Танатопсисе, – ласково обратилась она к уставившейся на нее мисс Виллетс. – Вайда говорила, что вы, может быть, будете.

– О, вы были в Танатопсисе! Ну как, понравилось вам?

– Страшно! Сколько отличных докладов о поэтах! – решительно лгала Кэрол. – Но я подумала, что им следовало заставить вас тоже прочесть доклад о поэзии.

– Ну-у… Я ведь не из тех, у кого довольно времени, чтобы заниматься устройством всяких клубов. И если они там предпочитают слушать литературные доклады, составленные дамами, не имеющими литературного образования, то в конце концов мне-то что? Я ведь только городская служащая!

– Ах, нет, что вы! Вы единственное лицо, которое…которое делает так много. Скажите мне, есть ли, гм… Кто, собственно, руководит клубом?

Мисс Виллетс шлепнула сочный штамп на карточку книги «Фрэнк в низовьях Миссисипи», затребованной маленьким белобрысым мальчуганом, глянула на него так, будто ставила штамп предостережения ему на мозги, и вздохнула:

– Не хочу лезть вперед или критиковать кого бы то ни было на свете, и потом Вайда – мой лучший друг, она прекрасный педагог, в городе нет человека более сведущего и передового. Но я должна сказать, что, кто бы ни считался председателем комитета, за ним всегда стоит Вайда Шервин, и хотя она постоянно хвалит меня за прекрасную, как она выражается, работу в библиотеке, я замечаю, что меня не слишком часто просят читать доклады… А миссис Лаймен Кэсс однажды сама мне сказала, что мой доклад о соборах Англии интереснее всех, это было в тот год, когда мы занимались путешествиями по Англии и Франции и архитектурой. Однако… Конечно, миссис Мотт и миссис Уоррен играют в клубе большую роль; это естественно: жена инспектора училищ и жена конгрегационного пастора, и обе, несомненно, очень образованны, но… Нет, меня вы можете считать совсем незначительной особой. Я знаю, что мое мнение никого не интересует!

– Вы чересчур скромны, и я скажу об этом Вайде. Ах, да! Не можете ли вы уделить мне минутку и показать, где у вас лежат журналы?

Кэрол победила. Она была торжественно препровождена в комнату, похожую на бабушкину кладовую, где нашла журналы, посвященные интерьерам и градостроительству, а также «Географический журнал» за шесть лет. Мисс Виллетс была так мила, что оставила ее одну. Кэрол, поджав ноги, уселась на полу и, напевая, с наслаждением перелистывала страницы. Журналы кипами валялись кругом.

Она нашла снимки улиц Новой Англии: величавый Фалмут, изумительный Конкорд, Стокбридж, Фармингтон-авеню и Хилхауз-авеню. Волшебный пригород «Лесные холмы» на Лонг-Айленде; девонширские коттеджи и эссекские усадьбы, йоркширская деревенская дорога, порт; арабское селение Джедда – словно драгоценный ларец замысловатой чеканки; город в Калифорнии, преобразивший свою Главную улицу, унылый ряд голых кирпичных фасадов и обшарпанных амбаров, в аллею садов и аркад.

Она убедилась: ее вера в то, что провинциальный американский городок может быть не только удобным центром для закупки пшеницы и сбыта плугов, но также и красивым, не безумна. Задумавшись, сидела она на полу, тонкими пальцами барабаня по щеке. Она видела в Гофер-Прери ратушу в георгианском стиле: теплые кирпичные стены с белыми ставнями, полукруглое окно, просторный вестибюль и витую лестницу. Она представляла себе эту ратушу общим домом всех граждан и духовным центром не только города, но и окрестностей. Тут должны помещаться зал для заседаний суда (она не могла решиться поместить тут же и тюрьму), публичная библиотека, коллекция прекрасных гравюр, комната отдыха и образцовая кухня для фермерских жен, театр, лекционный зал, зал для общественных балов, справочное бюро для фермеров и гимнастический зал. А вокруг ратуши и в полной гармонии с нею, подобно средневековым городам, теснившимся вокруг замков, вырастал новый прекрасный город, такой же восхитительный, как изящный Аннаполис и тенистая Александрия, куда часто ездил верхом Вашингтон.

В осуществлении всего этого Танатопсис не должен был встретить больших затруднений, так как мужья многих его участниц были заправилами города. Она похвалила себя за это практическое соображение.

В каких-нибудь полчаса она превратила оцепленный проволокой картофельный огород в розовый сад за каменной оградой. Она помчалась осведомить миссис Леонард Уоррен, как председательницу Танатопсиса о случившемся чуде.

III

Кэрол ушла из дому без четверти три. В половине пятого она создала утопавший в зелени город. Без четверти пять она уже находилась в обстановке благородной бедности пасторского жилища, и поток ее страстного красноречия изливался на миссис Леонард Уоррен, как летний дождь на старую серую крышу. Без двух минут пять город скромных палисадников и приветливых полукруглых окон был воздвигнут. А в две минуты шестого от него, как от Вавилона, не осталось камня на камне.

Выпрямившись в черном старинном кресле на серо-коричневом фоне длинных книжных полок, плотно уставленных проповедями, комментариями к Библии и географическими сочинениями о Палестине, держа ноги в опрятных черных ботинках на лоскутном коврике, корректная и тусклая, как этот фон, миссис Уоррен выслушала Кэрол без всяких замечаний и, когда та кончила, деликатно ответила:

– Да, я думаю, вы набросали прелестную картину. Со временем все это может легко осуществиться. Я не сомневаюсь, что со временем в прериях будут такие городки. Но я хотела бы сделать одно маленькое замечание: мне кажется, вы неправы, предполагая, что начинать следует с ратуши или что Танатопсис – подходящее орудие для осуществления этого плана. В конце концов истинное сердце общины – это ее церкви, не так ли? Вам, вероятно, известно, что мой муж пользуется влиянием в конгрегационалистских кругах всего штата, как поборник объединения церквей. Он надеется, что все разветвления евангелической церкви срастутся в одно мощное целое, которое сможет успешно бороться с католицизмом и «христианской наукой» и надлежащим образом направлять те или иные движения на пользу нравственности или запрещения алкоголя. И тогда объединившиеся церкви могли бы выстроить великолепное здание для народного клуба, оштукатуренное или полукирпичное, со всякими лепными украшениями. Такое здание произведет на среднего человека гораздо большее впечатление, чем какой-нибудь невзрачный старомодный колониальный дом вроде описанного вами. Там и подобает создать центр воспитательных влияний, вместо того, чтобы отдавать его в руки политиков.

– Я думаю, что на объединение церквей уйдет не больше тридцати или сорока лет, – с невинным видом сказала Кэрол.

– Едва ли даже столько – все движется так быстро. Поэтому было бы ошибкой создавать какие-либо другие планы.

Прошло два дня, прежде чем к Кэрол вернулся прежний пыл, и тогда она обратилась к миссис Джордж Эдвин Мотт, жене инспектора училищ.

Миссис Мотт высказалась так:

– Лично я ужасно занята разными хозяйственными делами и шитьем – ведь у меня дома все время работает швея, – но было бы чудесно, если бы другие члены Танатопсиса заинтересовались этим вопросом. Впрочем, должна сказать одно: прежде всего и раньше всего нам нужно новое школьное здание. Муж говорит, что в старом невозможно тесно.

Кэрол пошла осмотреть старое здание. Низшая и средняя школы теснились в одном сыром желтом кирпичном доме с узкими окнами, как в устарелой тюрьме. Казарма, вызывавшая мысль о ненависти и принудительном учении. Кэрол от души присоединилась к требованию миссис Мотт и даже на два дня забыла про свой собственный план. Затем она выстроила школу и ратушу вместе, в центре возрожденного города.

Зашла она и в свинцового цвета резиденцию миссис Дэйв Дайер. Скрытое под завесой сбросившего листья дикого винограда, это здание с широким крыльцом, лишь на фут возвышавшимся над землей, было настолько лишено всякой индивидуальности, что Кэрол никак не могла мысленно представить себе его. Не могла она припомнить и ничего из находившегося внутри. Зато сама миссис Дайер была яркой индивидуальностью. Вместе с Кэрол, миссис Хоуленд, миссис Мак-Ганум и Вайдой Шервин миссис Дайер служила соединительным звеном между «Веселыми семнадцатью» и серьезным Танатопсисом. В этом она составляла контраст с Хуанитой Хэйдок, которая вечно хвастала, что скорее сядет в тюрьму, чем напишет какой-нибудь «дурацкий доклад для клуба». Миссис Дайер приняла Кэрол в кимоно и казалась в нем чрезвычайно женственной. У нее была красивая, бледная, мягкая кожа, наводившая па мысль об анемичной чувственности. В гостях за послеобеденным кофе она бывала резка, но теперь называла Кэрол «дорогой» и просила, чтобы та называла ее «Мод». Кэрол не совсем понимала, почему ей так не по себе в этой словно пересыпанной тальком атмосфере. Она поспешила перейти к своим планам.

Мод Дайер согласилась, что теперешняя ратуша не блещет красотой, но, как говорит Дэйв, не имеет смысла что-нибудь затевать с ней, пока не будет получено правительственное ассигнование, а тогда нужно построить одно здание под ратушу и одновременно – под помещения национальной гвардии. По мнению Дэйва этих желторотых мальчишек, что весь день торчат в бильярдной, необходимо немного погонять по плацу.

Сразу станут людьми.

А новую школу, которая должна была возникнуть вместе с ратушей, миссис Дайер вовсе отвергла:

– А, миссис Мотт уже заразила вас своей школьной манией! Она трезвонит об этом столько, что всем тошно стало. На самом деле ей просто нужен шикарный кабинет для ее драгоценного плешивого муженька, чтобы он мог сидеть там и строить из себя важную птицу. Конечно, я большая поклонница миссис Мотт и очень люблю ее: она так умна, хотя напрасно сует нос не в свои дела и пытается вертеть Танатопсисом, – но все мы устали от ее разговоров о новом здании для школы. Для нас, когда мы были маленькими, старое вполне годилось. Противно, когда женщины лезут в политику, правда?

IV

Первая неделя марта дохнула весной и зажгла в Кэрол тысячу желаний. Ее тянуло к озерам, полям и дорогам. Снег сошел, только под деревьями еще оставались грязные, рыхлые груды. В течение дня ртуть и термометре прыгала от стужи с ветрами до щекочущей теплоты. Не успела Кэрол убедиться, что и на этом скованном холодом севере возможна весна, как снег посыпал снова так внезапно, точно бумажная метель в театре. Северо-западный ветер подхватил и понес его, кружа, и вместе с мечтой о прекрасном городе улетела и мечта о летних лугах.

Однако через неделю, несмотря на желтевшие повсюду сугробы, ясно обозначился поворот. По неуловимым признакам в воздухе, в небе и на земле, знание которых дошло до Кэрол через десять тысяч поколений, она знала, что весна близится. День настал не такой ослепительный, пыльный, бесцеремонный, как тот вероломный захватчик неделю назад; он был напоен томлением и смягчен молочно-белым светом. Ручейки бежали по всем переулкам; словно чудом на дикой яблоне в саду Хоулендов появилась и защебетала малиновка. Все улыбались, говоря: «Зиме, видно, и вправду конец!» или «Теперь дороги живо просохнут. Скоро и в машины сядем. Как-то окунь будет клевать этим летом? А урожай, верно, будет неплохой!»

Каждый вечер Кенникот повторял:

– Не будем торопиться снимать шерстяное белье и выставлять зимние рамы. Как бы еще не ударили холода! Надо беречься простуды. Хватит ли у нас угля?

Просыпавшиеся в Кэрол жизненные силы заглушили в ней жажду преобразовательской деятельности. Она ходила по дому, обсуждая вместе с Би весеннюю уборку. Придя второй раз на собрание Танатопсиса, она ни словом не обмолвилась о переустройстве города. Чинно слушала она разные сведения из жизни Диккенса, Теккерея, Джейн Остин, Джордж Элиот, Скотта, Харди, Лэма, де Куинси и миссис Гемфри Уорд, исчерпывающим образом представлявших, по-видимому, английскую прозу.

К своей фанатической идее она вернулась, лишь посетив «комнату отдыха». Она часто поглядывала на это складское помещение, из которого было устроено пристанище для фермерш, где они могли поджидать мужей, пока те справляли в городе свои дела. Вайда Шервин и миссис Уоррен часто с особой гордостью говорили о том, что Танатопсис устроил эту «комнату отдыха» и нес совместно с городским советом расходы по ее содержанию. Но Кэрол никогда не бывала там до этого мартовского дня.

Она зашла туда как бы по внезапному наитию. Кивнула смотрительнице, почтенной толстой вдове по имени Ноделквист, и двум-трем фермершам, мирно дремавшим в качалках. Комната отдыха напоминала лавку по продаже старой мебели. Обстановку составляли расшатанные качалки, кривобокие камышовые кресла, сосновый стол, весь в царапинах, расползшаяся соломенная циновка, старые гравюры, на которых молочницы добродетельно предавались любви под сенью ив, поблекшие хромолитографии, изображавшие розы и рыб, и керосинка для подогревания завтраков. Окно на улицу было затемнено рваными занавесками и стеной гераней и фикусов.

Прислушиваясь к отчету миссис Ноделквист о том, сколько тысяч фермерш пользуются комнатой отдыха в течение года и как они ценят «любезность дам, устроивших для них такое уютное местечко, и притом – даром», Кэрол подумала: «Дешевая любезность! Мужья любезных дам торгуют с этими фермерами. Это просто вопрос коммерческой выгоды. Сама же комната ужасна. Ей следовало бы быть самой очаровательной комнатой в городе, где женщины, уставшие от своих кухонь в степной глуши, могли бы отдохнуть душой. И прежде всего нужно чистое окно, чтобы они могли видеть кипучую жизнь города. Когда-нибудь я устрою комнату отдыха получше! Настоящий клуб. Да! Я ведь уже представляю себе ее как часть моей будущей ратуши».