Текст книги "Фея тумана"
Автор книги: Симона Вилар
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
Глава 3
РАЛЬФ
Август 1134 года
На стене над моим ложем растянута пушистая волчья шкура. Я сам убил этого волка прошлой зимой, а шкуру повесил над постелью. Теперь мне удобно сидеть, чувствуя спиной мягкий мех, и перебирать струны лютни.
Я пел французскую песнь, сочинённую Гийомом Аквитанским:
Желаньем петь я вдохновлён
О том, как горем я сгорблен:
Не к милым дамам в Лимузен —
В изгнанье мне пора уйти!
Унылая песнь, да и на душе у меня не лучше. А ведь до вчерашнего дня я был всем доволен. Пока не появился граф и я не испытал горечь разочарования. И вот – сижу, извлекая из лютни скорбные стоны, сна нет, хотя уже утро и все отсыпаются после вчерашнего дня празднества.
Я продолжал напевать:
Из-за занавеси алькова, где стояло моё ложе, я видел у противоположной стены Эйвоту. Она кормила девочек – свою дочь и дочь госпожи, оттого и сидела отвернувшись, лишь порой оборачивалась и рассерженно хмыкала. Слов этой песни на южнофранцузском она не разумела, но сама мелодия, медлительная и печальная, говорила о том, что лежало у меня на душе. А Утрэд, спавший на лежанке, нарочито натягивал на голову одеяло, чертыхался и просил меня не надрывать душу и дать добрым людям передохнуть.
Да какое мне, в конце концов, дело до всех этих простолюдинов, что обращаются со мною чуть ли не как со своим приятелем только потому, что я живу из милости у их госпожи! Я рыцарь, и не им указывать мне!
И всё-таки я отложил лютню. Самое время подумать о моём положении и о том, как теперь жить. Но мысли разбегались, как перепуганные мыши, поэтому я откинулся на волчий мех и погрузился в воспоминания.
В благодатных долинах провинции Дофине во Франции, в замке, где прошло моё детство, матушка часто рассказывала мне удивительные истории о том, как прекрасная дама ухаживала за раненым рыцарем, и кончалось тем, что она влюблялась в него. Позже, уже на службе при различных дворах, я также слышал подобные истории от трубадуров – там были и прекрасная врачевательница, и вверенный её заботам мужественный рыцарь. И вот в моей собственной жизни случилось нечто подобное: я стал предметом забот нежной и благородной леди, однако не моя спасительница воспылала безумной страстью, а я сам потерял голову от любви к ней.
О, это была мучительно сладкая, возвышенная и заведомо обречённая любовь – тем более что предмет моего обожания с самого начала не скрывал, что любит другого. Считая своим долгом сделать мою возлюбленную счастливой, я пошёл даже на то, чтобы спасти её избранника от беды. Истинное и бескорыстное благородство должно было принести мне облегчение – но не принесло.
Тогда я остался в Тауэр-Вейк – леди Гита, понимая, что податься мне некуда, сама предложила мне пожить в башне. И я преклонил перед ней колено, прося позволения стать её рыцарем, защищать её и заботиться о ней.
Гита выглядела смущённой.
– Мне приходилось кое-что слыхивать об этой модной новинке – рыцарском служении даме. Но у нас, саксов, эти обычаи не в ходу. И тем не менее мне действительно нужен помощник, а моя репутация настолько испорчена, что никакие слухи ей уже не повредят. Однако я хочу, чтобы вы, сэр Ральф, ясно представляли, какого рода помощи я от вас жду. Мне нужен образованный и благородный человек, который представлял бы мои интересы в различных делах. Кроме того, мне понадобятся ваши связи и знакомства с нормандской знатью. И если вас устроит такое служение, я скажу только – сам Господь послал мне вас.
Непривычно и странно, когда слабая и нежная леди обращается с тобой, как вельможа, нанимающий управляющего на службу. И всё-таки я согласился. Главное – остаться рядом, а там, глядишь, она и поймёт, что более преданного возлюбленного ей не найти во всём подлунном мире.
Сейчас я дивился собственной наивности. Хотя в чём же тут наивность? Я был сильным пригожим парнем, пользовавшимся благосклонностью дам, а Гита одинока и всеми оставлена. Когда такая пара проводит целые дни бок о бок – рано или поздно наступает момент, когда взаимная симпатия и дружеские чувства перерастают в нечто большее.
Однако всё пошло совсем не так, как я рассчитывал. Я не просто проводил время рядом с Гитой. Я работал – и работал так, как никогда в прежней жизни.
Сказать по чести – я невероятно ленив. Служба у того или иного сеньора устраивала меня до тех пор, пока не вступала в противоречие с моей ленью. Если же приходилось утруждаться, я покидал одного господина и принимался искать другого. От природы я неприхотлив и мог многим поступиться ради того, чтобы иметь возможность побездельничать всласть или развлечься тогда, когда мне этого хотелось.
Именно поэтому служба у леди Бэртрады меня вполне устраивала. Вот где была настоящая жизнь: упражнения с оружием, турниры, охоты, верховые выезды. Прибавьте к этому шумные пиры, где моё умение петь и музицировать снискало мне большую популярность. К тому же все мы были немного влюблены в красавицу Бэрт, хотя порой она бывала просто невыносима. Во всяком случае, я постоянно находился среди равных себе, в обществе весёлых и мужественных друзей.
Гм... Друзей. Тех самых, которые проткнули меня, не моргнув и глазом. Но об этом я не хочу вспоминать. Я уже пережил боль от этого предательства.
И вот я вновь в услужении у красивой леди, в которую влюблён. Настолько влюблён, что готов даже работать. И её доброта, внимание, мягкость в обращении со мной вселяют в моё сердце надежду. Что с того, что она любит другого, думалось мне тогда. Эдгар Норфолкский женат, и даже появление на свет дочери не заставит его проявлять больше внимания к Гите. Свою супругу он простил, их часто видят вместе, граф даже позволил ей заседать в совете.
Меня радовало, что жизнь графской четы пошла на лад. При таких обстоятельствах Гита всё больше сближалась со мной. И мне не было никакого дела до того, что она опорочена, – ведь от этого её земли не стали меньше, а я, как бы безумно ни был влюблён, сознавал, что, добившись брака с Гитой, немало приобрету, став их владельцем. А в придачу получу малышку Милдрэд, которая так мила, что я сердечно привязался к ней. Разве может женщина не испытывать тёплое чувство к тому, кто так нежен с её ребёнком?
Но чтобы получить Гиту Вейк или хоть немного продвинуться на этом пути, мне приходилось работать, работать и работать. Прощай, моя сладостная лень! Выполняя всё новые и новые поручения моей прекрасной дамы, я узнавал, как ведутся в этих краях полевые работы, каковы здешние нравы и обычаи, с чем приходится считаться и чем можно с лёгкостью пренебречь. Я старательно постигал всю эту премудрость, дивясь собственному усердию. Правда, как выяснилось, одного усердия мало – но леди Гита только молча закусывала прелестную губку, когда я то и дело попадал впросак.
Уж мне эти овцы, эта шерсть, – будь они неладны! Никогда бы не подумал, сколь это сложное и хлопотное дело. То местные крестьяне умудрялись всучить мне шерсть по завышенной цене, то я сам покупал пересохшую, прошлогоднюю, да ещё и с недовесом в тюках. И лучше бы леди Гита сердилась и кричала, как моя прежняя госпожа, но я никогда не слышал от неё ни единого слова упрёка. От её ровного и невозмутимого голоса я ещё острее ощущал собственную никчёмность. О каких чувствах тут может идти речь?
Она и сама, едва прекратив кормить грудью дочь, с головой окунулась в дела. Меня поражали энергия и неутомимость леди Гиты. Разумеется, женщин сызмальства учат вести домашнее хозяйство, но она занималась не только домашними делами – в круг её обязанностей входил присмотр за ремонтом дорог, возведением плотин и водоотводных каналов в фэнах, к тому же каждый день она проделывала верхом десяток-другой миль, скупая у йоменов шерсть.
От меня ей было не много проку, разве что я охранял её во время этих поездок, но мы всё время были вместе, как я того и хотел. Я скакал рядом, в кожаном доспехе и с мечом у пояса, – это придавало выезду леди Гиты внушительности, и никто не смел бросить ей вслед оскорбительное слово или упрёк, что взялась не за своё дело.
Минувшим летом леди Гита скупила немало руна и весьма удачно продала его на ярмарке в Норидже, оставшись довольной барышом не меньше, нежели иная леди победой своего избранника на турнире. На вырученные деньги она даже купила одежду для меня, ибо моя старая пришла в полную негодность.
Я был тронут, ибо сам не умел заботиться о своих нарядах. Теперь я выглядел сущим лордом – в новой синей тунике и широком плаще цвета бордо. Но когда она преподнесла мне в подарок лютню, я едва не прослезился.
– Я знаю, как вы любите петь, Ральф. Вы прирождённый трубадур, и вам не обойтись без инструмента.
И я пел ей лучшие свои песни, вкладывая в них всю душу, всё сердце. Мне был приятен влажный взволнованный блеск её глаз. Я по-прежнему надеялся... Пусть я не оправдывал её чаяний, но я любил её! И даже её деловитость и то удовлетворение, которое она испытывала от всё возраставшего достатка, не могли меня заставить поверить, что только этого она и ждёт от жизни.
Однажды я спросил леди Гиту, зачем ей столько работать. И ответ меня удивил.
– Я хочу быть независимой. Через два года я стану совершеннолетней и смогу выкупить у короля право на полную свободу.
– Но ведь по нормандским законам женщина не может быть владелицей земли, она непременно должна иметь покровителя.
Она насмешливо улыбнулась:
– О, сэр Ральф, деньги на то и существуют, чтобы обходить препятствия в законах. Если я заплачу достаточно, то вполне смогу распоряжаться своими манорами как мужчина-землевладелец.
Я поинтересовался – зачем ей независимость.
Леди Гита рассмеялась:
– Такой вопрос мог задать только мужчина!
Со временем между нами сложились близкие и доверительные отношения, однако я по-прежнему замечал, как жадно прислушивается леди Гита к разговорам о графе Норфолкском. Правда, в этих речах для неё не находилось ничего обнадёживающего. Сэру Эдгару не было дела до Гиты и её ребёнка – он пребывал на вершине славы, его популярность росла, даже король Генрих милостиво принял графа и удостоил беседы с глазу на глаз.
Обо всём этом нам поведал маленький Адам. Этот смышлёный парнишка оставался единственным связующим звеном между Тауэр-Вейк и Гронвудом. Мальчик был очень привязан к Гите, а та с удовольствием позволяла ему нянчиться с сестрой и печально улыбалась, глядя, как тянутся друг к другу эти незаконнорождённые отпрыски правителя Норфолка.
Временами мне казалось, что Фея Туманов начинает смиряться со своим положением покинутой возлюбленной. Когда граф с супругой вернулись из поездки в Нортгемптон и снова поползли слухи о неладах между ними, моя госпожа никак на это не отреагировала. Она по-прежнему вела деятельную жизнь, много разъезжала, принимала приглашения знати. Возросшее благосостояние заставляло местных землевладельцев считаться с нею, а так как леди Гита была незамужней, многие мужчины строили брачные планы. Даже то, что она имела внебрачную дочь, не останавливало тех, кто намеревался искать её руки. Ведь всем известно, что дочь не наследует имущества и в то же время служит подтверждением плодовитости женщины.
Но однажды, вернувшись с охоты, я узнал, что леди Гита покинула Тауэр-Вейк по печальному поводу – трагически погиб малолетний Адам, сын графа Эдгара, и моя госпожа отправилась на его похороны. Когда же мне сообщили, что убийцей мальчика молва единодушно считает графиню Бэртраду, я был поражён. Можно было только гадать, как это скажется на отношениях графской четы, но куда больше меня беспокоило другое: если между Эдгаром и Бэртрадой произойдёт разрыв, не сблизится ли вновь граф с моей возлюбленной?
Однако Эдгар вскоре покинул Англию, а Бэртрада, замолив грехи, предалась увеселениям. Наступило Рождество, мир обновился, всё как будто шло на лад, и моя леди Гита вновь стала мила и приветлива со своим верным рыцарем.
Зимние месяцы оказалось на редкость приятными. Нескончаемая череда летних забот окончилась, и я мог беспрепятственно предаваться лени в старой башне Хэрварда, которую внучка мятежника превратила в весьма уютное жилище, ставшее и моим домом. Порой, возвращаясь с охоты, я особенно остро чувствовал это и испытывал незнакомое волнение. Здесь меня всегда ждали добрая еда, тепло очага, ласковая улыбка Гиты и радостный визг малышки Милдрэд.
Да и с саксами я сумел неплохо поладить. Даже отпустил на саксонский манер волосы до плеч и отрастил бороду. Я овладел их речью, научился саксонскому бою на палках и метанию боевого топора и уже с трудом мог припомнить, как прежде, подобно большинству выходцев из-за моря, считал саксов тупыми и злобными дикарями. Даже их внешность стала казаться мне привлекательной. Многие саксы действительно были красивы – светловолосые и румяные, с крепким телосложением и отменным здоровьем, хотя в пожилом возрасте их нередко одолевала непомерная тучность.
Я отличался от этих крепких людей смуглой кожей, иными чертами лица и образом мыслей, но меня уже давно не считали чужаком. Маленькая Милдрэд первой признала меня – и это чудесное доверчивое дитя невозможно было не полюбить. Даже служанки бранились, оспаривая друг у друга её привязанность, а мужчины поднимали её на руки и старались при случае угостить чем-нибудь или порадовать нехитрым подношением.
О, владетельный граф Норфолк многое терял, не видя, как хороша его дочь!
По вечерам все обитатели Тауэр-Вейк собирались в зале башни у очага. Женщины сидели с шитьём или пряли, мужчины занимались своим ремеслом, и время проходило в разговорах о старине. У саксов был замечательный обычай – они передавали из уст в уста сказания о событиях давних дней, и тот, кто брался поведать о подвигах великих воинов или иных делах саксонских властителей, начинал говорить особым мерным говором, как бы самим строем речи подчёркивая величие происходившего в давние времена.
Так я услышал о великой битве между датчанами и саксами при Бранбурне[15]15
В битве при Бранбурне (X в.) войска саксов во главе с королём Ательстаном одержали победу над объединёнными силами пиктов, скоттов и викингов.
[Закрыть], об Альфреде Великом, о кровавой ночи, когда саксы по всему Дэнло резали датчан, не щадя ни детей, ни женщин. Но чаще всего в Тауэр-Вейк рассказывали о святом Эдмунде.
Много лет назад свирепые викинги совершили набег на Восточную Англию, и не было никого, кто мог бы их остановить. И только молодой король Эдмунд не поспешил спрятаться у знатной родни, а сумел сплотить людей и повести против завоевателей. Он славно бился, но его предали, и король стал пленником. Жестокосердные варвары учинили над Эдмундом страшную расправу: привязали лицом к столбу, взрезали со спины рёбра, разворотив их, как крылья, и через разверстую рану вырвали лёгкие и сердце. Когда же король в страшных мучениях умер, они отрубили его голову и выбросили в болото.
Однако голова не потонула в трясине – в ту же ночь её нашла волчица, отнесла в местечко Беодриксворт и, сев у дороги, охраняла свою страшную добычу до тех пор, пока не появились монахи из местной обители. Только тогда волчица скрылась в чаще, позволив братьям подобрать голову короля-мученика. Монахи забальзамировали её и, соединив с другими частями тела, похоронили в обители Беодриксворта.
К месту упокоения короля-мученика приходили саксы, чтобы помолиться за своего героя, и вскоре у гробницы Эдмунда стали происходить многие чудеса. Тогда его останки переложили в раку[16]16
Рака – ларец для хранения мощей святого.
[Закрыть], выстроили над нею церковь, и отовсюду к монастырю, отныне получившему имя Святого Эдмунда, стали стекаться паломники.
Я слушал леденящую кровь историю о короле-мученике, испытывая смущение от того, что прежде, бывая в Бери-Сент-Эдмундс, даже не удосуживался преклонить колени у гробницы великого святого. Но тогда это было в порядке вещей – мы, нормандские рыцари графини, презирали всё саксонское. Теперь же, в присутствии всех обитателей Тауэр-Вейк, я дал обет, что непременно наведаюсь в Бери-Сент и помолюсь над мощами Эдмунда.
Но иной раз наши вечерние беседы касались того, о чём толкуют и в замках, и в придорожных корчмах, и в хижинах: сильных мира сего. Здесь, в глуши фэнов, как и среди нормандской знати, всех занимал один вопрос – что грядёт, если в некий день Генрих Боклерк предстанет перед Господом.
Я с удивлением убедился, что саксы, несмотря на их строптивость и свободолюбие, уже давно свыклись с тем, что ими правит король-норманн. Больше того, памятуя о своих великих королевах – Беренике, Этельфлид и Эмме, они вполне были готовы принять власть Матильды, с чем никак не могли смириться нормандские бароны. Ведь Матильда представляла дом Анжу, а нормандцы и анжуйцы испокон веков враждовали. Что до Теобальда Блуа, то саксы относились к этому французу, чья нога никогда не ступала на землю Англии, с подозрительностью и сомнением.
Поистине, среди этих простых людей наш король нашёл бы куда больше приверженцев, чем среди своих приближённых. И Генрих наверняка об этом догадывался – недаром в самые трудные времена своего правления он опирался на саксов.
Кто-то из воинов отпустил замечание насчёт того, что если уж знати так хочется видеть на троне мужчину, то чем плох Стефан Блуа – такой же потомок Вильгельма Завоевателя, как и Теобальд. Мне пришлось возразить. Я знал Стефана – он не таков, чтобы рваться к власти. Слишком вял, добродушен и напрочь лишён честолюбия. И Генрих Боклерк, поняв натуру племянника, не надеется на него. Стефан Блуа – это та лошадка, которая постоянно нуждается в понукании и хороша лишь на коротких дистанциях. А после стремительного рывка с превеликим удовольствием сходит с круга, чтобы попастись на какой-нибудь лужайке вместе с коровами и овцами.
* * *
А эта зима как раз такой и выдалась – долгая, сырая, с бурными ветрами и затяжными дождями со снегом. И всякий раз, когда я пытался заговорить о наших отношениях, леди Гита давала мне понять, чтобы я не питал никаких надежд.
О нет, я не докучал ей своей любовью. Я брал малышку Милдрэд на руки, и мне становился в радость даже нескончаемый зимний дождь, и не наводила уныние вечная туманная хмарь над фэнами.
Но едва засияло солнце и зазеленели луга, пришла весть, что из-за моря в Норфолк вернулся Эдгар Армстронг...
* * *
На следующее утро меня не стали тревожить, решив, что я отсыпаюсь после празднества. Оттого и не больно таились в разговорах – тут я и услышал, как кто-то обмолвился: вот, глядишь, и леди Гите выпало немного счастья.
Но на говоруна мигом цыкнула Эйвота – уймись, не привели Господь, Ральф услышит. На что рив Цедрик заметил:
– Парень и без того не слепой. Видали, каким он явился под утро?
Последовавшее за этим молчание можно было расценить как сочувственное. Но мне-то что за дело до их сочувствия? Моё сердце кровоточило.
Я припомнил, как повела себя леди Гита, когда стало известно о возвращении Эдгара. Неужели она и в самом деле надеялась, что оставивший её любовник прямо с корабля бросится в Тауэр-Вейк? Или она запамятовала, что супругой графа перед Богом и людьми является миледи Бэртрада?
А вскоре мы узнали, что Эдгар собирается устроить большую ярмарку в Гронвуде, и леди Гиту это воодушевило.
– Превосходно! Мы немало сэкономим, если шерсть этого настрига повезём не в Норидж или Ярмут, а в Гронвуд.
Собираясь на торг, она была необычайно оживлена и даже надела новое голубое платье-блио, сделавшись похожей на знатную нормандку.
Помнила ли она обо мне в эти минуты, замечала ли вообще моё существование? Видела ли отчаяние в моих глазах? Смею надеяться, что да. Потому что однажды, внимательно поглядев на меня, она вдруг бросилась в свои покои, словно чего-то испугавшись. А к вечеру неожиданно выразила желание посетить обитель Святой Хильды.
– Леди Гита поехала повидать сестру Отилию, – пояснила за ужином словоохотливая Эйвота. – Но что, спрашивается, понадобилось миледи от этой святоши? Ничему путному она не научит – вот разве что читать свои заунывные литании.
Леди Гита вернулась из монастыря только на другой день, спокойная и умиротворённая, и так же она вела себя и на ярмарке в Гронвуде. С покупателями обращалась с обычной деловой хваткой, в чём-то уступая, а иной раз не соглашаясь. Я плохо разбирался в этих тонкостях, но видел, что обе стороны – и моя госпожа, и эти фламандцы – остались довольны. Я как раз отправился за вином, чтобы мы могли выпить за удачную сделку, когда неожиданно появился Эдгар.
Буду справедлив – этот сакс в роскошной одежде, с не по-здешнему смуглой кожей и прозрачно-синим взглядом, с горделивой осанкой и разворотом плеч настоящего мастера фехтования на тяжёлых мечах выглядел истинным лордом.
Моя госпожа держалась с ним любезно – но и только. Даже я с моей ревнивой подозрительностью не заметил в поведении этих двоих ничего предосудительного. И столь же сдержанной она оставалась весь день – с удовольствием обсуждала подробности удачной сделки, и даже я удостоился похвалы за расторопность.
Но уже вечером, когда мы сидели вдвоём за трапезой, в ней как будто что-то сломалось. Плечи леди Гиты поникли, как под непосильным бременем. Я испугался, что она упадёт, бросился к ней и подхватил безвольно обмякшее тело. Хозяйка Тауэр-Вейк дрожала и всхлипывала в моих объятиях, и мне пришлось уложить её в постель и кликнуть девушку-служанку.
В ту ночь я долго лежал без сна. Я отчётливо понимал, что происходит с моей возлюбленной, но от этой ясности мне было так скверно, как никогда прежде. Когда же я достиг последних пределов отчаяния, дверь скрипнула, и на пороге появилась леди Гита – в одной рубахе, босая, с распущенными сияющими волосами. Я изумлённо смотрел, как она приближается к моему ложу.
– Ральф, прошу тебя... Обними меня... Будь со мною нежен...
Я не поверил своим ушам, и тогда она сама приникла ко мне. Поцеловала так... Какие сладкие уста оказались у холодной Феи Туманов!
Одному Богу ведомо, чего мне стоило не наброситься на неё сразу же со всей яростью раскалённой страсти. Прежде у меня было немало любовниц, и все они полагали, что я ласков и бережен в любви, но как давно я не знал иных женщин, полностью поглощённый своей любовью к леди Гите!
И вот она пришла. Самая желанная, обожаемая. Теперь я поцелуями и ласками разогревал её покорное, слабое тело, старался не обращать внимания на её пассивность. И дождался, когда её ласки стали смелее, дыхание начало срываться, блаженно опустились тяжёлые ресницы... Я же... Я был в раю.
Та ночь была упоительна. Снова и снова я видел, как от моих ласк пробуждается и оживает её дивная чувственность. Мне и в мечтах не виделось, что леди Гита может оказаться такой. Бесследно исчезли её сдержанность, спокойствие, замкнутость – передо мною была пылко отзывающаяся на малейшее прикосновение страстная любовница.
Я не помнил, как и когда заснул.
Разбудил меня Утрэд, сообщив, что госпожа уже собралась в путь и ожидает меня внизу. Ничего не соображая спросонок, я сбежал по ступеням.
Гита, уже в дорожной накидке, держала под уздцы осёдланную лошадь и, заметив меня, тут же отвела глаза. Улыбаясь, я шагнул к ней – но вместо пылкого приветствия услышал, что она вынуждена немедленно уехать, а мне поручается проследить за отправкой проданной партии шерсти.
– Гита! – не выдержав, перебил я. – Как это понимать?
– Не сейчас, Ральф, – проговорила она. – Мы всё обсудим позже.
Тогда я решил, что в ней заговорила её целомудренность. Ведь она воспитывалась в монастыре, а такой была ночью, что... Я решил не настаивать, дать ей время опомниться.
В тот день даже встреча с Эдгаром не выбила меня из равновесия. У этого же распрекрасного лорда вид был как у побитой собаки. Смотрел на меня и всё повторял:
– Уехала... уже уехала...
Я же пребывал в таком настроении, что даже, встретив в тот день Бэртраду, едва не подмигнул ей. Она посмотрела на меня с удивлением.
– Превосходно выглядишь, Ральф. Красивая одежда, новёхонькие сапоги. А я припоминаю, что ты ранее не был особым щёголем. Теперь же ты даже поправился. И волосы отпустил, точно крестоносец... или сакс, – добавила она с едкой насмешкой.
Но мне было плевать. Я только сказал, что обо мне есть кому заботиться. Она кивнула. Улыбнулась какой-то незнакомой мне улыбкой – не широко, как она это ранее делала, демонстрируя свои ровные мелкие зубки, а даже губ не разлепила. Так гримаска просто получилась, словно ей мешал улыбаться этот розовый шрам над верхней губой. Поколачивает её Эдгар, что ли? В любом случае я не находил уже графиню Норфолкскую столь привлекательной.
– Не стоит так уж задирать нос, Ральф. Ведь всем известно, что ты всего-навсего на побегушках у этой...
Я прервал её, не позволив дурно отозваться о моей леди. Заметил только, что всегда служил и продолжаю служить самым прекрасным дамам.
Откланявшись самым любезным образом, я покинул графиню, проследил за погрузкой и отправкой тюков с шерстью и сломя голову полетел в Тауэр-Вейк.
То, что там меня ожидало, охладило мой пыл, как ушат воды пополам со льдом. Гита держалась со мной даже отчуждённее, чем раньше, а мои торопливые объятия были отвергнуты с таким невозмутимым достоинством, что впору и леди Бэртраде поучиться.
Озадаченный, я решил, что так будет продолжаться только до нашей следующей ночи. Но её не последовало, а Гита начала откровенно избегать меня.
И вот вчера на праздновании Лугнаса вновь объявился Эдгар и одним своим появлением отнял у меня и Гиту. Отнял мой мир, мой дом. Даже Милдрэд у меня забрал. Я видел, как он играл с малышкой. Играл, как может только любящий отец. И Милдрэд быстро потянулась к нему. А Гита... Мне противно было смотреть, как она сразу признала в нём своего господина. Но как бы я ни пытался презирать её, я не мог не увидеть, какой счастливой, какой ослепительно прекрасной сделалась она в один миг.
Это происходило прямо на глазах. А ведь Эдгар ничего не мог предложить Гите, кроме собственной похоти. И этой похоти он был готов принести в жертву всё, что возводилось и утверждалось с нечеловеческим трудом, – доброе имя Гиты, честь рода, будущее малышки Милдрэд.
И тогда я подошёл к нему и всё сказал. Вряд ли меня можно было назвать красноречивым, когда я, почти задыхаясь, налетел на него. Но тогда я даже не думал, какое положение занимает он, а какое я. Ведь даже мне, безземельному рыцарю, было что предложить Гите. У меня было моё доброе имя. А что мог предложить ей муж Бэртрады Норфолкской?
То, что Эдгар после этого решил удалиться, делает ему честь, но ужаснее всего то, что Гита тотчас бросилась следом за ним.
Какую же беспредельную власть имел над нею этот человек! И какую власть имела надо мной она сама, если я, как безумный, поспешил следом. О, если бы я сумел остановить, удержать её! Ведь она уже была моей женщиной, я имел на неё право...
Из этого ничего не вышло. Чёртов хоровод, я заплутал в нём, словно в чаще. Откуда ни возьмись появилась Эйвота и повисла на мне, увлекая в пляску. Я едва вырвался из её объятий.
Самым унизительным было беспомощно метаться во тьме, всё ещё надеясь на то, что непоправимое не случилось. А потом я всё-таки отыскал их. Они стояли в сумраке, обратившись лицами друг к другу, среди ароматов и тёплого дыхания летней ночи – стройные и лёгкие, как два духа. И как два духа, окутанных серебристым лунным сиянием, слились в объятии.
Мои ноги подкосились, и я опустился в траву, глядя, как Эдгар, подхватив Гиту на руки, уносит её в темноту леса...
Я был раздавлен и уничтожен. Давно прошли те времена, когда мне ничего не стоило поделиться любовницей с приятелем. Но разве хоть одну из своих подружек я мог назвать возлюбленной? Разве я преклонялся перед какой-либо из них так, как перед Гитой?
А стоила ли она того? Некогда Гуго Бигод назвал её саксонской шлюхой, и так оно и оказалось. И самое лучшее для меня – смириться со случившимся и уехать.
От того, чтобы немедленно покинуть Тауэр-Вейк, меня удержала только лень. Как бы ни складывались мои любовные дела, жизнь здесь была мне по душе. Куда я мог отправиться? От одной мысли, что придётся снова подыскивать полный комплект доспехов, нанимать слуг, оруженосцев, а потом разъезжать повсюду в поисках нанимателя, меня замутило. В Тауэр-Вейк у меня уже было положение, я имел стол и кров, а леди Гита станет по-прежнему заботиться обо мне. Да и со здешними людьми я сошёлся довольно коротко.
Можете презирать меня, но и у лени есть свои преимущества. И я принял решение – я остаюсь. Рано или поздно придёт день, когда эта женщина поймёт, что ей не обойтись без меня. А граф исчезнет из нашей жизни.
* * *
В зале старой башни царило повседневное оживление: люди уходили, возвращались, пахло стряпнёй, поскрипывал ворот, с помощью которого из подвалов поднимали снедь. Для меня же эти звуки сливались в привычный шум, вызывающий умиротворение – всё идёт как обычно, а значит, ничего не случилось.
Спал я долго и сладко, а когда появился из своего алькова за занавеской, был уже почти спокоен и уравновешен.
И первое, что предстало моим глазам, – леди Гита. Никогда ещё эта женщина не казалась мне такой красавицей. Она вся светилась счастьем, а встретившись со мной взглядом, заметно смутилась.
Кое-кто из обитателей Тауэр-Вейк пристально наблюдал за нами. Однако обязанность знати – не давать слугам поводов для злословия, и мы с госпожой изысканно вежливо приветствовали друг друга. Когда же после вечерней трапезы слуги убрали столы и все собрались у очага, я, как и было заведено, взял в руки лютню и под звон её струн поведал историю о преданной и беззаветной любви рыцаря Ланселота Озёрного к прекрасной Гвиневер, супруге короля Артура.
Странно, что здесь, в Дэнло, люди не знали о короле Артуре и его рыцарях, а ведь эти истории о далёком прошлом Британии были необычайно популярны на континенте. Я словно открывал для своих слушателей чудесные страницы неведомой книги, и люди внимали мне как зачарованные. Даже самые огрубевшие души откликались – я видел, как наполнились слезами глаза Эйвоты, как вздохнула толстая Труда и даже суровый воин Утрэд коснулся уголка глаза, словно туда угодила соринка. Только маленькая Милдрэд сладко спала на коленях матери под звуки струн.
Леди Гита слушала задумчиво, а когда я закончил, поднялась и унесла Милдрэд в верхний покой. Однако вскоре она вновь появилась на галерее и жестом велела мне подняться к ней.
Мужчины редко допускались в покои госпожи – однако именно я стоял в центре этого полукруглого роскошного помещения. Между развешанными на стенах коврами горели тяжёлые серебряные светильники, а потемневшие плиты пола скрывались под пушистыми овчинами.
Гита не спешила начинать разговор. Она всё ещё медлила, теребя концы своего мягкого кожаного пояска, и я заговорил первым:
