Текст книги "Исповедь соперницы"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)
Мысль о Пенде отрезвила меня. Я отодвинулся к противоположному краю лохани, да так резко, что вода выплеснулась через край.
– Вот что, Клара… Похоже, тебе давно пора замуж.
Я произнес это, все еще задыхаясь от поцелуя. Клара разочарованно сморщила носик и с вызовом фыркнула:
– Пора-то пора, да как быть, если он сам не желает?
– Наверняка потому что хотел бы видеть своей женой достойную женщину. И то, что ты оказалась здесь… Может статься, именно так он намерен проверить тебя.
Клара хихикнула, подхватила суконную рукавицу для мытья и принялась намыливать.
– Достойную женщину!.. А сам? Сам-то он ни одной юбки не пропускает!
– Ты ошибаешься. Он весьма разборчив.
– Разборчив? За то время, что он строит башню в Незерби, можете мне поверить – он там всех перепробовал, включая кухарку Трит, хоть она хромает и заикается.
Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
– Погоди, Клара, я вовсе не о Саймоне. Я говорю о Пенде.
Ее рука замерла у меня на спине.
– О Пенде? Хм… Мне, конечно, иной раз казалось… Но он так груб!..
– Ты сама виновата. Пенда давным-давно любит тебя, но ты бегаешь от него, а иным не составляет труда добиться твоей благосклонности. Неужели Пенда вовсе не мил тебе?
Клара продолжала намыливать меня и сосредоточенно молчала. Наконец она спросила:
– А что, Пенда и впрямь готов жениться на мне?
Как и всякой женщине, ей хотелось замуж.
– Непременно женится, если ты покажешь себя достойной вступить в брак.
Больше мы к этой теме не возвращались.
Клара добросовестно закончила свое дело, насухо вытерла меня чистым полотном и подала халат, подбитый кроличьим мехом. Однако взгляд ее при этом оставался весьма задумчивым.
– Ты должна понять, Клара, что отныне Пенда не просто слуга. Он мой сенешаль, и ты возвысишься, если сумеешь доказать, что не уронишь в браке чести мужа.
Я отправил Клару к Пенде, велев передать, что я ожидаю его в замковом саду. Это было тихое местечко за одним из мощных контрфорсов донжона. Здесь росла айва, несколько яблонь, вдоль стены тянулись грядки с целебными растениями. При Бэртраде здесь все пришло в запустение и заросло сорными травами. И только розы, которые Гита посадила у ограды в ту пору, когда Гронвуд еще был не достроен, пышно разрослись бело-розовым цветом, оплетая кладку стены и распространяя в вечернем воздухе сладкое благоухание.
Вскоре я почувствовал что рядом кто-то есть. У Пенды с его внушительной комплекцией до сих пор сохранилась приобретенная еще в Святой Земле привычка двигаться бесшумно. Вот и теперь он возник, как призрак, в трех шагах от меня, и в глазах у него стоял немой вопрос. Похоже он был взволновал и наверняка его волнение касалось малышки Клары.
– Все в порядке, старина. Но с твоей стороны было излишне смело так искушать меня.
Он с облегчением перевел дыхание, даже улыбнулся. Надо же, как полонила моего сторожевого пса эта ветреница. Словно и в самом деле опоила любовным зельем.
При мысли о любовном зелье, мои мысли опять вернулись к Гите. Сколько бы ни минуло времени, сколько бы женщин ни было у меня после нее, сколько бы ни пытался я привязаться сердцем к собственной жене, – я не мог забыть мою саксонку. Словно мы оба выпили любовный напиток, и оба навсегда лишились сердец
Вздохнув. я велел Пенде присесть рядом. Потекла обычная беседа. Я поведал о тех, кого мы оба знавали в Леванте, и о том, как неспокойно стало в Иерусалимском королевстве с тех пор, как начались стычки с атабегом Зенги Кровопийцей.
Однако сейчас, когда мы оба сидели в саду под небом доброй старой Англии, происходящее далеко на Востоке уже не казалось столь важными, и вскоре разговор свернул к событиям в Норфолке. К моему удивлению, Пенда довольно хорошо отозвался о Бэртраде, которую вообще не больно-то жаловал. Миледи, по его словам, за это время ничем не опорочила мое имя, более того – превосходно справлялась с делами, заседала в совете, разбирала тяжбы, никогда не злоупотребляла властью и не принимала никаких решений без предварительного согласования с шерифом. Все шло на диво гладко, если не считать…
Сенешаль заколебался, но я взглянул на него, и он сообщил, что моей супруге удалось рассорить чуть ли не все знатные нормандские семьи в графстве. Сама же она развлекалась, играя на их противоречиях, оставаясь при этом в ладу со всеми. Ничего удивительного в этой новости не было – иного от Бэртрады и не приходилось ожидать.
Но было еще нечто, о чем я не решился бы спросить ни у кого, кроме Пенды, и что тревожило меня больше всего – не причинила ли Бэртрада в мое отсутствие какого-либо зла Гите Вейк.
– С ней все в порядке, сэр. Я помнил ваши наставления и следил, чтобы графиня не имела возможности вредить леди Гите. Но должен заметить, что ваша жена, как мне кажется, изрядно побаивается Феи Тумана.
– А как поживет сама моя подопечная?
– О, леди Гита стала весьма состоятельной госпожой, ее многие знают в графстве, и вряд ли ей потребуется в дальнейшем опека. Она сама ведет дела в манорах, а в последнее время стала самым крупным поставщиком шерсти в северном Норфолке. У нее свое сукновальное дело в Норидже, которое она вверила опытным мастерам. В Норфолке вряд ли найдешь такой дом, где не сочли бы за честь ее принять. Ее прошлое забыто, и никто уже не поминает о том, что она родила дитя, будучи не замужем.
Я сокрушенно вздохнул.
– Должно быть, ей уже исполнилось двадцать. Как опекун я обязан подыскать ей супруга.
Пенда согласно закивал.
– Разумеется, сэр, и смею заверить, это не составит труда. К такой красавице всякий готов посвататься. И без того мужчины не обделяют ее вниманием. Молодой де Клар так и вьется вокруг Тауэр Вейк. А племянник дўОбиньи недавно заявил, что намерен просить у вас ее руки, едва вы вернетесь. Да, а ведь еще и Хорса!
– Хорса?
Не так уж давно Хорса угрожал перерезать Гите горло. Неужели и после этого он еще на что-то надеется?
Пенда подтвердил: так и есть. Хорса вновь начал появляться в кремневой башне, подарил Гите лучшего из своих соколов, обучил охотиться, и этой весной их можно было нередко видеть вдвоем в фэнах. Между прочим, Хорса выдал замуж всех своих датских жен, а его матушка говорит прямо – ее сын готовится ввести в дом новую хозяйку.
– Так или иначе, – заметил Пенда, – а решать участь Гиты Вейк вам, милорд. Старые законы о датских женах потеряли силу… Их уже никто не чтит, кроме простонародья. Вы не сможете, не опорочив ее снова, удерживать леди Гиту при себе. А делить ложе вам все равно придется с миледи Бэртрадой.
Я молчал, а Пенда продолжал, не замечая моей подавленности. Сказал, что с его точки зрения, руку мой подопечной следовало бы отдать Ральфу де Брийару. И нечего смотреть на то, что этот француз гол, как перелетная птица. Он так давно осел в Тауэр Вейк, что его уже считают там своим. Этот парень оказался отменным помощником в хозяйственных делах, они с Гитой повсюду разъезжают вместе, и люди говорят, что эти двое – прекрасная пара. Да и малышку Милдрэд Ральф полюбил, и сама девочка привязалась к нему.
– А Гита спит с ним? – оборвал я речи моего сенешаля.
Пенда только теперь осознал, какую боль причиняют мне его слова. Он умолк и ссутулился.
– Если они и любовники, то об этом никому не ведомо. Но, полагаю, что это не так. Такие вещи не удается долго сохранять в тайне.
Я хотел в это верить. Но в то же время и понимал, что Пенда прав. Если я желаю Гите добра, я должен решить ее судьбу, и как можно быстрее.
Больше мы на эту тему не разговаривали.
Ничто так не лечит сердечную боль, как всевозможные дела, а у нас, что называется, на носу была Гронвудская ярмарка. Год назад мы устроили ее впервые и, подсчитав доходы и расходы, поняли, насколько это выгодно. На деньги, поступившие в казну графства, я велел расширить и привести в порядок дорогу, ведущую к Гронвуду, а значит в этом году приток торговцев будет еще большим. Теперь я занялся устройством причалов на Уисси, стал рассылать приглашения знати, сообщив, что на торгах в Гронвуде будут выставлены лошади новой породы, выведенной в моих конюшнях. С одной стороны, я распродам своих коней, а с другой – попытаюсь помирить тех, кого успела рассорить Бэртрада.
Я посетил Незерби и прочие маноры, а также пастбища и овчарни, наблюдая за тем, как идет стрижка овец. В Норфолк издавна наезжали торговцы из Фландрии, шерсть наших тонкорунных ценились у них как никакая другая, поэтому заниматься овцеводством в графстве было куда прибыльнее, чем выращивать хлеб или овощи.
Я намеревался продать шерсти в этом году не меньше, чем на триста-четыреста фунтов, поэтому не только наблюдал, как идет работа, а и сам порой брал в руки ножницы и, раздевшись по пояс, брался за дело наравне с арендаторами и крестьянами. Простой труд позволял отвлечься от печальных мыслей, не дававших мне покоя.
За неделю до открытия ярмарки в Гронвуд прибыла моя супруга, и сразу стало ясно, что она решительно стремится к примирению со мной – несмотря на то, что я не спешил послать за ней в аббатство. Не застав никого в замке, Бэртрада тотчас отправилась разыскивать меня среди пастбищ и овчарен. Я должен был предвидеть этот ее шаг, но теперь уже ничего не мог поделать – ее появление оказалось для меня неожиданностью.
Бэртрада же сияла в своем наряде из переливающегося бархата цвета старого вина, ее прозрачная черная вуаль искрилась золотыми узорами, а высокая шапочка с плоским верхом выглядела, как корона. Приблизившись, она опустилась в столь стремительном реверансе, что клочки шерсти, усеивавшие землю, разлетелись во все стороны, как снежные хлопья в метель.
Я с сожалением отпустил овцу, которую присмотрел для стрижки, и не спеша вытер пот со лба тыльной стороной кисти. Мои ладони были в жире, которым пропитана шерсть, и не могло быть и речи о том, чтобы я заключил супругу в объятия.
Со всех сторон на нас глядело множество глаз, даже стригали побросали работу.
– Слава Иисусу Христу, миледи. Прошу прощения, что вы застали меня в неподобающем виде.
Она старалась выглядеть почтительной и довольной. Но когда улыбнулась, я заметил тонкий шрам, пересекающий ее верхнюю губу. Он был уже почти незаметен – лицо моей супруги гораздо больше портило выражение брезгливости и пренебрежения к занятию простолюдинов, которому я предавался.
– Дивные дела, милорд! Я застаю вас, зятя короля и повелителя целого графства, за столь грубым делом. Да еще в такую жару. Пыль, грязь и смрад. Фи! Не кажется ли вам, что при этом страдает и мое достоинство?
Бэртрада оставалась Бэртрадой. Ее показное смирение не стоило ни гроша, а любезность была напускной. В первую очередь ее интересовали подарки, привезенные мною из Леванта, а также подробности церемонии присяги, состоявшейся в Ле Мане. Между делом она сообщила, что, радея о порядке в замке, выписала из Франции нового смотрителя-кастеляна, с которым я уже, вероятно, познакомился.
Я кивнул. Мне, разумеется, представили этого черноволосого француза, но я еще не имел возможности составить о нем мнение. Не дождавшись похвалы за свое усердие, Бэртрада выразила неудовольствие и принялась прощаться.
– Если вам, милорд граф, неугодно проследовать со мной, возвращайтесь к своим вонючим овцам. Ненавижу запах овчарни и боюсь, что после этой поездки шлейф моего платья придется мыть с наикрепчайшим щелоком.
Я не стал ее удерживать.
Но вечером, сидя у открытого окна в соларе, мы вполне спокойно беседовали, обсуждая предстоящий в связи с ярмаркой прием гостей в Гронвуд Кастле. Я перечислял имена приглашенных, Бэртрада рекомендовала, кого и где следует разместить, но порой я замечал, как хищно подрагивает розоватая полоска шрама у нее над губой – словно она пытается скрыть усмешку. Наверняка она не сомневалась, что в результате ее интриг среди созванной мною знати вспыхнут ссоры, и уж тогда-то она позабавится. Но я помнил и о том, что сейчас Бэртрада стремится к примирению, а значит готова идти мне навстречу. А мне было необходимо, чтобы она взяла все заботы о гостях на себя.
Чтобы подкрепить свою просьбу, я преподнес ей привезенные с Востока подарки: маленькую забавную обезьянку, редкостные сласти, благовонные притирания, тонкие, как дым, вуали.
Подношения убийце моего сына… Но мы должны были снова научиться существовать вместе. Всего лишь существовать, потому что ничего большего я не мог – даже прикасаться к этой женщине. И когда поздним вечером мы легли, то устроились на противоположных концах широкого ложа, не делая ни малейших попыток к сближению. Хотя оба не спали.
Я прикрыл глаза согнутой в локте рукой. Проведенное мною прошлой осенью дознание действительно подтвердило, что гибель Адама – несчастный случай. Но кое-что продолжало меня смущать и сегодня. Например, необъяснимое падение Бэртрадыс лошади в тот же день, когда ей пришлось пешком добираться до замка. Иное дело, когда зимой ее сбросил с себя Набег. Это был сильный, норовистый конь, мне самому порой непросто было с ним сладить. Но Бэртрада отправилась на прогулку на прекрасно выезженной белой кобылице, известной своей кротостью. И Адам вернулся из фэнов именно на этой лошади. Причина? Якобы белую арабку обнаружили без всадницы близ Тауэр Вейк, и Гита позволила Адаму отправиться верхом на ней в Гронвуд. Но как лошадь Бэртрады оказалась во владениях Гиты? Что там понадобилось графине?
Полгода назад я не задавал вопросов, а готов был наброситься на Бэртраду и растерзать ее в клочья. Благо, рядом оказался Пенда и удержал мою руку. Но и Бэртрада удивила меня. Чтобы доказать свою невиновность, она протянула ладонь над пламенем свечи и держала до тех пор, пока не запахло горелым мясом.
– Душой своей и сердцем клянусь, что не хотела убивать Адама! – проговорила она и, вскрикнув, потеряла сознание.
Я вышел, велев, чтобы эта женщина убиралась куда угодно. И она действительно уехала – в Уолсингем, замаливать грехи перед знаменитой статуей Девы Марии. Но меня это не тронуло.
Не менее странно вела себя и Гита, прибыв в Тэтфорд, где должно было совершиться положение тела Адама в фамильную усыпальницу Армстронгов. Поначалу я только испытал благодарность за то, что она пришла поддержать меня в столь горестный час. Мне не было дела до лордов и прелатов, которые прибыли сюда, но Гита – Гита по-настоящему любила мальчика. О, если бы небо не свело меня с Бэртрадой, если бы у меня хватило мужества выдержать искушение властью и остаться с той, которая давала мне счастье и любила моего малыша… Вот о чем я думал, глядя на ее одетую в траур фигурку, стоявшую в толпе вельмож под сумрачными сводами, и тогда, когда после того, как все разошлись, она шагнула ко мне…
Я знаю, что мужчина не должен выказывать слабость. Однако я склонил голову ей на плечо и застыл, чувствуя, как ее маленькая рука касается моих волос. В этот миг Гита произнесла:
– Если бы я могла знать, я бы ни за что не отпустила Адама в Гронвуд в тот вечер.
Я был поражен ненавистью, прозвучавшей в ее голосе. Моя Гита, маленькая послушница, сама доброта – и вдруг такая ярость! Тогда я спросил, что она думает о случившемся.
Гита отстранилась.
– Мне нечего сказать. Но графиню Норфолкскую я бы не подпустила к своему ребенку на расстояние полета стрелы.
Ее ребенок был и моим ребенком. Малышка Милдрэд. Мне так хотелось увидеть ее, взять на руки. Мое единственное оставшееся в живых дитя. В том, что у нас с Бэртрадой не будет детей, я не сомневался ни секунды.
Но вот я вновь лежу на краю супружеского ложа. Мерное дыхание Бэртрады говорит о том, что она уснула. Я приподнялся и взглянул на нее. Ни какой другой мужчина не остался бы равнодушным, окажись он в постели с такой красавицей. Закинутая за голову белоснежная рука, по-кошачьи мягкая и волнующая поза, складки легкого льняного покрывала подчеркивают изгиб высокого бедра, а волна темных вьющихся волос струится по плечу и груди. Рядом со мной спала прекрасная женщина, желавшая примирения и, может быть, новой жизни, но я задыхался подле нее.
Бесшумно встав, я зажег свечу и поднялся наверх, в комнату, предназначенную для хранения нашего гардероба. Там, среди привезенных мною вещей, находился кофр, [61]61
Кофр – сундук с несколькими отделениями.
[Закрыть]который я не велел распаковывать. Открыв секретный замок одного из его отделений, я извлек оттуда туго свернутый рулон прохладной мерцающей ткани и припал к ней лицом. Пламя свечи бросало мягкий отсвет на ткань, и она блестела и переливалась.
Атлас! Его совсем недавно начали привозить в Европу купцы, а в Англии о нем и понятия не имели. Этот рулон предназначался для Гиты – ткань была светло-серой, цвета ее глаз. Об этом я думал, оплачивая покупку у арабского купца в далеком Иерусалиме, коротая дни на корабле, плывущем вдоль берегов Европы, снаряжая обоз с охранниками-тамплиерами, которым отдельно было велено доставить в Гронвуд этот кофр. Я с волнением представлял, как однажды преподнесу этот подарок внучке Хэрварда Вейка и расскажу, какой путь он проделал, чтобы стать оправой для ее красоты. Тогда она поймет, что я неотступно, каждый день и каждый час помню о ней. Эти тончайшие дымчато-серебристые блики и переливы заскользят по ее груди, облекут ее стан, заструятся вдоль стройных ног. Одежда женщины, сшитая из атласа, даже в полумраке ничего не скрывает от глаз мужчины. А если коснуться ее и ощутить под ее прохладной шелковистостью упругость теплой кожи…
Клянусь небесами и преисподней – я желал Гиту больше жизни! Но Пенда дал мне ясно понять, что этими плотскими желаниями я снова ввергну ее в бездну бесчестья. И вот все, что мне осталось, – уткнуться лицом в кусок атласа, предназначенного для нее, и дать волю воображению…
Я стремительно выбежал из комнаты и бросился вниз по лестнице. Словно обезумев от пожиравшей меня страсти, я ворвался в большой зал и принялся разыскивать среди челяди, спавшей на тюфяках, одну из шлюх, болтавшихся в Гронвуде. Такие женщины неизбежно появляются там, где много молодых неженатых мужчин. Я не мешал им заниматься их ремеслом, если это никому не шло во вред. Просто старался не замечать их присутствия, и удивительно, что я не ошибся, мгновенно отыскав в полумраке зала именно одну из этих женщин. Когда я набросился на нее, то походил на животное, потерявшее голову при виде самки.
Лишь позже, уже возвращаясь в супружескую опочивальню, я подумал, что мое поведение вызовет недоумение. Что за прихоть – сбежать от красавицы-жены ради развлечений с девкой? И только в Гронвуде меня могли понять. Здешняя челядь не любила графиню, хотя не стал бы биться об заклад, что завтра же поутру ей не донесут о происшествии…
Приближалось время ярмарки, купцы и ремесленники стали съезжаться загодя, чтобы занять самые выгодные места. Прибывала и знать с домочадцами и свитой, и я строго следил, чтобы Бэртрада не отдавала предпочтения ни одной из групп местных дворян.
Среди приглашенных были столь важные и родовитые владельцы поместий, как лорд Уильям д'Обиньи, семейство де Кларов, могущественные Ридверсы, приехал и мой шериф де Чени. Вслед за ними явились и все епископы Восточной Англии – Тэтфордский, Нориджский и Илийский. Все это были люди влиятельные, понимавшие толк в политике, и немудрено, что между здравицами в честь королевского дома шли разговоры о том, что грядет, если, не приведи Господь, короля Генриха не станет.
И удивительное дело – все эти вечно грызущиеся между собой лорды и их жены сошлись во мнении, что ни Матильда, ни Теобальд Блуа не смогут подолгу оставаться в Англии, а значит в страну будет назначен наместник. Никто не сомневался, что при Матильде править Англией будет ее брат Роберт Глочестер. Если же, вопреки воле короля, корона перейдет к Теобальду, наместником станет Стефан Блуа, граф Мортен. И хотя заведомо было ясно, что Стефан более воин и охотник, нежели правитель, однако в Дэнло, где он владел манорами, многие поддерживали графа Мортена, а значит и Теобальда.
Крамольные речи, если учесть все присяги, принесенные Матильде. И мне было весьма нелегко во время таких застольных бесед удерживать Бэртраду от того, чтобы вмешаться и вновь втянуть вельмож в спор, а не то и во что-нибудь посерьезнее.
Возможно, именно ограничения, которых я наложил на нее, привели к тому, что первоначальное расположение супруги ко мне начинало испаряться, как туман в лучах солнца. Ей едва хватало благоразумия, чтобы держать себя в руках.
Забавно, но я обнаружил также и то, что Бэртраде приглянулся молодой епископ Найджел Илийский. Небезынтересно было следить за тем, как она кокетничает с ним и пытается толковать Священное Писание. Найджел был недурен собой: статный, темпераментный, он вел себя во многом, как светское лицо. Мы вели с ним частые беседы о строительстве его нового замка – он возводил по соседству с обителью, которую саксы почитали святыней. Многие из присутствовавших в Гронвуде саксонских гостей считали это кощунством, но мне удалось убедить гордых танов в том, что присутствие укрепленного замка нисколько не повредит святыне. Кстати. Я считал своей заслугой, что смог притушить рознь меж саксами и нормандскими баронами, и, в конце концов даже надменные Ридверсы смирились с тем, что за одним столом с ними восседают и тучный Бранд, сын Орма, и Альрик из Ньюторпа.
О последнем следует сказать, что он, к моему удивлению, прибыл в Гронвуд Кастл без своей жены Элдры. И хотя Элдра родила Альрику долгожданного наследника, похоже, он не испытывал особой радости по этому поводу. Во всяком случае в ответ на мои поздравления по поводу рождения сына, Альрик проворчал нечто нечленораздельное. Но куда больше меня взволновало его сообщение, что на ярмарку в Гронвуд собирается прибыть Гита Вейк.
Наконец-то я вновь увижу свое Лунное Сияние!
К открытию ярмаркив Гронвуд съехалось столько народа, что приготовленное заранее пространство для торга оказалось недостаточным, и его пришлось спешно расширять чуть ли не вдвое. Мои плотники трудились не покладая рук, возводя все новые и новые лотки в низине, прилегающей к берегу Уисси.
К полудню торговля уже шла полным ходом. Утро я провел у загона, где были выставлены мои лошади – легкие и подвижные, как арабские скакуны, но с более крепким костяком и широкой грудью, так что вполне могли нести воина в тяжелом доспехе. Шерсть их лоснилась и переливалась тонами от светло-песочного до темно-рыжего. Новая порода вызвали буйный восторг у съехавшейся на ярмарку знати. Торговля шла бойко, но сделки отняли у меня немало времени, хоть я и был покладистым продавцом, так как спешил покончить с лошадьми и отправиться на торг, где надеялся встретить Гиту.
Не так-то просто отыскать человека в такой толчее, среди многоголосого гомона, криков и пестрого многоцветия одежд. Споры и клятвы торговцев, возгласы зазывал, вопли носильщиков, смех и звон струн оттуда, где потешали народ фигляры с медведем, азартная брань и божба тех, кто делал ставки на собачьих боях. Три дня продлится эта на первый взгляд бессмысленная суета. На четвертый долина Уисси опустеет. И только тогда станет ясно, что подобное торжище – вещь необходимая и крайне важная. Не говоря уже о прибылях.
Но сейчас в голове у меня было только одно – я вскоре увижу Гиту!..
Продвигаясь в толчее я там и сям натыкался на своих гостей и обитателей замка. Вот толстяк Бранд наблюдает за выходками фигляров. Здесь Клара Данвиль разглядывает на лотке торговца мелочным товаром нитки, иглы и наперстки. Рано поседевший щеголь д'Обиньи присматривает клинок в лавке оружейника. Я видел даже Бэртраду, примеряющую у заезжего обувщика из Кембриджа узкие башмачки с длинными завязками. Моя супруга была так увлечена, что даже не заметила, как я проследовал мимо.
Я дважды обошел ярмарку и был уже у стен замка, когда наконец увидел ее. Мне следовало сразу сообразить, что искать Гиту в толчее бесполезно – она достаточно состоятельна, чтобы не арендовать лавку, а снять в предместье целый дом со складом. Так оно и было – Гита, веселая и оживленная, стояла у крыльца длинной бревенчатой постройки, ведя беседу с обступившими ее торговцами шерстью.
Она изменилась. В ней больше не было ничего детского – того, что некогда так умиляло меня. Затаив дыхание, я смотрел на нее, и мне казалось, что глаза мои никогда не видели ничего более прекрасного.
Гита Вейк! Передо мной была восхитительная молодая леди, державшаяся среди почтенных купцов из-за моря независимо и свободно. И уверенности в себе в ней было ничуть не меньше, чем у Бэртрады. Богатством одежд она также не уступала графине. Голову Гиты покрывала завязанная на саксонский манер шаль, изящные складки которой удерживали у ключиц две богатые броши; платье на ней было по европейской моде – узкое блио голубого тонкого сукна со шнуровкой на спине и обвивающим бедра темно-синим бархатным поясом, расшитым серебром и речным жемчугом. Таким же расшитым бархатом были подбиты ее широкие ниспадающие от предплечья рукава. Сочетание голубого и глубокого синего подчеркивало ее красоту – в этом наряде Гита была так прекрасна, что я ощутил восхищение и… желание, такое сильное, что отозвалась каждая мышца в моем теле.
Из дома тем временем вышел стройный смуглый мужчина – и я узнал Ральфа де Брийара. Француз нес кувшин с вином, и тут же, раздав фламандцам чаши, принялся наполнять их. Сей рыцарь прислуживал Гите не хуже, чем некогда моей супруге. Я заметил, как Гита поблагодарила его нежной улыбкой… И вспомнил, что Пенда прочил именно этого безземельного рыцаря в мужья для моей подопечной.
Но я уже знал, что никогда не позволю этому произойти.
Должно быть глаза мои горели, как у оголодавшего волка в засаде, Гита внезапно начала оглядываться, словно ее что-то обеспокоило, – и тут наконец заметила меня. Улыбка сошла с ее лица. Она сказала несколько вежливых слов фламандцам и, оставив их с Ральфом, направилась ко мне.
– Да пребудет с вами благословение небес, милорд, – она склонилась в поклоне с грацией, которая сделала бы честь и самой изысканной нормандке. – Прекрасный день, не так ли? И ярмарка в Гронвуде отменная.
Что это был за разговор? Ничего не значащие слова – поздравления в связи с моим благополучным возвращением из-за моря, мои вопросы о продаже шерсти и ее уклончивые ответы… Чтобы сломать лед официальной холодности, я спросил о нашей дочери – единственном, что нас еще связывало. Гита шутливо ответила, что девочка здорова и прелестна, но было бы безумием брать ее с собой в Гронвуд на торги – слишком уж тут шумно и людно.
– И все-таки я хотел бы повидать Милдрэд, – настаивал я.
– Разумеется, я не могу запретить вам это, милорд, – проговорила Гита после некоторого колебания. – Когда у вас найдется свободное время, будем рады видеть вас в Тауэр Вейк.
Ну что ж, по крайней мере теперь у меня было ее приглашение. А Гита вновь заговорила о торговле – о том, что привезла на ярмарку свыше полутора сотен тюков шерсти, которые обошлись ей в под двести фунтов, но рассчитывает сбыть товар не меньше чем за четыреста. И тут же, взглянув на поджидавших ее фламандцев, заторопилась и принялась извиняться, что ее ждут дела.
Я молча склонил голову, разрешая ей удалиться. Эта гордая, прекрасная и невозмутимо спокойная женщина совершала сделки, не уступающие моим и, разумеется, ни в малейшей степени не нуждалась в опеке. Пенда прав – граф Норфолк нужен ей только для того, чтобы подыскать достойного мужа.
Мужа? Да я скорее снова облачился бы в плащ тамплиера и отправился воевать с сарацинами, лишь бы уклониться от выполнения этой части своих опекунских обязанностей!
Подавленный, я побрел к замковым воротам. Миновал первый двор, и у вторых ворот нежданно встретил Хорсу. Он стоял, опираясь спиной на цепь опущенного моста и поглаживая сидящего на его руке сокола в клобучке. Несмотря на жару Хорса был в длинной накидке из белой овчины поверх простой туники без рукавов, его голые до колен ноги обвивали ремни грубых башмаков. Прямо тебе сакс из тех времен, когда про битву при Гастингсе и слыхом не слыхивали.
Я что-то пробормотал насчет того, что охотничьи птицы ныне как никогда в цене – и только потому, что готов был толковать с Хорсой о чем угодно, только не о том, ради чего он явился в замок. Я не мог и не хотел это обсуждать. Однако Хорса последовал за мною во внутренний двор.
Он был одним из самых почитаемых танов в Норфолке, но не из числа тех, кого я бы пригласил к себе на пир. Его бунтарское прошлое было еще у многих на слуху. Поэтому, чтобы случайно не столкнуться с кем-либо из нормандских гостей, я попросту опустился на широкую ступень крыльца главной башни и сказал, что готов его выслушать.
Я взглянул на его лицо – и что-то дрогнуло в моем сердце. Хорса с годами все больше походил на моего отца. Он начал лысеть, его лоб и темя оголились, и только сзади на плечи ниспадали длинные русые пряди. Мой отец выглядел почти так же, как и мой брат, – я сказал «брат», ибо уже не имел сомнений, что мы от одного корня. И оба влюблены в одну и ту же женщину. Между братьями такое бывает. А теперь мне предстояло выслушать его просьбу отдать ему Гиту Вейк в жены.
Это было далеко не первое его сватовство к моей подопечной. В первый раз он имел неосторожность обратиться с этим к Бэртраде. Тогда все у них могло бы сладиться – я бы вернулся и с горечью узнал, что Хорса с благословения моей супруги завладел моей возлюбленной… Вряд ли бы мне удалось доказать неправомочность такого брака – Бэртрада в ту пору была в любимицах у отца… Но при чем тут былое, если Хорса – вот он, стоит передо мной, разглагольствуя о том, что леди Гите отнюдь не приличествует в ее возрасте жить в одиночестве, а он готов оказать ей честь и взять хозяйкой в свой бург Фелинг.
– И если вы действительно желаете своей подопечной добра, так вам и следует поступить, – закончил Хорса свою речь с такой надменной самоуверенностью, что я едва сдержался, чтобы не влепить ему оплеуху.
– Ты это серьезно, Хорса? Но ведь мы оба помним, что далеко не всегда ты по-доброму обращался с этой леди.
Возможно, мой голос прозвучал жестче, чем следовало. Хорса тотчас сообразил, о чем я, и пустился в пояснения, что никогда бы не причинил зла внучке великого Хэрварда, а решился угрожать ей ножом только в поисках выхода в минуту опасности. Взаправду же он желает Гите Вейк только добра, так как готов взять ее под свой кров даже с незаконнорожденным ребенком, а когда придет срок – выделить Милдрэд приданое.
По-своему он намеревался поступить благородно. Он и вправду верил, что у них с Гитой могло что-то получиться, ради этого даже изменил своим нарочито грубым замашкам и тщательно сдерживал свою неприязнь ко мне. Но его красноречие пропало впустую, несмотря на преподнесенного мне охотничьего сокола.
