Текст книги "Исповедь соперницы"

Автор книги: Симона Вилар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 40 страниц)

С пол часа я брела сама не ведая куда, ругалась, а потом заплакала. Я была голодна, я замерзла и понятия не имела, где нахожусь. К тому же лед у берега ручья, вдоль которого я пыталась идти, неожиданно треснул, и я провалилась едва не по колено, промочив обувь, юбки, полы плаща.

Но видимо небеса не совсем оставили меня. И хотя я насквозь продрогла и даже поскуливала от отчаяния, но вскоре я вышла на довольно хорошо проторенную дорогу. Когда из-за небольшой рощи впереди послышался мелодичный звон бубенчиков и людские голоса, я безмерно обрадовалась. Едва не кинулась вперед, но вспомнив кто я, заставила себя остановиться на обочине дороги, стояла гордо выпрямившись. Лишь во все глаза глядела на приближавшуюся кавалькаду, на верховых, ехавших попарно, охраняя конный богатый паланкин, влекомый мулами в богатой сбруе, звон бубенцов которой я и услышала издали.

Приближающиеся меня заметили, сначала просто глазели, потом на лицах появилось удивление, замешательство. Один из отряда, подскакал к паланкину, что-то говорил. Наконец они приблизились, занавеска паланкина откинулась и я перевела дыхание, узнав знакомое лицо аббат Ансельма из Бэри-Сент-Эдмунса.

– О, святые угодники! – воскликнул аббат. – Миледи Бэртрада? Вы здесь, совсем одна, в таком виде? Как такое могло случиться?

Я же смотрела как тепло опушены лебяжьим пухом его капюшон и ворот, какие у него перчатки на меху. А я… Представляю какой мой вид: растрепанная, исцарапанная, промерзшая до костей. Даже когда я велела аббату не изводить меня вопросами, а помочь, голос мой звучал, как-то надтреснуто, почти просяще. Но Ансельм и так уже велел своим людям подсадить меня в паланкин. И как же хорошо было откинуться на меховые подушки в нем! Здесь была жаровня – настоящая, полная углей жаровня с бронзовой крышкой. Я протянула к ней негнущиеся пальцы, прижала озябшие ступни. Все никак не могла согреться. Хвала Всевышнему, добрый Ансельм дал мне вина. Вот я и назвала его добрым. А ведь я была благодетельницей его обители, щедро жертвовала на нее, помогала Ансельму в кой-каких исках с соседями. Мог ли он после этого быть со мной недобрым?

Я медленными глотками пила вино, с удовольствием откусила пирожок с начинкой из куропатки. Сама же слушала, болтовню Ансельма, что де он возвращается из дальнего прихода в Бэри-Сэнт-Эдмунс. И если будет на то мое желание, он с охотой окажет мне гостеприимство в своей обители. Я даже растрогалась. А Ансельм уже говорил, что как только я обустроюсь и отдохну, он немедленно пошлет гонцов в Гронвуд.

Нет, нет, если его преподобие хочет оказать мне услугу, пусть не спешит с сообщениями обо мне. И я даже улыбнулась, представив, какой переполох поднимется, когда я исчезну.

Возможно мне следовало объяснить Ансельму причину моего нежелания связаться с супругом, но он не стал спрашивать, даже понимающе закивал головой.

– Конечно, дитя мое, как мне вас не понять. Эдгар Армстронг не имел права так оскорблять вас. А так уже по всему графству судачат об этом. Опять он и эта несчастная заблудшая душа Гита Вейк.

Он умолк, но я уже глядела на него во все глаза. А в груди у меня словно собрался твердый давящий ком. Опять… Мой муж и Гита… Гита имя которой Эдгар повторяет даже во сне. Я даже перестала дрожать, так меня опалил гнев.

– Преподобный отче, извольте немедленно объясниться!

Но аббат юлил, плел что он священнослужитель и не должен вносить раздор в семьи мирян. Я выжидала, чувствуя, что на самом деле он совсем не прочь кое-что мне поведать. В конце концов аббат не выдержал – и все оказалось даже хуже, чем я могла ожидать.

– Она родила графу ребенка, – склоняясь ко мне шептал Ансельм, едва ли не смакуя каждое слов. – И говорят Эдгар чуть ли не принял дитя из ее лона. Конечно еще счастье, что его ублюдок дочь, иначе он готов был вновь взять любовницу к себе. Он ведь просто трусится над своими выродками, над сарацином Адамом, теперь еще этой… Но как он мог при этом так не считаться с вами, своей законной супругой, как мог оставить вас на Рождество и поскакать к своей корячившейся в родах шлюхе. А дочь он прилюдно назвал своей. И нарек родовым именем Армстронгов – Милдрэд. Теперь все в Норфолке знают, что у графа Эдгара есть признанная дочь от любовницы.

Я молчала. Паланкин покачивался под мерную поступь мулов, позвякивали бубенчики, слышались голоса стражей извне. В полумраке я различала полное, полыхающее гневом лицо настоятеля. Я отвернулась. Мне было больно и холодно. Даже сердце словно оледенело.

* * *

Я не заметила, как меня настигла болезнь. Господь наделил меня крепким здоровьем, и я почти никогда не простужалась. Но теперь в груди у меня давило и жгло, дышала я с хрипами, меня мучил болезненный кашель. Жар был так силен, что временами я впадала в забытье.

Однажды, придя в себя, я увидела рядом Эдгара. Он склонялся надо мной, лицо его было осунувшимся, под глазами круги. Щеки были покрыты щетиной – а ведь ранее обычно он тщательно брился.

Я протянула руку и коснулась его колючей щеки.

– Это ты?

– Я с тобой. Теперь все будет хорошо.

Сколько заботы в его глазах, сколько нежности в голосе. И я вдруг расплакалась, а Эдгар обнял меня, и в его объятиях я почувствовала себя легче. Я так любила его в этот миг! Но с любовью пришла и гордость, и обида.

– Ты предал меня. Ты с этой Гитой Вейк. Ее дочь… Я все знаю.

Он баюкал меня, как ребенка.

– Эдгар…

– Успокойся. Думай только о нас. Ты моя жена и я не оставлю тебя.

Я притихла, согрелась в его руках. Уснула.

Странно, но именно после этого я стала поправляться.

За мной был прекрасный уход, я лежала в богатых покоях загородной резиденции Ансельма, в тепле и роскоши. Часто, просыпаясь, я видела рядом Эдгара. Он даже ночевал в кресле подле меня. Ухаживал за мной, корми с ложечки, рассказывал, в каком он был волнении, когда я исчезла. Охранники, потерявшие меня в тот день, с ног сбились, обшаривая округу. Пытались найти меня по следам на снегу. А когда пошел снег, они потеряли след и обезумели от страха. А тут еще Набег вернулся без всадницы на конюшню. Эдгар поначалу думал, что я все же отправилась в Норидж, но когда узнал, что в столице графства я не появлялась, поднял на поиски всю округу. Преступно повел себя аббат Ансельм, не прислав сразу весточку о местонахождении графини в Гронвуд-Кастл.

Я слушала Эдгара и чувствовала, как вместе с силами, ко мне возвращается и злорадное торжество. Что ж, он заслужил это, учитывая его прежнее пренебрежение ко мне. А он и Гита… И его эта незаконнорожденная Милдрэд… Он уходил от этого разговора.

Как-то я спросила, где мои кузены, Блуа. Оказалось тоже в Бэри-Сент-Эдмунсе. Они не уедут, пока не убедятся, что я выздоравливаю. Я хотела, чтобы они поскорей убрались. Одно это уже стоило того, чтобы пойти на поправку.

Стефан и Генри, отдавая дань родственным узам, явились ко мне проститься перед отъездом. Я приняла их полусидя в кровати, опираясь спиной на взбитые в изголовье подушки. Стефан был приветлив, мы даже обменялись шутками. Генри держался несколько в стороне, только перед уходом, когда Стефан вышел, он приблизился, взял мою руку своими, мерцающими от каменьев, руками.

– Я буду молиться о тебе, Бэртрада. О тебе и Эдгаре. Но послушай доброго совета: не забывай, что в Норфолке именно Эдгар фактический хозяин, ты же лишь номинальная владычица. Так устроен мир и тебе будет лучше принять это. Эдгар же полюбит тебя, если ты дашь ему такую возможность.

Я резко выдернула свою руку. Увещевания Генри были невыносимы. Чертов лицемер! Твердит мне о моей покорности и любви к Эдгару, а небось не осмелится и под пыткой признаться моему мужу-крестоносцу, что именно он испортил меня. И я не удержалась, чтобы напомнить ему об этом. А заодно и отметила, чтобы они со Стефаном не больно рассчитывали на моего мужа в своих интригах. Ведь одно мое слово – и любому из их соглашений придет конец. Но если граф Норфолк им нужен, то прежде всего пусть заручатся моей поддержкой.

Нет, я не потеряла былую хватку – об этом свидетельствовало лицо епископа Винчестерского, когда он покидал мой покой. Ну что же, пусть не забывает, с кем имеет дело.

Вскоре я уже начала вставать, выходить на прогулки, даже принимать посетителей. Но возвращаться в Гронвуд-Кастл не спешила. Мне нравилось в Бэри-Сент-Эдмунсе, а так как из-за нынешнего весеннего таяния снегов по всему графству случились наводнения и Эдгар часто был в отъезде, никто не настаивал, чтобы я покинула сей гостеприимный кров. В Бэри-Сэнт, даже несмотря на весеннюю распутицу, не переставали прибывать паломники, здесь всегда было много приезжих, всегда можно было узнать свежие новости, устроить небольшой прием, званный ужин. Аббат Ансельм всегда шел навстречу моим желаниям.

Но однажды Эдгар, навестив меня в промежутке между поездками, напомнил, что пора бы подумать о возвращении домой. Очевидно, лицо мое при этом так переменилось, что Эдгар проговорил с насмешливой грустью:

– Я понимаю тебя, Бэртрада. Ты не родилась для роли хозяйки поместья и жены, но мы принесли клятвы перед алтарем, и этого уже не изменить. Нам стоило бы обсудить, как жить дальше, и тогда мы избежим многих неприятностей в нашем супружестве.

Что ж, меня это устраивало. Эдгар предлагал мне нечто вроде сделки и лучше мы сразу решим чего ждать друг от друга. Это буду равные условия. Без всех библейских нравоучений, что жена должна во всем повиноваться супругу, какие так унижают женщину.

В тот день мы долго разговаривали с Эдгаром, сидя за разделявших нас столом, словно и в самом деле не супруги, а союзники, заключающие перемирие. Условиями Эдгара было, чтобы я прекратила интриговать за его спиной, чтобы не предпринимала никаких действий, не поставив его в известность. В ответ я потребовала, чтобы он больше советовался со мной в делах управления и дал свободу перемещаться в наших владениях, не обращаясь всякий раз к нему за разрешением. Только при условии, что он будет поставлен в известность о моем пребывании, сказал он. Я кивнула. И выставила следующее условие: не желаю, чтобы муж растлевал меня в постели, и совокуплялся со мной, только в целях воспроизведения потомства.

Мне понадобилась вся моя решимость, чтобы сказать ему такое. Когда же я осмелилась поднять на него глаза, лицо Эдгара было холодным, почти безучастным. Чтож, он согласен щадить мое целомудрие, если я, в свою очередь, обязуюсь помогать ему в хозяйственных вопросах, как и положено любой замужней леди. И знаете, меня несколько задело, что после интимных вопросов, он так легко перешел на темы быта. Однако соглашение, есть соглашение, и не выказав чувств, я обговорила с ним и эту тему.

Были и другие вопросы, какие мы обсуждали. Эдгар заговорил об Адаме. До тех пор, пока я не рожу ему ребенка, он не видит никаких причин почему я не должна уделять внимание его сыну. Однако взамен я потребовала, чтобы муж прекратил позорить меня, изменяя с Гитой Вейк.

– Она моя подопечная, а не любовница, – ответил он.

– И родила на это Рождество не иначе, как от святого духа, – съязвила я.

Я видела, что на этот раз Эдгару куда сложнее сохранить самообладание. Я отвернулась и мы долго молчали. Когда же наконец наши взгляды встретились, меня поразило то, что я увидела в глазах Эдгара. Будь он женщиной, могла бы поклясться, что этот крестоносец заплачет.

Он заговорил тихо.

– Не стану скрывать, что Гита из фэнленда родила действительно от меня. И я не первый супруг в подлунном мире, который живя с законной женой, имеет еще и ребенка на стороне. Однако между мной и леди Гитой давно все окончилось. Это случилось еще до твоего приезда, Бэртрада, и если ты удосужишься посчитать, то поймешь, что девочку мы зачали уже давно. Но клянусь тебе, за все время, что я был твоим мужем, я не изменял тебе ни с ней, ни с какой иной женщиной.

Мне понравилось, что Эдгар оправдывается передо мной. Другие мужья не снизошли бы до этого. Странно, но я ощутила даже некоторое презрение к нему за это оправдание. И напомнила, что мне ведомо, как он посетил эту леди-воспитанницу, когда она рожала, как прилюдно признал новорожденную своим ребенком и дал ей имя Армстронгов.

– Это лишь то немногое, что я мог сделать для ребенка, – не поднимая глаз произнес Эдгар. – И не думал я, что ты, сама незаконнорожденная, станешь упрекать меня в этом. Но, повторяю, между мной и Гитой Вейк все кончено. Я не стану больше порочить эту гордую женщину, а когда слухи о нас улягутся, я постараюсь исправить нанесенное ей зло и подыщу ей достойного мужа.

Хорошие речи. Но с какой болью все было сказано!

– Ты все еще любишь ее. Я знаю это… Я чувствую.

– Хвала небесам, что хоть ревность ты способна ощущать.

Я передернула плечами.

– Ты мой муж, Эдгар, почему бы мне и не ревновать? И я настаиваю, чтобы ты прекратил всякие встречи с этой женщиной и ее отродьем, прекратил…

– Это непомерное требование, – резко перебил Эдгар. – К тому же девочка Милдрэд – мое дитя, и я желаю знать, как она живет, растет. Но повторяю – я не стану изменять тебе с Гитой, не стану ни позорить ее, ни заставлять тебя ревновать.

Я смотрела на него, ощущая, как растет мой гнев.

– А теперь и ты послушай меня, Эдгар. Если я узнаю, что о вас пошли новые слухи, – а таковое вполне может случиться, пока люди будут знать о твоих наездах в фэны, – то клянусь тебе Господом Богом, Пресвятой Богородицей и всеми Святыми заступниками нашими, твоей Гите не поздоровиться.

– Бэртрада! – Эдгар даже подался вперед. – Я готов считаться с тобой, но не переступай через край моего терпения.

Его терпения?!. Мне предлагают смириться с его свиданиями со шлюхой и отродьем, а он еще смеет говорить о терпении!

– О я знаю, что говорю! Сам дьявол тогда мне станет союзник, и я сама не ведаю до чего доведет меня чувство униженности.

Я почему-то задыхалась, как от бега. Меня душил гнев. И еще я опасалась, что этот человек не уступит. Ибо меня саму напугали бездны, что таились во мне.

– Не забывай Эдгар, что я дочь Генриха Боклерка, а он не устрашился даже ослепить и держать в подземелье родного брата!

Только его лежавшие на столешницы руки сжались в кулаки, больше Эдгар никак не выдал своего гнева. Смотрел на меня из под нависающей на глаза длинной пряди. Но, когда заговорил, голос звучал спокойно:

– Если, жена, начнешь меня пугать союзом с сатаной, то учти: я еще не потерял связей с Орденом, а братья-тамплиеры знают, как принудить людей вновь вернуться к Богу.

И всеже за его спокойной интонацией я угадала грусть. А, значит, он уступит. И я окончила – последнее слово должно было остаться за мной:

– Тогда, муж мой, не доводи нас обоих до этого.

Я вздрогнула, когда за ним громко хлопнула дверь. И перевела дыхание. Похоже я победила.

В первую ночь в Гронвуде Эдгар пришел ко мне. Это было наше примирение. Все было высказано ранее, оставался только супружеский долг. Мой муж выполнил его без обычной своей разнузданности, быстро и просто. Я мола быть даже довольна, если вообще можно быть довольной от этого.

– Роди мне сына, – попросил Эдгар перед тем, как заснуть. Понятно, для этого люди и совокупляются.

Наводнения в графстве стали причиной постоянной тревоги Эдгара. Больше всего его беспокоило то, что во многих местах море прорвало плотины, и плодородные земли на огромных пространствах пропитались солью и стали непригодными для земледелия. Пройдет не менее двух-трех лет, пока там вновь смогут заниматься хозяйством, а следовательно надо что-то предпринять, дабы люди не впали в крайнюю нищету. Но какое ему дело до этих простолюдинов? Я не понимала этого, хотя пыталась посоветовать что-то разумное, ссылаясь на известные мне статьи свода законов. И порой случалось, что я удостаивалась похвалы супруга за проницательность и смекалку.

Когда миновала Пасха к нашему двору прибыли посланцы от короля с новостями. Мы узнали, что моя сестра императрица Матильда месяц назад разродилась сыном мужского пола, нареченного в честь нашего августейшего родителя Генрихом. И король, как и намеревался ранее, требует, чтобы английская знать вторично присягнула наследнице трона. Вместе с новостями мы получили и повелелние явиться в июле в Нортгемптон, дабы в числе прочих лордов еще раз поклясться в верности моей сестре.

Самым важным для меня во всем этом было то, что я вновь окажусь в обществе самых именитых вельмож и дам и смогу ослепить многих блеском и богатством, которые приобрела, став графиней Норфолкской.

Весь июнь я посвятила подготовке к этой поездке – обдумывала наряды, подбирала свиту, мои женщины вышивали эмблемы, гербы, вымпелы. Мне постоянно приходилось советоваться с Эдгаром, и эти хлопоты сблизили нас. К тому же за это время он ни разу не посетил Гиту – я доподлинно это знала от Пенды, откровенничавшего с моей Кларой. Преданный пес Эдгара по-настоящему привязался к мой потаскушке-фрейлине и не чаял в ней души, не прощая только ей блудни с каменщиком Саймоном.

В наших отношениях с Эдгаром воцарился мир. Я была покорна по ночам и даже стала привыкать к этой стороне супружеской жизни, но упорно не беременела. Ввиду этого я обещала мужу, что если не понесу ка времени нашего возвращения из Нортгемптона, то обязательно совершу паломничество в Уолсингем. Считалось, что Дева Мария Уолсингемская особо благоволит к бесплодным женщинам.

Бесплодие! Самый звук этого слова вызывал во мне содрогание. И какое бы отвращение я не испытывала к деторождению, клеймо бесплодной жены – позор для женщины. Мне просто необходимо было родить мужу наследника. Сына. Уж тогда-то мой супруг не будет навязывать мне Адама, тем более перестанет вспоминать, что где-то в фэнленде у него имеется дочь. Ведь что такое дочь? Принято даже выражать сожаления семьям, если рождаются дочери. И я не понимала, отчего для Эдгара так много значит, что саксонка родила ему подобное.

Наконец настал день отъезда в Нортгемптон. Не знаю отчего король выбрал для созыва знати этот захудалый городишко. Может потому, что здесь была хорошая римская дорога, способствовавшая удобному подъезду, или потому, что Нортгемптон находился в центре Английских земель и сюда должны были собраться вельможи со всех концов его королевства. И, сколько же народу там было! Я не стану говорить о сразу подскочивших ценах на жилье, ни о стихийно возникшем там рынке. Скажу только, что мои надежды оправдались и наш приезд произвел должное впечатление. К тому же мне было приятно встретиться с братьями Глочестером и Корнуоллом, с венценосным отцом, даже этой клуше, королеве Аделизе, я была рада.

Эдгар снял для нас удобный дом у здания ратуши, стоявший бок-о-бок с домом, где расположились Стефан и Мод. Мод только недавно родившая третьего ребенка – дочь, нареченную Марией – выглядела очень подурневшей и располневшей. Что однако не мешало Стефану окружать ее нежностью и заботой. И еще меня удивило, что эта чета привезла в Нортгемптон своего первенца Юстаса, которого ранее столь скрывали. Правда на седьмом году жизни Юстас наконец заговорил, да так бойко, словно специально таился все время, не желая ни с кем общаться. Однако, клянусь венцом терновым, я в жизни не видела более безобразного ребенка, всего в коросте, сыпи, проплешинах. Поэтому, когда мы с Эдгаром навещали Стефана и Мод, я старалась не долго задерживаться и удалялась, едва в покой входило это маленькое чудовище. Которое, к тому же, так пялилось на меня.

Вообще-то на меня многие смотрели. И, тресни моя шнуровка, я никогда еще не чувствовала себя такой красивой. А ведь мне было уже двадцать пять, в этом возрасте многие женщины, располневшие и обессиленные многочисленными родами, превращались если не в старух, то в солидных матрон, каким неприлично даже принимать участие в танцах. Я же была стройна и легка как девушка, я одевалась в узкие блио по последней моде и, если кто и шептался за моей спиной, что за время супружества я не понесла от мужа, да еще и прославилась тем, что часто ссорилась с ним, то говорили они это скорее из зависти. Ибо, что я считалась красивейшей из прибывших в Нортгемптон леди – бесспорно.

И только родитель сбил с меня спесь, призвав к себе и сурово отчитав за потворство смутьянам вроде Гуго Бигода и за то, что я не показала себя доброй женой – тем более, что сама настаивала на этом браке.И спросил, почему я до сих пор не беременна.

Да, король был груб со мной, и это несмотря, что я преподнесла в подарок гобелен «Пляска смерти». Но я едко парировала выпады отца, напомнив, что и его законная дочь не беременела в своем первом браке с германским императором, да и для графа Анжу родила только на шестой год супружества. Если, конечно, не упоминать ту грязную историю с рождением у нее бастарда от некоего Гая де Шампер.

Но едва я упомянула о том деле, отец так осадил меня, что я ушла от него едва не в слезах. Хотя, я сама виновата, ведь знала же, как на короля действует упоминание имени того крестоносца. Те события держались в строжайшей тайне. Хотя шила в мешке не утаишь, и люди шептались, что король Генрих нанял специальных ловцов за людьми, обещав им огромную сумму, если они доставят к нему живого иль мертвого оного сэра Гая.

Вот так обстояли дела при дворе к тому времени, когда в сером тяжелом соборе Нортгемптона знать присягала на верность моей законнорожденной сестрице Матильде. Но я слышала и разговоры, что не все жаждут оказаться под пятой женщины, и присягают Матильде, лишь надеясь, что мой отец проживет достаточно долго, дабы его внук Генрих успел подрасти и достигнуть возраста, когда корона перейдет к нему, минуя Матильду, и за Генрихом I на престол воссядет Генрих II.

По завершении длившейся несколько дней церемонии присяги начались всевозможные развлечения, в том числе и соколиная охота, совсем недавно вошедшая в моду при дворах правителей Европы. После крестового похода рыцари переняли ее навыки у арабских эмиров, и охота с птицами стала считаться самой изысканной. Хорошо обученные пернатые хищники – сапсаны. Кречеты, ястребы – были необычайно редки и стоили баснословных денег.

У моего отца уже имелось около дюжины славных охотничьих птиц, и он проводил с ними немало времени на вересковых пустошах близ Нортгемптона, а местная знать неуклюже пыталась подражать ему в этом. По-настоящему обученных соколов найти было нелегко, и прыткие торговцы втридорога продавали желающим пернатых хищников, большинство из которых были дики и не прошли дрессировки. Часто такие птицы, спущенные с руки во время лова, попросту улетали, покидая незадачливых владельцев.

Я не раз видела, как презрительно хмыкал король, глядя на таких вот горе-охотников. Зато была приятно поражена, когда мой супруг сумел среди предоставленных на продажу птиц определить действительно пригодных, и спускал их с перчатки на дичь с ловкостью истинного знатока. Король и двор отметили это его умение, Эдгар Норфолк сразу стал очень популярен, с ним все советовались, и даже король неоднократно беседовал с ним о тонкостях соколиной охоты, обсуждал достоинства тех или иных птиц, а узнав, что мой супруг обучился лову с птицами еще в Святой Земле, неоднократно приглашал его к себе, желая узнать особенности этой забавы на Востоке.

Но что особо восхитило и обрадовало меня, так это, что и мне Эдгар преподнес в подарок прекрасную охотничью птицу. Это была великолепная длиннокрылая самка кречета, привезенная из Исландии.

– Вы моя жена, миледи, у вас все должно быть наилучшим. Я же обязуюсь обучить вас, как напускать птицу на дичь и как подзывать ее.

Порой Эдгар бывал просто очарователен. Я даже поцеловала его в щеку.

Первое время мы уезжали с ним в холмистые пустоши за городом только вдвоем. Эдгар объяснял мне все тонкости напуска, пояснял детали, объяснял, что самки кречетов крупнее и агрессивнее самцов, но легче поддаются обучению. Самцы же ценятся не так высоко, их редко используют в охоте и держат в основном для получения потомства.

– Когда мы вернемся в Гронвуд, – говорил Эдгар, поправляя на моей руке перчатку с крагой, [57]57
  Крага – здесь раструб на перчатке из грубой кожи, предохраняющей руку от запястья до локтевого сгиба.


[Закрыть]чтобы сокол не поранил меня, – нам, душенька, непременно надо будет завести свою соколятню, разводить собственных птиц. Ведь равнинные, болотистые угодья Норфолкшира прекрасное место для охоты с соколами.

Я почти не слушала его, любуясь сидящей на запястье птицей. Да и не хотелось мне сейчас думать о возвращении в Гронвуд. Конечно Эдгар теперь возьмется за разведение птиц, как до этого занялся разведением своих лошадей, своих борзых. Он всегда находил себе какое-то занятие. Но мне хорошо было здесь, подле короля, среди равных себе. Да и на день Святой Маргариты [58]58
  20 июля.


[Закрыть]король обещал устроить большой пир, на котором мне непременно хотелось присутствовать.

Но пока главным для меня оставалась охота. И каждое утро мы с мужем отправлялись на пустоши. Мой кречет уже неоднократно бил для меня мелкую дичь, какую слуги поднимали из вереска ударами бича – жаворонков, куропаток, бекасов. Наивысшим достижением считалось подбить на охоте цаплю. И когда моя длиннокрылая охотница забила ее, Эдгар сказал, что теперь мы смело можем примкнуть к королевской охоте.

Он не ошибся. И в положенный час исландский кречет показал себя во всей красе. Это было в день, на какой Генрих назначил пир. Но до него король решил нагулять аппетит на соколиной охоте. Мы с мужем приняли участие в этом выезде. И на охоте случилось так, что когда сокольничие спугнули из камышей большую серую цаплю, первой своего сокола на нее напустила Матильда. Однако напустила, когда птица была еще далеко, и король попенял ей за торопливость. Но и его ждала неудача. Его сокол-сапсан, когда с него сняли клобучек и подбросили, не обратил внимание на главную дичь, а понесся за пролетавшей мимо стаей грачей. Вот тогда, по знаку Эдгара, я сорвала клобучек с головы кречета и свистнула, насылая его. И моя красавица не подвела, взвилась стремительно ввысь, сделала круг и заметив цаплю, понеслась прямо к ней.

Ах какое же это удовольствие видеть, как мой кречет набирал высоту, описывая круги, словно следуя виткам невидимой спирали. Огромная серая цапля, заметив его, шарахнулась прочь, изо всех сил работая крыльями. Но ей было не избежать удара. И все охотники невольно закричали, когда моя охотница, опередив цаплю и поднявшись над ней, стремительно напала на нее.

– Давай, давай! Рази! – кричала я, запрокинув голову и хлопая в ладоши. До чего же это было азартно!

Но оглушенная цапля все же смогла освободиться и полетела дальше, однако тяжело и неровно. Кречет же, не желая сдаваться, вновь по спирали поднялся над ней и повторил нападение. И как! Он летел, как стрела, вновь мастерски ударил, разя сильными когтями задних пальцев.

На этот раз цапля рухнула вниз, и я, а также король и остальные, пришпоривая лошадей, поскакали туда, где упали обе птицы.

Эдгар крикнул сокольничему, чтобы тот готовил дохлого голубя и кинул его как «прикормку» кречету. Пока охотники подбирали убитую им цаплю, а кречет лакомился голубятиной, все вокруг поздравляли меня с удачей. Я же была просто счастлива. В какой-то миг заметила, как на меня смотрит Эдгар. Он подъехал, возвращая мне птицу уже в клобучке. Склонился.

– Ты сегодня такая хорошенькая, Бэртрада. Просто светишься.

Давно он не говорил мне таких слов. У меня в груди разлилось тепло.

Король окликнул нас, сказав, что ждет обоих на пиру, где мы попробуем, как его повара приготовят добытую моим кречетом цаплю. Я чуть поморщилась и, повернувшись к мужу, шепнула:

– Как бы они не старались, думаю жаркое из цапли не придется мне по вкусу. Оно всегда отдает болотом и жестковато.

Порыв ветра бросил завитки волос мне на глаза. Эдгар стал ласково их убирать. Я увидела проезжавшую мимо Матильду и – могу поставить свое янтарное ожерелье против ломаного пенса – в ее глазах читалась откровенная зависть. Уж наверняка ее Жоффруа Анжуйский ни на йоту не бывал с ней так нежен и предупредителен.

У меня было приподнятое настроение, я не хотела еще возвращаться и Эдгар был согласен со мной. И как же мы носились верхом, как гоняли своих коней! Это ведь такое удовольствие нестись вскачь, наслаждаясь прекрасным аллюром породистых лошадей, наслаждаться солнцем, бьющим в лицо ветром, простором! Мы далеко умчались от всех, скакали, обгоняя друг друга. А вокруг волновались под ветром вересковые заросли, темнели разбросанные то там то здесь купы огромных буков, блестели на солнце ручьи. Из под копыт коней время от времени то вылетала стая куропаток и уносилась в сторону, то неожиданно заяц выпрыгивал из под широкого лопуха, несся прижав длинные уши. А кони продолжали скакать, упруго выбрасывая ноги, перепрыгивали через кусты, то, врезаясь в ручьи, поднимали фонтаны искрящихся на солнце брызг.

В какой-то миг я остановила Молнию, натянув поводья и откидываясь назад. Эдгар тут же подъехал, склонился в седле, и обняв меня за талию, притянул к себе, стал целовать. И поверите ли… Я отвечала ему с пылом, какого и не ожидала в себе.

Но наконец я освободилась.

– Думаю уже следует подумать о приличиях и возвращаться.

Я старалась говорить достойно, однако все еще задыхалась после поцелуя. У Эдгара в глазах плясали чертики. Он вновь обнимал меня, я вырывалась, смеясь.

Все же мы проделали немалый путь и, когда вернулись, наши кони были все в мыле. Мы въехали под мрачную арку городских ворот, не спеша поехали вдоль нависающих над головой выступами этажей строений. Они стояли так тесно, что почти соприкасались кровлями, не позволяя солнцу высушить всегда скапливающуюся на мостовой грязь. Только у дома, какой снял Эдгар было открытое пространство и даже мощенная булыжником площадка, куда можно было ступить, не измарав башмачков и подола. Выскочившие из дома слуги, приняли у нас лошадей. Я стала подниматься по узкой лесенке наверх, в нашу комнату. Эдгар шел следом и, оглядываясь, я видела его взгляд, догадывалась, что сейчас произойдет. Слова не успела молвить, когда он прижал меня к стене, стал целовать. Я уперлась руками в его грудь, делая попытку вырваться, но он был так силен, не отпускал меня… Я задыхалась, у меня кружилась голова, я вся дрожала. А его руки уже мягко мяли мою грудь, он запрокидывал мне голову, целовал шею. У меня стали слабеть колени…

…И конечное это должно было случиться!

Эти городские дома, узкие, неудобные, тесные! Здесь приходилось жить всем скопом, ютясь вместе со свитой и слугами. Никакого этикета или уединения. Да и вряд ли кто из свиты мог решить, что днем можно вот так…

Но сожалеть об этом было уже поздно. Дверь с резким скрипом растворилась и в покой влетел, громко топая, этот безобразный ребенок Юстас Блуаский. Застыл, глядя на нас из под покрытых болячками век. А тут еще голоса, скрип ступеней, вошли Клара Данвиль, моя Маго с ворохом платьев, а тут еще и Пенда…